Текст книги "La Renarde (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

И предполагалось, что жена не должна была даже усомниться в этом решении.

Когда она наконец вышла из темного негостеприимного дома – эта негостеприимность, казалось, ощущалась физически, каждым дюймом кожи, – улицы города уже погрузились в густую, будто вязкую и масляную темноту. Катрин сделала глубокий вдох, чувствуя, как наконец отступает тошнота, надвинула шляпу пониже – пусть она едва ли могла сойти за мужчину даже в таком мраке, – но успела сделать всего несколько шагов прочь от дома месье де Вильре, когда в темноте выросла еще одна тень. В первое мгновение Катрин не удержалась от громкого испуганного вздоха. Затем охнула вновь и почти прошипела, задыхаясь от возмущения:

– Ты следил за мной?!

– Сопровождал, – последовал лаконичный и ничуть не успокоивший ее ответ.

– Я не просила!

– Я абордажа тоже не просил, – парировал Джеймс, невозмутимо предложив ей руку. Катрин помедлила, но оттолкнуть не решилась. – Я полагаю, что ваши эскапады, мадам, имеют некоторую склонность оборачиваться неприятностями. Как для вас самой, так и для тех, кому не посчастливилось оказаться рядом с вами в этот момент. А потому я предпочту быть начеку.

– Я всего лишь нанесла визит давнему другу семьи, – глухо сказала Катрин, глядя себе под ноги. Не столько из смущения и чувства вины, сколько из-за нежелания увязнуть по колено в уличной грязи с глубокими колеями от карет.

– Будет ли грубым с моей стороны сказать, что я не верю ни единому слову? – судя по тону, он шутил, и Катрин решилась подыграть.

– Почему же не единому? Визит я действительно нанесла.

– Вопрос только, чем это обернется, – шутливые интонации пропали, и Катрин вновь опустила глаза, внимательно вглядываясь в лужи под ногами.

Разговоры начинали заходить в тупик. Всё начинало заходить в тупик. Это должно было закончиться той же ночью, должно было стать лишь случайностью, еще одним коротким приключением на пути домой. Мимолетным наваждением, во время которого не нужно было думать «И что же дальше?». Потому что никакого «дальше» быть не могло. Она должна была отказаться от великодушного предложения остаться на «Разящем», отказаться от ложного чувства безопасности и бежать прочь, возвращаясь в привычный, понятный ей мир. Но вместо этого Катрин мерещилось, будто она провалилась в непроглядный черный омут и теперь слепо мечется из стороны в сторону, не в силах разобрать, где верх, а где низ.

– Джеймс…

– Да?

Что сказать? О чем попросить? Как… выразить словами такую простую и вместе с тем такую сложную мысль?

Я не хочу, чтобы было… так. Чтобы нас не разделяло… едва ли не всё, чем мы владеем. Но единственное, что мы можем сделать вместе, – это пойти ко дну. И я не вправе просить тебя рискнуть.

– Катрин?

– Нет, ничего.

Она молчала, даже когда поднялась по сходням на борт «Разящего», пришвартованного у темного, насквозь мокрого и склизкого причала, и прошла по палубе, едва прислушиваясь к разговорам офицеров.

– Господа, я предлагаю сбежать! Поскольку, сдается мне, наш славный капитан в восторге от гостеприимства местных властей, и до утра мы его уже не увидим!

– Но он спустит с нас три шкуры, если мы не успеем вернуться раньше него! В лучшем случае! Нет уж, джентльмены, я предпочту не рисковать!

– Знаешь, Джим, иногда мне хочется прислать тебе вызов!

– Позволь спросить, за что?!

– За то, что ты слишком правильный!

Катрин спустилась – сбежала – к каютам, преследуемая разносящимся над головой разноголосым мужским смехом. Соблазн запереться в своей каюте и не покидать ее до самого Порт-Ройала становился все сильнее. Или же попросить капитана – умолять, обещая любую награду – сделать крюк и высадить ее на Мартинике. Анри давно уже не пользовался гостеприимством губернатора Суонна и должен был закончить свои дела на Ямайке еще несколько месяцев назад. Разумеется, он ждал жену на Мартинике.

Но она не хотела возвращаться.

