Текст книги "Иногда одной лучше (СИ)"

Автор книги: Alena Liren

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== 1. Я знаю тебя, мы однажды встречались во сне ==========

Когда Мадлен вызвала его к себе посреди очередного съемочного дня, Хоумлендер не удивился. Не в новинку. Стиллвелл частенько просила о чем-то, а Джон удовлетворял её желания по мере возможности. У него, сильнейшего, могущественнейшего из ныне живых суперов возможностей всегда было много, больше, чем у кого-либо. Хоумлендеру и хотелось бы сказать, что его эти бесконечные просьбы об одолжении не радовали, но возможность побыть для Мадлен полезным, получить её мимолетную похвалу, одобрительную улыбку казалась такой… Захватывающей.

Почему же в этот раз было смешно? Хоумлендер не мог скинуть с лица улыбку, свой неправильный, чуть кривоватый оскал. Что-то внутри него отчаянно сопротивлялось чарам Мадлен. Стилвелл сидела напротив в своей короткой юбке-карандаше, она специально закинула ногу на ногу, специально облизнула свои накрашенные ярко-красной помадой губы. Каждое движение – продумано сотню раз, и это вызывало восхищение.

Бумажный стаканчик с кофе без сахара и молока стоял подле нее, но в нем уже не осталось ни капли. Разве в ее возрасте не пора бы уже отказаться от ярких цветов, вредных напитков, столь явных заигрываний? Всем своим видом Мадлен выражала заинтересованность в плодотворном сотрудничестве, и Джон находил это до боли смешным.

До чего же забавной была ее просьба в этот раз. Супер почти рассмеялся в лицо Стилвелл, едва услышав. Безымянная девчонка, которой едва исполнилось двадцать пять, держала пиар-менеджеров могущественной корпорации за яйца. Хоумлендер поставил ноги на блестящий чистотой стеклянный столик, опрокинул с него журнал, и даже не попытался исправить ситуацию. Со стены, расположенной напротив, на него смотрел он сам в обтягивающем трико.

– Вы не можете прижать медсестру? Серьёзно? Не можете купить ей милый домик подальше от цивилизации и лишить необходимости видеть соседей? – он не смеялся так уж откровенно, но по шутливому тону можно было понять всю комичность ситуации.

– И медсестра иногда может показать ненужную самоотверженность, – устало ответила Стиллвелл. – Мы работаем над этим.

– Работаете… Твои люди ни на что не способны.

– Главное, что я знаю, на что способен ты, – улыбнулась Мадлен, и Хоумлендер почувствовал укол возбуждения. Она посмотрела на него с таким… Обожанием.

– Ты хочешь, чтобы я разобрался с ней?

– Не в буквальном смысле, разумеется, – поспешила Мадлен. – Просто ты… Ты – Хоумлендер, не безымянный пиар-менеджер, не какой-то там младший юрист Саймон. Если ты поговоришь с ней, думаю, инцидент будет исчерпан.

– Но что, если не будет, Мадлен? – спросил он, по-птичьи склонив голову набок, и ни одна прядь безупречно уложенных волос не сдвинулась с места. – Раз ты говоришь, что даже медсестра способна показать зубки… Что я должен делать тогда?

«Давай, скажи это», – подумал он, сжимая губы плотнее, превращая их в бескровную тонкую нить. Стилвелл отвела взгляд. Джон понимал, что все эти мелкие сошки, обычные смертные, формирующие спрос и рейтинг, все эти копошащиеся в земле букашки дико изводили её. Хоумлендер слышал все ее разговоры, и в каждом слове, в каждой интонации отчетливо читалось: «Почему бы им не заткнуть свои рты, покупать наши фильмы можно и молча».

Всем им. Принципиальная зеленая еще медсестра, Софи Смитт, не была исключением, ей тоже необходимо заткнуться. Пучина снова облажался, по его вине ребёнок чуть было не утонул, а несколько старшеклассниц получили те знания, что девушки должны добывать в более зрелом возрасте. А медсестричка грозится обратиться к журналистам с этими сведениями.

– Я уверена в тебе, милый, – ответила Мадлен, подарив Джону свою фирменную улыбку, открытую и ласковую. – Она услышит тебя. Делай то, что должен.

