Текст книги "Клеймо сводного брата"

Автор книги: Алла Лебедева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Глава 4.

*** Герман ***

В теле бурлит кровь. Дыхание спирает. А руки, словно сотни пчел искусали. Она.

Она со мной. Сейчас. Прямо здесь. Пусть в темноте. Пусть она думает, что это ее муж. Плевать, главное, не останавливаться.

Касаться ее, пока за дверью пиздец. Пока там умирают люди, пока жизнь не даст мне пинок под зад.

Главное, продолжать ласкать нежную кожу, задирать все выше свадебное платье, рвать его ко всем чертям.

Потому что нет ничего правильнее, чем любить Софию.

Нет ничего прекраснее, чем поднимать ее руки вверх, затягивать запястья собственным ремнем и закреплять, чтобы не дергалась, чтобы даже, если узнает, не посмела мне помешать брать то, что давно уже мое.

Иметь мою девочку. Мою нежную, хрупкую девочку.

– Петя, у тебя такой хриплый голос… – шепчет она тихо, и меня кроет злобой, хочется задрать ее голову, выжечь клеймо губами на шее и сделать так, что она никогда ни о ком больше не думала. Никогда.

Только обо мне. Только о том, кто сейчас водит по ткани трусиков пальцами вверх-вниз, чувствуя, как они намокают, а половые губки набухают от возбуждения. Так скромно. Так чисто.

Раздвигаю ноги шире, молчу, чтобы больше не выдавать себя, и натягиваю белье. Так сильно, что оно рвется. Соня вскрикивает, пытается дергаться.

– Петя, зачем это? Перестань так себя вести. Меня это пугает, – просит она, но уже мокрая. Уже готовая меня принять.

А между ног словно огнем горит, член ноет, желание просится наружу. Пожирает изнутри, разрастается подобно вирусу по телу, убивая разум. Открывая только животные инстинкты. Вытаскивая наружу зверя, готового сожрать невинное тело.

Опускаясь на колени перед ней, я прикрываю глаза, задыхаясь от сладчайшего запаха, что дергает за струны нервов, вынуждая испытывать натуральную жажду.

– Петя, что ты там делаешь? – постанывает она, когда касаюсь нежных лепесточков, когда раздвигаю и вижу влажный блеск. Даже в темноте видно то, как она течет.

Нежная. Такая, наверняка, сладкая. Впрочем, зачем фантазировать, лучше попробовать.

Хватаю за попку, раздвигаю мягкие губки шире и принимаюсь испивать сок из ее глубин. Вылизывать, слышать сверху приглушенные стоны.

– Ах, Петя. Это… это… просто не останавливайся. Просто…

Так терпко, так горячо. Так узко. Стоит только представить, как член будет проникать в тугую, влажную, мягкую плоть, зубы сводит от удовольствия. Достаю член и начинаю надрачивать рукой. Медленно. Не торопясь, потому что еще немного и я не доведу свою девочку до финала.

А она должна испытать удовольствие перед тем, как я буду драть ее тело на части, перед тем, как я буду членом выжигать в ее теле свое имя. И она увидит, увидит обязательно. Прямо сейчас, после того, как ее плоть перестанет так обильно течь и пульсировать.

Возбуждение захлестывает с головой. Дыхание спирает, как слышу мольбу не останавливаться. Когда понимаю, что моя девочка готова, как внутри нее мягко.

Проверяю пальцами, растягиваю, чтобы проникновение было проще, задыхаюсь от того, как обильно течет, глотаю ее соки.

– Господи, господи, как же мне хорошо. Петя, пожалуйста, пожалуйста, там, там… Еще немного.

Еще немного и я просто сорвусь, заставлю ее заткнуться и понять, кто делает ей так хорошо, что она кричит в голос. Забывает, где она и что произошло несколько мгновений назад.

Как легко забыть о реальности, когда тебя уносит на парусах похоти и наслаждения. Об обязанностях, о других людях.

Я делаю зло, страшное зло, но ничего лучше в своей жизни я еще не испытывал.

Продолжаю языком давить на сердцевину, жалить клитор, дрочить все сильнее, чувствуя, как член разбухает со страшной силой, просится туда, где всегда должен теперь находиться.

