355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Apos » Голый край » Текст книги (страница 1)
Голый край
  • Текст добавлен: 2 ноября 2021, 11:03

Текст книги "Голый край"


Автор книги: Apos



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Apos
Голый край

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В коллаже на обложке использованы иллюстрации:

© stanzi11, Elena / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

Пролог

Меня зовут Дима. Дмитрий. Димка, если для друзей.

Это мое имя. Мое и больше ничье.

Почему-то только эта мысль крутилась в голове, когда я умирал.

Умирал? Умираю. Неплохо. Ну, то есть плохо, но сейчас же модно хотеть умереть, верно? Все эти шутки дурацкие, а, оказалось, что это страшно. Хотя нет. Не знаю, мысли путаются.

Боли не чувствую. Зато вижу, как вокруг бегают мои друзья, суетятся. Я представлял себе это все совсем иначе, а в конечном итоге лежу, заливая кровью пол с тремя дырками в теле. Говорил Сане, что эту обезьяну на мой, мой, мать вашу, день рождения приводить не надо.

Даже институт не окончил. Где там учился?.. Вроде бы на финансиста. Черт, и правда ведь мысли путаются. Не хватало еще имя свое забыть. Нет, нет, меня зовут Дима.

Его посадят. Это радует, конечно, но я все равно буду мертв, так что какая мне уже разница. Голова чертовски тяжелая, в уши будто вату напихали. Причем все больше и больше пихают. Иными словами – не слышу уже нихрена. Да и видеть тяжело становится. Темнеет все, вот реально, как и рассказывали. Только света в конце тоннеля не вижу. Один мрак сплошной. Все больше, больше и больше.

Последним, что промелькнуло в умирающем мозгу, было лицо девушки. Я ее не знаю, но она по моим меркам очень красивая. Светлые волосы, заплетенные в сложную косу, аккуратные, острые черты лица, которые не портит даже большой, кривой шрам через все лицо… И глаза. Черные, как уголь, глаза. Она выглядит испуганной, оглядывается, и в момент, когда мое сердце останавливается, обнимает меня.

Я Дима, и я был.

Глава 1: Начало новой жизни

Темнота. Кромешная, всепоглощающая темнота. Такое ощущение, будто бы у меня и вовсе нет глаз. Звуков тоже не слышу и могу, по сути, только думать, но и это уже неплохо.

Вспоминая события прошедших… Сколько там прошло? В общем, я умер, если мне не изменяет память. А есть у меня вообще память, интересно знать? Зовут меня… Дима! Дмитрий, Димка! Так, еще одна проверочка, чисто на всякий случай.

Мысленно прокашлялся и стал вспоминать слова одной приставучей песни:

“I bless the rains down in Africa.”

Тьфу, вашу ж мать. Опять заело. Даже после смерти не отпускает.

Если бы мог, сейчас бы засмеялся. Что удивительно, даже в моем нынешнем состоянии я был способен испытывать эмоции, и где-то в глубине души дурацкая шутка заставила меня про себя улыбнуться.

В глубине души… Так и лезет философский вопрос о ее наличии. С одной стороны, тот факт, что я все еще мыслю, означал, что я существую даже после смерти. С другой… Это не похоже на рай или ад, по крайней мере в их классическом представлении. Это именно то самое ничто, которого боялся лет в четырнадцать. Так вот, чисто с практической точки зрения, даже после смерти не могу доказать или опровергнуть существование души, так как все еще существую, пусть и несколько субъективно, но при этом не могу знать о том, не лежу ли сейчас в какой-нибудь коме.

Последнее кажется маловероятным. Четко помню выстрелы, дикий жар в ранах и литры крови, стремительно покидающие мое тело. Даже не являясь врачом хоть в какой-нибудь степени, могу точно сказать, что после такого не выживают. Не с такой кровопотерей. Не с такими ранами.