Хоумлендер, в свою очередь, услышал Мадлен, услышал то, что она хотела сказать, но не могла произнести вслух. Джон протянул руку, чтобы забрать личное дело упрямой букашки, и плотная картонка обложки легла в его ладонь. Мадлен улыбалась, она чувствовала вкус победы, с ее очаровательных острых плеч спала очередная тяжесть, проблема, которую скоро решат другие.

Джон поджал губы в привычной манере, его долго учили улыбаться для кинокамеры. Девушка, смотревшая на него со снимка на первой страничке… Зря Хоумлендер подписался на все это. Его голубые глаза изучали глянцевую поверхность фотографии, сделанную одним из агентов Воут Интернешнл. Неужели у Софи нет фейсбука, с которого можно просто украсть снимок? В груди Хоумлендера что-то шевельнулось, что-то заскреблось под рёбрами, будто вырвалось из клетки. Это лицо… Оно показалось ему смутно знакомым.

Если бы Джону снились сны, можно было подумать, будто незнакомку он встретил в одном из них. Длинные светло-русые волосы, ярко-голубые, почти синие глаза, прямой тонкий носик. Что-то было в этом лице, что-то знакомое, почти родное. Воспоминание касалось разума лишь кончиком пальца, а после – ускользало прочь, не давало за себя ухватиться, осознать, прощупать. Хоумлендер помнил лицо этой девушки, но не знал, где мог его увидеть. Он не приглядывался к людям, с любовью смотрящим на него на улице, нет, никогда не разглядывал фанатов, идущих мимо… Если Джон запомнил её лицо, эта девушка должна была что-то значить, должна была выделиться из однородной массы поклонников.

– Ты в порядке? – спросила Мадлен, пока Хоумлендер медлил с ответом. – Если что-то не так, ты всегда можешь мне сказать.

– В полном порядке, – безупречная, будто снятая для рекламы зубных протезов, улыбка озарила пространство. – Но, знаешь, Мадлен… Я так устал подчищать твоё дерьмо.

– Преврати это в развлечение, дорогой.

Дорогой. Хоумлендер отвернулся, желая скрыть удовольствие в своём взгляде, надеясь, что Мадлен не заметит. Стилвелл вила из него верёвки только потому, что хорошо понимала, на что давить, когда следует обронить доброе слово, а когда нужно наказать его за очередную оплошность. Джон не мог ей сопротивляться, не мог противостоять желанию, теснившему его грудь. Он убрал ноги со стола и заметил на стекле след дорожной пыли.

– В развлечение? – Хоумлендер вскинул бровь, и Стилвелл, до сей поры остававшаяся весёлой, помрачнела. – Пожалуй, отличный совет. Я не против развлечься.

– Постой, милый. Как именно ты планируешь… Сделать это? – спросила Мадлен, положив руки на собственные колени, сцепив их в замок. – Я позову Кевина, и давай мы вместе разработаем план действий, и…

– У всех вокруг есть альтер-эго, Мадлен, а я уже давно подумывал завести свое. Вот и нашёлся повод, – Джон постучал по своему безупречному прямому носу, очаровательно улыбнувшись. – Она работает медсестрой, правда? Мы с Софи почти коллеги, спасаем жизни, все такое. Я навещу врача, как самый обычный человек на свете.

– Я… Я думала, у тебя проблемы с белыми халатами и людьми в них.

– У меня ни с кем нет проблем, – ответил Хоумлендер, и в голосе его зазвучала сталь.

Стилвелл прекрасно понимала, что беседа окончена, она не пыталась продолжить, Мадлен уже оценивала риски, прикидывала потери. Джон в очередной раз улыбнулся ей, на этот раз чуть кривовато, и покинул помещение, прикрыв за собой дверь. Пожалуй, его действительно ждёт самое настоящее веселье.

***

Стилвелл звонила уже третий раз, и Хоумлендер не брал трубку. С утра он успел поговорить с ней два раза, этого вполне достаточно. Пусть поволнуется о нем, измеряет кабинет шагами, опрокинет еще пару чашек кофе. Джон улыбнулся, глядя на свое отражением в зеркале. Как ему нравилось заставлять Мадлен нервничать, понимать, что голова ее занята только одним.

