Текст книги "Стокгольмский синдром (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Во сколько это было?

– Часов, может быть, в восемь.

– Хорошо, что было дальше?

– Дальше… Дальше я слышал, как он ходит туда-сюда по комнате, меня эта его манера раздражает, и я лёг читать, включив музыку в наушниках. Потом как будто что-то грохотнуло за стеной, раз, другой… Я подумал, он опять бесится, он когда раздражён, любит стулья о стены швырять. Потом… Потом заглянул Грэй, злой, долго, говорит, в дверь долбился, вы, мол, умерли тут все, что ли, стучал к Шеллу – он не отозвался… Хотел денег на выпивку занять, хотя и так, по правде, был хороший уже. Я сказал, что денег нет, он сказал, что морду мне сейчас разобьёт, я ему тогда отдал бутылку, что у меня была. Он её выдул, как бы подобрел слегка, долго уговаривал «пойти вместе цеплять цыпочек», я его еле вытолкал чудом каким-то…

– Во сколько это было?

– Вот врать не буду, не скажу, тут я на часы не смотрел.

– Ну, а по вашим ощущениям?

– Да я, знаете ли, с временем вообще не дружу, 15 минут прошло или три часа – иной раз сразу и не соображу. А потом я спать лёг…

– Всё сходится, межкомнатная дверь и правда не отпиралась с чёрте когда, – Керк мрачно созерцал очередное высокохудожественное «Ты плохой мальчик, Шелл», – а эта была заперта изнутри, убийца удалился через окно по пожарной лестнице, предположительно, так и проник. Есть вероятность, что в тот момент, когда Грэй стучался к Шеллу, убийца ещё был в комнате, и слышал разговор Грэя с Марком. Решил ли за ним проследить, или случайно так пересеклись, но убил, так сказать, за вечер двух зайцев.

– Похоже на то.

– Кстати, убийства, похоже, происходят примерно в одно и то же время… Даёт нам это кое-что?

– Вот это наверняка даёт, – Аксель кивнул на приколотую к стене фотографию, кровь на неё почти не попала, – похоже, и Шелл, и Грэй нередко гостили в «Райском уголке»… Так что друзья, как ни крути, общие есть. Рискну предположить – у всех жертв. И где-то среди этих друзей надо искать того, у кого на все эти дни и часы не было алиби.

– Нет, нет, нет! Я ничего не знаю, я не хочу ничего знать, ясно? – Юджин размахивал рукой-культёй так яростно, что чуть не попал Ною по носу.

– Юджин, Сайрас, каким бы он ни был – твой друг. Возможно, твой единственный настоящий друг. И сейчас он в участке, по подозрению в убийствах – которых не совершал, это-то тебе известно. У него на все эти чёртовы вечера нет абсолютно никакого алиби – у остальных есть хотя бы на один, даже два – а его в эти вечера не видели нигде в баре или в магазине или где ещё, потому что все эти вечера он был здесь, с тобой. Вы ширялись и смотрели мультики по ковру, он уползал под утро, перед тем, как твоей матери вернуться с работы, чёрт возьми, он никого не убивал, но кто это знает? Он наркоман, он не местный, он без малого бродяга, у него с крышняком проблемы – кто поверит, что он просто не мог это сделать? Ты можешь спасти его – просто обратившись в полицию, просто подтвердив его алиби.

– Сказать, что он завсегдатай в моём доме? Ты совсем ку-ку, или как? Я должен публично признаться, что ширяюсь? Ты представляешь, что с моей матерью тогда будет, и что она со мной сделает? Она сразу поймёт, что деньги тогда взяли никакие не воры… Мне полный капец тогда, Ной!

– Это ему сейчас полный капец. Юджин, подумай, если б ты не сидел в инвалидной коляске и не был одноруким – сейчас там, по подозрению, мог бы быть и ты. Но ты ничем не рискуешь. А он – рискует. Он твой друг, что для тебя может быть важнее дружбы?

– Моя собственная жизнь, чёрт возьми!

– Тебя даже не просят врать, выдумывать алиби, просто подтвердить то, что есть. Просто спасти друга. Между прочим, вот он молчит о том, что был у тебя – говорит, у друга, но не уточняет, у какого.

– Отлично, вот пусть молчит и дальше. Да и скажет – кто ему поверит-то?

– Вот именно, что никто не поверит. Юджин, ты можешь сказать, что вы просто зависали вместе – ну, за просмотром ужастиков, игрушками на компе, не знаю, скажи, что вы любовники!