Куда мы плывем, папа? – звенел в ушах еще совсем детский голос – ее собственный голос, – когда она мерила тесную каюту шагами. Раз-два-поворот, раз-два, поворот…

Мы наконец-то купили землю, голубка. Чудесную землю в чудесном краю. Тебе там понравится. Там яркие цветы, сочные фрукты…

И море там, я слышала, способно свести с ума любого, – смеялась мать, глубоко вдыхая горький, пахнущий водорослями воздух.

К счастью для нас, любимая, море куда больше любит мужчин. А у нас одни дочери. Уверен, они сумеют устоять.

Одна не сумела. Она стала женой моряка, чтобы спасти остатки своей чести, но однажды, стоя на палубе французского корабля, чье название уже стерлось из ее памяти, она вдруг поняла, что море манит не только мужчин. Она потеряла голову от одиночества и чувства свободы среди этих бескрайних серо-зеленых волн. А затем… вновь от моряка.

Что с тобой, душа моя? Отчего ты грустишь?

О, мама… Я влюбилась в него. У него глаза… как море.

Так неподходяще. Так неуместно. Так… напрасно. Что изменится, если произнести это вслух?

Она чувствовала себя вором – такое знакомое и вместе с тем странное чувство, – будто пробиралась к его каюте тайком, прячась в тенях, а не шла, высоко подняв голову и расправив плечи. И растеряла последние остатки уверенности, столкнувшись с ним в дверях.

– Прости. Я хотела…

– Один момент, мадам, – ответил Джеймс безукоризненно вежливым тоном и сделал рукой приглашающий жест, прежде чем обойти ее и оставить дверь открытой. Катрин не стала спорить и… Остановилась на пороге, будто налетев на стену. Увидев разбросанные по столу бумаги.

Всё, что угодно, мадам. Любая мелочь. Любая случайно услышанная вами фраза. Нам может сослужить добрую службу даже самое незначительное и брошенное вскользь слово.

Любой случайно прочтенный документ. Пусть не в капитанской каюте, но…

Катрин шагнула внутрь, не сводя взгляда с желтоватых пергаментных листов. Если подумать… слышимость на корабле хорошая, а он едва ли станет красться, возвращаясь в собственную каюту. Если рискнуть… Всего шаг, всего несколько строчек…

Катрин подняла руку. Только протянуть, только… Она закусила губу и, помедлив, с силой сжала пальцы в кулак, насколько позволяла длина больно впившихся в ладонь ногтей. Отступила назад, попятилась, словно вместо бумаг узкий стол покрывали беспрерывно шевелящиеся и переплетающиеся в единый клубок змеи и… едва не налетела на чужое плечо, только теперь сообразив, что шаги в коридоре стихли слишком рано. Он не ушел. Он остановился и вернулся, чтобы…

– Ты проверял меня?! – спросила Катрин со злостью и обидой одновременно, на мгновение почувствовав невыносимо острое желание схватиться за пистолет и выстрелить прямо в это спокойное, почти равнодушное лицо.

– Да, – также спокойно согласился Джеймс. – А ты всерьез задумалась, прежде чем отойти. Так что это оказалось нелишним.

– Неужели? – выплюнула Катрин, разворачиваясь и вновь отступая к столу, теперь уже спиной вперед. Не для того, чтобы что-то прочесть, а чтобы выиграть для себя хотя бы несколько дюймов воздуха и пустоты. Безопасности.

– Да, – по-прежнему невозмутимо повторил Джеймс, закрывая дверь в каюту. – Ты сошла на берег с английского военного корабля, и твой… друг наверняка об этом знал. И я вдруг подумал… Если мысль порыться в наших бумагах до сих пор не пришла в голову тебе, то она вполне могла прийти ему. Полагаю, я не ошибся.

Катрин пожалела, что дальше стола отступать было некуда. Не потому, что было что-то страшное в этом голосе или глазах, а потому… что и взгляд, и голос теперь казались искусной актерской игрой. Это отразилось у нее на лице – не могло не отразиться, потому что она вдруг утратила всякую способность владеть собой, – и в спокойном, почти равнодушном голосе неожиданно прозвучали удивленные и даже растерянные нотки.

– Ты боишься меня?

