Текст книги "Недожитая жизнь"

Автор книги: Зое Дженни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

О его личной жизни было известно лишь то, что несколько лет назад у него умерла жена и что с той поры он живет бобылем. Ездил Маттео на старой темно-зеленой малолитражке, «на металлоломе», – говорили они и посмеивались над ним. Однако в душе каждый хотел оказаться в его классе, потому что его считали самым клевым из всех учителей, и многие летом [6]6
  В Германии несколько иная, чем в России, система школьных каникул, которые, в свою очередь, разнятся в каждой федеральной земле, поэтому тот или иной летний месяц всегда оказывается учебным.


[Закрыть]с завистью наблюдали из окна, как он проводил урок во дворе под каштанами. Иногда Айсе и Сезен пытались представить себе, как он живет.

– В какой-нибудь студенческой квартире, где со стен отваливается штукатурка, – предположила Сезен.

У нее набралась уже целая коллекция его фотографий. Маттео, садящийся в автомобиль, Маттео, стоящий на перекрестке, с сигаретой в уголке рта.

Однажды после занятий Айсе и Сезен последовали за ним с фотокамерой; с безопасного расстояния они наблюдали, как он бесцельно блуждал по улицам, пока в конце концов не скрылся в каком-то баре. Сезен его еще и через окно сфотографировала. Расплывчато, потому что лил дождь, было видно, как он сидит у стойки бара. Сезен размножила фотографию и один снимок подарила Айсе.

Маттео закатывал рукава рубашки до самого локтя и расстегивал две верхние пуговицы у ворота, так что Айсе могла видеть черные волосы на его груди. Он протер глаза, откинулся на спинку стула, вытянул вверх руки и сладко зевнул. В этот момент их взгляды встретились, и он, будто это она оказалась застигнутой за этим занятием, ободряюще улыбнулся Айсе, словно ему было жаль, что она вынуждена сидеть здесь, в этой душной комнате. Айсе быстро опустила голову. Внезапно ей пришли на память строки, которые когда-то Ата прочитала ей вслух из какой-то книги и которые она иногда вполголоса напевала, словно песенку, засевшую у нее в голове и сопровождавшую ее повсюду, и вместо сочинения она написала:

 
Она сама и птица, и гнездо,
и взмах сама, сама же и перо,
сама и воздух, и сама полет,
сама добыча, и сама копье,
она и ветвь, и плод —
и птица, и гнездо.
 

После урока Айсе дождалась, пока все ученики сдадут сочинения и разойдутся. Она последней положила на стопку листков свое стихотворение, уселась перед столом Маттео и извлекла из сумки папку со своими историями.

Айсе всегда волновалась, когда оставалась в классе наедине с Маттео и вынимала из сумки папку. Казалось, будто она делает что-то недозволенное. Она нерешительно пододвинула папку через стол.

– У тебя для меня новая история? – спросил он.

Айсе утвердительно кивнула, и Маттео, словно защищая, положил на папку ладонь. Затем с любопытством взял со стопки листков стихотворение и прочитал. Айсе казалось, что сердце у нее вот-вот выскочит из груди.

– Очень красивое, – только и сказал он, – оно теперь тоже войдет в нашу папку.

– Но это не сочинение, – проговорила едва слышно Айсе, – здесь текста и на полстраницы не будет.

– Это не играет роли, – ответил Маттео, – завтра ты, как всегда, получишь папку обратно.

Эта папка с историями была их общей тайной, о ней не знал никто, даже Сезен.

Однажды после занятий Маттео попросил Айсе задержаться. Он беспокойно расхаживал по классу взад и вперед.

– Я ничему не могу тебя обучить, – внезапно произнес он и, как будто извиняясь за это, остановился перед ней и пожал плечами. – Ничему.

Айсе изумленно посмотрела на него.

– Но… что это значит? Вы же как-никак мой учитель!