Смогу ли ее отпустить после такого, я не знаю. Знаю только, что сейчас мне ничего не помешает ее трахнуть.

Слышу всхлип и понимаю, финал прошел успешно. Разворачиваю ее на столе, слежу, чтобы руки оставались сцепленными.

Развожу ноги широко и пальцами собираю ее соки, провожу по телу, оголяю упругую грудь, увлажняю соски. Сжимаю, хочу втянуть в рот.

Господи, она реально само совершенство. Просто идеал. И сейчас только моя.

– Петя, ты сам на себя не похож, – шепчет она и сладко улыбается в темноте, сама раздвигает ноги шире, выгибается дугой и продолжает дрожать после перенесенного оргазма.

Снова молчу, ласкаю головкой нежные губки, открываю заветный выход и чувствую, как внутри тела все жжет от острого, грязного, неприличного предвкушения.

Еще немного. Еще немного и я буду внутри.

Раздвигаю складки головкой, пристраиваюсь и толкаюсь внутрь. Совсем немного, потому что так туго, что сводит скулы. Так туго, что хочется выть. Нависаю над своей принцессой, ловлю ее выдох губами. Пошло вылизываю подбородок.

– Потому что я не Петя, Сонечка.

– Что, – перестает она дышать, широко открывает глаза, что светятся в темноте влагой. Огромные, чистые глаза.

– Я Гер-рман, – рычу я и рывком прорываю девственную плотину, что все это время меня сдерживала. – Гер-рман, твой сводный брат. Или ты думала, что я не попробую твою целочку перед тем, как отдать другому? Думала, я забыл, как оно было между нами. Думала, я разлюбил тебя?

Глава 5.

*** Соня ***

– Нет, нет Герман! Не делай так больше, достань его, достань…Мне же больно! Ты сам бросил меня! Ты сам отдал меня другому!

Он такой большой! Каждая вена впивается змеей в стенки влагалища. Он разрывает меня изнутри, но что-то помогает ему скользить. Все лучше, пока Герман, не слушая меня, набирает мерный темп.

Не говорит. Почти не дышит. Только смотрит. Только трахает. Так, как я мечтала когда-то. Так, как я запретила себе мечтать.

Тело парализует. В голове шумит, а горло пересыхает от криков. Но сводному брату все нипочем.

Ему, человеку, который защищал меня всегда, который слова злого не сказал. Который не сделал ничего против воли. Теперь он стал страшным человеком, берущим то, что ему не принадлежит. Меня.

Резко. Грубо. С пошлыми шлепками тел друг о друга. Забывая, кажется, что я живой человек. Терзая жгущее изнутри влагалище.

И как я могла спутать его с нежным Петей, как я могла не понять, кто так нагло обращается с моим телом. Доводит до исступления. Не спрашивая разрешения. Заставляет извиваться. А теперь имеет. Так дико, словно животное. И в глаза смотрит, не дает отвернуться. Просто жестко всаживает член, несмотря на боль, несмотря на жгучие слезы и мольбы.

– Всегда, всегда мечтал о том, как буду тебя трахать, заставлять принимать мой член. В киску, в жопу, в горло. Сегодня ты все сделаешь. Все сделаешь для меня, как должна была для своего мужа. Сегодня я буду тебя трахать, чтобы ты всегда меня помнила.

– Перестань, перестань, – шепчу я, потому что кричать уже нет сил, только хрипеть, пока он закидывает мои ноги себе на плечи, скользит головкой по половым губам и входит еще глубже. Еще резче. Уничтожает меня изнутри. Рвет на части душу.

И уже все возбуждение сходит на нет. И уже желание испаряется. Остается только жажда выцарапать ему глаза, что так глубоко в душу проникли. Вынули ее еще в юности и выбросили. Я так мечтала, что он обратит на меня свое внимание.

Обратил. Мало не покажется. Осторожнее со своими желаниями, и теперь они сбываются членом внутри меня. Терзающим, входящим с размаху. Выбивающим дух.

И руки его грудь так ласкают. Господи, не надо. Не надо так сжимать соски, облизывать, тянуть на себя. Не надо. Боже, сделай так еще раз….

Нет, нет… Не делай.

