Текст книги "13 месяцев"

Автор книги: Arina S

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Июнь

1

Приятель на машине забрал меня с Ленинградского вокзала в Москве. Всю дорогу он злился и махал руками: неправильно я живу. Вот он живет правильно, а я – нет.

– Это твоя петербургская лень! Провинциальное желание до обеда валяться в постели, а потом сидеть в «Идеальной чашке» и болтать о всякой фигне! Делом надо заниматься! Понимаешь? Делом!

Через всю Тверскую-Ямскую висела рекламная растяжка: «Люблю тебя, красавица Москва!». Центральные улицы были перекрыты, пробки тянулись на световые века, зато в каком-нибудь неожиданном тупике можно было нарваться на платформу, стоя на которой, при полном отсутствии зрителей, голосил фольклорный ансамбль.

Москва – большая деревня… А Петербург – провинция и бандитское гнездо… В Москве говорят «шаурма», а в северной столице – только «шаверма»… Страной теперь рулит президент-петербуржец… А денежки как были, так все и остались в столице южной… Зато самая популярная группа страны сегодня называется «Ленинград»… Правда, живет лидер группы последнее время в Москве… Правда, московский мэр запретил ему там выступать… Как все сложно в нашем мире.

В пробке мы простояли с девяти утра и до полудня. Потом приятель заплатил полтора доллара сонному охраннику, тот отпер металлическую калитку, и машину мы загнали во двор, а сами пошли пешком.

2

Два года назад приятель жил в Петербурге. Работал фотографом в журнале, для которого я в ту пору писал. До обеда не валялся и о фигне не болтал. Уже тогда занимался делом. Потом переехал в Москву.

После года работы в московских журналах парень купил себе новую немецкую спортивную машину. Потом купил квартиру. Не в центре, но ничего. В Петербурге ни машины, ни приличной жилплощади у него не было.

Работать парень теперь ездил в Милан (Италия). За одну съемку зарабатывал больше, чем в Петербурге за год. Отпуска проводил, катаясь на дорогостоящих горных лыжах.

Пока мы шагали до его редакции, парень все жаловался на то, что не высыпается:

– Встаю в пять утра. Каждый день.

– Зачем?

– Езжу в бассейн.

– А почему так рано?

– Нужно успеть проскочить, пока не начались пробки.

– Ну, так плюнь ты на этот бассейн! Отоспись.

– Во-во! Типичный пример петербургской лени!

– Каждый день просыпаться в пять утра! Немыслимо!

– А иначе никак. Я должен держать себя в форме. Потому что бизнес – это война.

3

Парень работал в наимоднейшем московском глянцевом журнале «GQ». Здание редакции располагалось в самом центре. Оно выглядело больным. Как глистами-паразитами, фасад здания был облеплен саркомами банкоматов.

Мы поднялись в лифте. Наверное, чтобы он не потерялся и не уходил далеко, лифт, как корова, был снабжен мелодичным колокольчиком. Мы зашли внутрь роскошной редакции и уперлись взглядами в почти голую девицу: специально выписанная из-за границы модель-длинноножка прикидывала, в чем бы этаком ей сняться на обложке модного издания?

Год назад «GQ» попросили меня что-нибудь для них написать. Обещали заплатить целую кучу денег. Плюнув на петербургскую лень и не став валяться в постели до обеда, я в тот же день отослал им текст. Но денег они мне так и не прислали. Ни кучу, ни кучку. Нисколько.

Я зашел в кабинет главного джи-кьюшного редактора и спросил, где мои деньги? Редактор был ослепительно моден. Во всем моем тусклом городе с плохими дорогами и трескающимися фасадами домов не было ни одного человека, одетого столь же модно, как редактор журнала «GQ».

Редактор ответил, что денег пока нет. Я спросил, а когда же они будут? Редактор отвечал долго и сбивчиво. Из ответа я уяснил, что для занудных петербургских парней вроде меня, денег в его журнале не будет никогда.

В Москве очень много денег. Все нормальные люди понимают, что, если ты хочешь денег, тебе надо в Москву. Однако не стоит забывать и о том, что даже московских денег на всех не хватит, и, чтобы где-то стало много, нужно, чтобы во всех остальных местах стало мало, причем это закон, из которого не бывает исключений.

Красивый журнал о красивой московской жизни «Playboy» ныл и упрашивал меня что-нибудь для них написать. Заплатить обещали $400. Я написал, получил $250 и очень удивился. Впрочем, в редакции мне было сказано, что ничего страшного, свое я все равно получу, а пока не мог бы я написать им еще?

Я написал еще. И больше не видел от «Playboy» ни единой американской копеечки. Зато, купив новый номер, прочел, как весело протекала фирменная плейбоевская вечеринка, как рекой лилось шампанское и самые модные люди столицы, не в силах сдержать восторга, одних только кремовых тортов потоптали и подавили на сумму $2400.

Я же говорю: чтобы где-то что-то появилось, в другом месте это что-то должно исчезнуть. Такой закон.

4

Посидев в редакции «GQ», мы с фотографом отправились на радикальную вечеринку в московский Музей Маяковского. Ох и славная вышла вечеринка! Отметиться на ней заглянули все самые удивительные личности столичной тусовки.

Присутствовала там, например, поэтесса Алина Витухновская. Она была юна. Она только что освободилась из тюрьмы, где томилась за сбыт наркотиков. Она не носила бюстгальтер, зато вместо рубашки носила этакую рыболовную сеточку, и взгляды присутствующих мужчин были прикованы к ней. Только к ней.

Присутствовал там и самый главный исламский фундаменталист страны Гейдар Джемаль. Человек, заочно приговоренный к смертной казни сразу в нескольких мусульманских странах.

Он был громаден и грозен. У него была наголо бритая голова и здоровенные кулаки. На брючном ремне он носил такую странную кожаную сумочку, и, помню, мне все хотелось спросить: а что в ней? Пистолет? Коран? Отрезанная вражеская голова?

Гостей встречал зампредседателя Национал-большевистской партии Анатолий Тишин. Раньше Анатолий работал в морге. Потом сидел в украинской тюрьме. У него было очень бледное лицо, а одевался он исключительно в черное.

Сам Музей Маяковского, если вы не были, это такой живописный подвал. Слегка готический. Присутствующие соответствовали интерьеру и напоминали банду наемных убийц из комикса про Спайдермена. Я очень жалел, что происходящее нельзя снять на камеру.

Потом я поболтал с девушкой-журналисткой из крупнейшего в мире порножурнала. Она была совсем молоденькая – тонконогая брюнетка. Яркий мейкап, обтягивающий свитер.

Еще до того, как гостям предложили алкоголь, она протиснулась ко мне сквозь толпу и представилась. Но как ее зовут, я, разумеется, тут же забыл.

Девушка все стояла рядом и что-то говорила. Потом я потерял ее из виду, а когда увидел снова, девушку здорово мотало из стороны в сторону. То есть времени брюнетка не теряла. Сжимая в руке недопитый бокал с коньяком, она еще раз прорулила ко мне, взяла под локоть и поинтересовалась: куда пойдем?

– Куда пойдем? А куда можно пойти? И вообще, зачем нам хоть куда-то идти?

– Понимаешь, нам надо куда-нибудь отсюда уйти.

– Зачем?

– Понимаешь, редактор дал мне задание. Nothing private. Это просто задание.

– Да в чем, черт возьми, задание-то?

– Не понимаешь? Он попросил меня тебя соблазнить. Написать, каков ты в постели…

Отделаться от подруги стоило мне больших трудов. Оторвав фотографа от стола с закусками, я стал пробираться к выходу. У самых дверей мне встретился приятель: зам главного редактора журнала… э-э… одного модного мужского журнала. Парня звали Андрей.

Он стоял в уголке. Самом дальнем и самом скучном уголке. Андрей никого из присутствующих не знал, а потому тосковал и томился. Сил его не хватило даже на то, чтобы пройти до противоположной стены и взять себе стаканчик халявного алкоголя. На лице у него читалось: «Большие ребята играют, а меня не взяли!»