– В том-то и дело, что нет, – ответил он. – Я ничего не могу добавить к тому, что уже заложено в тебе изначально. Я могу в крайнем случае разрушить тебя. – Помолчав немного, он продолжал: – Я долго размышлял над тем, чтобы сделать тебе предложение. – Маттео сел за стол, положив на него ладони. – Ты никогда не должна делать то, что делают другие, и никогда то, чего они требуют от тебя. Забудь мои уроки. Не слушай. Лучше спи или думай о чем-то постороннем. Но продолжай писать свои истории, записывай свои сны. Просто все, что приходит в голову. Но ты должна пообещать мне, что всё будешь давать мне на просмотр. – Он перегнулся к ней через стол. – Даже если это твой дневник, – настоятельно добавил он.

Айсе покачала головой.

– Я не веду дневник.

– Ну ладно. Тогда истории.

С того дня Айсе получала за свои истории лучшие оценки и не имела другого задания, кроме как оставаться самой собой. Ей казалось, будто она заключила какой-то пакт, который одновременно стеснял ее и наполнял гордостью.

– Ты свободна! – крикнул он еще ей вслед, когда в тот раз она покидала аудиторию; и его голос прозвучал избавительно, но в то же время требовательно и гневно, точно проклятие.

В смятении чувств шла Айсе домой.

Я все вынуждена прятать. Ключ от ящика письменного стола я всегда ношу с собой. Если Зафир обнаружит истории, он непременно отнесет их родителям, и те во всеуслышание их прочитают. Но сейчас папка опять у Маттео, а он хранит и бережет ее от посторонних как зеницу ока. Это наша единственная связь. Именно в эту минуту он, вероятно, держит в руках лист бумаги, на котором я писала еще вчера, и касается моих невидимых глазу отпечатков пальцев. Хотя я вижу Маттео лишь на уроках, он благодаря историям знает меня лучше, чем Сезен, лучше, чем Зафир, и лучше, чем все, с кем я живу здесь под одной крышей. За исключением, может быть, Аты – той известно все, но и она не догадывается, что я пишу. Только о моей тетради в голубом переплете не ведает ни одна душа. Это моя последняя тайна. Это единственный остров, на котором я властвую безраздельно. Такое положение, конечно, противоречит нашему уговору, и Маттео никогда не должен будет узнать об этом. Но разве он сам не говорил, чтобы я никогда не делала то, чего требуют от меня другие?

На фотографии, где он сидит в баре, когда струи дождя стекают по оконному стеклу, он выглядит человеком, который одинок, но уже перестал этому удивляться. Он совершенно не хочет знать, почему он в одиночестве сидит в этом баре, а также о том, куда он отправится в ближайшее время. Он, может быть, даже счастлив в этот момент, но понять это никому не дано. Он знает, что я не могу жить как другие и провожу вечера, запершись в своей комнате. Но он сказал, что мне следует быть благодарной за каждый час одиночества, ибо это несчастье оказывается для меня величайшим даром и одновременно счастьем.

Рядом со мной работает телевизор с выключенным звуком, – я все же не могу перестать смотреть, как живут другие. Как раз сейчас идет моя любимая передача. Девушка с подколотыми локонами и с микрофоном бегает по клубу и интервьюирует посетителей. Они собрались в огромном зале и танцуют. В центре зала – клетка, похожая на птичью, в которой парочка, обнявшись, танцует, срывая друг с друга одежду. Они точно в схватке бросаются на решетку, чтобы немедленно вслед за этим снова слиться друг с дружкой и облизать лицо. Это выглядит так, будто они зубами впиваются в плоть партнера и хотят один другого загрызть. Вокруг клетки рукоплещет и беснуется публика; при этом некоторые держатся за голову. Я полагаю, от удовольствия они рвут на себе волосы.

Однажды во время этой передачи я случайно увидела в толпе Сезен. Сезен всегда там, где скучились другие. Там, где свет и шум. Я тоже была бы там, если бы мне позволили. И я стояла бы вместе с Кристианом, где-нибудь с краю, и мы сообща наблюдали бы за остальными и вели б себя так, будто мы здесь совершенно одни. Сейчас я подсаживаюсь почти вплотную к экрану – может, мне удастся увидеть его где-нибудь среди сотен людей.

