Текст книги "13 месяцев"

Автор книги: Arina S

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Май

1

У самого въезда в поселок нам попался охотник. Здоровенный заполярный охламон в мохнатой одежде ехал верхом на лошади. Сзади к седлу была привязана свора охотничьих собак.

В снегоходе меня сопровождали несколько местных жителей. Проводив охотника заинтересованными взглядами, они тут же начали объяснять:

– На охоту поехал. Соболя бить будет. Первый раз собак в тундру ведет.

Все лето местные мужчины растят щенков, а потом уезжают в тундру и подросших собак берут с собой. Толковых, способных к охоте, оставляют жить. Остальным стреляют в ухо. После охоты из десяти собак в живых остается одна-две. Я поморщился:

– Фу! Как вы можете? Жалко же.

– А чего? У собаки мясо чистое. И потом, в тундре свои законы.

Водитель снегохода сказал, что его настоящее имя мне все равно не выговорить, так что я могу называть его Эник. Он объяснял: чтобы собачье мясо стало еще вкуснее, ее, собаку, лучше не стрелять, а палкой забить до смерти. Тогда мясо становится нежным-нежным. Очень вкусным.

– Злые вы тут, в Заполярье.

– Не-ет! У нас тут народ хороший. Добрые люди живут. А из тундры выедешь – там люди, говорят, не очень. Говорят, колдовства там много. Могут, говорят, даже так наколдовать, чтобы член не стоял. Все, говорят, от зависти.

– Ты когда-нибудь был по ту сторону Большой тундры?

– Никогда не был. И не хочу. Мне и дома хорошо.

2

День был серый, пасмурный. Этот день начался три недели назад, а закончиться должен был к середине августа. Тусклое солнце висело над городом Нарьян-Маром, столицей Ненецкого автономного округа, и недовольно морщилось. Солнцу предстояло, не заходя, освещать эту дыру целых несколько месяцев.

Все в этом городе было для меня столь непривычным, что слово «нарьян-марский» хотелось прочитать, как «нарьян-МАРСИАНСКИЙ».

Пять улиц вдоль и семь – поперек. Основной архитектурный стиль – тюремного вида бараки. Пойти некуда. Заняться нечем. Уже на второй день жизни в Ненецком округе я узлом завязывался от тоски. А аборигены проводят здесь всю свою жизнь.

Единственная наземная дорога в пригороды Нарьян-Мара некогда вела через мост, но мост был смыт год назад и до сих пор не восстановлен. А узнать у аборигенов иной путь я не смог. Разговаривать с заполярными людьми – это очень сложное занятие.

Например, я спрашиваю:

– Где бы мне купить газету?

– А на почту сходите!

– Там продаются газеты?

– Нет. Там и ларек-то сломали. Года три уж как.

– А зачем же я туда пойду?

Собеседник удивляется:

– Так больше нету нигде!

Из Нарьян-Мара в сторону Ледовитого океана мне хотелось доехать на чем-нибудь вроде оленьей упряжки. Но оленей в окрестностях Нарьян-Мара не было. Их уже отогнали на летние пастбища. Так что из города я выехал на снегоходе. За рулем сидел водитель Эник.

Лет семьдесят назад коммунисты попробовали согнать местные племена в оленеводческие колхозы. Кто-то подчинился, а одно ненецкое племя Ямб-То решило, что безопаснее будет исчезнуть. Ушло в тундру и исчезло.

Беглецов искали энкавэдэшники с автоматами и ученые-этнографы. За ними посылали погони и следили со спутников. Но найти так и не смогли. В следующий раз Ямб-То появилось только в 1986 году. Аборигены появились, закупили чаю и сигарет и опять без следа пропали. Я же говорю: местные территории ОЧЕНЬ огромны.

Я мчал через Большую тундру и думал о том, что странный я все-таки парень. Больше всего в жизни меня напрягает общение с незнакомыми людьми. Каждый раз, когда со мной заговаривают в общественном транспорте, мне хочется встать и бегом выбежать на улицу. А уж долгое общение с глупыми и несимпатичными людьми – это может меня просто убить.