Я подошел, мы перекинулись парой фраз, и Андрей ушел. На этом его участие в вечеринке закончилось. Я бы забыл об этом эпизоде, но спустя месяц я открыл журнал Андрея и удивился. Просто дико удивился.

МЫ провели самое модное событие сезона!…

У НАС состоялся праздник, попасть на который мечтали многие, да вот удалось это лишь избранным!…

Ах, как классно МЫ и те, кто был рядом с НАМИ, повеселились на радикальной вечеринке в Музее Маяковского!…

Передо мной лежал толстенный глянцевый журнал. Страницы у него были мягкие и жирные, словно порезанный сыр. Фотографии ослепляли: вот она, настоящая жизнь! Вот она, подлинная красота!

Сперва я удивился. Как это? Я же своими глазами видел: все не так. Если быть точным, то все происходило как раз наоборот. Потерянный мальчик в тоскливом углу… заискивающий взгляд… извиняющаяся улыбка…

Но, дочитав отчет о празднике в Музее Маяковского до конца, я уже понимал: написанное в журнале является правдой. Только это и является правдой. Разумеется, жизнь, которую описывают глянцевые журналы, является единственно верной. Только эту прекрасную жизнь и стоит вести.

Журнал прав, а я со своими личными воспоминаниями не прав. Верить стоит журналу, а себе верить не стоит.

5

Это и есть то, что я хотел вам сказать. Я работаю в прессе скоро пятнадцать лет как. Но к этой магии привыкнуть не могу до сих пор. Я открываю их, эти прекрасные, вкусно пахнущие глянцевые журналы, и подряд читаю обозревательские колонки. Ах, какая чудо-жизнь открывается мне! Я читаю и верю каждому слову! Не могу не верить!

Я же говорю, это магия.

Я читаю колонку в дамском журнале. Колумнистка рассказывает, что у нее очень ревнивый бойфренд. За кокетничанье с посторонними он отобрал у нее подаренный недавно автомобиль, но она нашла выход и покарала обидчика. Девушка за неделю изменила ему с четырнадцатью мужчинами, и Отелло, зарыдав, автомобиль вернул, на колени пал и умолял больше так не делать.

Я знаком с колумнисткой. Это несуразная, нерусская, средних лет бабища. Ни автомобиля, ни бойфренда у нее нет. У нее есть какое-то кожное заболевание на лице, а больше ничего. И четырнадцати мужчин у нее не было не только за неделю, но, скорее всего, и за всю жизнь.

Но это не важно! Я верю! Говори, колумнистка, говори! Ослепи меня своей историей! Чтобы я верил: эта прекрасная жизнь существует!

Есть люди, которые любят пересматривать фильм «Матрица». Я не люблю.Я прекрасно вижу: реальная жизнь даст фильму сто очков форы.

Сейчас я допечатаю эту страницу и пойду еще немного почитаю свои чудесные глянцевые журнальчики!

6

Вечером я сидел дома у приятеля-фотографа. До поезда все еще оставалось несколько часов. Мне все еще нужно было где-то их переждать.

Хозяин обещал накормить меня ужином и хлопотал у кухонного стола. На тарелки он разложил листья салата, сверху положил немного тунца из банки и теперь ковырялся с авокадо.

Наконец я не выдержал:

– Слушай, ты серьезно? Станешь все это жрать?

– А чего?

– Не майся дурью! Это же несъедобно!

– Зато полезно.

– Полезно, если ты это съешь. Но это же невозможно есть!

Парень помолчал. Он не мог сказать, что это не гадость, а вкуснятина, потому что салат и вправду был гадостью.

– Зато все едят авокадо и тунца.

– Кто все-то?

– Все нормальные люди.

– Почему твои нормальные люди едят это ненормальное блюдо, а не вкусное мясо?

Впрочем, больше приятелю предложить мне было нечего. Мясо он давно уже не покупал. Так что салат из тунца и авокадо я все-таки съел. Потом мы курили и просто болтали.

Парень рассказывал:

– Имел я тут беседу с девушкой, подругой вокалиста из группы (дальше он назвал группу: наиболее популярное в стране мальчиковое трио). То-то я смотрю, этот парень перестал участвовать в их концертах! Знаешь, оказывается, что произошло?