В конечном итоге мои размышления привели меня обратно в замкнутый круг депрессивных мыслей. Я мертв. Все незаконченные дела так и останутся там, где упало мое тело. Все мечты, желания и стремления… Какие, к херам собачьим, стремления? Если так подумать, то всю свою недолгую жизнь я относился ко всему максимально наплевательски. В институте меня наверняка уже забыли, но точно повесят фотографию с черной ленточкой где-нибудь у деканата. Типа, покойся с миром, Димка, будем скучать, хоть для нас ничего и не изменилось. Как не было, так и нет.

И вся жизнь прошла в этом ключе. У меня были девушки, влюбленности, немного успел поработать в забегаловке… Но в конечном итоге ничего не добился. Можно было бы списать это на то, что был слишком молод для великих свершений, однако Александр Македонский захватил половину мира в… сколько, шестнадцать лет? Черт, а я в шестнадцать впервые напился на озере, на последнем звонке. Только потому, что девочке, которая мне нравилась, было интересно узнать, какой я, когда пьяный. И все, понеслось. Следующее лето толком не помню – трава, алкоголь, дебоши и тусовки с такими же малолетними идиотами.

А мама каждый раз просто молчала. Молча ставила тазик у кровати, молча приносила стакан молока и молча уходила, будто бы ее это не касается. Наверняка мое поведение разбивало ей сердце. Не этого она ожидала от меня, совсем не этого. А ведь я даже был отличником до четвертого класса…

Наверное, так и выглядит жизнь, которая проносится перед глазами. Но не во время смерти, а уже после. Мысли больно уж навязчивые, так и пытаются застыдить меня. Но это был мой выбор. Я прожег свои года так, как хотел. Сперва за компьютером, а потом в пьяном дурмане. Прости, мама.

За всеми этими мыслями я почувствовал, что само мое сознание устало. Скорее всего, мозг окончательно умирает. Конец. Посадите у могилки коноплю. Всем чао.

И наконец-то я отдыхаю. Это не сон, а скорее анабиоз. Не знаю, сколько времени прошло с момента моей смерти. Да и отследить то мгновение, когда отключился, было тяжело, но, в конечном счете, сделал два вывода: я “поспал”, и я не исчез как сущность. Я все еще здесь.

А вот это что-то новое. Либо это галлюцинация, либо я что-то слышу.

Ритм. Простой, понятный. Два удара, пауза, два удара, пауза. Как будто прыгнул в бассейн, но сквозь толщу воды продолжаю слышать музыку с вечеринки. Прошло уже двадцать парных ударов. Сто. Тысяча. Счет дается легко, делать-то нечего.

На двухтысячном или около того мысленно закрыл глаза.

Нет, не спать! Борись! Считай! Сражайся с демонами, давай!

Изо всех сил пытался вспомнить, как двигаться. Ощущение, будто бы за мое неизвестно насколько долгое пребывание в пустоте, окончательно потерял память о движении. Поэтому, когда понял, что могу двигать ногами, я был готов расплакаться.

Я есть! Я существую! И не просто дух бестелесный, у меня есть ноги! Каждое малейшее движение отдавалось ударом тока вдоль всей конечности. От середины стопы, между пальцами и пяткой, до бедра. И это было лучшее ощущение на свете!

Остановился лишь на миг, прислушиваясь к ритму в воде, и стал раз в две пары ударов слегка двигать ногой. Любое движение давалось с трудом, и я почувствовал, как начинаю уставать, когда вдруг услышал шум. Ритм, к которому уже мысленно привык, прервали какие-то звуки. Будто бы под толстой коркой льда на озере что-то кричал утопающий человек. Это был голос. Самый настоящий. Апостол Петр, забери меня, слышишь?!

Но это не был голос ангела. Вместо того, чтобы воззвать меня на небеса, он скорее успокаивал, призывая тихо сидеть в своей пустотной могиле. Призыв не разобрать от слова совсем, но это и не было нужно. Тихие, приглушенные звуки чьего-то голоса, возможно, такого же несчастного как я, успокаивали. От них где-то в середине моей сущности становилось тепло, и я перестал бить ногами, вновь проваливаясь в сон.

И зачем все это?