Она, должно быть, уже не радовалась тому, что Хоумлендер согласился помочь. Если его что-то заинтересовало – попробуй остановить. Джон пригладил волосы, поправил чёлку, к которой так сложно было привыкнуть, и в очередной раз поджал губы. Следует ли улыбаться при встрече с медсестрой? Ему наложили тонкий слой грима, надели каштановый парик, подчеркнули тени под голубыми глазами. Тяжело было узнать Джона без плаща и лосин, а уж со следами усталости на лице – практически невозможно.

Менеджеры, те самые, что не смогли договориться с принципиальной медсестрой, все организовали. Софи Смитт три дня на неделе работала в городской больнице, проходила здесь интернатуру. Большую часть приёмов она вела в паре с настоящим врачом, получившим и диплом, и достаточное количество практики, но, бывало, что девушка принимала больных и самостоятельно, нарушая все нормы. Как раз в этот момент должен был явиться к ней Джон.

Он никогда прежде не появлялся на улице инкогнито, странное это чувство. Вокруг не толпились возбужденные фанаты, никто не выкрикивал его имя, пританцовывая на месте и размахивая руками, никто не пытался коснуться его своей жадной лапой. Хоумлендер просто шёл вперёд, к больнице, расположившейся меж двух огромных парковок. Джон усмехнулся, заметив, что все места заняты.

В обычный день он бы просто долетел досюда, но людям каждый раз нужно добираться из одного пункта в другой на машинах. Да ещё на каких… Проржавевшие старые модели, возле Воут такие никто не паркует. Хоумлендер поправил пиджак, рубашка совершенно не прилегала к телу, несмотря на то, что менеджер назвал её приталенной. Джону казалось, будто он закутался в плед, сползающий с его кожи миллиметр за миллиметром. Нет, в его обычном костюме было гораздо удобнее.

Здание выглядело весьма непрезентабельно, слишком много бетона и слишком мало стекла. Небоскребы, в которых Хоумлендеру приходилось проводить большую часть своей жизни, казались ему куда более уютными, чем коробки, скованные из арматуры и цементного раствора. И внутри не лучше. Больница оказалась переполненной, люди заняли все сидячие места в холле, и ободранные кресла скрипели при каждом движении одного из «счастливцев», занявших их. «Несчастные создания», – без жалости, с одним лишь презрением подумал Хоумлендер. Люди.

Заношенные пиджачки с дырами на локтях, пластиковые серьги, искусственные пряди волос. До чего чудные создания. И этот запах… Дешёвые духи, в которых цветочные нотки сплетались с острым запахом спирта, вонь немытого человеческого тела, несвежего дыхания десятка больных людей. Хоумлендер в очередной раз скривил губы. Давно он не чувствовал такого отвращения здесь, на родной земле.

– Мистер Адамс, Джон Адамс, – чернокожая женщина, сидящая за стойкой регистрации, назвала “его” имя, и Джон поспешил подойти.

– Сто десятый кабинет, – брякнула ее коллега, такая же чернокожая уставшая медсестра, подряженная следить за пришедшими. Она протянула Джону заляпанную кофейными разводами карточку. – Это для врача.

Хоумлендер молча взял кусочек картонки, не решившись благодарить женщину, даже не поднявшую на него взгляд. Занята? Едва ли. Ей также противно, как и ему, вот и весь секрет. Эти лица мелькают вокруг день и ночь, и смотреть в них нет никакого смысла, нет и желания. Джон двинулся вперёд по грязному коридору, он шагал по сколотой тут и там плитке, по грязным коврикам, разбросанным невпопад, мимо горшков с умирающими в них растениями. Бесплатные больницы…

Он слышал, как где-то тут, в бесконечных поворотах первого этажа, уборщица возит шваброй по полу туда-сюда, туда-сюда, развозя мусор по кафелю. Кто-то из посетителей грыз семечки, кто-то из персонала сербал остывшим чаем, пока за дверью его кабинета толпились больные. Никто из них, ни единое существо не желало здесь оставаться.