– Что?

– Ребята всей группой сидели дома у своего продюсера (дальше он назвал фамилию продюсера: одного из мастодонтов отечественного шоу-бизнеса). А за одним столом с ними сидел какой-то бандос. И этот бандос просто забавы ради треснул парню по зубам. Певец упал и наткнулся головой на угол стола. И отбыл в реанимацию. Еле откачали… Теперь он инвалид. Представляешь? Просто ради развлечения этот урод искалечил молодого парня!

– Да?

– И что самое поразительное: выписавшись из больницы, парень все равно продолжает ходить в гости к продюсеру и улыбаться его знакомым бандосам. И на концертах он все так же улыбается. А что ему остается делать? Это ведь бизнес. Не будешь улыбаться – пропадешь.

Я подумал над его историей. Потом спросил:

– Почему твой журнал обо всем этом не напишет?

Приятель даже растерялся. Прежде чем ответить, долго думал. Потом скосил на меня глаза: может, шучу?

– Шутишь? Кто же о таких вещах пишет?

Действительно, подумал я. Никто ведь не пишет о таких вещах. Никто не пишет правду. В современном мире это как-то даже неприлично.

7

Можно сколько угодно думать: как же жить правильно? А есть другой способ. Можно плюнуть на реальность и попробовать все уболтать. Наговорить столько слов, что исчезнет даже возможность найти в этих словах смысл. Этой жизнью живет очень много людей.

Я ведь тоже не пишу правду. Не из каких-то там соображений. Просто это не принято.

Считается, что журналист – сам себе не хозяин. Существо подневольное. Пишет он не о том, о чем захочет, а о том, что интересно публике. И еще считается, что публика хочет читать только о трех вещах… о трех самых важных на свете вещах: о сексе, смерти и утолении голода.

Одни пишут об этих вещах. А другие о них читают. Все вроде верно.

Но почему меня уже не первый год тошнит от одного вида отечественных газет? Почему меня не покидает ощущение, будто без моего ведома меня лишили чего-то жизненно важного?

8

Позже, уже вернувшись в СПб, я как-то попробовал обсудить эту проблему со своим приходским священником.

Он внимательно выслушал меня и сказал:

– Помнишь, где-то год назад все телеканалы трубили о том, что в Австралии подросток застрелил учителя и трех школьников? Прямо в школе. Я дома смотрю «EuroNews». Там этот сюжет крутили три раза в час. Несколько суток подряд. И наши каналы начали выпуски новостей тоже с этого же самого.

– Ну, и?…

– Тележурналисты уверены, что случившееся в Австралии (на другом конце света) обязательно должно стать известно у нас в стране. Но в тот же день, когда это случилось, дети из класса, в котором я веду беседы о вере, при мне делили шоколад. Шоколадок было двадцать восемь, а детей – тридцать два. Детям – по восемь лет. Они и так прикидывали, и этак… Не делится!

– Ну, и?…

– Дети сложили весь шоколад в кучку и попросили меня отдать его сиротам из детского дома. Сами. Никто их этому не учил. Но об этом ни один телеканал в мире не расскажет. Нет остроты.

– Ну, и?…

– Понимаешь, если бы я на уроке избил ребенка, то попал бы в новости. Возможно, на полдня я стал бы самым знаменитым священником в мире. А вот о чем мы с детьми разговариваем во время урока… о любви и прощении… о любви, которая сильнее смерти… обо всем этом говорить в новостях не принято. Просто не принято.

Священник посмотрел на меня и спросил:

– Ты понимаешь, о чем я?

Я сказал «понимаю» и почувствовал, что ненавижу свою профессию.

Июль

1

Из всех иностранных авиакомпаний больше всего мне нравится немецкая «Lufthansa».

В середине 1990-х я оказался на Филиппинах. Денег с собой у меня было немного. Если честно, денег с собой у меня почти совсем не было. Поэтому, когда, улетая с островов, я дошел до таможенного контроля и узнал, что с улетающих взимается сбор в размере $21, это стало для меня неприятным сюрпризом.

– Но у меня нет двадцати баков. Что мне делать?

