Текст книги "Змеи Ташбаана (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Больше никого не выпускать. Любой ценой, – велел Рабадаш и пустил коня галопом.

Подкованные копыта звонко зацокали по широкому каменному мосту, соединявшему город с южным берегом реки. Ташбаан возвышался на искусственном острове, насыпанном здесь еще первыми переселенцами из Арченланда. Арченландские летописи уверяли, что те были беглыми преступниками, калорменские – что угнетаемыми тамошним королем последователями Таша, отказывавшимися признавать божеством демона в образе Льва. А потому и изгнанными из Арченланда. Их потомки истиной уже мало интересовались, хотя и продолжали передавать из поколения в поколение историю о том, как Таш в награду за верность первых калорменцев – тогда еще белокожих и светловолосых, как и все северяне – спустился к ним с благодатных полей, приняв облик неистового воина в золотых доспехах. И взял в жены прекраснейшую из их женщин, ставшую матерью первого тисрока. Он же, по преданиям, указал, где насыпать остров на бурной полноводной реке и возвести на том острове город с хрустальными куполами и переброшенными на оба берега реки каменными мостами.

– Не пускать, так не пускать, – пробормотал себе под нос командир стражи, когда кронпринц уже не мог его услышать, и вновь принялся воевать с запирающим ворота брусом, костеря в мыслях всех потомков Таша, начиная от первого колена и заканчивая нынешним.

– Оторвались? – спросила Джанаан, когда темное небо над головой скрыли ветви деревьев и брат остановил коня.

– Вряд ли, – отозвался Рабадаш и, перекинув ногу через лошадиную шею, спрыгнул на землю. – Скачи к Ильгамуту, если и в самом деле ему можно доверяешь.

– Одна? – опешила Джанаан, и не пытаясь взять поводья. И даже в густом сумраке рощицы было отчетливо видно замешательство на ее красивом лице.

– Не хочу тебя огорчать, но всех твоих слуг уже перебили, – равнодушным тоном отозвался кронпринц, положив ладонь на высокую луку седла. Слуги сейчас были наименьшей заботой.

– Они вышлют погоню! – воскликнула Джанаан, тоже взволнованная отнюдь не судьбой слуг. – А у тебя ничего, кроме сабли, и нет!

– И что ты предлагаешь? Нестись от этой погони, сломя голову? – ядовито спросил Рабадаш. – О да, а потом отмерянные мне десять миль закончатся, и одному Ташу известно, что тогда произойдет. Скачи, – повторил он, но Джанаан схватила его за лежащую на седле руку и посмотрела так, словно пыталась навсегда отложить в памяти смуглое лицо, окаймленные темными, полуночно-синими линиями черные глаза, и длинные растрепавшиеся волосы. И этот взгляд сказал ему больше, чем сотни пылких обещаний.

– Где ты будешь? – только и спросила сестра, перебираясь в седло и торопливо подтягивая стремена. Дьявол недовольно встряхивал гривой, но сбросить ее не пытался.

– Там, где они даже не подумают искать, – ответил Рабадаш, криво усмехнувшись, и Джанаан понимающе рассмеялась. А затем дала коню шенкеля и скрылась среди тёмных деревьев.

***

Медный кувшин с лязгом слетел со стола и покатился по пушистому разноцветному ковру, оставляя на нем темные, портящие искусный узор разводы от вытекающего из горлышка вина.

– Что значит «вы не нашли их»?! – ломким мальчишеским голосом закричал новоиспеченный правитель Калормена, сжимая кулаки, чтобы не схватиться за саблю и не снести голову возглавлявшему его солдат глупцу.

– Стража на Южных воротах отказывалась их открывать, – виновато прогудел бородатый военачальник в вороненой кольчуге и светлом плаще, бывший на голову выше Зайнутдина и способный без особых усилий свернуть ему шею. – Пришлось сначала перебить их всех.

– Ах вот оно что! – воскликнул принц. – Значит, теперь мои люди еще и убивают городскую стражу?!

– При этом сами стражники избавили мир от шестерых ваших солдат, о благороднейший из правителей, да живете вы вечно, – немедленно ввернул глава военного совета тархан Кидраш. – И еще троих нашли обезглавленными в роще в полумиле южнее города.