И тем не менее, едва у меня выдается свободная неделька – я за свои собственные бабки покупаю билет куда-нибудь, где живут исключительно глупые и исключительно несимпатичные… и уж на сто процентов незнакомые мне люди… и общаюсь с ними… дни и недели напролет, как лось, рогами вперед, лезу общаться именно с такими людьми.

Вот зачем я приперся в это Заполярье? Если я стану умирать, здесь ведь даже священника нет, чтобы исповедать меня перед смертью. Ближайшая церковь – за полторы тысячи километров от места, где я нахожусь.

Через пятнадцать километров езды я подумал, что дальше к югу, в республике Коми, священник должен быть. Хотя бы православный. Если я стану умирать, исповедь у меня примет и православный священник.

3

Из Заполярья я улетал вертолетом. В аэропорту в очереди на регистрацию стояла толпа ненцев: молодых пьяных мужчин и просто мужчин. Местного времени было полседьмого утра. Все пили пиво. Большими глотками из полуторалитровых бутылок. Пиво в этих краях пьют вместо чистки зубов.

Кроме того, ненцы виртуозно в полный голос матерились. Правда, у меня сложилось впечатление, что смысл некоторых выражений ненецкая молодежь понимала все-таки не до конца, потому что употребляли они эти выражения в вовсе не подходящих ситуациях, типа беседы с пожилой, очень официальной русской женщиной из авиакасс.

Непосредственно передо мной регистрацию на рейс проходила бригада мужиков в ватниках и камуфляжных штанах. Они были похожи на водопроводчиков из моей петербургской жилконторы. У одного на ногах были тапочки без задников. Температура зашкаливала за минус двадцать пять.

Наш вертолет был довольно большой, грузовой. Парень в серой кофте махнул рукой: «На Печору? Пошли!» И все пошли.

Пассажиры – в основном крошечные ненецкие женщины. У них были очень кривые ноги, очень монголоидные лица и желтые, выгоревшие на солнце волосы.

В салон их влезло всего несколько. А остальное пространство они забили громадными тюками. Не знаю, что там было. Возможно, деньги, вырученные от продажи парной оленины.

Пилот спросил, все ли сели, и завел двигатели. Двигатели ревели так, что я думал, мои барабанные перепонки все-таки лопнут. Я посмотрел в иллюминатор. Гигантская северная река Печора извивалась, как беременная анаконда.

Погибать, крякнув всем вертолетом, казалось мне куда более приемлемым, чем в одиночку замерзать в тундре под равнодушными взглядами ненецких кочевников. Все-таки человек – очень стадное животное.

Лететь было долго. Так долго, что я даже перестал бояться, что вертолет упадет. Но как только я перестал бояться совсем, сосед слева, молодой ненец, тут же решил со мной поболтать:

– Во-он тот изгиб реки видишь?

– Ага. Вижу.

– Там в прошлом году грузовой вертолет упал.

– Да?

– Восемь мужчин умерло. Разбились они. А знаешь, что хорошо?

– Что же тут может быть хорошо?

– Хорошо то, что вертолет вез шоколадки «Сникерс». И водку в баночках. Как называется?

– Джин-тоник?

– Да! Отличный напиток! Двенадцать тонн водки и шоколадок! Наша бригада всю зиму вокруг этого места кочевала. Каждый день кушали и выпивали… Хорошо нам было.

4

Принято считать, что символ родины – березка. Но там, где я живу, березы почти не растут. В самом Петербурге растут в основном тополя, а в пригородах – сосны.

Березы же я встречаю как раз в местах, которые мне совсем не нравятся. Которые никак не являются моей родиной. Например, очень много берез растет вдоль Полярного Урала, ровно на границе между Европой и Азией.

Выбравшись из Заполярья, еще день спустя, я лежал на верхней полке поезда № 068 и через мутное стекло рассматривал мертвые ханты-мансийские болота.