– Ещё чего такое придумаешь? Слушай, какое тебе дело вообще! Думать надо о своей жизни… вот я и думаю.

– А я тебе говорю – мы должны это сделать!

Джосси невольно поёжилась – ей очень не понравилось, каким больным огнём горели сейчас глаза её старшей подруги.

– Люси, опомнись. Вспомни, что то, что ты предлагаешь – преступление. Я понимаю, как тебе больно сейчас, но границы переходить не надо!

– Джосси, твои дети пока живы, потому ты так и говоришь. Трой был хорошим мальчиком, я горько каюсь, что из-за работы не могла проводить с ним больше времени, но пусть я была плохой матерью – он не был плохим сыном! Это она, эта ведьма убила его и других парнишек… Разве не понятно – она сумасшедшая, она всему миру мстит за своё материнское несчастье! Разве ты не хочешь, чтоб она убралась наконец из твоего дома? Ты, конечно, терпишь её – ради сестры… Глупышка Ванда всегда была невероятно наивной, но ты… Разве тебе не жутко с нею рядом? Разве не страшно за своих детей? Мы только поможем правосудию, Джосси!

Джосси проклинала день, когда согласилась на приезд сестры вместе с этой её подопечной. День, когда в кулинарном клубе подружилась с Люси Уиллер. День, когда родилась, наконец.

– Как это – поможем, Люси? Подложив улику в мой собственный дом? Введя в заблуждение полицию?

– Она же была там, я уверена, Джосси. Она убила. Но полиция ничего не хочет слушать, они воображают, что это снова Том Ханнигер, или кто-то там ещё… Но если мы подбросим ей в комнату пару вещей Троя, а потом ты их как бы найдёшь и заявишь в полицию – им придётся прислушаться. И они наконец заберут её от тебя, в тюрьму или в психушку, уже не важно… Разве это не главное? Разве не стоит совершить такое простое действие ради спокойствия своей семьи?

Джосси колебалась. Ей, по честному, эта самая Амелия ведь и правда… ну, никем не была. Ради сестры она, конечно, молчала, терпела – в конце концов, они ж не навсегда приехали. Но её иной раз до смерти пугало, когда эта Амелия не спала ночами, ходила туда-сюда по комнате – слышно не так плохо, а уж тем более когда, встав ночью в туалет, видишь её безмолвный силуэт у окна в сад. А если вот однажды ночью зайдёт и прирежет кого-нибудь? Кто знает, что в голове у этих психов, тихие-тихие, а потом… Сколько бы ни уверяла Ванда, что бедняжка Милли, мол, кроткий агнец…

– Ладно, может, ты и права. Хотя всё-таки это нехорошо… Хорошо, давай так. Мы можем сделать это сегодня. Сегодня как раз у Фрэнка выходной, и мы планировали все вместе куда-нибудь выбраться – возможно, в кино. Я вернусь, под предлогом, что что-то забыла, и подложу это… Кстати, что, ты уже выбрала? А потом, когда вернёмся, я под предлогом смены постельного белья или ещё чего-нибудь это обнаружу. Ну, в идеале, таким образом, всё сегодня и закончится.

– Это было бы чудесно, Джосси. Мы наконец освободимся…

Но не пошло всё так, как планировалось, не пошло. Нет, выходной Фрэнка не сорвался, и от идеи сходить на премьеру какой-то семейной комедии он отнекиваться, против обыкновения, не стал. Сам понимал, мало времени с семьёй проводит. И даже увязавшаяся с ними эта девчонка, Сисси Мартин, не сильно раздражала.

– Я заплачу за себя, это не проблема. И даже, если хотите, за Амелию. Мне просто правда хочется пойти вместе с вами.

– Деточка, а тебя отец не потеряет?– попробовал ухватиться за вариант Фрэнк.

– Меня? Отец? Исключено. В такие дни лучшее, что я могу сделать для отца – это не отвлекать его от работы.

Амелия трогательно и жалобно вступилась за юную подругу… Ладно, чёрт с ней…

Но когда Джосси, вроде как за сумочкой с желудочными таблетками, вернулась в дом и сразу бросилась в комнату Амелии – бывшую детскую Кайла…

– Джосси! – раздался сзади окрик сестры. Она стояла на пороге. Она шла следом. Это был провал.