Хочется снова кричать, но воздуха не остается, только странное скручивающее внутренности напряжение.

Нет, нет, так не должно быть. Меня должно тошнит, ведь меня насилуют.

И я ошеломленно смотрю на Германа. Так не бывает. Я не могу хотеть того, кто грубо трахает меня на собственной свадьбе, кто порвал мне платье, кто сломал мне жизнь. Не могу ведь?

– Перестать! Это неправильно, – руками хочу оттолкнуть его, но они все еще связаны. А его руки продолжают терзать мою грудь, пока член вколачивает меня в твердую поверхность стола.

– Правильно, неправильно, ты сейчас кончишь и больше не сможешь думать. Ни о ком кроме меня, – скалится он, хватает меня за подбородок, другой рукой за волосы и просовывает язык в рот, а живой поршень внутри влагалища начинает работать на какой-то запредельной скорости, сносить ветром все мысли, оставляя только ощущения. Греха. Грязи. Падения в пропасть. Экстаза.

Что это, Господи? Оргазм уже был. Но теперь он совершенно другой, словно стрела, пронзившая тело насквозь.

И я выгибаюсь, уже сама отчаянно отвечаю на поцелуй, толкаюсь телом в тело с мольбой внутри себя, чтобы это не кончалось, чтобы это продолжалось бесконечно, чтобы его разбухший член внутри меня никогда не покидал глубин.

А только долбил и долбил концом матку, пока вдруг не остановился, вышел мгновенно и залил все тело брызгами спермы. Облил ими губы.

– Я тебя заберу. Мы уедем, поженимся. Ты родишь мне ребенка. Похуй на всех, – шепчет он хрипло. Он просто сумасшедший. Я хочу сказать, как его ненавижу, как не могу даже видеть его после такого ужасного поступка, как вдруг наши тела ослепляет свет.

Оглушает скрип двери.

Я поворачиваю голову и сглатываю, натыкаюсь на пораженный взгляд приемного отца, жениха и тестя. Матери.

Как на площади голая чувствую себя, как распятая на кресте.

Германа тут же с ревом стаскивают и тело прикрывают пиджаком. Петя бьет его по лицу, но тот только скалится, поправляя штаны.

– Моя она теперь, – утверждает, правду говорит. И всегда была.

– Хрена с два! – ревет Петя не своим голосом, весь в саже, кидается на Германа, пока меня отвязывают и прижимают к женской груди. Поруганную. Оскверненную. К собственному стыду удовлетворенную.

– А что тебя больше злит? Что я ее трахнул? Или что ей понравилось? – издевается.

– Заткнись, урод! Ты сгниешь в тюрьме! Я позабочусь об этом! – орет.

Германа выволакивают из большой кладовой, где до сих пор отчетливо пахнет его семенем и моими соками. Только перед уходом он кидает последний взгляд на меня. Жесткий. Грозный. Требующий подчинения.

Он уверен, что теперь я должна быть с ним, а мне хочется засунуть голову в песок, только чтобы не чувствовать на себе столько жалостливых взглядов.

Его отвозят в полицию, меня в больницу. Осматривают и, конечно, не находят никаких разрывов. Принуждение было, изнасилования не было. И как мне сказать, что сначала я считала его Петей. Кто мне поверит? Кто поверит, что я не хотела этого? Родители. Они обязательно меня поддержат.

И одна только мысль не дает мне покоя, что все произошедшее, все алчное совокупление я прокручиваю в голове снова и снова. Снова и снова выгибаюсь от толчков того, кого забывала три года.

Глава 6.

– София, – слышу тихий голос матери и оборачиваюсь, сидя на кушетке в одной сорочке. – Как ты, милая?

Она разговаривает правильно, тихо, как и должна разговаривать мать с изнасилованной дочерью, только почему мне хочется рыдать в голос и просить прощения. У всех. За то, что подвела. Не оправдала. Дала Герману еще в юности пользоваться собой.

– Нормально, – отвечаю глухо, смотрю в глаза. Они никогда не светились любовью. Они всегда требовали подчинения. Все требовали. И только одному я покорялась добровольно. Что же я наделала. Чем все это обернется.