Катрин не смогла ответить. Горло сдавило, словно в чужих пальцах, и проклятая тошнота, мучившая ее в доме месье де Вильре, вернулась с новой силой, не позволяя вымолвить ни слова. Видит Небо, милосерднее – и малодушнее – всего сейчас было бы потерять сознание.

– Катрин.

Она успела закрыть лицо руками – боясь по меньшей мере пощечины – и оказалась не готова к обыкновенным, почти ласковым объятиям. Настолько не готова, что из глаз вдруг потекли слезы. Хлынули едва ли не ручьем, стоило ему заговорить вновь.

– Прости.

Прости? Он извиняется, хотя это она должна упасть на колени и умолять о прощении? Умолять о возможности хотя бы изредка говорить с ним. Хотя бы… смотреть на него.

– Ты сыграла на том, что я мужчина, не отрицай. Но я… хочу тебе доверять. Или хотя бы понять, что тобой движет.

– Это нужно не мне, – выдавила Катрин, размазывая слезы по щекам и не решаясь поднять головы. Волосы на затылке взъерошило ласковое прикосновение теплой руки.

– Тогда зачем?

– А зачем тебе военная присяга? – голос дрожал и срывался, но она упрямо пыталась продолжать. Выговориться. – Я знаю, в чем моя вина, но выбирая между сотней голландцев, что могут пострадать от моего вмешательства, и сотней французов, что пострадают, если я не вмешаюсь, я встану на сторону французов. Даже если… – Катрин подняла голову и с трудом сглотнула, – в следующий раз мне придется стрелять не в голландцев.

– И ты сможешь? – спросил Джеймс со все тем же спокойствием в голосе. Словно не верил ни единому слову.

Нет. Не смогу.

– Что ты хочешь от меня услышать? – глухо спросила Катрин, не видя смысла отрицать, что проиграла этот бой еще в Порт-Ройале. – Что я совершила худшую ошибку из возможных? Что я не представляю, что мне теперь с этим делать? Что я… я… Я влюбилась в тебя, хотя не имела никакого права на это! Это попросту подло, но я…!

Она осеклась, не найдя слов. И попыталась отстраниться от руки, стеревшей слезы с ее щеки.

– Не надо. Мы оба знаем, что у тебя нет причин…

– А тебе так нужны причины? – спросил Джеймс, стирая слезы и со второй щеки. – У меня нет причин тебе доверять, это так. Но искать причины для того, чтобы любить женщину… – по губам у него скользнула улыбка, и Катрин захотелось поцеловать его, чтобы почувствовать эту улыбку и на своих губах. – Это какое-то нездоровое стремление – искать причины там, где их нет.

– Это разумно, – не согласилась Катрин.

– Неужели? – его улыбка стала явственнее, а одолевавший ее соблазн – сильнее. – И когда же любовь успела стать разумной? Да она самое большое безумство на свете, и что еще хуже, от нее нет никакого лекарства.

– Ты всегда так открыто говоришь о любви с чужой женой?

– Я говорю о любви с женщиной, которой это нужно.

– Вот как? – спросила Катрин, не отрицая. – А что нужно тебе? Женщина, которую любишь ты, или женщина, которая будет любить тебя? И зачем тебе чужая жена, когда ты можешь сделать своей любую незамужнюю? Что тебе нужно, Джеймс? – повторила она вкрадчивым шепотом, подаваясь вперед и почти касаясь губами его рта. – Почему ты не желаешь довольствоваться надежным тылом и исправно вышивающей женой? Ты ведь быстро заскучаешь от такой жизни, не так ли? Жизни, в которой нет азарта и погони за негодяями, в которой всё так спокойно и правильно. Так, как подобает. Будешь сходить на берег раз в год, чтобы наградить жену очередным ребенком, и уходить вновь. Ведь ты же моряк. А моряки хвастаются не штилем в тихой гавани, а покоренными штормами в открытом море. Поэтому тебя так тянет к тому, что не может быть твоим?

На несколько мгновений в каюте повисла тишина, нарушаемая лишь шумным прерывистым дыханием. Глаза в глаза, так близко, словно они оба стремились слиться в одно. И ощущение рождающегося под ногами, утаскивающего на дно водоворота становилось всё сильнее.