Первое, что мне захотелось сделать, когда мой разум пробудился, это хорошенько потянуться. Никогда не думал о том, как же хорошо иметь возможность просто размять тело после долгого сна, особенно такого, который длится невозможно долго. Сколько я уже здесь? Перестал считать ритм уже давным давно, но слышал его, казалось, даже в сновидении.

Заставил себя пошевелить ногами, только чтобы проверить, что они на месте. Но было еще что-то.

Руки! Я мог шевелить руками в кои-то веки! Будто бы мое тело, моя душа в форме человека наконец окрепла и готовится предстать перед судом Божьим или еще где. Как будто готовлюсь к чему-то такому.

И я готов! Никогда не был так готов! Руки, ноги, мои конечности! Все тело требовало лишь одного – движения! Движения вперед, назад, влево и вправо, чтобы чувствовать, что живой!

Каждая частичка моего естества наполнялась энергией. В какой-то момент я сам стал одним большим средоточием всего, что представляет из себя человек. Нет уж, старуха с косой, никаких больше депрессивных мыслей. Я есть энергия! Я – чистый заряд, батарейка, атомная электростанция в оболочке человека!

И я вырвусь! Вырвусь, потому что впервые за бесконечное количество времени впереди меня ждет только хорошее! Свет, тот самый пресловутый свет в конце тоннеля!

Впервые увидел его. Ослепляющий, божественный свет. Казалось, весь я был создан лишь для одной цели – дотянуться до него! Стены моей тюрьмы больше не могут сдержать меня!

Через секунду полностью ослеп. Но не темнота заполоняла мой взор, отнюдь. Свет, бесконечный свет, от которого мне было безумно больно. Постепенно он рассеялся, и увидел сильные руки и лицо человека. Светловолосого, голубоглазого и бородатого. Господь, я пришел!

– Деттэ’рен йанта! – раздался его голос. Грубый, хриплый, совсем не такой, как мне представлялось.

Сильные руки повернули меня куда-то в сторону, и я увидел лежащую на столе обнаженную женщину.

Ответы на все незаданные вопросы пришли незамедлительно.

Я, блять, родился.

Глава 2: Первое лето

Громкий крик новорожденного, в ужасе осознавшего свое положение, зазвучал в комнате, полной людей. Я стал брыкаться, пинаться, сам не зная почему. Мне было страшно. Страшно проходить через все это снова. Страшно опять быть живым. Там, в утробе уже сотню раз смирился со своим положением, и несмотря на то, что перед самым моментом рождения мне казалось, что я полон сил, сейчас эти силы уходили лишь на одно – изо всех сил сопротивляться акушеру, который достал меня из моей уютной тьмы в этот осточертевший мир.

– Хо-хо! Раск йанте! – засмеялся в ответ на мои потуги его ударить акушер. – Хёльд депент.

Он аккуратно передал брыкающегося меня на руки матери. Все еще мутными глазами разглядел ее лицо – она была молода, едва ли старше меня, когда я умер. У мамы были светлые волосы и голубые глаза, как и у мужчины, склонившегося надо мной вместе с ней. Видимо, это папа.

Привет, родители. Сказал бы чего, но выходит только кричать, потому что легкие, кажется, сейчас разорвутся от поступающего в них кислорода. Грудная клетка сжимается и расширяется, как меха гармошки, и каждый вдох дается с трудом.

– Хьюн арь ваккарь… – с щенячьим взглядом пролепетал папаша.

Никто, казалось, не замечал, что мне тут дышать тяжело. Хотя оно и к лучшему – наконец-таки, я заткнулся, потому что кричать было еще больнее.

– Ва каллер дю хенна? – раздался голос акушера где-то недалеко.

На каком они языке вообще разговаривают? Родился явно не в России, но, может, оно и к лучшему? В конце концов, если это Европа, что можно предположить по цвету волос и глаз местных, то меня ждет довольно высокий уровень жизни. В школах, правда, гендерную теорию активно преподают, но это можно и потерпеть.

– Майя. – тихо ответила мама, с улыбкой глядя на меня.