– Ванда, я…

– Не хочешь же ты сказать, что искала желудочные таблетки в комнате Амелии? Джосси, чего ты никогда не умела, так это врать. Ты с этим внезапным возвращением выглядела настолько подозрительно, что я просто не могла не пойти следом. Вот как заботливая сестра. Но сейчас мне что-то ещё тревожнее. Что это такое у тебя в руках, что ты прячешь? Покажи руки! Покажи руки, я сказала! Что это ещё такое? Чьи это диски? Дай сюда! «Трою от любящей Энджелы»? Вот как? Джосси, я…

А за спиной у Ванды, как логическое завершение кошмара, нарисовались и они. Две черномазые подруги. Тоже пошли следом.

– Ванда, нет… Ты не поняла… Я нашла это под матрасом Амелии!

– Я просто глазам своим не верю. Я в кошмарном сне не видела, что моя сестра на такое способна. Что моя. Сестра. Способна. На предательство! На клевету! На подлог! Ты, видимо, не знала, что я каждый день прибираюсь в комнате Амелии, и давно бы знала, если б в её вещах было что-то такое? Джосси, я тебе верила! Если ты не хотела видеть Амелию здесь – ты могла просто сказать мне! Но не плевать так в душу – что там, не ей, мне!

– Тихо! – их перепалку разорвал звонкий шёпот Сисси, – вы слышите?

– Что? – встрепенулась Джосси, – я ничего не слышу. Что, дверь? Фрэнк пошёл нас искать?

– Там, внизу… – глаза Амелии стали огромными, казалось, в пол-лица, – шаги… сюда, по лестнице.

– Я не слышу… Может, шум за окном мешает…

– На вашем месте я б доверяла её слуху, – лицо Сисси стало предельно сосредоточенным, – поверьте, ей есть с чего уметь различать малейшие шорохи… И если она говорит, что кто-то очень тихо крадётся к нам по лестнице – значит, так, чёрт побери, оно и есть!

– Да… Ванда, боже, я тоже слышу! Это не Фрэнк, боже, это не Фрэнк, он не стал бы так красться!

– Тише! Путь вниз отрезан… Осталось попытаться через окно. В этой комнате окно не открывается, верно?

– Да, Кайл в детстве лунатил, и с тех пор…

– Ясно. Значит – Ванда, берите Амелию и бегите туда, где есть открывающееся окно. Сигайте вниз, поверьте, лучше пару костей сломать, чем…

– О боже, ты хочешь сказать, это он?!

– Миссис Коубел, вы страхуйте. Встанете в коридоре, прижавшись к стенке, я пока продвинусь к лестнице, чтобы посмотреть, что там. Если что – я его задержу.

– Нет, Сисси, не сходи с ума, это опасно! Побежали все вместе!

– Кто-то должен его задержать, чтобы дать вам уйти!

– Пусть это буду я! Ты ребёнок, ты должна бежать в первую очередь.

– Ванда, при всём уважении – я чемпион школы по спорту, я реально сильнее вас, и вот именно потому, что я ребёнок, я и быстрее, и незаметнее. Спасайте свою подопечную, вы за неё отвечаете, в конце концов! Хватит препираться, он уже близко!

Джосси казалось, что она видит кошмарный сон. Как в кошмарном сне, было темно – она не зажгла свет, когда вошла, а теперь боялась. Как в кошмарном сне, каждый шорох и звук мог означать беду. Там, в её спальне, Амелия и Ванда сражались с окном, вот, слышно, открыли его, вот выбираются на козырёк над входом – с него прыгать уже не так страшно… Темнота поглотила отважную Сисси, там, в темноте, она с абсурдной смелостью крадётся навстречу вероятной смерти. И самое горькое – и слёзы жгучего стыда и раскаянья текут по щекам – теперь она понимает, теперь как нельзя лучше видит, что едва не оклеветала невиновную. Там, в темноте, шумно дышит и крадётся к ней убийца с киркой. Это не Амелия. Это, чёрт возьми, никак не Амелия.

К чёрту всё, пусть она не сможет спасти Сисси, но она спасёт себя! Она мать двоих детей, она любимая жена своего мужа, надо думать об этом! Душа в горле отчаянный визг, она бросилась в свою спальню… Удар настиг её на пороге.

– Ванда! Сисси! Где Джосси? Что, чёрт возьми, произошло?