Елки и трясины. Серое небо. Чужая земля.

В вагоне было тепло. Но стоило выйти в тамбур, чтобы покурить, как я вспомнил, где нахожусь. По утрам стекло было покрыто трехсантиметровым слоем льда. Я пробовал растопить лед огоньком зажигалки, выглянуть наружу, рассмотреть – что там? Растопить этот лед было невозможно даже автогеном.

Холодно было так, что ноги замерзали даже сквозь толстые подошвы ботинок. В темпе проглотив никотин, я бежал назад в теплое купе.

Сопки. Крошечные поселки. Дети в огромных меховых шапках катаются на коньках по замерзшей луже. Снова сопки. Огромные заснеженные пространства.

Раз или два в сутки поезд делал большие остановки. Местные жители готовили к нашему приезду столики со своими товарами: пиво, китайская лапша, жареные куриные ноги. За время стоянки особый железнодорожный сотрудник успевал кувалдой отбить намерзшие под туалетом воду и экскременты.

Помимо людей, по платформе бегали грязные мохнатые псы. Они знали: если с поднятой лапой посидеть у дверей вагона или громко подать голос, пассажиры могут кинуть еды. Брошенный объедок означал для псов продолжение жизни. Поэтому в горло конкурентам вцеплялись они моментально.

Потом пассажиры прыгали обратно в тепло. Продавцы заворачивали пивные бутылки в теплые тряпочки и убирали их в сумки. На таком морозе пиво замерзает и в клочья рвет бутылку уже через десять минут.

Проходили дни. Я просто лежал и смотрел в окно. А мой телефон лежал у меня в кармане и иногда звонил.

Прежде путешественники узнавали о пройденных верстах по верстовым столбам. В наше время об этом узнают по тому, как мелькают на экранчике телефона имена новых операторов связи.

Этих имен было много. Каждое утро – новый оператор. Все они были прежде незнакомыми: «Ural-Tel», «Ermak-RTS», какие-то «CSC». Некоторые аббревиатуры были и вовсе непроизносимыми – словно заклинания местных сибирских шаманов.

Поезд ехал через Приуралье, потом через Зауралье, потом через приалтайские степи, потом через приалтайские сопки. Местами вдалеке, на фоне сопок, виднелись пасущиеся верблюды.

Чем южнее я ехал, тем теплее становилось. Иногда, как в кино про Гражданскую войну, наперегонки с моим поездом скакали раскосые кочевники в мохнатых шапках.

5

Тюмень, Новосибирск, Красноярск, Абакан… Еще сутки спустя я оказался в предгорьях Саян.

Через горы мне предстояло ехать на микроавтобусе. Уходил автобус в три часа ночи московского времени. Некоторое время я думал, как поступить: то ли лечь спать накануне рано вечером, то ли проще будет вообще не ложиться?

Кофе перед выездом я выпил столько, что боялся: не лопнуть бы. Прежде чем выехать в горы, водитель заправил полный бак и еще взял канистру с собой. Бензин здесь покупают не на автозаправках, а у мальчишек, папы которых воруют топливо прямо из бензовозов.

Бензин у мальчишек не очень хорошего качества. Но на заправках он еще хуже. Там, говорят, его в совершенно неприличных пропорциях мешают с соляркой.

От утреннего кофе в туалет я захотел еще до того, как машина выехала за городскую черту Абакана. Кричать на весь автобус «остановите!» мне было неловко. Я решил, что потерплю, ведь где-то водитель должен сделать остановки, правда?

На зеркальце в салоне автобуса висела буддистская погремушка. Все стекла в машине были тонированными. От этого казалось, что день пасмурный, и портилось настроение. Но я все равно смотрел через мутное стекло на Саяны и шалел. Мне, жителю болот и низин, смотреть вокруг было дико.

Земля, как Шварценеггер, напряглась, побагровела, а ее мышцы взбугрились и застыли. Поскользнулся на обледенелой, коряво вырубленной в горах дороге… и успеешь вдоволь наораться, пока машина долетит до самого низа.