– Да, я сыграла на том, что ты мужчина, – согласилась Катрин едва слышным шепотом, стискивая в пальцах жесткую ткань на рукавах его мундира. – Но ты этого хотел. И ты был бы разочарован, если бы я не ушла сегодня с корабля или даже не задумалась о том, чтобы порыться в твоих бумагах. Тебе нравится думать, что ты можешь заставить меня отступиться, разве не…?

Договорить она не успела. Умолкла, когда ко рту порывисто прижались горячие сухие губы, и ответила с неменьшей жадностью. Ее. Не старик, который требовал расплатиться с ним за помощь. Не добродушный сосед, всего лишь спасавший ее честь. Равный. Ее. С которым не стыдно и не из чувства благодарности. С которым не нужно притворяться, изображая страсть, или, напротив, глушить каждый невольно вырвавшийся стон, потому что порядочная женщина должна быть скромна и даже застенчива. Даже если кто-то услышит… Она искусала все губы лишь потому, что не хотела бросить тень на него, как искусала и костяшки пальцев, когда он плавно скользнул вниз, между ее ног, и его губы коснулись ее так осторожно и вместе тем так отчаянно, что ей показалось, будто она сгорает заживо на костре.

– Джеймс… пожалуйста, – задыхалась Катрин и лишь умоляла его не останавливаться, перебирая пальцами его волосы, пока он ласкал ее. Она уже была на грани, когда он поцеловал ее так страстно, что у нее хлынули из глаз слезы, пока всё ее тело содрогалось в жарком опьянении.

– Джеймс…

– Ты меня утопишь, – пробормотал он, касаясь губами ее шеи, рисуя пальцами узоры на ее горящей коже, и Катрин выгнулась под ним, чувствуя почти осторожное движение внутри нее. – Я… дышать не могу, когда думаю о тебе. Постоянно. И даже когда я сплю, то вижу тебя, потому что ты преследуешь меня даже в моих снах. Катрин… пожалуйста…

– Я люблю тебя, – простонала она, когда он содрогался, уткнувшись лбом ей в плечо и хватая ртом воздух в безнадежной попытке восстановить сбившееся дыхание. И чувствовала, как он смотрит на нее, когда наконец откинулась на подушку, зажмурившись и задыхаясь от нахлынувшей дрожи.

Потому что она была его.

И после не хотелось ни говорить, ни даже думать, но Катрин всё же пробормотала усталым хрипловатым голосом, прижимаясь щекой к горячей мокрой груди.

– И всё же… в чем причина?

Зачем бороться за то, у чего не может быть будущего?

– В том, почему ты выстрелила.

========== IX ==========

Отсветы горящего в лампе огарка свечи танцевали на бронзовых ножках кронциркуля в такт корабельной качке, то сливаясь воедино – перетекая друг в друга, словно металл был облит маслом, а не светом, – то вновь распадаясь на отдельные искры. Джеймс смотрел на игру света так долго, что мог бы изобразить на пергаменте каждый ее перелив, если бы захотел. Смотрел и думал, рассеянно водя пальцами по гладкому металлу.

Капитан, я не думаю, что это так уж необходимо…

От разложенных на столе карт сейчас не было никакого проку. «Разящий» едва покачивался на мелких волнах, и его паруса бессильно обмякли при полном штиле. Море за окном было так спокойно – гладко почти как зеркало, – что отчетливо отражало не только поднимающуюся над горизонтом луну, но и россыпь ярких звезд. И невольно навевало чувство тревоги. Затишье перед бурей, не иначе. Перед разрушительным штормом, что ломает корабельные мачты, словно тонкие сухие прутья.

И что же, мы бросим даму на произвол судьбы? Ее муж – друг губернатора Ямайки.

Пустые слова. Анри Деланнуа был последним человеком, который занимал его мысли. Но что бы сказал месье, если бы знал, как часто его жена коротает ночи в чужой каюте?

А вы подлец, лейтенант.

Разве? Не я впутал ее в воровство и морские сражения. Или красть и убивать уже за грех не считается, если это на благо Франции? Оставьте кровь и порох мужчинам, месье, женщину стоит беречь от этой грязи. Даже если сама она так не считает.

Корабль негромко, будто умиротворенно поскрипывал в ночной тишине, и снаружи доносился убаюкивающий плеск воды о его борта. Словно само море напевало едва слышную песню.

Я влюбилась в тебя…

За что, позволь спросить? Ты могла бы найти кого-то в сотни раз более… Кого-то более. Кто сумел бы избежать таких очевидных ошибок. Кто знал бы, как поступить теперь.

Дверь в каюту приоткрылась с протяжным скрипом, и Катрин проскользнула внутрь, мгновенно захлопнув ее вновь и прижавшись к ней спиной. От резкого движения распущенные волосы упали с ее плеч на грудь в полурасстегнутом темном жилете. Глупо было даже думать о том, чтобы увидеть ее в платье – она бы, верно, посмеялась над глупцом, который знает лишь как расшнуровать корсет и не имеет ни малейшего понятия о том, каково носить этот корсет целыми днями напролет, – но порой ему хотелось, чтобы у нее был менее… отвлекающий вид. Поскольку женщина в камзоле притягивала взгляды куда сильнее, чем женщина в платье.

– Тебе лучше?

– Нет, – глухо ответила Катрин и в подтверждение своих слов прикрыла на мгновение глаза, откинув голову и прижавшись затылком к двери. – Но не могу же я лежать пластом следующие несколько месяцев. Пройдет. Нам… нужно поговорить.

– Морская болезнь бывает весьма коварна, – не согласился Джеймс, и губы у нее вдруг дрогнули в непонятной – будто печальной и радостной одновременно – гримасе.

– Джеймс, – тихо сказала Катрин, выпрямляясь и делая пару шагов вперед. – У меня никогда не было морской болезни.

Но… А что же тогда было, если в последние дни ее тошнило почти беспрерывно, и она бросалась к борту едва ли не после каждой попытки хоть что-нибудь съесть?

– Что ты хочешь этим сказать? – осторожно спросил Джеймс, поворачиваясь на стуле, и растерянное выражение его лица вызывало у нее слабую улыбку.

– Я жду ребенка, – удивительно спокойно сказала Катрин и сделала еще один шаг. А затем вскинула руку и прижала пальцы к его губам, едва он приоткрыл их, сам не зная, что хочет сказать в ответ на эти слова. – Я ничего не прошу. У меня есть муж, и нравится ему это или нет, но он примет моего ребенка и даст ему свое имя. Но я бы хотела… чтобы этот ребенок знал своего отца.

Ребенок? Быть не может! Или… Боже правый, но как же…?

– Нет… Нет, постой… – в мыслях теперь царила путаница, словно у пьяного, слова не находились, и когда он рывком поднялся на ноги, схватив ее в объятия, то не понял, качнуло ли весь корабль или только его. – Ты… Мы можем…

– Не можем, – по-прежнему тихо, но твердо сказала Катрин. Отрезала, не обращая ни малейшего внимания на его попытки… сделать что? – Если ты вздумал предложить мне добиться развода, то напрасно. Нет, Джеймс, – повторила она недрогнувшим голосом, когда у него на лице отразился немой вопрос. Почему? Если ты сказала, что любишь меня? – Я умею учиться на своих ошибках. Мне хватило одного поспешного брака, и я не собираюсь шантажировать тебя этим ребенком. Я хочу, чтобы он знал тебя, но я не хочу, чтобы из-за пары ночей ты поставил крест на всем, что любишь. И рано или поздно начал обвинять в этом меня. Мы оба знаем, кто я. И я уже увязла в этом болоте слишком глубоко. Никто не позволит мне просто бросить всё и выйти за офицера английского флота. А ты не оставишь службу. Не нужно, я того не стою.

– Но… Мы могли бы… Если ты хочешь… бросить… – не самое подходящее слово, но другого у него сейчас не было. Да и что толку заострять внимание на словах, если они оба прекрасно понимали саму суть? Ей достаточно лишь кивнуть, если она хочет, чтобы за нее боролись.