Встревоженное лицо Фрэнка – он ещё не понимает, не хочет верить, что произошло. Он примчался, услышав звон разбитого стекла – это высадила окно Амелииной комнаты Сисси, в отчаянном прыжке спасая свою жизнь. Она упала в каких-то двух метрах от них, израненная, окровавленная. А Джосси… Джосси осталась в доме. И боже, до конца дней теперь не забыть Ванде этот чёрный силуэт в окне. В том окне, из которого недавно выпрыгнули они с Амелией. Так вот, как выглядит он, оживший кошмар…

– Тётя Сара! Вы-то что здесь делаете?

– Я приехала к Кристине, меня вызвали… Что случилось, Сисси, боже! Вы попали в аварию?

– Можно и так сказать, тётя Сара. Что такое с Кристиной? Что-нибудь серьёзное?

– Пока неизвестно, я жду… Ты отцу уже сообщила?

– Конечно, тётя Сара, мы сообщили ему сразу, как только… Не волнуйтесь, всё хорошо, врач только что осмотрел меня, вправил вывих, а царапины… заживут они, куда денутся.

– Ничего себе – царапины… Боже, и я не могу дозвониться до Ноя, и Аксель не отвечает тоже, да что же это такое…

– Дядя Аксель занят, уж это вы мне поверьте, они с папой сейчас как раз… там… А за Ноя уж точно не волнуйтесь, он на тренировке, телефон отложил, ну как всегда. Я тоже в такое время не могу ему дозвониться, а потом он сам перезванивает. Сейчас он наверняка уже дома, спит без задних ног.

Подошли Ванда с Амелией, обе украшенные синяками и пластырями, Сара вымученно улыбнулась. Тревога скребла и скребла, и ещё тошнее было от того, что она не могла определить источника, средоточия этой тревоги.

========== 13 февраля ==========

– Итого – дурдом набирает обороты. Теперь у нас два женских трупа, с интервалом аж в 4 часа. С соответственно модифицированной надписью. «Ты плохая мать»… Будь я проклят, если хоть что-нибудь понимаю.

– Ну, почему Люси Уиллер плохая мать – даже объяснять не надо, да… На голубом глазу пыталась мне тут доказывать, что наркоту её сыночку проклятый убийца подложил, а то и мы сами, чтобы оболгать бедного мальчика… Плевать, что на пакете его отпечатки, отпечатки, видимо, тоже мы приделали… Последний её перл – попытки обвинить во всём Амелию Уайт. Не, ну не то чтоб она совершенно прямо не могла… Я даже сам, грешным делом, немного её подозревал. Всё-таки псих, со счетов сбрасывать не стоит… Но вот саму Люси Уиллер не убивала точно – она в то время была с Сисси и Вандой в больнице, это железно. Как, логично, не убивала она и Джоселин Коубел.

– Уиллер… сперва сын, теперь мать… Боюсь, если наш чёрный судия решил продолжить логический ряд и взялся карать родителей преступников – нам стоит выставить охрану у дома Тайлеров. Но Джоселин Коубел… Её старшему 15, и пока ни в чём дурном он замечен не был. Ломается к чёрту вся гипотеза… И ломается к чёрту вообще всё, что мы наработали. Придётся выпускать наших подозреваемых, вот теперь у них алиби железное, железнейшее. А мы опять у нуля. Мы что-то просмотрели, чёрт возьми, какую-то мелкую, но важную деталь. Дьявол побери, неужели это всё же Ханнигер, скажите мне, что это не так, разбудите меня!

– Он едва не убил мою дочь. Аксель, я только об этом и могу думать – он чуть не убил мою дочь. Я всю жизнь молил бога об одном – чтоб моя дочь не столкнулась больше никогда с таким кошмаром, чёрт возьми, почему бог не слышит моих молитв?

– Да, чувак, это ты клёво придумал – с костюмом…

– А то! Какая ж вечеринка без Гарри Уордена? Идея не совсем моя, правда… Но чо, дёшево и сердито… Ну, не совсем дёшево, всё-таки чуть не обосрались в этой шахте, грешным делом… Но дело того стоило, уверен. Намешаем ему как следует в пиво, как вырубится – переоденем… измажем как следует, кирку эту в руку вложим… Накса всё равно давно пора в расход пускать, толку с него никакого, того гляди, подведёт под монастырь… Вот и убьём двух зайцев. Как очнётся – скажем, так и так, замкнуло тебя, чувак… Теперь хошь не хошь, а либо мы помогаем тебе прятать труп и покрываем, либо…

– А настоящий убийца…

– Ой, да хрен с ним, разберёмся по ходу вальса, ладно? Какая нам вообще разница, нам шерифёнка обработать, остальное как-нибудь образуется…

– Мама, каким он был, отец?