Стоп-стоп-стоп. Давайте разложим все по полочкам, по порядку. Думаю, что тут не нужно быть гением, чтобы понять, что после родов делают две вещи: ребенку дают имя и еще неделю бухают. Алкоголя здесь не вижу, да и договориться о посиделках можно и потом, а значит…

В смысле, блять, Майя?

Мои мысли прервал громкий ор людей, столпившихся вокруг. Кто-то поднимал в воздух кулаки, кто-то выкрикивал мое новое имя, но результат один – от всех этих безумных воплей дико болели уши.

“Да заткнитесь вы, дикари!” – попытался сказать, но вместо этого громко заплакал, добавляя в общую какофонию из множества голосов еще один.

* * *

Не помню ничего – ни больницу, в которой родился, ни дорогу домой. Наверное, уснул, все же я тут титанический труд проделал.

Твою ж мать, я вылез из женщины. Меня вытянули из ее… неважно.

Не без усилий разлепил глаза. Вокруг был полумрак. На секунду подумал, что снова умер, и теперь все начинать по новой, но нет. В комнате, где я лежал, и вправду было темновато.

С трудом повернув голову набок, смог разглядеть ее. Честно говоря, на евроремонт совсем не похоже – темное, грязное помещение, которое с натяжкой можно назвать нормальным домом. Тут скорее хлев какой или вроде того.

Из мебели – стол, три массивных деревянных стула и печь в углу. Может, было еще что-то, но свечки, являющейся единственным источником света в комнате, недостаточно, чтобы это разглядеть.

Попробовал подвигать челюстью. Получалось с трудом – явно мышцы еще не разработались. То же и с губами. Говорить не получится, но могу хотя бы попробовать.

Напрягая горло, издал какой-то звук. Если все младенцы – это переродившиеся люди, то мне их жаль, потому что состояние – ужасное. Все, что смог, так это с трудом поворачивать голову и издавать абсолютно неконтролируемые звуки своим странно ощущающимся ртом.

Но в конце концов меня услышали. Послышались шаги, и вскоре в комнате появилась моя мать, та самая женщина со светлыми волосами. Как-то трудно воспринимать ее как маму, учитывая тот факт, что у меня всю жизнь мать была другая. Да и светлых волос у нее никогда не было – маман моя была брюнеткой. В общем, женщина эта не вызывает каких-то особо интересных чувств. Возможно, пока что.

– Хья ер? – ласково пропела она, подходя к тому месту, где я лежал.

Через секунду оказался у нее на руках. Мать ласково смотрела на меня. Все не мог перестать поражаться тому, как быстро она отошла от родов. Да, разумеется, под глазами у нее были огромные синяки, да и в целом видок был потрепанный, однако эта женщина нашла в себе силы прийти и успокоить меня, хотя я даже не плакал.

– Мама, – используя все свои текущие возможности, проговорил.

Язык и губы слушались с большой натяжкой, однако эффект должный произвести смог. Глаза женщины округлились, а ее выражение лица выдавало крайнюю степень удивления. Возможно, даже легкого шока. Еще бы, какой младенец начнет говорить буквально спустя несколько часов после рождения?

– Хья са ду? – тихо сказала она. Хоть и не знал этого языка, но значение слов понял.

– Мама! – громче сказал и сжал кулаки. Тело было настолько слабым, что это было все, что смог сделать.

– Эльскеда! – повернув голову куда-то в сторону двери, прикрикнула она, и почти сразу же ввалился слегка пьяный отец.

– Хья эр? – спросил он.

– Даттерь! Майя..!

Отец взволнованно посмотрел на меня. Я посмотрел на него, прямо в глаза.

– Папа. – с максимально серьезным видом сказал и, абсолютно не контролируя свои внутренности, сблевал на пол.

Отец громко рассмеялся.

* * *

Тяжело, однако, быть младенцем. Да, о тебе пекутся до невозможности, но это и раздражает больше всего. К примеру, я сплю практически все время, и только изредка просыпаюсь оттого, что дико ноет в животе. Ну, тут схема отработанная.

– Мама-а-а! – громко закричал.

Это не был плач, а именно крик, без слез. В конце концов, я только снаружи младенец, а внутри – очень даже взрослый и адекватный человек. Хотя и было видно, что моя мать была обеспокоена отсутствием плача.