– Разворачивайся и иди их искать.

Именно «Lufthansa» в тот раз пришла мне на помощь. Рыжеусый херр в форменной рубашке выслушал мою историю, сходил в офис, достал из сейфа деньги и выдал их мне.

– Счастливого пути.

– Ого! Спасибо. Наверное, потом мне нужно будет отдать эти деньги?

– А вы отдадите?

– Не знаю. Я постараюсь.

Херр махнул рукой. Он знал, что, прилетев домой, я забуду о нем и не стану стараться. В общем-то, так и вышло. Но приятное ощущение от «Lufthansa» по-прежнему со мной.

А вот от «Al Italia», рейсом которой я добирался до Милана, ощущения у меня остались гнетущие. Даже «Аэрофлот» не позволяет себе того, что позволяют итальянцы.

2

В Италию я должен был ехать через Москву. Я приехал в столицу, а оказалось, что билеты мне никто еще не купил, и в Москве я проторчал целых двое суток. Поселили меня в католической семинарии, носившей красивое имя «Мария – Царица апостолов».

Стояло лето. Семинаристы разъехались на каникулы. В семинарском общежитии было полно свободных коек. Одну из них разрешили занять мне, а соседями по комнате были трое парней, готовившихся к карьере священников.

В основном я гулял по Москве и валялся на койке. Утром читал вместе с соседями бревиарий. Вечером ходил на мессу. Днем обедал в семинарской столовой. Заходя в семинарский туалет, каждый раз натыкался глазами на рекламный стикер: «Мы слушаем Радио-Ватикано!»

Меню напоминало то, как меня кормили в средней школе: суп, пюре с тощим хвостиком поджаренной рыбы. На третье – компот. Перед тем как сесть за стол, все молились.

Во время еды кто-то из старшекурсников обязательно вслух читал Жития святых. Младшие семинаристы ели и уходили из столовой. Старшие убирали за ними и только потом садились за стол сами. То есть дедовщина была и здесь, но только наоборот.

Вечером, после бревиария, я мог некоторое время поболтать с соседями по комнате. Как я понял, двое из трех парней являлись отъявленными фанатами группы «U2». В том году как раз вышел альбом «Zooropa», и парни слушали его сутки напролет.

Один из них говорил:

– А не создать ли и нам при семинарии рок-группу? Мы могли бы выступать прямо в сутанах.

Он вставал посреди комнаты и, подпрыгивая, изображал, как именно они выступали бы прямо в сутанах.

Оба меломана ушли из семинарии еще до наступления зимы. Насколько я знаю, священником из моих соседей по комнате стал только третий парень, тоже любивший «U2», но не скакавший с невидимой гитарой наперевес, а вечно сидевший в углу и с улыбкой читавший Фому Кемпийского.

Стать священником – это не то же самое, что стать водителем троллейбуса или космонавтом. Особенно – стать католическим священником в России. От твоего желания тут мало что зависит: Господь либо зовет тебя к этой жизни, либо не зовет.

Наверное, тем двоим парням Господь просто уготовил другую карьеру. Тоже нужную, но не священническую.

3

Потом билеты для меня все-таки были куплены, и на следующий день я отправился в «Шереметьево-2». До аэропорта меня подвозили на семинарском микроавтобусе.

За рулем сидел почти не говорящий по-русски священник. Он перекрестился, поддернув сутану, влез внутрь и разогнался до восьмидесяти километров меньше чем за семь секунд.

Микроавтобус был не дурак. Понимал, кого везет. Иногда ему хотелось, как ангелу, расправить крылья и взлететь.

Вместе со мной в Италию должен был лететь еще один священник и девочка-москвичка. У нее был очаровательный дефект речи. Представляясь, девочка сказала:

– Натаффа.

Мы немного поболтали. Она через слово повторяла:

– Роскоффно!

В полете пассажирам предложили закуски. На столике передо мной появился поднос с чем-то мясным. Выглядело блюдо не очень съедобным.

Я спросил у стюардессы, что это? Стюардесса улыбнулась:

– No idea. Я вегетарианка. Такой shit не ем вообще.