– Владимир рвет и мечет. Я еле уговорила его не убивать Германа. Даже не могу поверить, что он так поступил. Может быть… ты сама его спровоцировала?

– Что? – не могу поверить, что в ее голову даже закралась такая мысль. – Нет. Нет, конечно. Я люблю Петю. Больше жизни! Любила…

Или не любила. Или заставила себя думать, что шальные эпизоды с Германом в прошлом. Что он то, что нужно закрыть и ключ выбросить.

– Да, да, – тянет она меня к себе, гладит по голове. Вроде ласка. Но какая-то холодная. – Просто я помню, как ты бегала со свадебной фатой и кричала, как выйдешь за него замуж

– Мама, – отодвигаюсь. Серьезно? Может еще вспомнишь, как я на горшок ходила? – Мне было десять, и он казался мне богом. А потом начал пить, курить, прогуливать уроки, гулять с другими девочками.

И доводить меня до регулярного оргазма.

– Но к тебе при этом он относился всегда хорошо.

Даже слишком.

– Мама, – уже напрягаюсь всем телом, не могу понять, к чему она клонит. Вернее, могу, но и правды она не должна знать. – Что ты хочешь сказать? Что я сама его соблазнила? На собственной свадьбе?

– Не истери, – входит в палату отец – отчим, как всегда в строгом костюме, разве что сейчас без галстука. Полная противоположность Герману. Порой кажется, что сын специально делает все, чтобы отличаться от педантичного тирана отца.

Но при этом хочет обладать той же властью. Тогда тем более непонятен его бунт и желание стать врачом.

– На свадьбу потрачено два миллиона, и отец твоего Петечки требует их с меня.

– Деньги? – ошарашено спрашиваю я. – Меня изнасиловали, а ты думаешь о деньгах?

И отец Пети. Мне казалось, я нравлюсь его семье. Они были так добры ко мне. Так приветливы.

– Судя по осмотру, изнасилования не было, – трубит он, словно хочет крикнуть. Меня начинает трясти. Колотить. От воспоминаний. От желания испытать их снова.

Да, Герман постарался. Сначала доставил удовольствие, потом смешал с грязью. Он уничтожил то, что нас связывало. Тайну, что была так близка сердцу.

– Я была привязана, – напоминаю я тихо и зло. Руки в кулаки сжимаются автоматически. Вот здесь не вру. Отбилась бы. Но выбора не было. Герман никогда мне его не оставлял.

– Иногда люди играют в такие игры, – поднимает брови.

– Я думала, что это Петя, Петя понимаешь? – уже кричу, но мама тянет меня за сорочку. Но я гневно вырываюсь.

Думала, да. Сначала. А потом… Накрыло

– Как вообще можно перепутать этого пиздюка с Германом? Ты кого обманываешь? Если бы я знал, что у вас мутки, не ставил бы на этот брак так много….

Но он не мог не знать. Не мог.

– Что, что ты хочешь от меня услышать!? Что я должна тебе сказать?

– Надо подумать, как быть, – вдруг устало говорит он. – Без этого брака я теряю проект на несколько миллионов долларов, и нам придется не просто.

– В смысле… – уже напрягается мама. Она никогда ни в чем не знала нужды. – У нас нет денег? Ты не шутишь.

– Нам придется устроить все как изнасилование и посадить Германа хотя бы на несколько лет. А тебе, Сонечка, придется поплакаться, что ты ни в чем не виновата.

– Но это правда. Я не хотела этого, – не вру.

– Да, да, обязательно вот так и скажи. И больше страсти в голосе, а потом отсосешь Пете, чтобы он знал, что ты несмотря ни на что готова быть с ним. – убеждает он и приказывает.

Голова просто разрывается от противоречивых мыслей, хочется вцепиться в глотку отчима, успокоить мать, сбежать, найти Германа и дать ему по яйцам. Какое, какое право он имел поступать со мной вот так?

Почему нельзя было просто изнасиловать, зачем превращать это в факт моей грязной измены. Почему родители мне не верят? Кто эти люди? Деньги дороже собственных детей?

Какие глупые вопросы, учитывая, что именно они на своей работе почти ночуют. Предприятия. Ведь в них вложено гораздо больше сил, чем в детей.