Выл ветер. Он дул с такой силой, что сдувал с дороги едущие на полной скорости автомобили. В это трудно поверить, но я сам видел, как уазик порывом ветра швырнуло с дороги в снег на обочине. Останавливаться мы не стали. Остался ли в уазике кто-нибудь жив, не знаю.

Внизу, в долинах, уже стояло настоящее лето. Здесь, на высоте четыре тысячи метров, бушевала метель. Ехали мы медленно. Дорога обледенела. Даже с цепями на покрышках нормальную скорость было не развить. Потом, чуть-чуть переехав место, где год назад разбился вертолет генерала Лебедя, мы окончательно встали.

Я сидел в самом дальнем конце салона. С боков меня поджимали здоровенные, толстопопые тывинцы. Да еще хотелось в туалет. Просто дико хотелось в туалет. Короче, так себе выдалось утречко.

По статистике преодолевают эти горы невредимыми 149 машин из 150. Эти края присоединили к России только после Второй мировой. Так что провести в Тыву приличные дороги просто не успели. И теперь уже вряд ли проведут.

Пассажиры вылезли из автобуса и все вместе начали заталкивать его в гору по наклонной скользящей дороге. Автобус соскальзывал и не желал заталкиваться. Минут через двадцать я плюнул на приличия, отошел чуть в сторону и все-таки сделал то, о чем мечтал с самого Абакана.

После обеда метель стихла, и автобус покатился под горку. Перепачканные пассажиры курили прямо в салоне. Мужик, сидевший рядом со мной, оказался золотоискателем. Улыбаясь и подмигивая мне, мужик говорил:

– Вот вы в столицах миллионы зарабатываете, да? А мы здесь не зарабатываем миллионы, нет! Я летом в пять утра встаю. И ложусь заполночь, да! Мы знаешь как работаем, нет? Мы когда золото моем, то машины останавливаем, только чтобы проверить: течет масло или не течет? Мы за сезон на бригаду тонну золота намываем, да? А получаем по $30 на брата! Я все лето работал и купить смог только уголок мебельный на кухню. Жена давно просила такой уголок, вот я и купил!

Помолчав и выкурив еще сигарету, он опять улыбнулся и спросил, не знаю ли я, почем нынче такие уголки в столицах?

6

В город Кызыл, столицу Республики Тыва, я приехал в пять часов утра местного времени.

Сам Кызыл немного напоминал Флоренцию. Его тоже можно было весь обойти за полчаса. Правда, это было единственное сходство.

Перед зданием автобусного вокзала было пусто. Только у запертого ларька «Запчасти к снегоходам» стоял молодой русский папаша с двумя детьми: новорожденным мальчиком и девочкой-школьницей.

Младенец, широко разевая рот, орал. Папа не обращал внимания. Он пил пиво и объяснял дочке, как правильно вести себя в тот момент, когда ты впервые входишь в тюремную камеру.

Чуть дальше, за вокзалом, располагалось здание местной республиканской администрации. Сбоку от главного входа на веревках сушилось белье. Единственный во всей республике светофор спросонья мигал желтым глазом.

Зато достопримечательностей в Кызыле – целых три. Во-первых, именно здесь расположен географический центр Азии. Место отмечено крошащимся цементным монументом. Во-вторых, здесь есть буддийский монастырь Цеченлинг. На его строительство российский министр по чрезвычайным ситуациям Сергей Шойгу из личных сбережений выделил $15 000. А в-третьих, здесь есть единственная в мире шаманская клиника. Платите в кассу, проходите в кабинет, и реальный шаман с бубном и в короне из оленьих рогов будет прыгать вокруг, петь заклинания и всячески вас лечить.

Чуть ниже центра Азии начиналась великая сибирская река Енисей. В этом месте великая река была такой маленькой, что на другой берег и обратно можно было по-собачьи сплавать минут за семь. А кролем и того быстрее.