Тархан посмеивался про себя над решением зайнутдинова военачальника разделить своих солдат и послать их прочесывать все дороги. Нет, сама мысль была, безусловно, верной, но высылать отряды из трех-четырех человек и ждать, что они расправятся с кронпринцем, было крайне глупо. За последние шесть лет Рабадаш до последних мелочей изучил все окрестности Ташбаана – которые и без того знал лучше любого иного воина – и наверняка устроил незадачливым солдатам засаду. И все же, кронпринц был обречен кружить вокруг города, как дикий зверь, не способный сбежать в другую провинцию. Это делало его уязвимым.

Зайнутдин не иначе как подумал о том же, поскольку вновь закричал на незадачливого военачальника.

– Найдите его! Прочешите всё вокруг на десять миль от города, загляните под каждый камень, но найдите его! Он не мог далеко уйти!

– Принц Шараф уже собрал отряд, повелитель, да живете вы вечно, – ответил за военачальника тархан Кидраш, хотя сам полагал, что второму близнецу следовало не гоняться по лесам и долинам за старшим братом, а пуститься в погоню по оставшимся в роще отпечаткам лошадиных копыт. Те ясно говорили любому, кто умел читать по следам, что поначалу всадников было двое, а затем один спрыгнул, а второй – или, вернее будет сказать, вторая – помчалась напрямик через лес, взяв направление на юго-запад. В первую очередь найти и убить следовало именно ее. Сам Кидраш не имел против принцессы Джанаан ровным счетом ничего, но Рабадаш от них все равно никуда не денется, а вот его сестра наверняка отправилась за подмогой. Кронпринц сознавал свое бедственное положение ничуть не хуже, чем его враги, а потому обезглавил погоню не из одной только братской любви и заботы.

Сейчас Джанаан была его единственной надеждой. Но принцы-близнецы не посчитали, что от их сестры может быть толк на войне. Или же полагали, что она попросту не доберется до союзников.

– Женщина, – презрительно сказал Великий визирь, когда Кидраш прямо высказал ему свои опасения. – Сколько она продержится в седле прежде, чем рухнет без сил? Час? Два?

– Она потомок Таша неумолимого и неодолимого, – не согласился Кидраш. – Ни усталость, ни солнце не заставят ее остановиться.

Не говоря уже о том, что Джанаан любила брата настолько, что их даже полагали любовниками. Она будет бороться до последнего вздоха.

Но горбун-визирь только отмахивался. Кидраш полагал, что подобное происходило еще и потому, что Ахошта не забыл и не простил того, как обещанная ему в жены дочь Кидраша сбежала от Великого визиря даже не в другую сатрапию, а в соседний с Калорменом Арченланд. Сам Кидраш не видел ее со дня побега и лишь слышал от калорменских послов в Анварде, что тархина Аравис ныне считается почти невестой наследного принца Арченланда. С которым она и отправилась шесть лет назад на Север, приняв его самого за беглого раба.

– А что прикажете делать с женщинами кронпринца, о достойнейший из правителей, да живете вы вечно? – спросил притаившийся в углу кабинета Великий визирь, когда Зайнутдин бросил распекать своего военачальника и выгнал его вон, велев не возвращаться без головы Рабадаша.

– А что с ними? – не понял вопроса новоиспеченный правитель, и на его холеном лице отразилась целая буря чувств: от растерянности до откровенного вожделения. Наложницы его брата были одна красивее другой. В том, что касалось женщин, вкус у черноглазого дьявола был отменный. Что, в конечном итоге, и довело его до беды.

– Как вы желаете их казнить, о повелитель? – уточнил Ахошта, чинно складывая руки на скрытом под парчовым халатом объемном животе. Подведенные темно-зеленой краской глаза визиря при этом приняли самодовольное и даже кровожадное выражение. Раз Ахошта не может добраться до самого Рабадаша, так хотя бы передушит всех его женщин.

– Казнить?– опешил Зайнутдин, в мыслях уже выбиравший, какая из них разделит с ним ложе сегодняшней ночью.