Наташа еще раз выговорила:

– Роскоффно! Просто роскоффно!

Не стану описывать аль-италиевские чудеса долго. Скажу только, что конечным пунктом моего назначения значился Рим, а приземлился наш самолет в Милане. Чтобы вам было понятно, это дальше, чем от Петербурга до Москвы.

Когда самолет сел, снаружи начинало понемногу темнеть. В миланском аэропорту вся наша группка пересела на двухэтажный автобус и еще через полчаса оказалась на вокзале.

Вокзал был похож на петербургский Витебский. Перроны были накрыты ажурным чугунным козырьком с множеством заклепок. Свет был не солнечный, а теплый, электрический. Я люблю такие вокзалы.

Функции руководства взял на себя священник. Он, единственный из нас, говорил по-итальянски, а кроме того, он же был священник… кому еще было рулить происходящим?

Он спросил:

– Вы голодны?

Я сказал, что не очень, а девочка-москвичка лишь пожала плечами. Священник дошел до вокзальной пиццерии и купил всем по толстенному сэндвичу – пополам разрезанной булке, внутрь которой были напиханы куски жирной колбасы.

В ожидании поезда мы ели сэндвичи и осматривались. Побродив среди магазинчиков, я купил себе кожаную кепку болельщика «Ювентуса». Она была сшита из черных и белых шашечек – как футбольный мяч. Потом купил бутылку пива «Миллер». Проглотил ее и не заметил. После сэндвича пить хотелось ужасно.

Тогда алкоголь еще не был для меня проблемой. Выпив бутылку, я не бежал покупать сразу ящик.

4

Билеты в итальянские поезда продаются без указания мест. Как в русских автобусах. Кто успел, тот и сел, а остальные постоят.

За моими бронированными плечами был опыт жизни в Советском Союзе. Мы заняли лучшие места.

Итальянцы под руки вели закутанных в черное бабушек. Погрузив старушек в вагон, они сажали их прямо на пол. Купе были шестиместные, а туда набивалось человек по восемь, по десять. Места были исключительно сидячие, ведь в Европе просто нет маршрутов столь длинных, чтобы в пути пассажиру пришлось бы ложиться спать.

Сами люди вокруг были удивительно красивы. Смуглая, чистая кожа. Даже у мужчин – черные, будто накрашенные, пушистые ресницы. В северных болотах, откуда я родом, у людей почти не бывает ресниц.

Зря я ел эти сэндвичи. Пить хотелось чем дальше, тем сильнее. В час ночи мы доехали до Болоньи. Стоянка на вокзале длилась всего четыре минуты, но выпить бутылку пива я все-таки успел. Наташа тоже отхлебнула из бутылки и еще раз сказала:

– Роскоффно!

За восемьсот лет до моего приезда в Болонье был похоронен святой Доминик. Основатель Ордена доминиканцев. Человек, в одиночку изменивший ход истории. Невысокий улыбчивый испанец, которому Европа обязана всем, что имеет.

Поезд несся с почти космической скоростью. За окном вагона мелькали бесконечные замки, бесконечные дворцы, бесконечные руины чего-то такого, чего никто не помнит и что на самом деле является историей мира.

В России ты можешь ехать неделю и единственное, что увидишь, – леса и пару заляпанных дерьмом деревушек. Людей нет. Следов людей нет тоже. Просторы, mazafaka. Только попутчики в поезде, которые узнавали, что я не пью алкоголь, и поражались:

– Во ты дал! Чем же ты тогда, парень, занимаешься?!

Здесь не было просторов. В этой тесной Европе людям некуда было бежать и они облизали каждый миллиметр доставшейся им земли. Так и стоит эта Европа… облизанная.

По вагону не спеша двигался контролер в форме. Он подолгу болтал с пассажирами, выписывал штрафы, рассказывал анекдоты и шел дальше. Все происходило так неторопливо, до нашего купе он так и не добрался.

На место мы прибыли к трем ночи. Было темно, как и положено в Средиземноморье. Нас кто-то встречал… я даже не понял, кто. Священник выкрикнул итальянскую фразу, и тут же появился молодой парень. Он улыбнулся, пожал нам руки, кинул мой рюкзак в багажник, и мы снова ехали, только теперь не на поезде, а в машине.

