Текст книги "13 месяцев"

Автор книги: Arina S

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Ноябрь

1

Осмотр достопримечательностей города Улан-Удэ не занял у меня много времени: в Улан-Удэ нет достопримечательностей.

Центральную авеню бурятской столицы составляли двухэтажные домики. Самый симпатичный имел атлантов по сторонам главного подъезда и надпись на фасаде: «1907».

Улица, параллельная центральной, была уже полностью деревянной. На следующей улице город заканчивался.

Напротив моей гостиницы стоял магазин. Его вывеска гласила: «Все виды продуктов! Европейское качество! Мы работаем круглосуточно!» Магазин был закрыт, окна заколочены досками, а внутренние перекрытия давно рухнули.

Основным видом транспорта в городе был трамвай. По слухам, трамвайные пути в Улан-Удэ были построены в 1940-х годах военнопленными японцами. Ради интереса я тоже проехал в трамвае пару остановочек.

В салоне за кабиной трамвайного водителя было прикреплено объявление о продаже дров: чурочками, сухих, недорого. Обращаться к кондуктору.

Чтобы прокатиться по городским окраинам, я поймал такси. За рулем сидел молодой парень. Когда мы проезжали мимо резиденции бурятского президента, таксист сказал:

– О! Наш-то, президент-то, уже на месте. Работает.

– Как ты догадался?

– А вон у подъезда его машина стоит.

Тишина. На центральной площади – пять пешеходов. Ровно пять пешеходов. Шагают все очень неторопливо.

Я спросил у таксиста:

– Слушай, а у вас всегда так тихо?

– В смысле?

– Ну а, например, найт-клабы у вас есть? Чем вообще вы здесь занимаетесь по вечерам?

Ответил парень честно:

– Кто чем. Я вот, например, спать ложусь.

2

Национальным блюдом бурятов считаются позы – огромные пельмени, внутри которых лежит не рубленое мясо, а целиковые куски говядины.

Есть позы нужно особым способом. Дело в том, что внутри мучного конвертика мясо запекается вместе с густым бульоном. Поэтому сперва позу нужно надкусить, потом осторожно высосать изнутри бульон, а уже потом съесть все остальное.

Говорят, самые вкусные позы готовит жена экс-чемпиона мира по пинг-понгу. Уйдя из спорта, этот человек открыл в Прибайкалье семейную сеть мотелей bedbreakfast. Однако пообедать у чемпиона мне не довелось.

Позная, в которую сходил я, была небольшой. Восемь столиков. Стойка бара сверкает европейскими этикетками. Больше ничего европейского в заведении не было.

У входа висело объявление на незнакомом языке. Возможно, в нем сообщалось, сколько народу уже умерло, попробовав местных блюд. Посетителей внутри было битком. Старухи в косынках, маленькие дети, широкозадые женщины. В основном – монголы.

За каждым столом пьют водку. В крайнем случае – чай с молоком, слоем бараньего жира и солью.

Публика была столь беспечна, что на одном столике лежал чей-то толстый кошелек. Пока я там сидел, хозяин кошелька так и не появился, а кошелек продолжал просто лежать.

По барной стойке ползали муравьи. Там же стоит объявление: «У нас – самообслуживание». Это означало, что даже грязную посуду со стола предстояло убирать мне.

Я заказал позы. Заплатил. Ждал довольно долго. Потом мне крикнули: «Забирай!» Я взял тарелку, сел за стол и только тогда сообразил, что барменша забыла дать мне вилку.

– Дайте, пожалуйста, вилку.

Барменша удивляется:

– Вилку?

– Да. Дайте, пожалуйста, вилку.

– Ну, на…

Я беру вилку, возвращаюсь за стол и понимаю, что вилка не просто грязная, а УЖАСНО грязная. Жирная. Со следами чьей-то пищи на зубцах.

Возвращаюсь к стойке.

– Дайте, пожалуйста, другую вилку.

Барменша удивляется:

– Другую?

– Да. Дайте, пожалуйста, другую вилку.

– Ну, на.