– Разумеется, о повелитель, да живете вы вечно! – невозмутимо согласился визирь.

– В этом нет необходимости, мудрейший, – поспешил вмешаться Кидраш, пока обиженный горбун и несмышленный мальчишка не натворили лишних бед. – Женщин можно выгодно перепродать несколько раз, и даже если впоследствии одна из них и родит ребенка от кронпринца Рабадаша, этого уже никто не сможет доказать.

– Хватит называть его кронпринцем! – закричал Зайнутдин и даже ударил кулаком по краю широкого стола из красного дерева, еще сегодняшним утром принадлежавшего его отцу. – Он больше не наследник!

– Как пожелаете, о повелитель, да живете вы вечно, – послушно склонил голову Кидраш, не став говорить вздорному мальчишке, что до тех пор, пока его не коронуют в храме Таша, титул кронпринца по-прежнему будет принадлежать Рабадашу. – Молю, простите своему верному слуге эту оплошность.

– Прощаю, – махнул рукой Зайнутдин, но хмурить густые черные брови не перестал.

– И если мне будет позволено продолжать, – попросил Кидраш больше для виду и заговорил, не дожидаясь ответа как самого принца, так и Великого визиря. – Для начала стоит казнить вашего брата и лишь потом решать, что делать с его гаремом. Не дразните зверя понапрасну, повелитель. От этого он станет лишь опаснее.

Не говоря уже о том, что не все наложницы Рабадаша были бесправными рабынями, о которых никто бы и не вспомнил, если бы они сгинули в дворцовых казематах или на невольничьих рынках. Его любимица, тархина Измира, происходила из древнего рода западных тарханов, и пусть последние несколько поколений ее семьи были беднее последнего калорменского пастуха, Зайнутдин всё же не посмеет ни убить тархину, ни взять ее силой, если не желает испытать на себе гнев каждого из своих тарханов. Принцесса Джанаан всё же была уязвима, и за нее вступится далеко не каждый. Но за Измиру тарханы поднимутся, как один, из опасения, что если они промолчат, то следующей будет опозорена или задушена одна из их собственных дочерей.

Измира, неожиданно подумал Кидраш, может оказаться не менее опасна, чем Джанаан. Еще одна женщина, которой совершенно не выгодно падение Рабадаша. И которая не только красива, но и достаточно умна, чтобы осознавать, насколько выгоднее для нее было стать наложницей в гареме кронпринца, чем женой тархана столь же бедного, что и ее отец. Теперь же, разумеется, Измира захочет быть любимой наложницей уже не принца, а тисрока. И с нее станется переманить на свою сторону десяток тарханов, напев им небылиц о непочтительном обращении с ней Зайнутдина. Вряд ли она станет заходить слишком далеко, боясь потерять расположение Рабадаша, но даже если и станет, ему… Ему это будет только на руку.

Подумать только, с неудовольствием отметил тархан, сколько вокруг этого дьявола женщин! Если найдется хоть один мужчина, готовый точно так же бороться за его права и повести за ним армию, то Зайнутдин не продержится на едва обретенном им троне и нескольких дней. Слишком слаб, слишком недалек, слишком…

– Я подумаю над вашими словами, – пробормотал принц, подтверждая подозрения Кидраша. А будь здесь один лишь Великий визирь, и мальчишка уже подписывал бы приказы о казни наложниц. – Что-то еще? – спросил он с ноткой недовольства в голосе. Раз уж чужого гарема ему было не видать, Зайнутдин хотел добраться этой ночью хотя бы до своего собственного.

Боги. Да Рабадаш и думать забыл бы о женщинах, пока не надел бы голову брата на собственное копье.

– Иные сыновья прежнего тисрока, о повелитель, да живете вы вечно, – с елейной улыбкой ответил Великий визирь, и теперь новоиспеченный правитель понял его безо всяких пояснений.

– Всех? – спросил он с посеревшим лицом.

– Как вам будет угодно, – туманно ответил Ахошта, и вид у Зайнутдина сделался совсем потерянным.