Как и Джон, Джон хотел поскорее уйти. Сто десятый кабинет оказался самым последним в этом крыле, никто не сидел на креслах подле двери, никто не стоял в очереди, не ждал своего часа. Неужели девушка, к которой его прислали разобраться, не вызывала ни у кого желания идти к ней на приём?

Но с фотографии на него смотрела такая миловидная мордашка… Этих людишек не понять. Джон притормозил у двери кабинета, чтобы заглянуть внутрь, чтобы воспользоваться даром, переданным ему учеными Воут много лет назад. Тонкий слой спрессованных опилок не был достойной преградой. Вот и она. Девушка сидела за столом, медленно перебирая накопившиеся за пару дней бумаги, истории болезни. Она переносила пометки с листа в компьютер, тонкие бледные пальцы щелкали по клавиатуре, все еще беленькие листы отправлялись в сторону, копились в стопке.

Хоумлендер постучал в дверь, и девушка придвинулась к столу ближе, он не застал медсестру врасплох. Софи мягко улыбнулась, заканчивая печатать. «Зачем?», – подумал Джон, и бровь его выгнулась. Учителя рассказывали об улыбках, наставляли, когда уместно растягивать губы, а когда – нет, когда окружающие ждут этого… Хоумлендер знал, что сейчас улыбаться нет смысла, и жест Софи сбил его с толку.

Она неловким жестом откинула от лица волосы, повернулась к двери и поджала прикрытые дешевым нежно-розовым тинтом губы. Так странно… Джон вновь подумал, что помнит ее, помнит этот жест, этот милый вздернутый носик, точно вылепленный стараниями хирурга.

Как мило она застегнула последнюю пуговичку своего белого халата, хрустящего первозданной чистотой. Было что-то порочное в этом до умиления нежном жесте, было что-то притягательное… «Ты здесь по делу. Сначала – по делу», – напомнил себе Джон. Хоумлендер повернул круглую ручку двери, и та жалобно застонала в его ладони. Знакомый звук, знакомая тональность.

– Здравствуйте, – девушка поздоровалась первой, она указала на небольшой стульчик возле её рабочего места, явно не желая тянуть. – Вы долго ждали? Боюсь, у нас начался сезон весенних простуд, много людей.

– Нет, не нужно никаких беспокойств, мисс. Я только что пришёл, – ответил Джон. – Сегодня врача не будет?

Девушка качнула головой, смущённо улыбнувшись, будто в этом была ее вина. Хоумлендер прекрасно знал, что в кабинете их будет всего двое, спросил он это лишь для того, чтобы завязать беседу, в которую медсестра не особенно стремилась вступать. Неужели и ей не хочется взглянуть в его глаза, и ей, и той женщине на стойке регистрации? Софи мягко, но в то же время настойчиво указала в сторону стула, и Джон опустился в него без особого на то желания. На стене висел диплом медицинского колледжа, но имя врача оказалось гостю незнакомо.

– Как ваше горло, сэр? Отек спал? – спросила она, чуть наклонившись вперёд, и одна из светлых прядей выскользнула из-за уха. – Болит?

– Да, немного болит, – ответил Джон.

Как учтиво незнакомка обращалась к обычному пациенту, к человеку, в кармане которого не нашлось денег на хорошего дорогого врача… Он растерялся. Почему? Потому что ждал чего-то другого? Так странно. Софи не выказывала особенного интереса к очередному визитеру, но она вовсе не была с ним груба, в ее голосе не было и холода. Хоумлендер отметил, что та изучила его анамнез, подготовилась, она внимательно относилась к своей работе. И выглядела так хорошо…

И пахла тоже. Что-то заставило Джона придвинуться ближе, он чувствовал себя ребенком, несмотря на то, что был явно старше собеседницы на много лет. Телефон в очередной раз зазвонил в кармане его пиджака, но Хоумлендер игнорировал вибрацию. Мадлен не скажет ничего интересного, а вот Софи, миловидная, молодая, услужливая – вот, что интересует его сейчас.

– Давайте посмотрим, – произнесла медсестра, разрывая стерильную бумажную упаковку.