Их никто не может слышать. Маленькая кафешка в больнице в этот час пуста, два дымящихся стаканчика кофе на столе. Амелии, конечно, совсем не холодно, но она греет пальцы о стакан. О стакан дочери, сплетая свои пальцы с её.

– Сперва, конечно, мне было ужасно страшно. Но страх нельзя испытывать долго, думаю, это ты даже читала… Человеческая психика просто не выдерживает, и начинает себя защищать… Наступает безразличие, привычка, или что-то ещё… Когда ты видишь смерть, вот так близко, и когда лишь какой-то миг отделяет тебя от неё… От смерти мучительной, ужасной… Становится важно только одно – ты избежала этой смерти…

13 лет назад

Мили Уайт глупой блондинкой, в общем-то, не была. Просто потому, хотя бы, что была чернокожей. Но можно было сказать, что все 16 лет жизнь её была совершенно обыкновенной и жила она, не напрягаясь. Средняя семья – отец, мать, брат, она. Отец автомеханик, брат собирается ему помогать, мать работает санитаркой в больнице. В школе всё тоже… Ну, средне. Ну, как у всех. Уроки, оценки, подружки, завистницы. Мальчишки, которые не прочь с ней замутить, мальчишки, с которыми не прочь замутить она. И как у всех, это редко одни и те же мальчишки. И лучшая подруга, болтушка Санди Гордон, с которой они часто ночевали друг у друга, смотрели глупые комедии и ужастики для отдыха мозгов и сплетничали ночи напролёт.

И вот теперь она думала – а если бы в этот вечер она не пошла к Санди, осталась дома, как просила её мать – будто чувствовала… или если бы она хотя бы не выходила из комнаты, не спустилась, услышав сквозь сон грохот и, вроде бы, крики, в гостиную, а забилась под кровать или в шкаф и сидела тихо, как мышка, или вообще выбралась через окно и бежала без оглядки… Может быть, тогда её жизнь и дальше, за исключением минут ужаса и скорби за чужие жизни, была благословенно обычной?

Он стоял перед ней – огромный, чёрный и словно пришедший из самой преисподней. Налобный фонарь был выключен, а в стёклах маски отражались тусклые отблески уличных фонарей и её собственное перекошенное ужасом лицо. С кирки в его руке капала кровь. Кровь была всюду. Кровь из распоротых тел Санди и её мамы расползалась по полу, подбиралась к её босым ногам. Она отступала от этой крови, пока не упёрлась спиной в стену. Он шагнул к ней.

Когда произошла эта первая жуткая история с Гарри Уорденом, ей было 5 лет. Одна из погибших в больнице медсестёр была подругой её матери. Она помнила похороны с закрытым гробом, неверие маленькой Трейси, что мама могла вот просто взять и улететь на небушко прямо с работы, помнила, как долго до ужаса боялась людей в шахтёрской форме.

– Пожалуйста, не убивайте меня! Пожалуйста, умоляю! Я ведь вам ничего не сделала! Я никому ничего не скажу… Оставьте мне жизнь, прошу…

Как страшно, когда убийца в маске. Под ней не видно лица. Не видно, усмехается ли он… Или может быть, ему совсем, совершенно всё равно…

Он убил уже стольких, что убить ещё и её – ему ничего не стоит. Как зачарованная, смотрела она на поднимающуюся руку с киркой. Вот так и выглядит смерть…

– Не убивайте меня, умоляю… Я знаю, вы можете… Но бога ради, неужели моя смерть доставит вам радость? Неужели это всё, что…

Она смотрела на своё отражение в стёклах. Огромные глаза, растрёпанные волосы, сползшая с одного плеча ночнушка толстушки Санди, великоватая ей… Бедная Санди, её таки погубила непобеждённая вредная привычка шастать ночами к холодильнику…

– Прошу, дайте мне шанс… Вы такой большой и сильный… Я так восхищаюсь вами… Я… быть может, могу дать что-то кроме… своей крови…

Шанс один на миллион. Но если в эту самую минуту ты можешь рухнуть, выпотрошенная, как рыба, и захлебнуться собственной кровью – почему не попробовать? Почему не попробовать, чёрт возьми, всё, что угодно? Что даст хоть малейший шанс избежать этого ужасного удара кирки?