* * *

Во вторник они буквально столкнулись. В десять минут первого Айсе вышла из класса и помчалась вниз по лестнице, прижимая к груди папку с историями, когда на повороте со всего размаху ударилась головой о его плечо. Потеряв точку опоры, Кристиан, загребая руками воздух, отлетел вниз на пять ступенек. Сама она чуть было не упала на него, но в последнюю секунду ее руки успели ухватиться за перила, при этом она уронила папку, которая в полете раскрылась, и листы, планируя, опустились сверху на Кристиана, навзничь лежавшего на полу. «Царица ночи», – прочитал он, со стоном приподнявшись, взяв со своего лица лист и протягивая его Айсе, которая с покрасневшим от стыда лицом стояла рядом.

– С тобой всё в порядке? – спросила она и обеспокоенно посмотрела на него сверху.

– Думаю, да, – ответил он и осторожно встал на ноги, однако крестец у него так болел, что он стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть. – Всё в порядке, – сказал он улыбаясь и пощупал рукой ребра, в то время как Айсе поспешно собирала листы и складывала их в папку. Внезапно она сконфуженно провела ладонью по лицу, чтобы убрать за ухо прядь волос, упавшую ей на лоб, при этом папка опять выскользнула у нее из рук. Не успела она нагнуться, как он уже поднял папку и протянул ей. Когда папка перекочевала к Айсе, она кивнула ему в знак благодарности. Затем быстро прижала папку к себе и с такой торопливостью прошмыгнула мимо него, сопровождаемая его улыбкой, вниз по лестнице, как будто за нею гнались.

– Где тебя носит? – нетерпеливо крикнул Зафир в открытое окно машины и завел двигатель. Айсе рванула дверцу и уселась рядом с ним.

– Ах, меня задержал Маттео, – бросила она как бы между прочим, – нам нужно было обсудить с ним одну работу.

* * *

Кристиан собирался вернуться в класс, потому что забыл там какую-то мелочь, когда увидел на самой нижней ступеньке листок бумаги. Второпях Айсе не заметила его. Он поднял лист, выскочил из школы и побежал через двор за ней.

– Стой! – крикнул он. – Погоди!

Но она его уже не слышала. Стоя с листом в руке на тротуаре, он увидел только задние огни удалявшейся машины Зафира, свернувшей за угол.

Кристиан оставил лист у себя. На нем крупным, округлым почерком было написано:

 
Она сама и птица, и гнездо,
и взмах сама, сама же и перо,
сама и воздух, и сама полет,
сама добыча, и сама копье,
она и ветвь, и плод —
и птица, и гнездо.
 

Он перечитал это в вагоне метро и потом еще раз у себя в комнате, лежа на кровати. Это звучало как-то загадочно, и он с удовольствием бы узнал, что же еще находилось в той папке.

В конце концов он уселся за стол и переписал текст, затем бережно сложил оригинал и вложил в конверт. Волнующе было держать в руках что-то, принадлежавшее ей, отсутствие чего она, возможно, сейчас уже обнаружила, и только он мог вернуть ей это.

Вчера он целый день безуспешно искал ее по всей школе. На уроках не мог сконцентрироваться. На перемене взволнованно мчался во двор. Даже если б ему не удалось с ней поговорить, он представлял себе, как они украдкой обмениваются взглядами. Однако ее нигде не было. Перед Зиги и его приятелями он делал вид, что ему нужно в туалет, чтобы потом бродить по школьному вестибюлю, – не окажется ли ее где-нибудь. Он даже спросил о ней одного учителя, попавшегося ему навстречу.

– Айсе? – сказал тот и отрицательно покачал головой: нет-де, он не знает никакой Айсе и, стало быть, не может сообщить, где она.

– Берегись, – предостерегающе сказала Сезен, – лучше оставь Айсе в покое, если не хочешь иметь неприятностей. Зафир стережет ее что твой бультерьер.

Но сейчас это так же мало заботило Кристиана, как мнение Зиги о том, что Зафир якобы не только его заклятый враг, но и «последнее дерьмо».

Кристиан перестал возражать ему. Пусть Зиги думает все, что ему угодно.

Поскольку в разговоре с ним он умолчал о вечеринке у Сезен, то и по этому поводу он перед ним ни о чем не стал распространяться. Сейчас ему доставляло тайное наслаждение искать в телефонной книге фамилию Каяран. Однако наконец найдя ее, он долго оцепенело взирал на адрес: Каштановая улица, 7. Кристиан сидел на полу посреди комнаты, почти с головой зарывшись в страницы. Наконец он захлопнул телефонную книгу.

– Здесь, видимо, какая-то ошибка, – прошептал он, – быть такого не может.

Но когда он еще раз провел по странице пальцем и дошел до фамилии Каяран, под ней значилось: маклер по торговле недвижимостью, ул. Каштановая, 7.

Кристиан закусил губу, сунул конверт в карман и быстро вышел из дому. Сезен рассказывала ему, что отец Айсе является маклером по торговле недвижимостью, да вдобавок к тому же удачливым, и он, помнится, удивился этому обстоятельству, поскольку еще ни разу не слышал ни об одном турецком торговце недвижимостью. Но что он вообще знал об этих людях?

До сих пор он избегал снова заходить в этот район. Его сердце бешено колотилось, когда он свернул на обсаженную высокими каштанами улицу. Он слышал звук собственных шагов по неровным гранитным плитам. Ребенком он собирал мертвых муравьев и жуков в банку из-под мармелада и затем, чтобы похоронить их, укладывал в щели между камнями мостовой. На краю улицы по-прежнему стоял старый водяной насос. Кристиан положил ладонь на холодную голову дракона из чугуна и надавил на рычаг, однако пасть дракона осталась сухой.

Летом, когда стояла ужасная жара, он встречался здесь с соседскими ребятами. Со своими приятелями он хватал девчонок, которые в их руках отчаянно визжали и барахтались, и совал их головой под струю воды, лившуюся из пасти дракона.

Только когда все были мокрые до нитки, он убегал домой; мать заворачивала его в банное полотенце и сажала в саду на солнышке.

Их дом был предпоследним на улице. Но там, где когда-то ограду обвивали усики горошка, сегодня поднималась высокая и гладкая каменная стена. На месте старой решетчатой двери теперь были зеленые металлические ворота. Соседний дом был снесен. Кристиан остановился. Дощатый забор отделял строительную площадку от улицы; сквозь щели в нем можно было разглядеть перерытую землю, контейнер, кучу песка и груду развалин. Пожилая женщина, которая в одиночестве жила здесь, тоже вынуждена была вернуть дом прежним владельцам. Кристиан часто наведывался в ее одичавший сад, где была такая высокая трава, что он мог в ней прятаться.

Сейчас земля была изрыта гусеницами тракторов.

Кристиан прошел вдоль стены и посмотрел на зеленые ворота. Он опасался, что, даже если только заглянет, может сработать сигнализация. Похоже, это был один из тех домов, в которых тотчас же повсюду загорается свет, стоит только ночью слишком близко подойти к ним. Дом, который нужно стеречь. Тогда, раньше, такой стены не существовало, и можно было беспрепятственно войти в дом и выбросить их на улицу. Того, кто живет здесь сейчас, так просто на улицу не выбросишь. В мечтах Кристиан часто представлял себе, как он вернется и взорвет дом вместе с новыми владельцами.