Между ног все еще стреляет и болит, и воспоминания о том, как резко и грубо в меня втыкался Герман, неприятно режет сознание. Но и сажать его в тюрьму… Заслуживает ли он этого? Имею ли я моральное право обманывать Петю. Смогу ли я теперь с ним быть? А он. Захочет ли меня он?

– Ты хочешь посадить собственного сына, – утверждаю я факт, не понимая, как могла боготворить этого мужчину. – А меня, несмотря ни на что, продать семье Петра?

– Мы потеряем все, если этого не сделать, – даже не отпирается он и кладет лист бумаги на больничный стол врача. – Садись, пиши.

Иду к столу пошатываясь. Беру ручку дрожащей рукой. Строчки расплываются перед глазами, но я продолжаю писать.

Меня гложет чувство стыда. Ведь прямо сейчас я должна соврать. Предать себя. Чтобы мать жила хорошо, чтобы у отца успешно шел бизнес, чтобы мы с Германом получили свою долю в наследстве.

Он все испортил. Как же он все испортил!! Он уничтожил мою жизнь. Растоптал невинность, как окурок сигареты. И теперь вместо того, чтобы счастливо плескаться в Лазурном море, я продаю свою гордость на благо семьи. Как шлюха. Собираюсь быть с тем, кто меня будет презирать.

И ясно вижу это в его взгляде, когда сажусь в его машину пару дней спустя.

– Петя… я… – не знаю, что сказать.

– Ты кончила? – вдруг резко спрашивает он, взглядом колени обжигая. Пытаюсь прикрыть их платьем. – Почему твой братец сказал, что ты получила удовольствие?

Молчу, во все глаза смотрю на него, а его не устраивает. Он хватает меня за руку, тянет к себе и орет в лицо.

– Я мечтал трахнуть тебя два года, ты вечно ерепенилась, а ему дала. Поэтому отвечай. Отвечай правду. Кончила?!

Глава 7.

Петя нажимал на меня все сильнее, пугал до жути. Я никогда не видела его таким. И что ответить тоже не знала. Его руки неожиданно сжимают до боли шею, заставляют задыхаться, и в голову невольно закрадывается мысль, что Герман несмотря ни на что не причинил мне боли.

Только удовольствие. Именно это и собираюсь сказать, проорать ему в лицо, как вдруг ушей касается оглушительный звук разбитого стекла. Перед лицом возникают пальцы, украшенные рисунком черепов, после чего Петю просто выволакивают из машины через стекло.

– Герман, – кричу, не веря своим глазам, невольно прижимая руки к сдавленной недавно шее.

Вылезаю из машины и вскрикиваю. Никогда. Никогда не видела, чтобы Герман так дрался. Избивал. Как животное. Настоящий зверь. Он просто всаживает кулак в лицо Пети, сминая нос с треском.

Раздается жуткий вопль и меня начинает трясти.

– Герман, прекрати! Перестань, прошу тебя! – кричу я, но его как будто подменили. Куда делся такой деликатный парень. Куда пропал мой брат? Что это за человек. Почему он ведет себя как дикарь?! – Герман!

Если я что-то не сделаю, он убьет Петю, и тогда его срок, который он должен отсидеть, увеличится в несколько раз.

Делаю шаг, второй, почти прыгаю ему на огромную спину, но он не замечает меня, отталкивает с такой силой, что я врезаюсь в машину, вскрикиваю от боли в плече.

– Соня, Соня, – наконец подбегает он ко мне, хватает за плечи, снова неосознанно делает больно. Отталкиваю его и кричу в лицо:

– Кто ты?! Кто ты, черт возьми?

– Я Герман. Я твой Герман.

– Нет, – качаю головой, бросаю взгляд на окровавленное лицо Пети. Он даже ничего сделать не успел. – Ты не мой Герман. Ты чудовище.

– Соня, – хочет он обнять он ладонями мое лицо, мажет кровью. А меня тошнит. От всего уже тошнит.

– Убери руки и убирайся. Из города уезжай. Я заявление на тебя накатала.

На этих словах он замирает, делает шаг назад.

– Изнасилование?

– Еще бы минута и было бы и убийство. Отец Пети не простит тебе его лица, а Владимир не заступится. Ты же знаешь.