На вкус позы оказываются чудовищны. Без приправы запихать в себя кусок холодного сырого теста у меня не получается. А единственная доступная приправа – стоящий на столе пластиковый стаканчик, по стенкам которого размазана горчица.

Я думал о том, что несколько дней подряд питаюсь исключительно мясом. Ни фруктов, ни молочных продуктов здесь просто нет. Я чувствовал, как в затылок мне дышит цинга.

Пообедав, я достаю сигареты. То, что я курю сигареты «Kent № 4», производит в позной небольшую сенсацию. Такие сигареты здесь не по карману никому. К моему столику начинают по одному подтягиваться просители.

– Дай-ка закурить. Заграничные! Ты сам откуда?

Я говорю откуда.

– О-о! Петербург? У вас там, наверное, демократия?

Вопрос ставит меня в тупик.

– А у вас?

– До нас не добралась еще!

Через некоторое время пьяных монголов становится слишком много. Некоторым из них интересно не поболтать, а подраться. Я ухожу из позной.

3

Впрочем, найт-клаб в Улан-Удэ я тоже нашел. Моднейшая дискотека города располагалась в бывшем Доме геолога. Фасад здания украшали мозаики, демонстрирующие героический быт геологов.

В Петербурге такие заведения вымерли еще до перестройки. Шашлычок. В центре зала – свободное место. Вечерами толстые женщины и мужчины в пиджаках демонстрируют здесь то, что считают современными танцами.

Клуб назывался «NIRVANA». Думаю, что название навеяно не бандой Курта Кобейна, а тем, что вообще-то Бурятия считается буддийской республикой. Одной из трех буддийских республик, входящих в состав Российской Федерации.

В начале XX века в Монголии и Бурятии существовало несколько сот дацанов (буддийских монастырей). К середине столетия выжил только один: Иволгинский дацан. Сегодня в нем расположено Главное духовное управление всех буддистов Российской Федерации.

4

На улан-удинском автобусном вокзале я за $15 нанял таксиста, который обещал отвезти меня в Иволгинский дацан. Позже выяснилось, что это в пятнадцать раз дороже реальной стоимости такой поездки.

Водитель был из местных, из бурят. У него был огромный живот, огромная, не вмещающаяся в автомобильное кресло задница и очень толстое лицо. Где именно на этом лице располагаются узенькие глаза, определить можно было только приблизительно.

Ехать из города до дацана предстояло около часа. Дорога была пустая. Над степью лежал плотный туман. Как белые ночи в Петербурге, этот туман является особенностью местного климата. В морозные дни в Прибайкалье замерзающая в воздухе влага никогда не дает увидеть что-либо дальше десяти метров от носа.

Сопки на горизонте. Миллионы тонн снега. Больше ничего. Где-то в этих краях имелась так никем и не найденная гробница Чингисхана. Пейзаж был реально чарующим. Может быть, именно так выглядела бы земля, если бы Господь решил не заселять ее людьми.

Я опустил глаза от сопок на дорогу. Из-под многометровых сугробов виднелся плакат Kodak-film. Пару месяцев назад я видел точно такой же в Лондоне.

По дороге водитель рассказал мне пару расистских анекдотов про бурят. Довольно смешных. Вдоль дороги иногда мелькали группки местных коров. Животные заросли густой рыжей шерстью и напоминали скорее рогатых медведей.

Машина была ужасающе старая. Ни единое устройство на приборном щитке не работало. Двери закрывались только с третьей попытки и все равно дребезжали во время езды.

Кресло подо мной было настолько продавленным, что колени располагались гораздо выше плеч. Водитель умудрялся выжимать из своего драндулета больше ста километров в час.

Уже на подъезде к дацану о лобовое стекло разбилась птица. Что за порода, я так и не понял, потому что бедолагу всю аж размазало. Среди трещинок на стекле разглядеть удалось лишь толстый клюв.

5

У входа в дацан продавались буддийские сувениры и козье молоко. Увидев меня, продавцы заволновались:

– Есть амулеты для защиты автомобиля! Очень сильные! А вот четочки! Хотите четочки? С человеческими черепами?

Я был первым и, скорее всего, последним за сегодня посетителем. Четочки с черепами стоили меньше $1. Любой сувенир здесь стоил меньше $1. Я все равно не стал ничего покупать.