Я полдня просто просидел на берегу. Около двух часов пополудни съел купленную еще в Минусинске банку ананасов. А около четырех почитал оставленную кем-то газету «Комсомольская правда» двухнедельной давности. От ананасов руки у меня стали липкие, а от газеты грязные.

Потом я подумал, не послать ли эсэмэску жене? Идти было совершенно некуда.

7

В эту поездку меня отправила крупная немецкая газета. Чтобы считать их задание окончательно выполненным, мне оставалось проехать километров двести вниз по реке – и все. Там лежит граница с Монголией, а в Монголию я ехать не хотел. По крайней мере, в этот раз.

Вдоль монгольской границы живут бородатые мужики-староверы. Где-то живут целыми хуторами. Где-то – поодиночке, словно состарившиеся Маугли. Если честно, ехать в их края мне совсем не хотелось.

Я летал на самолете и вертолете. Ехал на снегоходе и поезде. Я был сыт передвижениями по горло. Ну и, конечно, мне было немного жалко денег.

Тем не менее я решил, что все равно поеду, и спустился к самому Енисею. На берегу лежал сгнивший, проржавевший, полуразвалившийся дебаркадер. Чтобы попасть на борт, нужно было пройти по хлипким доскам и немного поперепрыгивать по здоровенным автомобильным покрышкам.

К дебаркадеру была пришвартована хлипкая лодка. Толстый одышливый мужчина пытался вручную завести мотор и оглушительно матюгался. Я спросил, не прокатит ли он меня? Я заплачу.

– Мне твои деньги не нужны. Хочешь – садись, так поедем.

– И куда вы направляетесь?

Мужчина произнес длинное тюркское название местности. Мне оно ни о чем не говорило.

– Далеко это?

– Нет. Не очень. Сутки ходу.

(Сутки? На этом дырявом ведре? Он что, серьезно?)

– И что там?

– А ничего. Тайга! Дом, в котором я живу. И еще два дома.

– А обратно вы меня потом привезете?

– Чего же не привезти? Привезу. Только следующей весной. Раньше от нас никто в город не поедет.

Я понял, что пора возвращаться домой.

8

В самолете, которым я возвращался домой, вместе со мной летел губернатор Хакасии. Стюардессы отгородили его от остальных пассажиров занавесочкой. Иногда приносили мужчине дополнительный стакан минералки. Хотя, может быть, это был и не губернатор.

Всю дорогу в самолете я составлял план. Прикидывал, что именно напишу немцам. Я хотел куда-нибудь съездить – и вот, съездив, я наконец возвращался. Я был преисполнен ощущениями.

Наверное, это такие подростковые комплексы. Чтобы чувствовать себя мужчиной, мне до сих пор необходимо… ну, если не открыть Северный полюс, то хотя бы съездить посмотреть: что же такое там открыли до меня?

Полет на полюс немцы не оплатили. Но маршрут вышел все равно ничего. За пятнадцать дней я проехал с самого севера на самый юг моей громадной страны. От Северного Ледовитого океана до гималайских предгорий. Правда неплохо?

В течение последних двух недель чего я только не видел! Взбирался на вершину самого громадного в Азии кургана Аржаан. И заглядывал в глубь знаменитой Кашкулакской пещеры, на дне которой живет злобный дух и где даже самые отпетые спелеологи сходят с ума в течение получаса. Я побывал в пяти климатических зонах и четыре раза переводил часы на новое местное время. В Заполярье мне предлагали купить сувениры из моржового клыка, а в Тыве приглашали поохотиться на занесенного в Красную книгу снежного барса. А кроме того, я перепробовал целую кучу странных блюд: жаркое из верблюжьего горба, шашлык из оленины, пельмени с грибами тундры и сырую рыбу по-ненецки…

Ах, эта рыба!... она была нежная… не такая, конечно, нежная, как моя жена, но все-таки.

В Москве со здоровенного «Ил-86» я пересел на маленький «Ил-18». Очередь на посадку состояла из опрятных людей в модной одежде. А я был пыльный, небритый и усталый. В Петербурге самолет приземлился в шесть вечера. Дома я был около семи.