Я сидел и просто через окно смотрел на Европу.

5

В Италию я приехал, чтобы участвовать во Всеевропейском конгрессе католической молодежи. Я не чувствовал себя европейцем… да и молодым тоже не чувствовал… но все равно приехал.

Конгресс происходил в городе Лоретто. Городок был настолько крошечный, что с его центральной площади были видны еще четыре таких же городка.

Основная достопримечательность Лоретто – привезенный крестоносцами из Палестины каменный домик, в котором провела детство Дева Мария.

Девятьсот лет назад кто-то из итальянских аристократов приказал разобрать дом по камешкам. Потом камешки пронумеровали и на нескольких галерах перевезли через кишащее мавританскими пиратами море. Потом, сверяясь с номерами, собрали заново.

Сегодня над святыней выстроен огромный… действительно огромный Лореттанский собор. В глубине собора стоит мраморный саркофаг, выточенный из целой скалы. Каждый сантиметр саркофага украшен резьбой. Внутри саркофага стоит сам бедный и закопченный домик.

Перед собором расположена площадь с фонтаном и несколько каменных домов. Собственно, это и есть весь город. Самый большой дом на площади – это старинный… действительно очень старинный салезианский монастырь, при котором есть гостиница для паломников. В гостиницу меня и поселили.

6

По утрам я люблю пить кофе. Несколько больших чашек крепкого и сладкого кофе. Без этого чувствую себя больным.

Я пью кофе, долго курю первую сигарету, пью еще кофе, и только после этого день начинается по-настоящему. Приняв душ и выйдя из своего монастыря, я пошел искать полагающиеся граммы кофеина.

Как оказалось, в Лоретте имеется всего два бара. Один располагался напротив главной лореттанской базилики, а второй – чуть за углом. В десять утра оба они были закрыты.

Перед одним заведением в креслице дремал пузатый хозяин.

– Синьор! Синьор! Do you speak English? Кофе, синьор! Плиз!

Синьор продолжал дремать. Когда слушать мои завывания ему надоело, он просто ушел внутрь помещения. Кофе он мне так и не продал.

Я обошел весь город. Работающих баров не было. Я всерьез обдумывал, что скажут прохожие итальянцы, если я попрошусь попить кофе к ним домой. Мир был хмур и единственным способом заставить его улыбаться была чашка кофе, но в Лоретте не было чашек с кофе, и мир хмурился все сильнее.

Я вернулся к монастырю. За рукав поймал проходившую монашку в сером платочке. На пальцах объяснил ей свой вопрос.

– Бабене! Кофе? Си! Бабене!

Она махнула рукой. Мы спустились в неглубокий подвальчик. Там располагалась монастырская столовая. Сводчатые потолки. Столы с деревянными столешницами.

Понажимав кнопки на кофеварке, монашка выдала мне чашечку эспрессо. Чашечка была такого размера, что в нее вряд ли удалось бы запихать даже большой палец ноги. Я выпил кофе залпом и попросил еще. Монашка замахала руками: «Хватит!» – и отправила меня на улицу.

Днем священник, с которым я приехал, объяснил мне, что завтракать в Италии не принято. То есть вообще. Первый прием пищи – сразу обед.

Обед начался около трех. Он меня поразил даже больше, чем то, что по утрам здесь никто не пьет кофе.

Сперва на стол выставили килограмм пасты (макарон). Потом – еще один килограмм пасты (тоже макарон, но другого цвета). Потом – килограммовый кусок мяса с картошкой фри. Из напитков на столе имелось шесть полуторалитровых бутылок молодого вина .

Мои соседи по столу съели все, что им принесли, и до капли допили вино. После этого они немного покурили и вернулись к работе. Все-таки странный народ – итальянцы.

7

Вообще-то такие конгрессы устраиваются, чтобы молодежь лучше узнала друг друга. Подружилась. Наладила личные связи. Если у тебя есть проблема, просто посмотри, как ее решает сосед, и, может быть, тебе станет проще.