Перед деревянными воротами, ведущими внутрь буддийской святыни, лежали свежие коровьи какашки. Ворота были деревянные, резные. Очень красивые. Вокруг бегали бездомные собаки.

За воротами располагался целый монашеский городок. Пара десятков кирпичных зданий, несколько деревянных, несколько юрт. Над каждой дверью – надпись по-тибетски. Перед некоторыми строениями стояли маньчжурские дракончики.

У меня было ощущение изжоги. Только изжога была не внутри, а снаружи. Ею был пропитан сам воздух. Словно в этом месте мир смертельно самому себе надоел.

В прошлом году в монастыре проходило шумное торжество. По особым сверхъестественным знамениям удалось отыскать тело последнего дореволюционного настоятеля дацана. За несколько десятилетий тело совсем не разложилось, а лишь чуточку ссохлось.

«Чудо!» – шептали пораженные буряты. Усопший настоятель был с почестями похоронен на территории монастыря.

Вдоль тропинки, ведущей к главному храму, стояли молитвенные барабаны. Одно вращение заменяет десять тысяч повторений мантры. Барабаны были засыпаны снегом. В ветви деревьев были вплетены разноцветные ленточки.

Шагая по тропинке, я разглядывал толстого бритого ламу в бордовом монашеском плаще. Лама тщательно мыл шампунем свою дорогую машину.

Главное богослужебное здание монастыря было деревянным. Оно называлось «Колесо Учения, приносящее счастье и исполненное радости». Крыльцо перед залом было скрипучее. Пол покрашен зеленым, а колонны красным. На фоне ослепительного снега выглядело это очень галлюциногенно.

Я открыл дверь и шагнул внутрь. Зал был огромным. Колонны внутри были обернуты пестрыми полотнищами. Бесконечные ряды скамеек для лам и прихожан. С потолка свешиваются флаги.

Я сделал шаг вперед. Ко мне тут же подскочил здоровенный лама. Стоп! Все неправильно! В знак почтения к богам местного буддизма мне следовало не ломить прямо, а свернуть налево и сперва сделать круг по залу.

К богам местного буддизма я не испытывал ни малейшего почтения. Но все равно сделал, как велено.

Дальняя стена в зале была застекленная. По ту сторону стекла были выставлены тысячи… тысячи тысяч статуй богов. Некоторые выглядели так, будто действительно отлиты из золота.

Я поразглядывал статую симпатичной богини. Изображена она была голой. Во всех подробностях. Скользнув взглядом по… ну, вы поняли… я удивленно задрал брови. ОТТУДА, из складок кожи, на меня смотрел глаз. Взгляд был пристальный. Смутившись, я отошел.

Посреди зала стоял трон. Вернее, не трон, а такое мягкое сиденье с несколькими желтыми подушками. Подпись гласила, что занять его может только Далай-лама XIV. Иногда он приезжает к бурятским единоверцам.

Справа от ламского трона бурятка в дорогой шубе прикладывала ладони ко лбу и кланялась. Рядом с ней кланялась девочка. Лет семи.

Мама делала все торжественно, с серьезным лицом. А дочке было смешно. Она прятала улыбку, торопилась и, докланявшись положенное число раз, убежала за дверь.

Почитав перед поездкой в дацан путеводитель, я выяснил, что службы здесь проводятся рано утром. Монахов созывают на них звуками дудочки, сделанной из берцовой кости шестнадцатилетней девушки. Хозяйка кости умерла почти столетие назад. Теперь отполированный фрагмент ее ноги красиво отделан серебром.

Я сел на скамейку и попробовал записать все, что вижу, в блокнот. Тот же здоровенный лама опять подскочил и громким басом поинтересовался:

– Вы по какому вопросу?

– По личному.

– Что пишем? Ну-ка, дай-ка посмотрю.

Я довольно вежливо ответил, что не его собачье дело, что мы тут пишем, и лучше бы он следил за противопожарной безопасностью, а то вон, рядом со свечками, у его бога с зеленой харей что-то одежда уже дымится.