– Если… если вы полагаете, мудрейший, что это необходимо… – забормотал принц, окончательно утратив расположение главы военного совета. И этого безвольного щенка они собирались увенчать короной великих завоевателей? – Как?! – вдруг спросил Зайнутдин ломким взволнованным голосом. – И Шарафа?!

– Разумеется, о повелитель, да живете вы вечно! – закивал Ахошта. – Он похож на вас, как одна капля воды походит на другую, и в любое мгновение может свергнуть вас так, что никто и не заметит этого переворота.

Зайнутдин кусал тонкие губы, не зная, что ответить своему кровожадному визирю, но затем все же кивнул и велел сдавленным голосом:

– Делайте, что считаете нужным.

Тархан Кидраш с трудом дождался, когда им будет позволено покинуть увешанный коврами и шелками до самого потолка кабинет, и, убедившись, что вокруг никого нет, прямо высказал Великого визирю и несостоявшемуся зятю всё, что он думает о новом тисроке.

– Щенок и последний подлец, какого только видывал Калормен!

– Рабадаш, вероятнее всего, поступил бы точно так же, – не согласился с ним Ахошта, теперь вынужденный взирать на тархана снизу вверх. Кидрашу неожиданно для себя самого стало почти обидно за кронпринца.

– Рабадаш не стал бы мямлить! Как не стал бы и ждать, пока мы сделаем за него всё необходимое. И я не вижу причин, о мудрейший, рубить головы женщинам из его гарема, если только вы не хотите, чтобы этот дьявол рассвирепел окончательно. Рабадашу хватает ума не плодить детей при наличии двух дюжин братьев, поскольку он прекрасно понимает: при таком раскладе наследники сделают его не сильнее, а уязвимее. Если ни одна из его женщин до сих пор не родила, то не родит и до тех пор, пока он не наденет на голову венец тисрока.

– Быть может, о благородный тархан, – ничуть не растерялся Великий визирь, – дело отнюдь не в благоразумии.

– Ха! – отозвался Кидраш. – У его отца больше тридцати детей! И это, о мудрейший, я посчитал лишь живых! Нет, Рабадаш не глуп и не так безрассуден, как вы привыкли считать, и дело здесь не в плодовитости, а в холодном расчете. А этот… мальчишка, – выплюнул тархан самое приятное, что приходило ему в голову при мысли о принце Зайнутдине. – Ему двадцать один, а смелости в нем меньше, чем в моем восьмилетнем сыне! Да Таш самолично поразит Зайнутдина молнией, едва тот протянет руки к венцу тисрока!

– Не кричите, благородный тархан, – попросил его тихий женский голос за спиной. – У этих стен слишком много ушей, чтобы вы могли считать себя в безопасности, произнося столь оскорбительные для нашего повелителя – да живет он вечно! – слова.

Кидраш обернулся и встретился взглядом с темно-голубыми, подведенными серебристой краской глазами тархины Ласаралин. Ровесница и давняя подруга его дочери, Ласаралин почти заменила ему Аравис после побега той на Север. А потому когда год назад Ласаралин овдовела, оставшись единственной наследницей всех земель и богатств своего мужа, Кидраш не смогу отказать себе в том, чтобы начать ненавязчиво присматривать за ней, опасаясь, как бы на ее красоту и состояние не позарился какой-нибудь проходимец из числа безземельных тарханов.

Ласаралин, впрочем, была не глупа и достаточно расчетлива, а потому едва ли нуждалась в опеке. Но не возражала против нее, понимая, что Кидраш поступает так не из одного лишь стремления уберечь ее, но и потому, что видит в ней давно потерянную дочь. Иных детей, кроме совсем юного Фариса, у тархана и не было. Его старший сын давно лежал в земле, убитый в одном из многочисленных сражений, вечно гремевших то на границах Калормена, то и в самих сатрапиях, а Аравис… Порой Кидраш с горечью думал, что ему следовало прислушаться к девочке, когда та осмелилась попросить не выдавать ее за Ахошту. Еще до встречи с ним Аравис почувствовала гнилую натуру горбуна-визиря, и если бы Кидраш хотя бы выслушал ее, то, быть может, и не потерял бы дочь, теперь носившую арченландские платья и собиравшуюся стать женой белокурого северного принца. Впрочем, ее можно было понять. Арченландец, по словам послов, куда больше походил на мужчину и воина, чем калорменский Великий визирь.