Рука с киркой не опустилась, но упёрлась в стену совсем рядом с её лицом. Она чувствовала, как её волосы липнут к крови, чувствовала этот ужасный запах. Пробуя, не веря ещё, что, кажется, нащупала нить, она подняла руку, скользнула ладонью по предплечью чёрной фигуры.

– Вы ведь можете не только убивать… Быть может, я… буду полезнее живой…

А потом его рука – не та, что с киркой, а левая – коснулась её лица, и она тёрлась о неё щекой, не веря своему счастью, а потом эта рука легла ей на голову… Она поняла. И поддавшись этому давлению, она опустилась на колени, чувствовала, как остриё кирки упирается ей в спину, смотрела, как он расстёгивает ширинку. Она взяла его в рот почти с жадностью – это был для Амелии Уайт вкус жизни…

Она покинула этот дом связанная, с заклеенным ртом, завёрнутая целиком в одеяло. Сперва её долго куда-то несли, потом везли на машине. Развязали в тёмной, без окон, комнате, похоже, в каком-то подвале. Вскоре туда принесена была койка с матрасом, ещё пара одеял. Такова стала её обстановка на долгое, очень долго время.

– В подвале было холодно. Ну, первые дни, может быть, первую неделю. Я сидела, закутавшись в одеяло, и дрожала. А потом организм привык, адаптировался. И я уже вставала, ходила туда-сюда – как была, в ночнушке, босая… Он приносил мне еду – как я потом узнала, грабил холодильники жертв и мелкие киоски, ну, что-то и покупал – в соседних городах… Сообразил мне отхожее место там же за ширмой, раз, наверное, в неделю притаскивал огромную ванну, натаскивал вёдрами горячей воды, чтобы я могла помыться. Хуже всего, конечно, было отсутствие… ну, каких-либо занятий. Я часами сидела, прокручивала в памяти воспоминания каких-нибудь дней, разговоров, фильмы, мультики, книги – что могла вспомнить, что-нибудь сочиняла. Моё восприятие, моя память очень обострились, я стала очень хорошо видеть в темноте, слышать малейшие шорохи. И если б мне тогда дали учебник китайского – я б, наверное, выучила его в совершенстве. Нет, я не устраивала истерик, не требовала меня отпустить. Ни разу. Я слишком хорошо понимала, что отпустить меня он может только на тот свет. Напротив, нужно было следить, чтоб не совершать ни одного лишнего действия, которое могло б его разозлить – я видела тела Санди и её матери, и отца Санди он тоже убил – его трупа я не видела, он лежал в другой комнате, но он говорил. Моя жизнь была в его руках, и всё, что мне оставалось – быть тихой и послушной. Знаешь, это очень меняет восприятие… всего. Зависимость, в сочетании со страхом смерти, со страхом одиночества, с лишением всего… Всего, что у тебя раньше было… Это сложно представить и сложно описать. Он иногда не приходил несколько дней… И хуже всего при этом был даже не голод – он оставлял мне еды, она обычно не успевала кончиться. Хуже всего было то… что я ждала его возвращения. Я скучала, я не могла без общения. А он был единственный, с кем я могла общаться. И наверное, ему не хватало общения тоже. То есть, сперва он со мной даже не говорил. Молча приходил, молча отдавал еду, молча делал всё, что хотел… Не снимая ни маски, ни костюма. Мне кажется, я до сих пор помню прикосновения этого костюма к моему телу, помню терпкий запах крови от него. Я знала, что нужна ему, хотя бы вот для этого – нужна. И для меня было важно быть ему нужной. Пока нужна – я жива. Один раз я предложила помассировать ему плечи, попыталась прямо через костюм. Да, вышло не очень… Смешно, но я даже не видела его лица. Потом увидела в газете. Ну, и до этого, конечно, в газетах видела… Он никогда не раздевался при свете, только когда гасил лампу, снимал костюм и маску, и надевал прежде, чем зажечь обратно. Там была такая лампа, масляная… не слишком яркая, но мне вполне хватало… Я знала его тело на ощупь – так, что, наверное, могла вылепить его скульптуру. Нельзя говорить «красивый» о том, кого не видишь, но я не знаю, как тут нужно говорить… Когда живёшь вот так, в ожидании шагов по лестнице… Любой знак внимания, любая милость воспринимается так… Помню, когда он первый раз принёс мне, в числе прочей еды, яблоко… я держала это яблоко и плакала…

Когда Сара позвонила, Аксель был слишком занят, роясь в бумагах, и поставил на громкую связь. Определённо, сказались недосып и общее психопатичное уже состояние, зря он это сделал… Сара тоже была не в лучшем состоянии духа.