Стоящие у дверей прихожане начали подтягиваться поближе, прислушиваться к нашей беседе. Двое монголов встали у меня с боков. Наклонили головы лбами вперед.

Плюнув, так ничего и не записав, я вышел из дацана вон.

6

Ни один человек на свете не родился полностью христианином. Христианство – это путь, который каждому из нас предстоит пройти. Каждому – на разное расстояние.

Раз человек не рождается христианином, решила публика, значит, он рождается атеистом. Звучит логично, но не является правдой. Антоним к слову «христианин» – это не «атеист», а «язычник». И удаляясь от христианства, человек приходит не к безбожию, а всего лишь к идолопоклонству.

В больших городах это бывает незаметно. Зато в безлюдной, просторной Бурятии язычество бросается в глаза. Могучее. Первобытное. Жуткая вера каменного века.

На обратном пути из Иволгинского дацана толстый таксист рассказывал:

– А у нас в Бурятии вера сильная! Хоть русский, хоть бурят, хоть татарин – мимо священных мест едут, обязательно деньги кинут. Есть бумажные – кинут бумажные. Нет бумажных – мелочь кинут. И никто не поднимает. Лежат деньги. Очень сильная вера! А водку сядем пить – капельку богам нальем. У нас все так делают. Потому что мы – верующие.

Могу подтвердить: то, что боги местного язычества любят водку, является чистой правдой. Единственный католический священник Улан-Удэ, отец Адам, рассказывал:

– Едва мы заложили фундамент церкви, ко мне пришли рабочие. Говорят: надо бы богам водочки побрызгать. Я объясняю: это же церковь! Я побрызгал святой водой. Они отвечают: водой не то. Надо водкой. Пока не побрызгаешь, на работу не выйдем.

Хорошо рассматривать буддийские монастыри в приключенческих киношках про Тибет. Но самому оказаться под этими необитаемыми небесами?…

Огромная, мрачная, едва заселенная территория. Ночь мироздания. Край, где богов, как крыс, созывают игрой на дудочке, сделанной из человеческой кости. И люди, верящие в то, во что невозможно верить.

Азия и так вызывала у меня депрессию. А после посещения местных святынь депрессия превратилась почти в истерику. Я ощущал себя так, словно остался последним христианином на свете.

Я вернулся в гостиницу. Нужно было успокоиться. Я стал вспоминать.

7

С чего я взял, будто остался один? В Улан-Удэ есть христиане. Здесь есть даже сестры-доминиканки. Правда, их всего три, но они уже здесь, они работают: кормят бездомных и выводят вшей у монгольских беспризорников.

Католического храма в Бурятии пока нет, зато по соседству, в Монголии, есть. Можно сесть на автобус – и всего через сутки я могу попасть на нормальную мессу. Говорят, приход там довольно большой: больше сорока человек.

Да что там Монголия! Всего в четырех часах лету отсюда, на Камчатке, живет мой знакомый священник, отец Себастьян.

Дом отца Себастьяна в Петропавловске я искал долго. Оказалось, что дом расположен немного на холме и к дверям ведет очень извилистая тропинка. Я решил срезать угол, но как только сошел с тропинки, то ухнул в снег сразу по грудь. Причем это был не предел: земли ногами я не чувствовал и медленно погружался все глубже.

Вроде бы очень привычное занятие – ходьба. Но не на Камчатке. На Камчатке ходьба – это опасный спорт. Что говорить про езду на диких горных автобусах?

На стене дома было написано:

Лавиноопасный участок.

Стойка машин и оставление детей без присмотра небезопасно!

Дом был самый обычный, наполовину деревянный, состоящий из шестнадцати квартир. Внизу, в парадной, дровяной складик. На дверях висят допотопные почтовые ящики.

Дверь мне открыл невысокий смуглый мужчина. Да, это адрес прихода. Нет, по утрам мессы не служатся, только вечером. Да, сам он священник. Нет, я его не оторвал, мы можем поболтать.

Сперва мы разговаривали, просто стоя в прихожей. Потом я все-таки разулся, прошел на кухню, и отец Себастьян напоил меня индийским кофе. Над столом висела карта мира с надписью: «Вначале сотворил Бог небо и землю». Отыскать на этой карте точку, в которой я находился, было почти невозможно.

Родом отец Себастьян был из Индии. Он рассказывал, что чиновница из ОВИРа специально проверяла: отец Себастьян является первым за всю историю полуострова гражданином Индии, доехавшим до этих мест.

На тот день у меня была запланирована поездка на военном катере по Авачинской бухте. Я плюнул и никуда не пошел. До темноты разговаривал со священником, а в полседьмого мы пошли в часовню, где отец Себастьян служит мессы.

На самом деле «часовня» – это очень старый деревянный дом, висящий над склоном вечных камчатских холмов. Всего одна лавина – и местным католикам (всем восьмерым местным католикам) придется искать новое место для своих встреч.

Через двухметровые сугробы к дверям была протоптана узенькая тропинка. В помещении, где идут службы, на стене висело большое деревянное распятие.

Нас было всего двое: священник и я в качестве единственного прихожанина.

На протяжении своей жизни я участвовал во множестве богослужений. Самых разных. В том числе очень странных. Но никогда еще я не был единственным прихожанином.

Нас было двое в этой пустой, скрипящей деревянной коробке… Вернее, трое. Я, смуглый человек из Индии, которого я называл «отец», и Тот, Кто пообещал, что где двое или трое соберутся ради Него, там и Он будет с ними…

 
(Им было страшно идти сквозь ночь.
Им на яйца давила мгла.
Но камень, который был выброшен прочь,
Оказался главою угла.)
 

8

А если не хочется лететь на восток, можно двинуть на запад. Говоря точнее, на юго-запад. В Среднюю Азию.

Там, всего в трех часах лету от Бурятии, среди песков живут братья-францисканцы. Согласно местной легенде, их церковь стоит на том месте, где некогда жил библейский пророк Иов, которого мусульмане чтут под именем Айюб.

Едва приехав в Самарканд, я, помню, купил себе туристическую карту. Что именно на ней изображено, понять я так и не смог.

Во-первых, узбекские названия улиц были нанесены на карту латиницей. Во-вторых, эти названия не имели ничего общего с тем, как улицы назывались на самом деле. А в-третьих, никакого отношения к реальности не имели и контуры улиц: то есть там, где, судя по карте, должен был начинаться большой проспект, я видел просто пустырь, а там, где проспект должен был кончаться, он, наоборот, вдруг возникал.

Полумесяцы на карте отмечали местонахождение мечетей, звезда Давида – расположение синагоги, а крестами были отмечены церкви.

Никакой синагоги в Самарканде не было и в помине. Большая часть мечетей давно развалилась от старости. А понять, что скрывается за крестами (занимающими на карте сразу по два квартала), было сложно.

В воскресенье с утра я отправился искать католическую церковь. Надежды на то, что я ее найду, не было никакой.

Город был пропитан пылью и отчаянием. Карта уверяла, что церковь где-то рядом, но никакой церкви видно не было.

Зато я нашел здание Национального банка: рухнувшая крыша… пустые окна даже без рам… груды битого кирпича… черные провалы дверей. Самое интересное, что банк функционировал. Я смог поменять в нем $20. Банковская девушка, конечно же, надула меня с курсом, но не очень сильно, так что мы остались друг другом довольны.

Побродив по клаустрофобическим улочкам, я уперся в здание, более или менее похожее на храм. На здании висела вывеска «БИБЛИОТЕКА». Я зашел внутрь.

В абсолютно пустом помещении не было ни единой книжки. Зато на полу, на коврике, сидели мужчины в тюбетейках и пили чай. Вряд ли это были библиотекари. Я спросил:

– Это церковь?

Мужчины помолчали. Потом начали испуганно переглядываться.

– Я спрашиваю: раньше здесь была церковь, да?

В вопросе мужчинам почудился подвох.

– Слушай, мы тут не трогали ничего! Чего тут было раньше, не знаем. Клянусь, не трогали, веришь? Нам тут сидеть разрешили. Но если ты против, мы уйдем.