Спустя буквально пару секунд на мой крик прибежала мама. Все еще не знаю, как ее зовут – их речь не разобрать, – но это и неважно, во всяком случае, пока.

Первый раз мне было дико стыдно. Однако, вскоре смирился со своей участью. С какой же?

– Хишь, хишь… – успокаивающе прошептала мама, беря меня на руки и обнажая свою грудь.

А чего я еще мог ожидать, в конце концов? Я ребенок. Совсем маленький ребенок. И чтобы не умереть с голоду, мне нужно просить титьку.

Не очень хочется описывать сам процесс, да и не смог бы это сделать. В моменты кормления мозг, будто отключается, и дальше работают уже одни рефлексы. К тому же мама очень красиво поет. Не разбираю ни слова, но от ее голоса становится очень тепло где-то в груди, и я быстро забываю обо всем на свете.

* * *

Спустя какое-то время перестал стесняться своего тела. Прошло уже, по моим скромным подсчетам, около двух месяцев с момента рождения. За это время успел побывать на улице, но ничего не запомнил ввиду того, что постоянно спал. Понятия не имею, сколько должны спать младенцы, но по ощущениям я спал практически постоянно.

Сейчас абсолютно спокойно делал то, что делают все маленькие дети. Да, именно это.

В этом вопросе смутил только один фактор: пеленали тканью, а не одевали подгузники. Отчаянно надеюсь, что тут дело лишь в том, что я родился в семье защитников экологии. Но, глядя на свечи, горящие в доме, мне все больше кажется, что после смерти переместился во времени. В прошлое, разумеется.

К двум месяцам своей жизни я, хаотичными движениями всего, что у меня двигается, разработал мышцы и смог делать хоть что-то. Говоря конкретно, пугал родителей тем, что переворачивался со спины на живот и обратно. По логике вещей, они должны понимать, что дети так делают. И это нормально. Тело все еще крайне слабое, но уже могу приподнимать голову, пускай и ненадолго.

Основной проблемой остается язык. Все так же его не понимаю, а учить меня, видимо, никто пока не собирается. Здесь будет сложнее, так как нужно хотеть его учить. Ведь я уже говорю по-русски, который в каком-то смысле является моим родным, пусть это и теряет значение в моем положении.

Впрочем, даже не понимая значения слов, стараюсь как можно чаще удивлять родителей их повторением. В первую очередь попробовал проговорить свое имя. Клянусь, мне как будто бы дольку лимона в рот засунули. Так и хотелось сказать свое, кхм, настоящее имя, но тогда меня бы не поняли.

В конечном итоге я, видимо, нанес своим родителям непоправимый психический вред. Они позвали того самого мужика, который вытащил меня на этот свет, будь он неладен. Узнал его по голосу, поскольку лицо запомнил плохо из-за стресса, да и бороду здесь носит каждый мужчина.

Для себя временно окрестил его Шаманом, так как имени его не знаю. Он поднял меня на руки, вглядываясь в мои глаза, а я тем временем разглядывал татуировки, покрывающие его лицо.

– Майя? – тихо, будто боясь меня потревожить, спросил он.

– Майа! – громко ответил, тряхнув головой.

Судя по выражению лица, он был крайне озадачен и все не сводил взгляда с моих глаз.

– Эр ду онна анд?

– Анд!

Он нахмурился сильнее. Казалось, будто его густые брови сейчас уползут куда-то на лоб.

– Ва хетта ду?

– Хетта, – снова тряхнул головой.

Он улыбнулся и глубоко вздохнул. Лицо его сразу же посветлело. Видимо, я развеял какие-то из его опасений.

Он повернулся к родителям и что-то сказал. Отец громко засмеялся и выхватил меня из рук. В ответ на что я громко закричал, но родитель мой лишь продолжал смеяться, держа в крепкой, но аккуратной хватке.

– Детта’р даттерь мин!