– …Я уже не чувствую нас семьёй, Аксель! Я не вижу, где мы семья. Я здесь, в больнице, Кристина при смерти, врачи пытаются что-то сделать, я не знаю, верить мне, молиться или готовиться к худшему – и тебя нет со мной в этот момент! Если б только в этот… Если б тебя уже не чёрт знает сколько не было со мной! Без тебя работа не обойдётся, без тебя преступника не поймают… Чёрт, я скоро начну забывать, как ты выглядишь, я скоро перестану верить, что ты не только голос в телефоне! Я тебе так надоела, так противна, ответь? Ноя тоже не дозовёшься, он весь в тебя, он предпочитает быть где и с кем угодно, только не с матерью и сестрой… Знаешь, я здесь, в больнице, встретила Ванду, Амелию и Сисси… Так вот, они больше семьёй смотрелись, чем мы. Они, чужие друг другу, сблизились больше, чем мы, родные люди! Они вместе в трудную минуту, они заботятся, поддерживают друг друга…

Вообще-то, при таком градусе напора Аксель обычно взрывался. И говорил много такого, за что сам себя потом казнил. И иногда наносил тяжкие повреждения ни в чём не повинному телефонному аппарату. Но сейчас в нём что-то сломалось. И не нашлось внутри этого бешенства, этих неправильных слов.

– Сара, ты права. Жди меня, я скоро буду.

Сара была права, да. И уже в машине, уже по дороге в больницу, он продолжал думать о деле. О проклятом деле. Какая-то смутная мысль не давала ему покоя. Какая? Положим, вариант, что это снова Том, они со счетов не сбрасывали… Но если не Том? Ведь всё же тактика не его… Если это какой-то подражатель, если кто-то из этой долбанной молодёжи, которую они шерстили кропотливо все эти дни? Откуда они взяли костюм? Сейчас найти в городе шахтёрскую форму уже не так легко, как 13 лет назад… В шахтёрских семьях – возможно, но этот вариант они отработали, все костюмы были изъяты, ни на одном не было ни следа крови… Тогда что остаётся? Склад шахт давно закрыт и опечатан, но преступник мог забраться туда, если уж ему так приспичило. Или же… Один из задержанных обмолвился о планируемой «вечеринке в антураже на тему» – теперь-то, может, они отказались от этой идеи, но ведь планировали, готовились… Ведь хотя бы один костюм на ней, этими долбанными идиотами, планировался… Тогда…

Тогда, чёрт возьми, мысль… Он убивает преступников. Ну, как, преступников – молодых мерзавцев. А где больше всего молодых мерзавцев будет в эту ночь? Если они не передумали, не взялись за ум – но сдаётся, было б там, за что браться?

Один звонок. Тому пареньку, что был говорливее всех.

– Терри, это шериф Палмер. Нет, успокойся. Просто можешь кое-чем помочь. Терри, ответь мне на один вопрос. Если, конечно, знаешь. Где планировалась эта сраная вечеринка?

Вопрос явно застал парня врасплох, поэтому он ответил сразу и честно.

– В том доме, где скрывался Ханнигер, где он прятал девчонку… Ну, знаете, этот…

– Спасибо, Терри.

И второй звонок.

– Ной, ты где? В общем, где бы ты ни был – сейчас живо в больницу, к матери и сестре. Не хочу, чтоб ты был так… похож на меня… И извинись перед матерью за меня. Хотя не простит… и правильно сделает… Но я иначе не могу. Пусть ненавидит меня, но я поймаю гада, и город сможет дышать спокойно.

– Что? Куда ты, отец?

– На вечеринку. Кровавого Валентина, чтоб его.

– Нет, отец, не вздумай, не езди туда!

Но Аксель уже выключил телефон. И развернул машину. По-другому он просто не мог. Он должен был проверить свою теорию. Конечно, подкрепление он вызовет… Если увидит, что это требуется.