– Знаю. Только вот не думал, что и ты… – от его рычания кровь стынет, но его обида злит еще сильнее.

– Герман. Ты изнасиловал меня! – напоминаю, тычу пальцем в стальную грудь, на что он берет мой кулак в свой огромный и шипит:

– Ты текла. Мокрая вся была. Кончила дважды. Изнасилование, это когда....

– Тебя принуждают к сексу с тем, кого ты не хотела, а я не…

– Ты хотела меня! Ты отдалась мне, а Петю своего два года динамила!

– Я думала, что уже замужем и должна сделать это. Для меня это был Петя.

Если бы…

Он замолкает, шумно выдыхает воздух.

– Уходи, Герман. Ты достаточно натворил дел. Не приближайся ко мне, не ищи встреч, не спасай.

– Ты сама не веришь в то, что говоришь.

– Верю. Я не хочу тебя видеть, – шепчу и вижу, как его взгляд меняется, как он буквально на глазах наливается кровью, как руки-грабли тянутся ко мне, марают волосы кровью, вынуждают не дергаться. Губы в губы. Дыхание обжигает, а сердце галопом скачет.

– Я не подойду к тебе, обещаю. Ты сама ко мне вернешься, потому что не сможешь забыть, как я долбил тебя членом, потому что ты моя. Была и будешь.

Каждое слово как лезвие по коже, что он сжимает руками, каждый поцелуй как цунами. И он выворачивает мою душу наизнанку своими губами и языком, а я, не понимая, почему, жмусь к нему все крепче.

Пока вдалеке не слышны звуки сирен.

– Соня, – слышу шепот на ухо, а когда открываю глаза, вижу, что его больше нет. И никого нет. Только закатное солнце красит верхушки домов алым цветом.

Скорая помощь. Полиция. Крик отца. Стенания матери и сводки новостей, где в очередной раз сообщается, что Герман Демидов еще не найден.

И меня током бьет каждый раз, когда его имя слышу. Все думаю, думаю, как дальше-то жить.

Учиться надо ехать, а мне даже вставать с кровати не хочется.

«Хотела», кричал он мне, а все думаю, а может и правда хотела. Почему даже не воспротивилась, почему не сказала ничего. Там ведь пожар был. Люди умирали. А я умирала от опытных касаний, от силы давления языка, от рванного, хриплого шепота.

Через неделю комнату вдруг озаряет яркий свет, и я разлепляю веки и вижу маму. Недовольна. Зла. Практически уничтожена. Отец в долгах, и она уже наверняка думает, как бы найти нового мужа. Лично я помню двух папочек.

– Хоть бы навестила Петра. Он до сих пор в больнице.

– Сомневаюсь, что наш брак возможен.

– А почему бы и нет? Не будете же вы разводиться. Все забудется.

– Мама, – поднимаюсь тяжело, придерживая голову, что готова отвалиться от боли. – Сомневаюсь, что брак с ним поможет тебе оставаться богатой. А меня в той семье будут презирать. Тебе меня не жалко?

Мама всегда такая радушная меняется в лице.

– Ну знаешь, Сонечка. А почему я должна тебя жалеть? Я жизнь положила на то, чтобы у тебя все было, пора бы и тебе поработать. Пиздой, раз мозгов нет. Собирайся. Мы едем в больницу. И попробуй только еще раз сказать про развод.

Она ушла, а у меня голова разболелась еще больше. Я еле встала на ноги, и посмотрела на залитый солнцем город. Где-то там бродит Герман. Один, голодный, злой. Его ищут, а значит он даже работу найти не сможет, скорее всего пойдет воровать, как мать. Мать… Интересно, может хоть у него она была нормальной. Любила его, жалела, колыбельные пела, а не просто махала рукой, отправляясь на очередное свидание.

Одеваюсь, привожу в порядок свои светлые волосы, наношу легкий макияж, чтобы скрыть темные круги под глазами, и достаю небольшую сумку.

Туда просто кладу теплую кофту, штаны и еще самый необходимый минимум вещей. Потом открываю тайник и достаю свои накопления. Немаленькие, как по мне. И потом выхожу к матери, что уже притоптывает ногой.

– Лучше бы платье надела, – ворчит она. – А что за сумка?