Как давно он не проходил медосмотр? Целую вечность. Быть может, отсюда и волнение? В последний раз, когда Джон видел, как люди в белых халатах толпятся вокруг него, он был совсем еще ребенком. Обделенным вниманием, напуганным, невинным ребенком, запертым в стерильной палате без мебели и вещей. Где он теперь? Волнение, должно быть, отразилось на лице пациента, и Софи, эта хорошенькая юная медсестра поднялась с места, остановилась над ним, мягко улыбаясь. Она будто сама ощущала этот же страх, позволила чужому смятению течь сквозь себя.

– Все хорошо, сэр, не волнуйтесь, это не займет больше минуты.

Он сидел, а она стояла, но макушка Софи возвышалась над его собственной всего-то на голову. Должно быть… Должно быть, встань они рядом, медсестричка окажется ему по плечо. Что-то в этой мысли заставило Хоумлендера заерзать на месте, нетерпеливо сглотнуть слюну, собравшуюся под языком. Такая хрупкая, такая нежная, такая беззащитная перед ним, Софи заставляла воображение разыграться. Да ей можно свернуть шею всего двумя пальцами.

Давно Хоумлендер не был с самой обычной человеческой женщиной, несмотря на обилие желающих. Кожа ее оказалось мягкой на ощупь, нежной и приятной. Софи приподняла голову пациента за подбородок, мягко сжала его щеки, помогая приоткрыть рот. Губами, смазанными липким блестящим тинтом, она сложила букву «о», и Джон повторил этот жест, он повторил его скорее инстинктивно, чем намеренно. Деревянная палочка прижала его язык, Софи щелкнула фонариком и принялась осматривать гланды своего пациента с нескрываемым любопытством.

– Вот так, вот так, хорошо, – шептала она, чувствуя легкую дрожь Джона, но не осознавая ее истинную природу. – Многие люди боятся врачей, вам нечего стесняться, сэр.

Но стеснялся ли этого Джон? Он бы никогда и никому в этом не признался, он, супер-человек, не мог иметь страха, не мог обладать слабостями, не мог обладать изъянами. Софи представится шанс в этом убедиться, о, у нее будет еще много времени, чтобы об этом узнать. Удовлетворившись увиденным, девушка отпустила Джона и позволила ему закрыть рот, выкинула деревянную палочку в мусор. Она вернулась на место, а Хоумлендер все еще чувствовал мягкое тепло ее нежных рук, цеплялся за него, не желая отпускать.

– У вас все отлично, сэр, – произнесла она тихо. – Воспаление прошло, будто его и не было. Думаю, что мы больше ничего не можем для вас сделать, идеальное не сделать идеальнее.

О, какие точные слова. Хоумлендер улыбнулся, он улыбнулся, но, сказать по правде, не слышал ее. В ушах его стучал пульс, он отбивал дикий первобытный ритм, подстрекал к очередному преступлению. Гость оглядел кабинет, будто только что в нем очутился, оглядел врача, заметил, что из-под белого халата выглядывают стройные ноги в черных капроновых колготках. Почему… Почему она казалась ему знакомой, почему она приковала его внимание своей деланной добротой, почти безразличной вежливостью начинающего специалиста?

– У вас, кажется, был тяжелый день, – наобум сказал он, Джону редко приходилось общаться с людьми, не трудящимися в Воут, еще реже – с теми, кто не пытался угодить ему во всем.

– Да, простите, – ответила Софи, начиная что-то печатать. – Я бы не хотела, чтобы моя личная жизнь отражалась на работе, но… Боюсь, меня скоро ждет долгое судебное разбирательство, – медсестра тяжело вздохнула, ей действительно не хотелось впутываться в судебные тяжбы.

– Скверно, мисс, – ответил он, пожалуй, не слишком-то вежливо, Джон все еще думал о ее мягких руках, хотел, чтобы Софи снова погладила его по щеке, снова сказала, что он делает все правильно, что он – идеален. – Нужна ли вам помощь юриста?

– Вы – юрист? – она прервалась, подняла взгляд своих ярко-голубых глаз. – Или, может, у вас есть знакомый адвокат?