На улицах, разумеется, шел дождь. Вечный петербургский дождь. В такси я отворачивался от окон и зажмуривал глаза. Смотреть на эти вымокшие гранитные фасады не было сил.

Какая Тыва? Какое Заполярье? Все это дезинформация. Нет и не может быть на свете ничего, кроме этого вот дождя. Этот дождь вечен и всеобъемлющ. Он был всегда и будет везде.

9

Почему-то мне казалось, что, едва я нажму на звонок, дверь распахнется и жена бросится мне на шею. Но звонить пришлось долго. Потом жена наконец открыла. Плечом она прижимала к уху телефонную трубку и вытирала мокрые руки кухонным полотенцем.

Вытянув губы («Целую!») она махнула рукой («Давай! Проходи!») и глазами показала, что секундочку – сейчас доболтает с подружкой и придет. Я прошел в собственную прихожую. За две недели отсутствия я успел забыть, как она выглядит.

На кухне тесть, взобравшись на табуретку, чинил карниз. Пока меня не было, с карнизом что-то случилось, и тесть специально приехал к нам в гости, чтобы его починить.

– Приехал? Привет! Где был?

– Я был в…

– Прости, не подашь молоток? Ага, спасибо… А теперь во-он тот гвоздик.

– Который гвоздик?

– Вон лежит.

– Пожалуйста.

Положив трубку, жена вернулась на кухню. Поцеловала меня в щеку. Сказала «привет» и спросила, привез ли я подарки?

– Какие подарки? Ты хоть приблизительно представляешь, где я был?

Жена сказала, что не представляет. Но я ведь сейчас ей все расскажу, да? Еще она спросила, буду ли я пить кофе?

– Наверное. Да, буду. Точно! Я выпью кофе. Ведь там, откуда я приехал, сейчас глубокая ночь.

Жена сказала: «Да?»

– Представляешь, там есть места, где до сих пор лежит снег! Огромные сугробы снега! Некоторые я вот этой рукой трогал сегодня с утра! А еще…

Жена еще раз сказала: «Да?»

– Пока я добирался до Печорской губы, то…

Жена сказала, что ах, как это здорово! Ее муж добирался до Печорской губы! А вот к кофе у нас ничего нет. Может, я схожу? Все равно переодеться я еще не успел. Что именно купить в магазине, она мне сейчас напишет.

Я вернулся в прихожую, натянул перепачканные сибирской грязью ботинки и сходил в магазин. Он показался мне куда менее реальным, чем Саянский хребет, на который я смотрел всего семь часов назад.

Пока мы пили кофе, я еще два раза пытался рассказать жене о том, где был.

Жена ответила, что классная руководительница старшего сына очень хотела бы меня видеть. На этом фоне мои заполярные истории выглядели бледненько.

– Что-то серьезное? Пока меня не было, этот парень сжег школу?

Мы поговорили об учебе старшего сына, потом поговорили о здоровье младшего сына и о том, что на улице уже жарко, так что неплохо бы купить ребенку летней одежды, всяких там футболочек и шортиков, потом тесть дочинил карниз и тоже попил с нами кофейку, хотя время-то уже позднее, от кофе он может потом и не заснуть, но за компанию все равно попьет, а кстати, и расскажет, как недавно с соседом по лестничной площадке собирался поехать на рыбалку.

Только совсем уже вечером я переоделся в старые домашние джинсы и вымотанный (впервые за последние две недели вымотанный почти до обморока) упал на диван, чтобы посмотреть телевизор.

В телевизоре шло шоу «Кто хочет стать миллионером?». Костлявый Галкин спрашивал у очередной крашеной дуры в шиньоне: куда она потратит деньги, если миллион достанется ей?

– Я стану путешествовать. Знаете, я всегда хотела путешествовать. Побывать в каких-нибудь романтичных необжитых местах… например, за Полярным кругом… или в центре Азии… Господи! Как я завидую тем, кто там побывал!