* * *

Понятия не имею, чего наговорил Шаману, однако, после того случая мать стала уделять мне больше времени, а к нам домой стали захаживать разные гости: в основном молодые девушки и парни. Наверное, друзья родителей. Иногда заходил и Шаман, о чем-то беседуя с мамой.

Мать же стала учить меня говорить. Возможно, она и сама считала, что слишком рано для этого, ведь я еще даже ползать не научился. Как мне думается, на это ее подговорил мой старый знакомый.

– Мама, – сказала она, показав на себя рукой, – Майя, – рука показала на меня.

Я лишь высунул язык и закатил глаза кверху, показывая, что это уже неинтересно, и что хочу задачку посложнее.

– Мама… – она с надеждой посмотрела на меня. – Мама – йенте. Майя – йенте.

– Мама, Майя йенфе, – послушно повторял, пытаясь прикинуть значение нового слова. – Папа йенфе?

Мама ласково улыбнулась.

– Ней, папа – манн.

– Мама – йенфе, папа – манн?

– Йа! – радостно воскликнула она. – Йа, Майа йенте оссо!

И вот так, не имея возможности разглядеть самого себя, экспериментальным путем подтвердил, что я уже нихера не Дима. Я теперь Майя. Как оказалось, это и вправду женское имя.

* * *

Наконец-таки смог нормально побывать на улице. В последнее время стал гораздо меньше спать и все больше говорить и двигаться. Обучение шло полным ходом. Уже выучил около пятнадцати слов. Все, кто приходили к нам в гости, ахали и охали, но оно и понятно – мне ведь и полугода еще нет.

Мама несла меня в ткани, хитрым образом обмотанной вокруг ее шеи и плеч. Пару раз видел такое в прежней жизни, но никогда не знал, как называется такой способ переноски детей.

Гуляя по улице, она все время что-то рассказывала, отчаянно надеясь, что я все понимаю. Милочка, я не вундеркинд и не гений. Просто понимаю, что надо делать, обучение уже пройдено двадцать лет назад.

– Майа, утцена! – мама показала на маленьких девочек, играющих в куклы. – Йентер!

– Йа, – поддакивал. – Йентер смо.

– Йа! – радостно ответила. Она явно очень гордилась своей… дочерью.

Уже пару раз посещала мысль о том, что стоит перестраиваться и начинать думать о себе, как о девушке. Мозг отчаянно отказывается признавать факт наличия другого набора хромосом. Да что там хромосомы – у меня член забрали!

– Майа, утцена, Гундур!

Мама показала рукой на какого-то мужика со здоровенным каменным топором, на обухе которого были вырезаны сложные геометрические узоры.

– Хай, Гундур, – лениво приподнял руку и помахал мужику.

– Хай, Майя, воль блёомст ваккерь!

Нихрена не понял, но, судя по его широченной такой лыбе, от которой у него едва рот не рвется, мужик доволен. Ну еще бы, с ним поздоровался младенец! Девочка! По логике этих людей я вообще рта раскрывать лишний раз не должен, а по факту опередил умственное развитие иных детей чуть ли не на год с лишним!

За всем этим обучением на улице совсем не успеваю разглядеть, что творится вокруг. Мать видит мой заинтересованный взгляд и, улыбаясь, молчит, позволяя мне насладиться хорошей погодкой.

Слышу чаек. Вокруг раскинулась деревня – бедная, но веселая. Все дома деревянные, с соломенными крышами, но у каждого дома на фасаде вырезаны красивые северные узоры. С голубого неба ярко светит, кажется, летнее солнце, заливая протоптанные улочки светом. Вокруг снуют люди в тусклой, бедноватой одежде – кто в рубахах, кто и вовсе без них, в одних юбках или штанах. Во всяком случае радует, что они тут уже изобрели штаны.

Вот какая-то женщина постарше моей мамы понесла колодезную воду в двух тяжелых ведрах, висящих на коромысле. Стыдно признавать, но в своей прошлой жизни мне бы столько не утащить. С другой стороны мужик, с которым я поздоровалась, рубит дрова каменным топором. Не могу разве что понять, зачем, ведь на улице лето.

Стоп.

Поздорова…лась?