А тот недовольно сверкнул глазами в сторону Ласаралин, но спросил елейным голосом:

– Что привело тебя сюда в столь поздний час, прелестное дитя?

– Благородная жена тархана Кидраша просила меня отыскать его как можно скорее, – ответила тархина, склоняясь перед визирем так низко, что ее длинные, блестящие от масел волосы коснулись устилавшей пол ковровой дорожки.

– Вот как? – протянул Ахошта, не поверив, по-видимому, не единому ее слову. – Что ж, тогда я не смею больше задерживать неистового тархана. Меня, – хмыкнул горбун, – ждут мои скромные заботы.

И засеменил на своих коротеньких ножках к видневшемуся впереди повороту высокого коридора. Расшитые драгоценными камнями полы халата волочились по ковру следом за ним.

– Тебя и в самом деле послала моя жена? – спросил Кидраш, когда Ахошта уже не мог их слышать.

– Можно сказать и так, господин, – согласилась Ласаралин. – Колокола напугали ее. Но я и сама собиралась отправиться во дворец. А правду говорят, что кронпринц вырвался из дворца с боем, убив нескольких стражей? – спросила тархина тем тоном, каким молодые девушки спрашивают о совершенных мужчинами подвигах.

– Правду, – нехотя согласился Кидраш. – Вернись в свой дворец. А лучше отправляйся в один из загородных. В Ташбаане в ближайшее время может быть очень небезопасно.

Ласаралин кивнула, но по глазам было видно, что она не послушается.

***

Принц Шараф вернулся к стенам Ташбаана только к вечеру четвертого дня. Уставший, проголодавшийся и крайне недовольный и собой, и своими людьми. Они прочесали все окрестности Ташбаана на расстоянии десяти миль, но по-прежнему что-то упускали. Если, конечно, Рабадаш не обладал способностью растворяться в воздухе, не оставляя после себя даже следов на земле или песке.

Кроме того, Шараф начал всерьез задумываться над тем, что он, пожалуй, зря пропустил мимо ушей слова тархана Кидраша о том, что охотиться следовало не на брата, а на сестру. За это время Джанаан уже могла добраться до нескольких влиятельных тарханов, какое бы направление она ни избрала. А значит, где-то на юге уже собиралась армия мятежников.

Проклятая ведьма, раздраженно подумал принц, подъезжая к широкому каменному мосту у северных ворот Ташбаана. Он возвращался к городу со стороны Великой Пустыни, и сейчас на широком запыленном тракте не было почти никого, кроме него самого и едущего позади отряда из двух дюжин солдат с луками и длинными копьями. В ветвях растущих по северному берегу реки деревьев лениво пели цикады, дувший в лицо ветер приятно холодил разгоряченную солнцем кожу, а возвышающиеся за спиной древние Усыпальницы отбрасывали длинные тени на белые, словно снег на вершинах далеких северных гор, барханы Великой пустыни. На закате даже эти прóклятые гробницы с осыпающимися от времени и порывов ветра стенами приобретали не пугающий, а лишь таинственный и почти красивый вид.

Идиллию нарушало только ощущение надвигающейся грозы. Как буквальной – над морем вновь начали собираться тяжелые грозовые тучи антрацитово-черного цвета, грозя в любое мгновение прорваться стеной слепящего ливня, – так и фигуральной. Зайнутдин едва ли обращал внимание на витавшее в знойном воздухе напряжение, полагая, что он своего уже добился и теперь оставалось только расправиться с законным наследником, но его близнец был далеко не так беспечен.

Впрочем, если вспомнить, – рассуждал в мыслях Шараф, слегка покачиваясь в высоком боевом седле из простой, ничем не украшенной кожи, – Зайнутдин всегда был… не слишком выдающимся стратегом.