Я вышел из библиотеки на пыльную улицу… жаркую и пыльную улицу… самую жаркую улицу в мире, вдобавок насквозь пропитанную пылью. Я плавился от жары. А вокруг ходили мужчины в чалмах, женщины в шароварах, дети в тюбетейках и дедушки в синих полинявших халатах, а под халатами у дедушек были надеты майка, рубашка и пиджак с орденами.

Здесь, на границе пустыни Кызылкум, нет церквей. Я понял это очень отчетливо. Здесь есть сорокаградусная жара, даже в тени, и ослики, пасущиеся в тени развалившихся домов. Церквей нет.

Однако, сделав несколько шагов и подняв голову, я увидел ее. Из-за глинобитных хижин торчал шпиль, увенчанный крестом. Здесь есть церковь. Даже здесь есть моя церковь.

Ерунда, что внутри самаркандского храма сидело всего четыре человека, причем двое из четырех – нищие в шлепанцах, забредшие переждать жару. Ничего, что азиатские власти строжайшим образом запретили молодым миссионерам даже заговаривать о том, что может быть расценено как религиозная пропаганда.

Чистые белые стены. Большое деревянное распятие напротив входа. В зале нищенка в цветастом платье грудью кормит крошечного смуглого ребенка. И всего один священник, который каждый день выходит к алтарю и делает то, что необходимо. Каждый день. Год за годом. А когда он состарится и умрет, к алтарю будет выходить кто-то следующий.

Они уже здесь. Значит, здесь и Тот, о Ком они, несмотря на запреты, все-таки говорят своим прихожанам. Кого они любят… и Кто сильнее жизни любит нас всех.

 
(И когда нам кричали, что мы слабы,
что прекрасней победы – бой,
мы знали, что лучший способ борьбы:
повернуться второй щекой.)
 

9

Куда бы я ни приехал, я знаю: там есть братья. Люди, живущие затем же, зачем и я.

Из моей квартиры в новостройках до ближайшего храма ехать почти час, и иногда я забываю, что моя церковь есть везде. Зато, оказавшись в песках Кызылкума… или на Филиппинских островах… на Чукотке, в ленивой Финляндии, в сибирской тайге, на берегу Тихого океана… оказавшись в таких местах, я тут же вспоминаю: слово «католическая» буквально переводится как «вселенская».

Та, которая есть везде.

Дремучая, бесконечная часть света… вернее, тьмы. Люди, никогда не слышавшие о том, что их рабство отменено. И всего несколько священников. Всего несколько небогатых храмов с деревянными распятиями на пустых стенах.

На всю Восточную Сибирь наберется от силы три тысячи католиков. Двадцать в Улан-Удэ. Восемь на Камчатке. Приблизительно сто в Магадане.

Думаете, это мало? Между прочим, Господь соглашался помиловать Содом ради трех праведников, да только в Содоме трех не нашлось. А здесь – сразу в тысячу раз больше. Значит, все хорошо.

10

Мне рассказывали о священнике, которого за религиозную пропаганду посадили в сибирскую тюрьму. Он отсидел лет пять… или, скажем, семь, и на этом срок заключения истек. Тюремное начальство велело батюшке собираться и – на выход.

Священник обратился к начальству с просьбой:

– Прошу оставить меня в тюрьме. Хотя бы ненадолго.

– Как это – оставить?

– Понимаете, только-только все нормализовалось. Не могу пока уйти. Прошу разрешить остаться еще хотя бы на пару лет.

Начальство все равно не могло понять:

– Да что нормализовалось-то?

Священник вздохнул:

– Образовался кружок по изучению Писания. И две молитвенные группы. По воскресеньям в нашем бараке проводятся службы. Несколько человек готовятся к принятию таинства крещения. Как я могу все бросить?

Таких людей немного. Их и не может быть много. Христиане вообще нигде не являются большинством. Но они есть. Все вместе эти люди меняют лицо мира. Каждый день. По чуть-чуть. К лучшему.

Я тоже пытаюсь. У меня получается плохо, но я все равно продолжаю пытаться.

…

 
(И не важно, что жизнь задает вопрос,
ведь мне известен ответ:
я помню – казался бессильным Тот,
сильней Которого нет!)