Дом стоял. Всё ещё стоял, против всякой логики бытия, не рухнул. Будь воля Акселя, он был бы снесён ещё тогда, ни к чему городу такие памятники… Свежая колея – значит, совсем недавно здесь кто-то был… Ага, вон и машина виднеется. Вон и вторая. А шума из дома что-то не слышно. Ни звука, ни голоса. Вечеринка… Довольны своей вечеринкой, засранцы? Она случилась даже раньше, чем вы рассчитывали… И что, после всего – захотели продолжения? Ну тогда может, и заслужили его…

В доме, да, было тихо. Мертвенно тихо. Аксель чувствовал, как внутри поднимается что-то… не страх даже, нет. Страх – это слишком простое слово. Хотелось развернуться и бежать, бежать оттуда без памяти, не глядя, куда, просто бежать… И именно поэтому, преодолевая этот порыв, он взялся за ручку двери. Он не поддастся. Не отступит. Не здесь и сейчас.

Тёмные комнаты… Что там говорили о запахе смерти? Нет, это не запах разлагающегося трупа, и не запах крови, и не запах пороха или пожарища. Это запах вот этого дома. Запах пыли и затхлости. Запах чёрных замыслов. Запах зла.

Первый труп, он едва не споткнулся о него. Нет времени разглядывать, ощупывать, жалеть очередных недоглядевших… Он, может быть, ещё здесь…

Поворот… Сердце едва не выпрыгнуло из груди… Он здесь. И в эту минуту Аксель совершил свой самый абсурдный и блестящий поступок. Вместо того, чтоб выстрелить в тёмную фигуру – он бросился на неё. Вцепился мёртвой хваткой, использовав в полную силу эффект неожиданности. И сорвал с головы маску.

И вот тогда крик ужаса всё же сорвался. Под маской оказался Ной. Его сын. Его Ной.

– Я же просил, отец… Не ездить сюда…

Кошмар. Не может быть правдой. Сон. Скоро кончится – подойдёт Мартин, тронет за плечо, скажет, чтоб подложил уже что-нибудь помягче папок с личными делами…

– Какого чёрта, Ной? Что ты здесь делаешь? Только не говори, что ты решил припереться на эту долбанную вечеринку, да ещё и… в этом…

На костюме Ноя кровь. Настоящая, не бутафорская, она пахнет отнюдь не вишнёвым вареньем и не гуашью… И глаза… Его глаза… Его улыбка… Это улыбка?

– Зачем ты приехал сюда? Разве тебя кто-то приглашал на вечеринку? У тебя был прекрасный выбор между работой и семьёй, и что же ты выбрал?

– Ной, скажи, прямо сейчас скажи, что… Что это дурной розыгрыш, что тебя как-то вынудили в этом участвовать. Что ты просто – чудом – выжил… Отсиделся в кустах, опоздал… Потому что я не хочу допустить даже мысль…

– Что? Что я и есть преступник, папочка? А почему же? Потому что ты оказался не только настолько дураком по жизни, но и настолько бездарным копом, что и не подумал проверить алиби у меня? Ты перебрал всех общих друзей убитых, но забыл про меня – как же, ведь я твой сын! И если я говорю, что вечером хожу на тренировки – значит, так оно и есть! И плевать, что подтвердить это абсолютно некому – на стадионе в это время, мягко говоря, не многолюдно. Ну да, не всем им я был прямо таки другом…

– Но зачем? За что?

– Потому что они были очень плохими мальчиками, отец. Не потому, что шлялись с дурной компанией, бездельничали и употребляли нехорошие вещества. Не только поэтому. А потому, что все, каждый из них кого-то предал. Друга, близкого человека… Сосунки Трой и Олсон бросили меня одного в той драке. Это дерьмо Шелл бросил девушку в беде, в которую она попала из-за него же. Та сучка возле парикмахерской бросила подругу, даже не попыталась её выручить… А знаешь, чья это кровь? Никчёмного обрубка жизни Юджина Эванса. Жалкой жил жизнью… инвалид, после автомобильной аварии, в которой погиб его отец… После этого у него было две радости в жизни – наркота и общество единственного друга. Единственного друга, которого он не попытался защитить – вашего главного подозреваемого, Сайраса Финнигана. Он был его алиби, я уговаривал его пойти и сознаться, спасти друга… Он не захотел. Жаль, его трупа ты не увидишь… Потому что, отец, ты тоже однажды предал друга. Бросил на верную смерть. Ты виноват во всём, что случилось после этого! Струсил, сбежал, спасая свою жалкую жизнь! Должно быть, поэтому ты и пошёл в полицию – чтобы доказать всем и самому себе, что ты не ссыкло?