* * *

Как же скучала по обычной еде.

Лишь спустя много месяцев, когда у меня начал болезненно прорезаться первый зуб, и я научилась уверенно ползать на четвереньках, меня стали кормить нормальной едой.

Первое, что попробовала в новом для себя мире, была рыба. Понятия не имею, что за рыба, но, мать вашу, что же это за рыба! Почувствовать вкус соленого, нежного мяса спустя стольких лактозных трапез стало для меня верхом блаженства!

Следом мне дали попробовать хлеб. Ну, обычный такой хлеб, его просто так не поешь, надо обязательно с чем-то. Но я ведь девка хитрая, слова тут новые учу, поэтому могу и выпросить иной раз чего-нибудь необычного для моего возраста.

– Мам! Хлеб и рыба!

– Майя, нельзя! Животик бо-бо будет!

– Мама-а-а! – настойчивее капризно прикрикнула, ударив по столу маленьким кулачком.

Мать издала легкий смешок и через пару секунд поднесла к моим губам маленький кусочек хлеба, на котором лежал такой же крохотный кусочек морской рыбы.

– Спасибо, – улыбнулась я.

Улыбка вообще много когда помогает, наравне с капризами и криками. Очень легко склонить родителей к чему угодно, просто миленько им улыбнувшись или громко закричав. Мать, имя которой, как оказалось, Хельга, очень остро воспринимала все мои капризы и, несмотря на мой превосходящий возраст интеллект, все равно видела во мне ребенка. А вот папаша по имени Борт то и дело заводил со мной душевные беседы, из которых почти ничего не понимала, и пару раз предлагал хлебнуть какого-то едкого пойла. Хороший у меня отец, и мать прекрасная. Тут, наверное, повезло.

Отца, к слову, давно не видно. Мама не говорит про него, все время пытаясь отвлечь меня чем-нибудь вкусным или того лучше, запихивая мне в голову новые словечки. Я, в общем-то, не против, но интерес все же иногда просыпается. Во всяком случае, надеюсь что с бородатым все хорошо – он классный мужик и очень часто смеется. Плохие люди так часто и так звонко не смеются.

В один из вечеров мама взяла меня на руки и, не закрепляя, как прежде, на шее, понесла куда-то на улицу. Когда спросила, куда мы идем, она лишь загадочно улыбнулась и ответила, что мне понравится.

Идти пришлось недолго, и вскоре мы добрались до полянки недалеко от деревни, на краю темного леса с чертовски огромными хвойными деревьями. Таких никогда еще не видела, и тут даже тот факт, что я все еще маленькое дитя, роли не играет – деревья и вправду были огромными.

Ярко горел большой костер. Мать села чуть поодаль и повернула меня так, чтобы я все видела. У костра собралась вся деревня, за исключением около двух десятков мужчин, включая моего отца. Старик, сидящий ближе всех к костру, держал на руках что-то вроде странной по форме лиры и смычок.

– Это тагельхарпа, – улыбнулась мама.

И с первым ударом смычка по струнам инструмента меня захлестнули эмоции.

Музыка нежно прокатилась по поляне, будто обволакивая всех присутствующих своими чарующими звуками. Вслед за тагельхарпой послышались женские голоса. Пение девушек и женщин было чем-то средним между плачем и стонами, очень чувственные звуки. Слова не разбирала, но они и не были важны. Звук инструмента и пение девушек словно резонировали друг с другом, идеально подходя по звучанию и усиливая друг друга многократно.

Темп ускорялся, пение становилось все больше похоже на что-то веселое, вроде детской дразнилки. Люди брались за руки, вставали вокруг костра и танцевали. Их ноги будто сами подхватывали ритм музыки, юноши и девушки кружились в диком хороводе, а их тени плясали, сливаясь с дрожащим светом пламени. Казалось, сами их души рвались наружу, вились в густых ветвях деревьев и уносились прочь из этого мира туда, где было только счастье и пляски у костра.

С севера подул прохладный ветерок.

Лето кончилось, и люди весело провожали его в надежде, что совсем скоро оно вернется.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю