Текст книги "Когда я был Богом (СИ)"
Автор книги: Ахум
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Я сел, прислонившись к какому-то дереву. Ну что, сэр Макс из Ехо, прятать голову в песок, кажется, не имеет смысла. Похоже, тебе снова придётся сражаться за свой Мир. Ну почему я один тут Вершитель, а? Мой внутренний нытик быстро занял оборону со всеми своими «не хочу, не буду», «пусть обойдутся как-нибудь без меня», к нему присоединился истеричный паникер со словами «какой ужас, какой кошмар, всё, бегом отсюда в Шамхум, там Франк, и вкусный кофе, и кошка Триша». «Цыц!» – мысленно рявкнул я, вдохнул, выдохнул, стиснул зубы и, привалившись спиной к дереву, закрыл глаза, мысленно отпуская себя, давая возможность неведомому утянуть меня за собой. Добровольно.
«Мы сидели у костра. Я и Локи. Ветра почти не было, только лёгкие клубки перекати-поля шелестели в ночи да шуршала мелкая живность, привлечённая всполохами нашего костра.
– Ты всё равно проиграешь, Один, – шептал мой побратим, – оставь это, сдайся, зачем столько жертв?
– Мёртвые всё равно мертвее не станут, – огрызался я, понимая, что в чём-то Локи прав.
– Я не стал бы советовать ничего такого, что не пойдёт тебе на пользу, – он прикрыл глаза, защищаясь от песка, и в переменчивом свете костра мне вдруг показалось, что лицо его вытянулось, на мгновение блеснув хищным волчьим оскалом.
Я отшатнулся, хватаясь за копьё.
– Ты что? – он испуганно вскочил. – Один, что ты? Разве я враг тебе?
– А разве друг? – я посмотрел на него так, что Локи не выдержал и закрыл лицо руками. – Так что? Друг?
– Ты умнее и хитрее, чем кажешься, – улыбнулся он, – а с виду – простак простаком. Я не друг тебе, Один, но и не враг. Рагнарёк неизбежен. Пасть Фенрира ждёт тебя, – его улыбка снова напомнила мне звериный оскал, – и ты утащишь за собой всех, кого сможешь: всех асов, которые доверчиво пойдут за тобой, доблестных мёртвых эйнхериев, которые возродятся для того, чтобы умереть вновь. Асгард будет обращён в прах.
– Нет! – закричал я, вскакивая. – Нет, Локи, нет! Слышишь меня?
Я схватил его за шиворот, прижимая к себе.
– Я убью тебя, ты, изворотливый хитрый змей, – во мне клокотал гнев. – Ты хочешь, чтобы я сдался, чтобы сдал всех, кто дорог мне, всех, кого люблю?
– Ты никого не любишь, Один, – спокойно поведал он, ничуть не смущаясь тем, что я держу его за шкирку, как паршивого щенка, – ты не для этого создан. Так что не трать свой гнев на меня, собирай своё мёртвое войско, труби в свои трубы, держи при себе волков и воронов, и иди, иди по предначертанному. Пасть Фенрира ждёт тебя.
Мне жаль тебя, Один. Великий и могучий Один, ты умеешь повелевать, но не любить. Ты воин.
Я стиснул челюсти: мне не нравилась та правда, которую он говорил про меня.
Я тряхнул его.
– Великий Один, – смеясь, сказал Локи напоследок, обернулся птицей, махнул серым крылом, задевая моё плечо, и в руках у меня осталось лишь жалкое отрепье его одежды. Я швырнул его в костёр и увидел, как она вспыхивает белыми сполохами, сгорая, превращаясь в пепел.
«Великий Один, – прошептал я. – Великий Один».
Я открыл глаза, огляделся – утро приходило в Ехо. Кажется, я сидел в небольшом дворике, недалеко от «Света Саллари». «Великий Один». Я пару раз вдохнул на десять счётов, как учил Шурф, а потом просто сидел и смотрел в совсем уже светлое небо. Как так может быть? Что нужно от меня, от нас, от этого мира древнему мифу? Локи-Локи, мой хитрый братец Локи, который никогда мне братом и не был. Благодаря тебе асы зажили лучше прежнего, благодаря тебе у меня есть мой чудесный конь, неутомимый, скачущий быстрее ветра. Локи-Локи, ты пророчишь мне волчью пасть и смерть моего Мира.
Я поднялся, потянулся, разминая затёкшее от долгого сидения тело. Отчего-то мне было очень грустно. Слова Локи «Великий Один» звучали насмешкой. А он ведь знал мою силу, он знал, на что я способен. Ну почему опять я, а? Я возвёл глаза к равнодушному небу. Что, на мне свет клином сошёлся?
Я вдруг отчётливо осознал, что да, именно так – на мне и сошёлся. Вот везёт мне. Вот такая у меня удача – то вязать, то развязывать узлы. И что мне теперь делать с этим?
Прекратить панику и пойти позавтракать. Это для начала. Я снова вдохнул, выдохнул и поплёлся в «Свет Саллари» в надежде, что они в такой ранний час уже открыты. И точно – меня встретили солнечными улыбками, усадили за стол. Леди Лари легко журила меня за то, что я стал редко заходить, а пришедшая на мой голос Скрюух оглядела меня от макушки до пят, а потом положила свою синюю голову мне на колени – гладь, мол. Ну ни дать ни взять кошка! Я рассмеялся. И наконец расслабился: как же тепло и душевно у них было! Причём всегда.
– Кадди там перевёртыши печёт, – пояснила мне леди Ларри, – сейчас завтракать будем.
Я так понял, что перевёртыши – это блины. Я был голодный, как стадо менкалов после перехода через пустыню Хмиро. А пока готовился завтрак, леди Лари развлекала меня праздной болтовнёй и подливала камры.
– Макс, ты чем-то озабочен?
Я вообще заметил, что женщин труднее провести, чем мужчин, они просто чувствуют или знают. Поди их пойми!
– Да вот думаю, как спасти мир, – выпалил я первое, что пришло в голову.
– А-а-а, – протянула леди Ларри, – мир – это хорошо. Вам, мужчинам, или завоёвывать, или спасать.
– Ну да, – согласился я, – а как иначе?
– Любить, – она пожала плечами так, будто ответ был совершенно очевиден.
– Любить, – эхом отозвался я. И тут же вспомнил, как Локи говорил мне, что для любви-то я и не создан.
– Привет, – Кадди поставил передо мной блюдо с довольно внушительной стопкой блинчиков, – кажется, все перевернулись столько раз, сколько нужно было, ну, может, один-два недоперевёртыша попадётся. Сейчас Ларичка тебе варенья к блинам принесёт, – он улыбнулся и оттеснил Скрюух, которая, почти мурлыча, устроилась рядом с моими ногами. – Дай человеку поесть спокойно!
Скрюух немедленно схватилась за его кожаный фартук, нещадно его раздирая, Кадди засмеялся, оглаживая свою любимицу.
Мне вдруг стало так хорошо и спокойно, так уютно у них. Я с удовольствием поедал блины с чангайским чёрным вареньем, пил камру, потом кофе, смотрел, как Кадди играет с Скрюух, как леди Ларри болтает с Иш, который был сегодня мальчишкой, и как тот поясняет, где, как и что ему осталось докрасить и доразукрашивать, чтобы картина была полной. Иш, спевшись с Малдо Йозом, потихоньку осваивал архитекторское ремесло, успешно сочетая его с украшательством.
Я, улыбаясь, смотрел на эту семью. Да, они были странноватые, разные по возрасту и по характерам, но они любили друг друга, это было совершенно очевидно. Мне всегда было уютно у них. Я их очень любил.
Любил? И тут я осёкся. Любил ли? Да, они были славными людьми, мне было и правда хорошо здесь, но я как легко приходил сюда, так легко и уходил отсюда. Как, впрочем, и отовсюду. Если я сам себя спрошу, любил ли я то уютное кафе в Тихом Городе, где хозяйничала Альфа и всегда были свежие булочки с корицей? Любил, конечно. А «Кофейную Гущу», в которой Франк варил «Огненный рай» по особым случаям, а Триша была рада любому гостю, только что о ноги не тёрлась? Да, я любил – и эти места, и этих людей, но… Я вполне мог обойтись и без них.
Я сидел в уютном кафе и смотрел на Лари, Кадди, на только что вошедшего Ди – но смотрел мимо них.
Мне стало не по себе. А вообще я умею любить? Любил ли я Меламори? А Теххи? Конечно! И в то же время они были словно отражённый свет. Теххи зеркалила меня, радовалась мне, но, только став призраком, стала по-настоящему счастливой. А Меламори? Она была счастлива на далёком Арварохе, у мудрых буривухов, счастлива не со мной. Мне всегда казалось, что я любил её, да и сейчас кажется, что люблю. И Теххи, и леди Лари, и повара Кадди…
Ч-ч-чёрт! Я схватился за голову. Знаю ли я, что такое любовь? Как это – любить?
Я, рассеянно улыбаясь, распрощался с гостеприимными хозяевами «Света Саллари», сославшись на дела, и вышел на улицу. Солнышко уже вовсю светило, начиная день лучистой чистотой новенького утра. Моё любимое время для сна. Но разнообразия ради стоит иногда прогуляться и утром.
Я шёл по городу, размышляя… даже не столько размышляя, сколько пытаясь понять и почувствовать. Это были странные ощущения: одновременно мне казалось, что сердце до краёв переполнено любовью – и что в нём сквозит пустота и холод одиночества. Как так может быть? Одновременно?
«Шурф!» – мне было наплевать, если я оторву его от каких-нибудь государственных дел или разбужу.
«Макс?» – ответил он безупречно вежливо, но с оттенком волнения.
«Шурф, пожалуйста, – взмолился я, – я так с ума сойду. Мне нужно поговорить, действительно нужно».
Мне казалось – если я не разрешу сейчас этот странный внутренний конфликт, то у меня точно ум за разум зайдёт, и я просто свихнусь.
«Макс, прямо сейчас я не могу уделить тебе время, – я почувствовал, как сердце неприятно ухает куда-то вниз, – но через пятнадцать минут ты можешь прийти ко мне в кабинет, или я могу прийти куда захочешь». Сердце вернулось на место и радостно подпрыгнуло.
«Я приду в твой кабинет, хорошо?»
«Отбой», – и он тут же отключился.
А через двадцать минут мы сидели в его кабинете на полу, на толстенном ковре, и рассуждали о жизни и смерти, о любви и дружбе. Обо всём на свете. И я, наконец, перестал чувствовать в себе зияющую дыру вместо чувства «любовь». Я смотрел на Шурфа, который заботливо подливал мне камры, спокойно выслушивал мой скоропалительный бред, принимал моё отчаяние, когда я рассказывал ему, что не знаю, как это – кого-то любить. И, наверное, не умею этого по-настоящему, именно потому, что я был задуман не для этого.
– Я же Вершитель, Шурф, очень полезная в хозяйстве вещь. Я могу держать мир, сражаться, побеждать, хоть я вовсе не воин. Почему я? Ты знаешь меня как никто, я совершенно не подхожу на эту роль, я же трусливый до ужаса, я даже тараканов до сих пор боюсь, хвала магистрам, что в этом мире их нет! Но почему-то и от моей любви никому ни проку, ни толка. Теххи вон сделалась призраком, Меламори ускакала к буривухам. Шурф, что я…
– Люди рядом с тобой осуществляют свои судьбы, люди рядом с тобой становятся собой. Макс, разве этого мало?
– Да, наверное, ты прав, наверное, этого должно быть довольно. Я понимаю, какой я полезный во всех отношениях парень. Я полезен для других, – мне вдруг стало очень горько. Кто я такой? Функция? Оловянный солдатик, последний козырь? Джокер в рукаве? У кого? У Джуффина? У этого Мира? У самой жизни?
Я стиснул зубы и проглотил непрошенный ком, подкативший к горлу. Давай, полезный болванчик, спляши. Ты только на это и годишься. Отвоюй ещё один Мир у волчьей пасти, удержи в своих руках. Кто, если не ты?
Я выудил из Щели между Мирами пачку сигарет, вытряхнул одну себе, а другую Шурфу. Даже не спрашивая, автоматически прикурил обе, отдал ему. Я вдыхал сизый дым большими глотками, мне хотелось почувствовать во рту табачную горечь. Ещё, ещё… Я прикурил вторую.
– Макс, остановись, – рука Шурфа легла мне на плечо.
– Я не могу, Шурф, понимаешь, просто не могу, я кажусь себе мёртвым, понимаешь? Деревянной куклой, как те, что мы когда-то отлавливали. Я Буратино! – я засмеялся: аналогия и правда была почти совершенной, особенно если представить Джуффина в роли Папы Карло. Ну, а кем ещё он мог мне приходиться? Выточил себе игрушку из краешка Тёмной Стороны. Я смеялся и не мог остановиться, представляя себя нелепой деревяшкой с длинным носом, и уж, конечно, только я могу добыть золотой ключик и открыть волшебную дверь! Я хохотал так, что просто складывался пополам. Шурф смотрел на меня в недоумении и не мог понять, плохо мне или хорошо.
А мне было и так, и эдак, чего уж тут непонятного. Мы, Вершители – Буратинки, вообще странно устроены.
Он приобнял меня одной рукой и я, смеясь, склонился ему на плечо. А потом, отхихикав, уткнулся в него, жадно вдыхая тёплый запах. Шурф, ты один, ты один относишься ко мне как к человеку. Шурф…
Я поднял на него глаза. Мы были так близко друг к другу. Я видел, как он смотрит на меня – почти испуганно, мгновенно отдёрнув руки, перестав ко мне прикасаться.
– Шурф, – мне было так важно, что он скажет, – неужели только на это я и гожусь? Да? Быть полезной функцией, тем, через которого люди осуществляют свои судьбы?
Я всё-таки не смог удержаться, и стыдные невозможные слёзы…а, к чёрту! Я хотел было вскочить, чтобы убраться восвояси – не хватало мне ещё тут рыдать перед ним, хотя что уж, Шурф меня видел не только рыдающим. Он мягко остановил меня, снова положив руку на плечо.
Его серые глаза – сейчас, вот сейчас – что в них? Откуда? Шурф?
Очень осторожно, очень медленно он приблизился ко мне – и коснулся своими губами моих. Едва-едва. Я закрыл глаза и замер, слёзы катились по щекам. Я прислушивался. К себе и к нему. Что это?
Он отстранился, проведя ладонью мне по виску, по щеке…
– Нет, Макс, не только. Ты – не только полезная функция.
В его глазах всё ещё был испуг, он смотрел на меня настороженно, словно пытаясь догадаться.
Я снова закрыл глаза и уткнулся ему в плечо, обнимая его. Тёплого, близкого. Мне так хотелось почувствовать себя сейчас человеком. Просто живым. Настоящим. Он тоже обнял меня и тихо гладил по голове, прижимая к себе. Шурф…
Я понятия не имел, что между нами случилось, но точно понимал, что это важное. Самое важное для меня сейчас.
Я закрыл глаза.
========== Часть 3 ==========
Часть 3
Я всё ещё сидел у костра, пустынная ночь холодила мне плечи. Я закрыл глаза и почувствовал, как кто-то укрывает меня плащом. Я знал, что это Хугин – он любит иногда становиться человеком. Я слышал, как за моей спиной постепенно растёт и ширится пространство, в котором мои мёртвые бессмертные воины устраивают привал, я, даже не оглядываясь, понимал, что их души множатся, горят костры, и возле них находят приют тёмные тени бывших воинов, павшие, доблестные и нерушимые. Верные на все времена. Мои воины, которых завтра на заре я поведу к волчьей пасти.
И Мир рухнет, и придёт хаос, и исполнится великая воля. Хеймдаль уже протрубил в свой рог, и вот они – мои громады, мои несметные полчища воинов. Знает ли кто-нибудь из них, что значит любить? Не быть обласканным кем-то, а любить? Они развлекаются с женщинами и мужчинами, ублажая свои тела, они знают свой долг, они не смеют оспаривать собственное предначертание. Никто из них не спросит, куда мы идём и зачем. Они умрут с улыбкой на устах, верша свой священный долг, и Хель наконец приберёт их к рукам.
Я закрываю глаза, вижу горящий Асгард, вижу, как клубы пепла сыплются сверху, устилая мозаичные мостовые серой пылью, гарью, как небо темнеет, как рушится странный замок и стонут тюремные камни, как люди мечутся в огне… Нет, нет-нет!
– Макс, Макс, что ты? Что? – Шурф трясёт меня, да так, что, кажется, у меня сейчас голова оторвётся. – Что случилось? Что ты увидел? Почему кричишь?
– А? – я непонимающе смотрю на Шурфа. – Что?
– Ты кричал, Макс, – он проводит рукой по моему лицу.
Я хватаюсь за него, как за спасательный круг, обнимаю крепко-крепко.
– Обними меня, – прошу я, – обними.
И он обнимает. Гладит меня по волосам, почти как ребёнка.
– Я видел, как горит Ехо, Шурф, – шепчу я, – как рушится замок и стонут камни Холоми. Это было так реально!
– Ш-ш-ш-ш, – он убаюкивает меня, как маленького, отчего мне становится неловко.
Я отстраняюсь:
– Ладно, это всего лишь дурацкий сон. Или что? Явь? Наше будущее? Но мы с тобой всегда сможем удрать в Шамхум к Франку, правда?
Он смотрит на меня внимательно, не прикасаясь, ничего не говоря.
– Я не знаю, Шурф, – я почти кричу,– я ничего не знаю! И боюсь. Я же сразу сказал, не гожусь я в герои. Просто не гожусь!
– Мы с тобой, – повторяет он мои слова, – мы с тобой…
И только сейчас до меня доходит, что я сказал.
Меня тут же заливает стыдом по самые уши. Тьфу ты, Грешные магистры!
Я начинаю невпопад хихикать и отшучиваться, мол, Франк и так давно звал нас в гости…
Мы всё ещё сидим в Резиценции, в кабинете на полу. Мне страшно сомкнуть веки. Я боюсь снова увидеть Ехо в огне. Как я тогда вообще буду спать? А что, Шурф вон около двух лет не спал, и ничего.
– У тебя бальзам Кахара есть?
– Надолго тебя не хватит, – спокойно ответил Шурф, встал, дошёл до стола и извлёк из ящика маленькую бутылочку с желанным зельем, – да это и не выход, Макс, ты ведь знаешь. Если всё время бегать от судьбы, однажды она сама за тобой придёт. И это случится, когда ты меньше всего к этому готов. Тебе ли не знать?
Да уж, с моими приключениями – мне ли не знать! Но я всё-таки сделал несколько глотков из бутылки, и мне стало заметно лучше. Голова перестала быть такой тяжёлой, и даже появились силы на то, чтобы попытаться поверить – всё как-нибудь да устроится. Ну, или хотя бы на то, что прямо сейчас мне никуда не нужно бежать, кого-то спасать, и что несметные полчища, собранные Одином для последнего похода, как-нибудь перетопчутся без меня. Ну, хотя бы с полчасика. А я пока пройдусь, подышу воздухом и подумаю, авось что-нибудь да придумается. У кого как, а у меня мыслительный процесс протекает не сверху, то есть в голове, как у всех нормальных людей, а снизу, то есть в ногах… и ничего неприличного думать тут не стоит. Поэтому, распрощавшись с Шурфом, я вышел из Резиценции и просто пошёл куда глаза глядят.
Расцветающее утро давало начало новому дню. Открывались лавки и магазины, откуда-то вкусно пахло свежей выпечкой, ванилью, корицей и ещё чем-то неуловимым. Ехо. Мой Ехо. Я любил этот город. Любил ли? Я снова задумался. Та странная формула любви, которая пришла мне в голову в «Свете Саллари»… Обходился же я как-то без Ехо? Да, и довольно долго. И ничего – выжил. Три года. Три совершенно чумных и страшных года, когда я думал, что вот-вот свихнусь или покончу с собой. И если бы не Шурф… Как он смог? Как он пробрался в мои сны?
Эти его серые глаза, так близко, так невозможно, запредельно близко – настолько, что невозможно дышать. Моё сердце замерло, потом сделало какой-то немыслимый кульбит и зашлось в быстром ритме, едва я подумал об этом. Да о чём, чёрт возьми? Дорогуша, давай ты не будешь прятать голову в песок, а? Да-да, в тот самый песок нескончаемой пустыни, по которой сейчас бредёт Один вместе со своей неисчислимой армией. Шурф поцеловал тебя.
А, Грешные магистры! Шурф. Шурф-Шурф… Кто ты? Друг? Брат? Вечный наставник? Коллега? Родной и близкий? Лю-би-мый?
Как так может быть? Как может статься в одночасье?
Я шёл и шёл, шёл по этому городу…
Мои ноги утопали в песке, я шёл сквозь пустыню. Моя армия, позвякивая доспехами, шла следом за мной. Неисчислимая громада. Куда мы шли? Зачем? Сражаться? Умирать?
– Локи, – позвал я. Мой крик разнёсся по всей пустыне.
– Да слышу я, слышу, не надо так орать, – он всё ещё был птицей и сел мне на сгиб локтя.
Я стряхнул его – вот ещё, нашёл на ком прокатиться.
– Ладно-ладно, – сказал Локи, становясь человеком, – можно было бы и поаккуратнее меня стряхнуть.
– Ты любил кого-нибудь, Локи? – спросил я в лоб.
– Лю-би-и-ил? – он нарочито протянул это слово и возвёл глаза к серому небу. – А это как, Один?
– Я не знаю. Это ты умеешь отвечать вопросом на вопрос, да так, что становится не по себе. Хитёр.
– Да, хитёр, – он согласно кивнул. – Самая изощрённая ложь, Один – это строгая дозировка правды.
Я задумался. Да, пожалуй, так и есть.
– Сколько нам идти, Локи? Ты ведь знаешь. Мои воины бессмертны, они не нуждаются ни во сне, ни в пище, они неутомимы, но я просто хочу знать – сколько?
– Ты и так знаешь, Один. Столько, сколько ты захочешь. Пока вопрос для тебя будет оставаться вопросом – ты будешь идти. Над тобой будут меняться рассветы и закаты, ты будешь брести по этим пескам столько, сколько сможешь оставаться без ответа. Но не обманывай себя: твой ответ может настигнуть тебя там, где ты меньше всего этого ждёшь. Нельзя играть в прятки с судьбой. Она становится немилосердной к тому, кто бегает от неё.
– Ты любил кого-нибудь, Локи? – снова спросил я, почти не слушая, что он там бормочет про судьбу. – Любил?
– Нет, – ответил он и засмеялся, снова становясь птицей.
Он покружил немного над моим войском:
– И тебе вовсе не обязательно так орать, когда ты хочешь поговорить со мной, достаточно мысленно сказать: «Хочу увидеть Локи».
Я открыл глаза и увидел, что стою на мосту Кулугуа Меночи. Как я здесь оказался – понятия не имею. Но теперь я точно знал, с кем хочу встретиться. Я сел на каменные ступени, привалился боком к нагретой солнцем ограде. «Я хочу увидеться с Лойсо».
Я так давно не произносил этих слов. Мне казалось что и он, и я стали, как – бы это сказать – слишком самодостаточными, будто бы мы отдали и взяли друг у друга всё, что могли, и нам больше незачем и не о чём говорить. А вот поди ж ты. Судьба. Да, судьба решает всё по-своему. Я не стану убегать, потому что – как сказал и Локи, и Шурф – судьба всё равно настигнет. Рано или поздно, так или иначе. Так почему бы не сейчас?
– Макс? – Лойсо был явно удивлён. – Не могу сказать, что я не рад этой встрече, просто не ожидал. Хотя о чём это я? От вас, Вершителей, можно ожидать вообще чего угодно. Зачем я тебе? Чего ты хочешь?
Я пожал плечами:
– Понятия не имею.
Мы сидели на летней террасе какого-то кафе, дул лёгкий ветерок, обдавая жаром, в этом месте почему-то было немилосердно жарко, почти как в той тюрьме, в которую Джуффин заточил изворотливого пройдоху Лойсо. Или даже ещё жарче.
– У вас ностальгия по невыносимому жару? – ехидно спросил я, ощущая, что медленно, но верно испекаюсь под этим палящим солнцем, а ветерок – это так, небольшое послабление.
– Не поверишь, но это место выбрал ты, а не я, – смеясь, ответил мне самый страшный магистр былых времён, – я здесь тоже впервые, так что это, видимо, твоя ностальгия, а не моя. Но скажу откровенно, мне здесь всё-таки терпимее, чем тебе.
– Это, наверно, для того, чтобы я не задавал слишком много вопросов, – ухмыльнулся я. Да, судьба умеет настоять на своём. – Тогда я попытаюсь уложиться в те несколько минут, которые смогу выдержать на этом солнцепёке. Лойсо, вы кого-нибудь любили?
– Я? – он расхохотался. – Макс, ты меня умиляешь. Ты пришёл спросить меня о том, любил ли я кого-то? Меня? О любви?
Он смотрел на меня, как на юродивого.
– Я могу тебе рассказать о ненависти. Много. Очень много, – теперь он разглядывал меня с изрядной долей любопытства. – Но о любви?
– Да, именно вас, – сказал я, вытирая пот со лба. – Нельзя так отчаянно ненавидеть, если никогда не любил. Ведь самые бесстрашные воины получаются из самых трусливых мальчиков. Вы сами это сказали однажды.
– Именно так, Макс, и я повторюсь: из самых трусливых, а не из самых любящих и любимых, – он пододвинул ко мне стакан с каким-то напитком. – Ненависть помогает победить страх, это правда. Но любовь?
Я жадно, в три глотка выпил, даже не задумываясь о том, случится ли со мной что-то или нет от этого иномирного питья.
– И всё-таки? – снова спросил я, понимая, что продержусь тут ещё совсем недолго, после чего испекусь окончательно, и меня можно будет подавать к столу.
– Я не знаю, Макс, – он смотрел на меня совершенно серьёзно, его стальной взгляд проникал в самую глубину моего существа, и мне захотелось съёжиться и укрыться от него. – Можно ли так любить, чтобы захотеть это присвоить себе, а если не получается присвоить – уничтожить, чтобы не досталось больше никому? Это любовь? Это жажда обладания. Но порой она бывает совершенно нестерпимой. И тогда на волю вырывается чистая ненависть, высшая, в своей ослепительной белизне, Макс, в своей идеальности, которая так похожа на любовь.
Я уронил голову на руки, и последние слова Лойсо слышал уже сквозь муть и туман жара, охватившего меня.
– Э-э-э, братец, да ты совсем уже никакой, – его голос снова стал насмешливым, – в следующий раз выбери для свидания более уютное место, ладно? Я был рад с тобой поболтать, Вершитель. Ты всегда задаёшь чудные вопросы. Я уже успел по ним соскучиться.
С этими словами он пнул мой стул, и я кубарем покатился с пригорка, на котором возвышалась терраса, сломал какую-то ограду спиной, беспомощно перебирая руками, пытаясь закрыться от летящей в лицо сухой травы.
– И ты зря думаешь, что Локи так безобиден, Один, – донеслись мне вслед совершенно невероятные его слова.
Ничего ответить я уже не мог: единственное, о чём я мечтал – перестать куда-то катиться, а заодно попасть в более прохладное место.
Я завернулся в плащ. Вообще-то раньше я никогда не замерзал, а тут вдруг почувствовал озноб. Предрассветный туман сгущался над пустыней. Туман. Откуда бы ему взяться? Хитрости Локи? Зачем ему? Что он хочет? Мне нужно переиграть, перехитрить судьбу. Я потёр одну об другую холодеющие ладони. Кажется, мне что-то снилось. Странный город с мозаичными мостовыми, мостами и весёлыми людьми.
Асгард – моя родина, моя обитель. Я так хочу тебя сохранить, я хочу, чтобы ты остался таким. Я сжал кулаки. Ну почему, почему я? Ах да, ты воин, Один, воин, достойный победы или поражения – но всегда великого! Что может быть выше этого? Асгард. Я улыбаюсь, даже просто думая о тебе. Ты падёшь, если… Почему я должен идти туда, открывать Врата, сражаться, сражаться, сражаться… Я так устал.
Я поплотнее завернулся в плащ. Это было ново и удивительно – замерзать. Я становлюсь человеком? Живым? Боги не мёрзнут. От этой странной мысли мне стало тепло, и я снова уснул.
Я открыл глаза – и увидел чьи-то сапоги. Подняв голову, заслоняясь от солнца рукой, я пытался понять, кто это надо мной возвышается. Но в ту же секунду мир передо мной закрутился и исчез.
Когда я снова открыл глаза, никаких сапог возле меня не было. Я лежал на диване, был укрыт пледом, а напротив меня в кресле сидел человек в бело-голубой мантии. Сидел он, уткнувшись носом в книгу, не обращая на меня никакого внимания.
Ну, да, Шурф.
Пользуясь тем, что он с явным интересом читал и, кажется, не заметил, что я проснулся, я разглядывал его из-под полуприкрытых век, чего не делал раньше никогда. Сейчас он сидел без тюрбана, его чёрные волосы были собраны в хвост, мантия главы Ордена облегала стройную фигуру. Он сидел, сложив ноги по-турецки, чуть ли не носом уткнувшись в книгу, и накручивал на палец выбившуюся прядь волос. Я смотрел на него, будто видел впервые. Я никогда не задумывался о том, красив ли мой друг. И вот сейчас я видел, как бьётся жилка у него на виске, видел, как он аккуратно перелистывает страницы книги, обнимая её, словно драгоценность, как отточены и выверены движения его пальцев. Его руки! Почему я раньше не замечал, какие у него красивые руки? Сейчас он заправляет за ухо прядь волос, легко дотрагивается до скулы – такой красивый… Мне стало неловко от этой мысли, я снова закрыл глаза и, шурша, натянул плед на голову, завернулся в него, как в кокон – только уши торчали.
– Макс, я знаю, что ты уже не спишь, – спокойно сказал Великий Магистр, не меняя позы и не отрываясь от чтения.
Ага, скроешь от него что-нибудь, как же!
– Шурф, – я потянулся, – а почему я у тебя? Ведь у тебя же, да?
– Да, – так же спокойно сказал он, снова не отрываясь от книги.
– Слушай, – я начинал сердиться, – вообще это невежливо – сидеть, уткнувшись в книгу, когда с тобой разговаривают!
– Да что ты говоришь? – отозвался мой друг, и я опешил от его тона, потому что он не просто слегка сердился – кажется, он был невероятно зол.
– Да что случилось-то? – я прижал уши, как нашкодивший кот, и сел на диване, по-прежнему завёрнутый в плед по самую макушку.
– Я тебе расскажу развесёлую историю, – Шурф точно злился. – Решил я в кои-то веки пройтись по городу. Изменил внешность и пошёл прогуляться. Поднимаюсь на мост Кулугуа Меночи, и вдруг мне под ноги кубарем, пересчитывая собой все ступени, катится – кто бы мог подумать – сэр Макс собственной персоной! Правда, забавно?
Я открывал рот в немом изумлении, как рыба, выброшенная на берег. Это ж надо! Я умудрился попасть прямо моему другу под ноги! Таких случайностей не бывает.
– Можешь ли ты объяснить, что это на тебя нашло? – Шурф по-прежнему смотрел на меня сердито – так смотрят отцы на своих непутёвых чад .– Или это у нас в Ехо теперь развлечение такое?
Я улыбался. Он злился на меня, волновался за меня. Мне бы стоило… ну, не знаю, сердиться в ответ, что ли? Но я улыбался. И никак не мог перестать.
– Да что смешного? – Шурф по-своему истолковал мою улыбку.
– Шу-у-урф, – он смотрел, как я улыбаюсь ему, и его злость постепенно таяла, растворялась, и он тоже невольно начал улыбаться, – я тебе сейчас всё расскажу, обещаю, только давай поедим, а? Можем заказать завтрак из ближайшего трактира, или я могу иномирное что-нибудь достать? Чай с бергамотом?
Я никак не мог перестать улыбаться, видя, как он волнуется за меня, с удивлением замечая, что он очень красив сейчас. Эти сдвинутые брови, серые глаза, чёрные ресницы, прядь волос, ласкающая скулу…
– Макс, злиться на тебя совершенно невозможно, – проговорил Шурф почти шёпотом. – Да ещё и чай с бергамотом.
Теперь он тоже улыбался, при этом, правда, продолжая что-то ворчать, типа «вот, свалился на мою голову», хотя вообще-то я прикатился под ноги, ну да ладно.
Выпив чая и съев половину яблочно-брусничного пирога, Шурф ещё больше расслабился.
– Ну, рассказывай, – сказал он, беря у меня прикуренную сигарету, – если ты думаешь откупиться чаем и пирогом, то совершенно напрасно. Пока ты мне всё не расскажешь, я тебя не отпущу.
– Ого! – я притворно нахмурился, – да ты тиран и деспот, дорогой друг!
– А как же, – ответил он, – только так я могу управляться с Орденом, так что у тебя есть все основания мне верить, когда я говорю…
– Ладно, ладно, – перебил я, – всё расскажу, как и обещал. Понимаешь, я виделся с Лойсо.
– Ты говоришь о Лойсо Пондохве, – уточнил Шурф, – Магистре Ордена Водяной Вороны?
– Именно, – я понимал, что эта новость как минимум его удивит, но что уж – как есть, так и говорю, не врать же ему, в самом деле.
Шурф молча смотрел на меня, ожидая продолжения.
– Я не знаю, Шурф, это всё так странно, – я и правда не знал, как объяснить, потому что сам не понимал, что происходит, а я не люблю не понимать.
У меня было ощущение, что я смотрю куда-то вперёд и вдаль сквозь калейдоскоп разрозненных картинок и никак не могу собрать их воедино. И даже не знаю – надо ли. Я и Один, Локи и Лойсо, Асгард и Ехо, грядущий Апокалипсис и Армагеддон. Что этому мифу нужно? От меня и от Мира Стержня?
Я рассказал Шурфу всё. Всё, что помнил, всё, что знал. Все свои сомнения и страхи.
– Ты тоже считаешь, что Ехо в скором времени может превратиться лишь в воспоминание? – уточнил мой друг.
Что я мог на это ответить?
– Я правда не знаю. Почему я? Зачем я Одину, почему, будучи им, я вижу в огне Ехо, а не Асгард?