– Не нужно, – повторила Катрин и погладила его по щеке. – Ты уже дал мне повод выйти из этой игры. Пусть не навсегда, но… пара лет у меня теперь точно есть. И я… – она осеклась и приподнялась на носочки, прижимаясь губами к его рту. – Я… благодарна, – бормотала Катрин между поцелуями, тяжело дыша и стискивая в пальцах тонкую ткань рубашки у него на плечах. – Я… рада, что это ты. Ты, а не какой-нибудь… – она замолчала вновь и неловко уткнулась лицом ему в шею, словно пыталась спрятаться в этом объятии от остального мира.

– Но… Ведь твой муж…

– И что же? – глухо рассмеялась Катрин, отчего кожу защекотало ее прерывистым дыханием. – Вы будете драться из-за меня на дуэли? О, не сомневаюсь, ты сделаешь все, чтобы проиграть, но… это ведь уже ничего не изменит. Анри переживет, уж поверь мне. А я… – она вновь осеклась и тяжело вздохнула, прежде чем продолжить. – Сойду с «Разящего» при первом же заходе в порт, как и обещала. Пока мое положение не стало слишком заметным.

– Катрин…

Что сказать? Что сделать, чтобы она…?

Катрин подняла голову и улыбнулась при виде его растерянного лица.

– Не нужно, Джеймс. Я разберусь с этим сама. Но до тех пор… я останусь с тобой, если хочешь.

***

Дорожка петляла между деревьями, словно огромная, извивающаяся дюжинами колец змея с бурой чешуей. Катрин не любила ведущую к дому аллею – слишком широкую, слишком часто лишенную даже подобия тени, – и при малейшей возможности среза́ла путь через разросшееся вокруг дома подобие фруктового сада. Оставалась незамеченной до последнего момента и порой пользовалась этим, чтобы подшутить над девочкой с тонкой темной косицей, играющей на широкой веранде под присмотром устроившегося в любимом кресле старика. Или же просто застать их обоих врасплох.

– Что нового, Лолó?

Шарлóтт вскинула голову, выронив любимую тряпичную куклу, и в одно мгновение спрыгнула с крыльца, обхватив Катрин маленькими тонкими ручками.

– Кати́ш! Ты мне что-нибудь привезла?!

– Как не стыдно, мадемуазель! – засмеялся муж, медленно поднимаясь на ноги, и Катрин дернула краем рта, соглашаясь с его замечанием. После чего раскрыла висящую на плече кожаную сумку и вытащила лежавший на самом верху небольшой сверток.

– Конечно, привезла, моя маленькая сорока. Но для начала отнеси-ка это Жоржетт, или она вновь примется возмущаться о том, какая никудышная из меня старшая сестра.

– Хорошо, – недовольно буркнула Шарлотт, рассчитывавшая получить подарок первой из сестер, и взлетела вверх по ступенькам, мгновенно исчезнув за приоткрытой дверью. Катрин шагнула на крыльцо и поежилась от налетевшего со спины порыва ветра. Или же от того цепкого взгляда, которым наградил ее муж.

– Я жду ребенка, – ответила она на безмолвный вопрос, положив руку на проступающий под полурасстегнутым жилетом живот. Глупо было скрывать то, что пусть и не бросалось еще в глаза всем вокруг, но уже становилось заметным с первого – в крайнем случае, второго – взгляда для тех, кто был ее семьей.

– Полагаю, мне не следует спрашивать, кто его отец? – вновь заговорил Анри ровным, ничего не выражающим тоном, и Катрин с трудом удержалась, чтобы не зажмуриться, прогоняя видение освещенного солнцем лица с искрящимися в ярких лучах зелеными глазами. Глазами, будто впитавшими все оттенки морской волны.

– Не следует, – согласилась Катрин точно таким же ровным голосом. – Пока что. Я не стану лгать ребенку.

– Хотя ждешь, что я дам ему свою фамилию, не так ли?

– А у тебя есть выбор?

– Ты права, – вздохнул муж. – Выбора у меня нет.

И улыбнулся, подняв левый край рта.

– А имя ты уже выбрала?

– Рановато еще для имени, – хмыкнула в ответ Катрин и повернула голову, устремив взгляд на едва виднеющийся вдали залив. – Но если родится мальчик…

Жан-Марен. В честь святого Иоанна Крестителя. И в честь моря, которому этот ребенок обязан своей жизнью.

В честь отца-моряка.