Брата с раннего детства больше увлекали одни только лошади и деревянные сабли, чем посвященные воинскому искусству трактаты мудрецов. Быть может, потому, что перед глазами у Зайнутдина постоянно мелькал Рабадаш, то объезжавший очередного черного и злого, как сам нарнийский демон, коня с кличкой вроде Дьявола или Смерча, то бравшийся за саблю или копье и часами муштровавший и солдат, и самого себя. Зайнутдину казалось – и тогда, и поныне, – что этого было вполне достаточно для того, чтобы стать величайшим калорменским воином. Шараф же был уверен, что Рабадаш военными трактатами не пренебрегал никогда.

Но при этом у кронпринца был один существенный стратегический недостаток. В отличие от близнецов, всегда державшихся вместе и представлявших единую силу, Рабадаш весьма скверно умел создавать союзы, предпочитая действовать в одиночку. Шараф не сомневался, что если у кронпринца и были какие-то договоренности с тарханами на случай междоусобицы, то всё они были заключены в первую очередь стараниями Джанаан. Проклятая ведьма всегда была хитрее привыкшего идти напролом кронпринца и полагала, что пусть они и потомки Таша неумолимого и неодолимого, коим обязан служить и беспрекословно подчиняться каждый калорменец, но всё же задобрить союзников будет не лишним. При таком раскладе сестрица и в самом деле становилась опаснее Рабадаша.

И Тархан Кидраш, без сомнения, оказался прав, когда сказал, что в первую очередь им следовало захватить Джанаан. Но теперь рассуждать об этом было слишком поздно. Возлюбленная сестра – Белая Змея – давно уже скрылась в неизвестном Шарафу направлении.

Принц пришпорил усталого коня и невольно передернул плечами, когда от возвышавшихся далеко позади гробниц донесся леденящий душу стон. Ветер, напомнил Шараф самому себе. Когда-то давно, еще ребенком, он слушал долгие путанные речи одного из наставников, пытавшегося объяснить юному принцу причину этих стонов. Ошибка древних, живших еще во времена постройки самых первых Усыпальниц, строителей, из-за которой пустынный ветер, проносясь между этими массивными каменными глыбами, рождал не привычные людскому уху завывания, а стоны сродни плачу заточенных в черных гробницах неупокоенных душ.

Светло-серый, вырубленный идеально ровными и подогнанными по размеру квадратами, камень моста отозвался негромким характерным цоканьем, когда на него ступили подкованные лошадиные копыта. До приветственно распахнутых городских ворот оставалось всего несколько ярдов, и тень от них падала слева от Шарафа на шумную, быстро текущую к морю реку. Принц поднял голову, кивком приветствуя насторожившихся и поднявших луки стражников. И те, узнав одного из сыновей покойного тисрока – его, верно, уже успели похоронить со всеми полагающимися почестями – и брата-близнеца нынешнего правителя – а его, верно, уже короновали в храме Таша, – с коротким свистом спустили тетивы.

Шараф поначалу даже не понял, что произошло. Лишь увидел промелькнувшие в дрожащем мареве белые оперения, почувствовал, как его толкнуло в грудь и правое плечо, и услышал пронзительное предсмертное ржание коня.

– Господин! – закричали его собственные солдаты, тоже вскидывая и поспешно натягивая луки, но принц почти не слышал их, словно его обволакивала густая, плотная пелена тумана. Он скатился с рухнувшего жеребца на нагретый солнцем мост, капая на серые плиты потекшей из ран и рта кровью, и сам не сознавая, что пытается сделать, схватился рукой за широкие каменные перила. И, перегнувшись через них, рухнул в красноватую, пахнущую тиной воду.

Тяжелый длинный халат мгновенно отяжелел, потянув его к глубокому илистому дну, и Шараф судорожно взмахнул руками, пытаясь вынырнуть, но лишь хлебнул горькой воды. Река подхватила его, словно соломинку, закружила, заставив потерять всякое представление о том, где был запад и восток, городские стены и широкий каменный мост, и стремительно понесла к разливавшемуся впереди и впадавшему в море устью.

Он не думал ни о чем, не спрашивал, кто и за какие грехи, и не молился богам в надежде, что они спасут его из этого водоворота. Он даже не понимал, что стоит на пороге чертогов божественного судилища, и если не сумеет выплыть, то уже никогда не увидит ни скрывшиеся за излучиной стены Ташбаана, ни предавшего его брата. Только плыл, уносимый течением всё дальше и дальше от свистящих над рекой стрел, то погружаясь с головой, то вновь оказываясь на поверхности воды. Но и в этом была заслуга одной лишь реки.

А затем та столкнулась с морским прибоем и выбросила Шарафа на берег, как красавица тархина отбрасывает непонравившееся ей украшение. Он закашлялся, выплевывая речную воду, судорожно вздохнул и закашлялся еще раз, когда с моря на него нахлынула волна, протащив по песку и хрупким осколкам ракушек, выносимым на берег с каждым прибоем. Одна из стрел перекосилась в ране, заставив сдавленно застонать, но он смог лишь нашарить древко рукой и бессильно сцепить на нем пальцы.

Нужно подняться… Нужно…

Он не знал, сколько пролежал, омываемый прибоем, прежде чем услышал сквозь окутывающую его пелену неторопливые шаги.

Пришли добить.

Или – мелькнула в угасающем сознании робкая мысль – нет?

– А ты живуч, – произнес где-то над головой низкий, обволакивающий, словно бархат, голос, и Шараф распрощался с последней надеждой выбраться с этого берега живым.

– Добей, – прохрипел он, с трудом откинув голову и увидев в полумраке – разве солнце уже село? – знакомое, чем-то похожее на его собственное и вместе с тем почти ненавистное лицо.

Изо рта вновь потекла струйка темной крови.

– Я не так себе это представлял, – ответил Рабадаш, склоняя набок голову в небрежно намотанной на манер тюрбана темной ткани, скрывающей слишком длинные для простого тархана волосы. Лежащего на песке младшего брата он рассматривал с видом божества, увидевшего на своем пути издыхающего червя. Вроде и мерзко, но и раздавить, окончив тем самым мучения несчастного, брезгует. – Предполагалось, что умолять меня о смерти ты будешь в пыточной камере. И что вас там будет двое. Однако, – заметил кронпринц, переводя взгляд на вошедшую глубоко в правое плечо стрелу, – даже не знаю, хвалить тебя за не надетую кольчугу или нет. В ней бы ты давно уже утонул. Но, с иной стороны, только полнейший глупец мог позволить расстрелять себя у самых ворот собственного города. А ты, братец, именно таков. Даже Зайнутдин оказался умнее, раз решил от тебя избавиться.

И Шараф неожиданно для самого себя заплакал. От сдавленных рыданий заклокотало в груди, заставив вновь закашляться кровью и водой, и Рабадаш несильно пнул его носком сапога в раненую руку.

– Тихо. Скулить будешь потом. А пока посмотрим, стоит ли пытаться тебя спасать или проще и в самом деле добить.

И, схватив Шарафа за шиворот, потащил его по песку, как тащат куль с мукой, а не раненого брата.

***

Зайнутдин спал с лица, узнав, что солдаты не нашли не только старшего его брата – живым или мертвым, значения не имело, – но и тела младшего.

– Я хотел похоронить его, – бормотал новоиспеченный правитель, и черная краска вокруг его глаз текла вместе со слезами, оставляя грязные дорожки на смуглых щеках. – Рядом с отцом, как и положено принцу. Он должен лежать в храмовой усыпальнице! – выкрикнул Зайнутдин и замахнулся на горбуна-визиря. Тот, еще шесть лет назад наученный, как правильно вести себя с любящими бить и отвешивать пинков сыновьями тисрока, проворно отскочил в сторону. Даже тюрбан не съехал ни на дюйм.

– Не гневайтесь, о повелитель, да живете вы вечно. Боюсь, что тело принца Шарафа давно унесло в море и теперь даже самим богам не под силу отыскать его останки, – ответил Ахошта, позабыв добавить при этом, что тело не искали намеренно. Сгинул, и хорошо, пусть теперь Таш о его душе голову ломает, а у Великого визиря найдутся дела поважнее.

Зайнутдин разрыдался, сорвав с головы алый тюрбан, и швырнул его на ковер.

– А Рабадаша так и не нашли? – спросил тархан Кидраш, с трудом удержавшись, чтобы не поморщиться при виде рыдающего правителя. Братская скорбь понятна и уважительна, но не на глазах же у слуг и тарханов! И уж тем более не после собственноручно подписанного приказа об убийстве брата.

– Нет, о благородный тархан, – кисло отозвался Великий визирь с таким лицом, словно у него заболели все зубы разом. Ахошта не первый день пребывал в тщательно скрываемой ярости, пытаясь понять, куда мог скрыться черноглазый дьявол и каким образом теперь выманить его из логова. Десятки солдат перевернули всё, что только можно было перевернуть в радиусе десяти миль вокруг Ташбаана, но кронпринц будто сквозь землю провалился. Не пересек же он в самом деле отмерянную ему границу?

Нет, качнул головой Ахошта в такт собственным рассуждениям. Не рискнул бы.

– Мы найдем вашего брата, о повелитель, да живете вы вечно, – пообещал визирь, будучи совсем не уверенным, что сумеет это обещание выполнить, но Зайнутдин его не слушал, уставившись в широкое, занавешенное тончайшим золотым шелком окно.

– Усыпальницы, – пробормотал он, неверящим взглядом смотря на чернеющие среди темных туч и белых песков очертания далеких гробниц. – Вы проверили Усыпальницы?

Дьявол! – развеселился в мыслях Кидраш. Воистину дьявол, если ему хватило ума, а главное, смелости прятаться всё это время среди прóклятых гробниц! И ведь действительно, храбрейший из калорменских воинов не решится приблизиться к Усыпальницам из страха, что обитающие там призраки вырвут у него душу и унесут ее с собою во тьму. Никто из них даже не подумал послать солдат обыскать гробницы.

Но прежде, чем сам Кидраш или горбун-визирь успели отдать приказ или хотя бы представить, как они будут убеждать воинов подойти к Усыпальницам ближе, чем на тысячу ярдов, как в кабинет ворвался, забыв даже упасть на колени перед правителем Калормена, молодой мужчина в одежде дворцового стражника.

– Повелитель… да живете вы вечно! – выдохнул стражник так, словно пробежал от дворцовых стен до покоев тисрока меньше, чем за минуту. – И вы… милостивые тарханы…

– Как ты посмел! – рявкнул горбун-визирь, на мгновение перестав казаться потешным всякому, кто видел его маленькую согнутую фигуру в огромном тюрбане и пестром халате. – Врываться без разрешения к самому правителю Калормена, да живет он вечно!

– Корабли, – выдохнул в ответ стражник, и это, по-видимому, пугало его куда больше, чем возможный гнев правителя и всех его тарханов. – Там… корабли. Уже с городских стен видно.

Кидраш представил себе десятки огней в ночной гавани, заполонивших море до самого горизонта, высаживающиеся на берег личные армии тарханов, одну за другой, и подумал о том, что в этой войне он, пожалуй, занял не ту сторону.

– Рабадаш идет, – сказал тархан и смерил взглядом резко притихших Зайнутдина и его многомудрого, втянувшего их в эту авантюру визиря. – И он никого не пощадит.

========== Интерлюдия. Восточное море ==========

Тархан Ильгамут подошел к двойным дверям каюты широким, размашистым шагом, но остановился в полуярде от них, не решаясь постучать в украшенные резьбой и позолотой створки. Принцесса, разумеется, знала, что он стоит снаружи, услышала, как гулко стучат по натертой до блеска палубе каблуки его сапог, и теперь, верно, посмеивалась над замешательством тархана. Ильгамут недовольно нахмурил темные брови, в мыслях ругая себя последними словами за постыдную для мужчины и воина робость, поднял руку с одним лишь золотым перстнем и решительно постучал два раза полусогнутыми костяшками пальцев. Он ожидал услышать лишь позволение войти, но вместо этого двери бесшумно приоткрылись и принцесса появилась на пороге каюты сама, будто стояла там с самого начала, ожидая, когда он постучит. Ильгамут поспешно отступил на два шага назад – недопустимо было знатному мужчине стоять так близко к знатной женщине – и склонил голову, сорвав украшенный перьями тюрбан с высветленных краской и солнцем волос.