Нет. Нет, он не был юристом, адвокатом, даже стратегом-то не был, действовал по ситуации. Вот сейчас, к примеру, Джону показалось, что лучше всего будет дать ей надежду, предложить помощь, солгать. Хоумлендер оказался прав. Софи поджала губы, борясь с природной скромностью, а Джон подался вперед, вновь чувствуя запах ее тела. Персик и белый шоколад – такой у нее гель для душа, такой шампунь и кондиционер, Софи купила все это добро набором на распродаже у дома.

Медсестра коснулась своей ключицы под слоем одежды, она поправила что-то там, под халатом, и Джон, обращаясь к зрению, улучшенному учеными Воут много лет назад, проследил за ее пальцами. Там, под халатом, на хлопковой клетчатой рубашке лежал кулон, она тронула старую цепочку, фотографию в тонкой кружевной оправе. На ней маленькая девочка, похожая на Софи, обнимала женщину, выглядевшую почти так же, как медсестра сейчас. Чуть старше, чуть… Более знакомо.

– Да, – ответил Джон, и принялся писать свой номер, номер телефона, который Воут выделила ему для личных нужд и, наверняка, прослушивала. – Позвоните мне, я буду рад помочь вам.

Джон пытался смотреть ей в лицо, но не мог, взгляд сам собой скользил по этой фотографии в золотой рамке, изучал черты лица женщины, смотревшей на него со снимка. Когда осознание пришло, Софи уже забрала бумажку, уже изучала номер, уже решала, стоит ли обращаться, стоит ли говорить о своей проблеме с кем-то еще, абсолютно незнакомым. Она попрощалась, пожелав Джону здоровья, а Хоумлендер снова слышал лишь одно – шум крови в его же висках.

Эта женщина, эта красивая молодая женщина, обнимавшая Софи на старом желтом снимке – та нянечка, что следила за маленьким Джоном в лаборатории Воут. Это – та милая молодая медсестра, что всегда так приятно пахла, так нежно улыбалась, что нравилась ему так сильно… что однажды маленький Джон сломал ей хребет, обняв слишком чувственно. Он не хотел этого, но тогда Джон еще не умел регулировать силы, не понимал, как работает его собственное тело. Сейчас-то он уже знает, что к чему.

Софи – дочь той милой нянечки, верно? Джон думал об этом, шагая прочь, мимо грязных стен, регистратуры, старых ублюдков в холле. В карточке, что выдала ему Мадлен, говорилось, что медсестре совсем недавно стукнуло двадцать пять. Но это – невозможно. Джон убил свою нянечку лет тридцать назад, а это означало, что Софи – не так уж проста. Обычный человек не мог сохраниться так хорошо.

Вот, почему его к ней так потянуло. «Она – супер», – понял Хоумлендер, и в этот раз улыбнулся сам себе. У него был для того веский повод.

========== 2. Обсудим дело ==========

– Я даже не знаю, Триш. Это так… Это тяжело, понимаешь? Не физически, конечно, но все же. Неврозы тоже могут привести к весьма печальным последствиям.

Софи свернулась на своем стареньком желтом диване калачиком, слушая, как подруга понимающе молчит по ту сторону телефона. Триш звонила ей раз в пару дней, чтобы обсудить все на свете. Она переехала полгода назад, проходила интернатуру в родном для ее матушки городе, и Софи ужасно скучала. Они общались больше двадцати лет, вместе учились в школе, в колледже, жили одной жизнью… А сейчас Софи видит свою лучшую подругу только на фотографиях, расставленных тут и там по ее скромной квартирке.

– Не думаешь просто взять деньги и забыть об этом? – спросила Триш, и голос ее дрогнул, она явно не хотела думать о худшем. – Они – большая корпорация, Софи, они кричат громче тебя.

– Я знаю, знаю, – ответила та. – Но это, ты понимаешь… Это – личное. Между моей семьей и Воут так много всего.

– Твоя тетя? – спросила подруга все также тихо, что-то хлопнуло на фоне.

– Не только. И мама, и бабушка, – отвечала Софи. – Они всем испоганили жизнь. Если я смогу не допустить Пучину в наш детский центр, если я расскажу журналистам о том, что он за существо – это ведь уже будет большой победой. Это – очередное пятно на их репутации. Когда-нибудь они испачкаются так сильно, что уже не смогут отмыться вовсе.

– Я просто надеюсь, что с тобой все будет хорошо, – отвечала подруга тихо, она не хотела давать советов и обещать невозможного. – Ладно, мне уже пора, – прощаться всегда было неловко. – У Макса опять тяжелый день на работе, и, конечно же, ужин снова за мной.

– Ты его разбалуешь, – медсестра, только-только вернувшаяся домой со смены, чуть помолчала в трубку, словно надеясь услышать ответ. – Пока.

Гудки заставили ее вздрогнуть, будто от пощечины. Софи грустно улыбнулась самой себе, убирая от лица прядь светлых волос. В маленькой квартире её было прохладно, потому приходилось кутаться в ярко-оранжевый вязаный плед, даже учитывая риск возможного превращения в тыкву. Может, если бы плед был связан родной бабушкой, а не куплен на распродаже, то грел бы лучше?

Софи не знала, как именно это работает… Любовь и забота. Она помнила мать, хорошо её помнила, помнила бабушку и всех-всех, кто ушёл, кто покинул ее. Только не помнила от них особенной теплоты. Когда тётя Лесли, старшая сестра матери, умерла, когда Воут, сославшись на страховые обязательства и тайну о неразглашении, выдали семье Смиттов деньги и наглухо закрытый гроб – маленькой Софи ещё не было на свете, но именно тогда все пошло под откос.

Бабушка, потерявшая одну из дочерей в столь загадочных обстоятельствах, пыталась докопаться до правды. Теперь уже не понятно, это от большой любви к старшей дочке или из упрямства, но она посвятила всю свою жизнь безрезультатным поискам…Лесли Смитт едва исполнилось двадцать пять, когда она умерла, матери Софи на тот момент было всего девятнадцать. Бабушка не знала отдыха с тех самых пор, как юристы Воут связались с нею.

Она оббивала пороги, звонила в газеты, пыталась дойти до телевидения, но везде получала лишь отказы, обещания перезвонить на неделе, не заканчивавшиеся ничем. Журналисты будто не желали получить пулицер за свое расследование, деньги Воут интересовали их куда сильнее, чем весьма сложная тема дозволенного и запрещённого, чем нелицеприятная правда.

Бабушка Смитт так увлеклась своей погоней за ответами, за справедливостью, что совершенно забыла о том, что у нее на руках осталась младшая дочь, что один ребенок все еще был жив и ждал внимания. Каждый член их семьи с тех пор – одинок. Амели Смитт родила в двадцать два, без парня или мужа, от неизвестного проходимца. Амели надеялась, что новорожденная внучка заставит старую женщину остепениться, но прогадала. Бабушка все еще не уделяла ей времени.

Софи смутно помнила будни с матерью, они провели вместе не так много времени. Амели могла шлепнуть дочь по лицу за то, что она говорит или делает, могла накричать без причины, могла оттолкнуть… Но самым частым наказанием для Софи было молчание. Долгое, нерушимое, оно заставляло что-то важное умирать в душе девочки каждый следующий раз. В тридцать мать Софи покончила с собой, в предсмертной записке упомянув старшую сестру, отсутствие материнской любви и невезение в личной жизни. О Софи не было и слова.

Маленькая Софи не попала в детдом, ведь у нее были близкие родственники, готовые оформить опеку. Да, бабушка забрала внучку к себе, да, она завещала ей все, что только у нее было, но любовь… Любовь этой женщины осталась где-то там, в прошлом, ее закрыли вместе с гробом старшей из дочерей и закопали холодным зимним утром. Софи больше не били, на нее не кричали, на нее попросту не обращали внимания. Бабушка редко оставалась дома до десяти часов утра.

Софи было всего шестнадцать, когда она осталась совсем одна, на два года ей назначили другого опекуна, а сбережений семьи хватило на солидный кусок от не менее солидного учебного кредита, на бесполезные походы к психологу…

Воут разрушили всю ее жизнь, и юная медсестра отчаянно жаждала возмездия, понимая, впрочем, как мало может им противопоставить. Во времена бабушки Софи не было интернета. Она умерла, так и не добившись справедливости или правды, но теперь у ее преемницы был шанс докопаться до истины. Софи никогда не вернется в прошлое и не исправит свое детство, не вернет матери бабушку, а себе – мать, нет. Но брошенная всеми девушка ощущала ту же потребность в получении ответов.

«Может, если отомстить им, эта боль… Она притупится? Может, она и вовсе уйдёт, если я дам отпор?» – спрашивала себя Софи. Несмотря на решимость, липкий страх перед провалом все же заполнял душу девушки. Она знала о преступлениях Воут, но ничего не могла с этим сделать, должна была существовать с грызущим разум осознанием безнаказанности «всесильной корпорации зла». Воут оперативно улаживали мелкие конфликты и разрешали споры, они предлагали людям деньги, и, обычно, этого было достаточно, купюры закрывали людям рты.

Но не теперь, не в этот раз. С Софи такой номер не пройдёт, Воут придётся повозиться с ней. Только как долго? Медсестра понимала, что разрушить репутацию корпорации ей не удастся, но… Как далеко ей позволят зайти, сколько неудобств она успеет причинить, прежде, чем что-то плохое случится?

Сейчас остается только одно – думать, мечтать, как все закончится, как камешек за камешком рассыплется эта нерушимая гора. Медсестра прикусила губу, представив это снова, подумав о том, как она растаптывает репутацию Воут, как цены на их акции стремительно падают вниз, как все катится к черту из-за одного правдивого слова, скинутого в ее твиттер.

Да. Да, черт побери! От избытка чувств юная медсестра задвигала ногами, представляя, как Воут теряют под ногами почву. Она любила тепло, и дома было достаточно жарко… Для любого, кроме самой Софи. Девушка поднялась с дивана, чтобы пройти к барной стойке из цельного куска мрамора, наследство успешной некогда женщины, ее бабушки. Может быть, она не была хорошей матерью, но со вкусом у нее не было никаких проблем.

Нынешняя хозяйка квартиры хотела лишь долить себе чая, но остановилась на полпути, поплотнее кутаясь в ярко-рыжий плед. Безупречную гармонию столешницы нарушало светлое пятнышко. Картонка, притягивающая взгляд. Софи приподняла бровь, пытаясь вспомнить, что бы это могло быть. «Ах, точно», – подумала девушка с облечением. Она взглянула на визитку с начерченным на ней номером. Удивительно, но у мужчины, вручившего ее, почерк походил на машинописный, идеально ровный.

«Джон». Забавно, он подписался всего двумя словами. «Джон. Юрист.» Это заставило Софи улыбнуться еще раз. И когда только она успела достать визитку из сумочки? Сложно припомнить такие детали, особенно к концу долгого тяжелого дня, через который Софи провели десятки больных. Наверное, все от усталости, от нервов. Пациентов сегодня было не так много, как в другие дни, но за каждым тянулся ворох скучной бумажной работы, пальцы болели, кисти ныли… А врача нет. Проводить осмотр и заполнять карточки одной – сложнее, чем может показаться.

Нужно бы заставить себя отдохнуть, отвлечься на что-то, помимо работы и учебы. Софи нажала на подсвеченную красным огоньком кнопку, и электрический чайник принялся кипятить воду по второму кругу, он зашипел, будто испуганная змея, цвет подсветки сменился синим, затем – фиолетовым. Визитка теперь лежала у Софи меж пальцев, на оборотной стороне стерся логотип местной кондитерской, закрывшейся год или два назад.

Джон. Джон. Юрист. В одной руке Софи сжимала телефон, в другой – визитку, на которой и был нацарапан номер. Тяжело было заставить себя набрать заветные цифры и заговорить с человеком, которого Софи едва знала. Медсестра вспомнила, как пациент, первый в этот долгий денек, ей улыбнулся, как в его ярких бесконечно голубых глазах загорелись искорки, как уголки губ приподнялись вверх. Что-то было неправильное в этой улыбке, в этом взгляде, в этих жестах. Что-то в нем было неправильным, почти ненормальным.