На конгрессе были представлены делегации всех экс-советских республик. Украинцы общаться со мной просто отказались. Я пытался им улыбаться и что-то говорил, а они смотрели сквозь меня и не понимали: чей это голос раздается в полной пустоте?

Из Прибалтики приехала целая толпа народу. Парень-литовец угостил меня лимонадом. Он сидел за столом напротив меня со скорбным лицом, смешно коверкал русские слова, и я видел, что для него беседа с русским является подвигом милосердия. Как для средневековых святых – перебинтовать прокаженного.

С восточными европейцами, типа чехов или болгар, болтать не хотелось мне. В результате единственным, с кем я общался, был парень из Грузии по имени Заза и с фамилией, состоящей из двадцати трех слогов, последними из которых были «-швили».

Каждый делегат носил на груди бэдж с фамилией и названием страны, из которой приехал. У одной девушки на бэдже я разглядел надпись BELORUSSIA.

– О! Привет! Ты из Белоруссии?

Молчание.

– Здорово, что ты из Белоруссии. А я – русский. Из Петербурга.

Молчание.

– Как-то я был в Белоруссии. А ты в Петербурге была?

Молчание.

Я перестал улыбаться:

– В чем проблема?

– I don't understand. Would you be so kind to speak in any human language?

Мне захотелось ударить девушку по очкастому лицу. Но я просто покраснел и отошел.

Заза только рассмеялся:

– Не грузись! Тут еще и не такое было! За день до твоего приезда в Лоретто приезжал Папа. Организаторы конгресса предложили югославской делегации продемонстрировать Папе, что идущая у них война все-таки не до конца их всех разделила. Нужно было выйти к алтарю и пожать друг другу руки. Просто пожать и все.

– Ну и?

– Отказались! Все до единого! Даже перед Папой.

Я закурил.

8

Через три дня мне надоело в Лоретто. Днем я подолгу сидел на центральной площади и рассматривал происходящее. Там, на площади, бродили двое лореттанских нищих. Оба они были одеты куда приличнее меня.

Кроме них на площади иногда появлялся уличный художник. По утрам он брал какую-нибудь открытку и минут за двадцать перерисовывал ее на асфальт. Потом писал рядом: «Пожертвуйте художнику на краски», ставил коробочку для денег и уходил отдыхать, а когда приходил, коробочка была уже полна.

Еще я сходил на побережье, где лежал курортный городок Порто-Риконатти, и искупался в Средиземном море.

Со мной попросился сходить православный паренек, тоже приглашенный на конгресс. Парень был молодой, лет двадцать. Внешне он был очень похож на православного: очень прямая осанка, рубашка, застегнутая на все пуговицы, голубые глаза, окающая речь. Даже волосы у него были подстрижены кружком, как на дореволюционных дагерротипах.

День был жаркий. Идти от Лоретто до Порто-Риконатти было от силы полчаса. Тем не менее, пока я шел, солнце успело сжечь мне кожу на голове. Я имею в виду кожу на том месте, где у нормальных людей растут волосы. У вас когда-нибудь сгорала кожа на таком странном месте?

По дороге нам попался древний рыцарский замок. Вполне себе приличный. Кирпичные башни. Стены из серых валунов. Наверное, его построили в этом месте специально, чтобы пешеходам было не скучно идти и можно было хоть на что-нибудь потаращиться.

Вернувшись из Италии, я поймал себя на странном ощущении: я люблю свою страну. Свою бессмысленную и вечно грязную страну. Мне грубили в транспорте, мне нагло по сотому разу врали по телевизору… никуда не делась ни грязь, ни бессмысленность… а я продолжал ее любить.

Мне было жалко ее, как жалеют больного ребенка. У других родителей дети здоровы и опрятно одеты. А мне достался визгливый психопат, пораженный самыми дурнопахнущими на свете недугами. Повод ли это махнуть на него рукой?

Сто миллионов моих соотечественников живут словно животные. Понятия не имея, куда грядут. Они живут хуже, чем животные… но это не их вина, это их беда… виноват же в этой беде я… я ведь тоже приложил руку к тому, чтобы эти люди понятия не имели о том, что где-то существует другая жизнь.