Теперь, когда он оказался перед ним, он предпочел бы поскорее уйти. Он поглядел вверх на ворота, которые, казалось, смеялись над ним. Закурил сигарету, прислонился к фонарному столбу и сделал вид, будто поджидает кого-то. Это лишено смысла, говорил он себе; абсолютное безумие – заходить в эту крепость только для того, чтобы передать потерянное стихотворение. Он все еще не мог поверить, что тем человеком, который купил дом, оказался отец Айсе. Как часто представлял он себе покупателей, которые завладели комнатами, где он жил! У них не было лиц, то были привидения, фантомы.

– Они всё разрушат, – говорил его отец, – ничего не останется так, как есть.

Кристиан выпустил в воздух струйку дыма и, прежде чем повернуться и без дальнейших колебаний направиться к воротам, энергично растоптал окурок.

Казалось, он переступил какую-то невидимую границу, когда надавил на звонок, рядом с которым на блестящей латунной табличке были выгравированы инициалы «А. К.».

Из домофона женский голос спросил его имя.

– Кристиан Хаген из школы Айсе. Она кое-что забыла, – произнес он уверенным голосом, хотя руки у него дрожали. Створки ворот сразу же распахнулись внутрь.

Галька у него под ногами похрустывала, когда он пересекал площадку, отделявшую ворота от дома. Бросив быстрый взгляд на грушевое дерево перед домом, казавшееся теперь меньше, словно оно сморщилось, он подошел к ступенькам входа. Там, где когда-то стояли велосипеды и рабочие башмаки отца, теперь были олеандры в керамических горшках. Кристиан с изумлением смотрел вверх на только что отремонтированный фасад, когда тяжелая дубовая дверь распахнулась.

Пожилая женщина с густыми курчавыми волосами и в черном фартуке на широких бедрах придирчиво оглядела его с ног до головы.

– Вы к кому?

– Я, э-э… вот! – он протянул ей конверт. – Это забыла Айсе. Я только хотел вернуть ей это, – как бы извиняясь проговорил Кристиан.

– Вы ходите в одну школу? – спросила она.

– Да.

– Секундочку. – Женщина исчезла в доме.

Вскоре в дверях появилась Айсе.

– Привет, – оторопело сказала она. На ней была мятая белая футболка, волосы в беспорядке, как будто она только что проснулась. В таком облачении она вообще не соответствовала окружающей обстановке и выглядела смертельно уставшей.

– Здесь, – сказал он и теперь протянул конверт ей, – стихотворение. Оно осталось на лестнице в школе, я хотел догнать тебя и вернуть его, но ты уже уехала.

Айсе быстро взяла конверт, сложила его и сунула в карман джинсов.

– Спасибо, – сказала она и продолжала в нерешительности стоять в дверях, держась за ручку.

– Оно красивое, – сказал Кристиан.

Айсе с улыбкой пригладила рукой волосы.

– Оно тебе действительно нравится? – робко спросила она.

Он утвердительно кивнул, отступил на шаг и снова посмотрел вверх на дом.

– В какой комнате ты живешь? – неожиданно спросил он.

– Наверху справа, – удивленно ответила Айсе. – А что?

Кристиан пристально посмотрел на нее.

– А то, что… ну… это, собственно, моя комната, – запинаясь, произнес он.

– Что-о? – спросила Айсе, все еще улыбаясь, и хотела было что-то добавить, как вдруг услышала быстро приближающийся голос Зафира.

– Кто там? – крикнул он.

– Никого! – громко ответила Айсе и захлопнула перед Кристианом дверь.

* * *

Бесцельно, точно чужой, двигался Кристиан по улице. Изменился не только дом, весь район, казалось, выталкивал его. Он прошел мимо детской площадки и небольшого продовольственного магазинчика, в котором его мать когда-то делала покупки. Но жалюзи на двери были опущены, а через витрину он увидел, что магазинчик пуст.

Он направился мимо вересковой пустоши, как тогда, когда шел этой дорогой с Зиги и они поклялись друг другу одновременно пересечь линию финиша и победить вместе. Стадион располагался в двухстах метрах от закрытого магазинчика. На беговой дорожке не было никого, когда Кристиан вскарабкался на трибуну и уселся в первом ряду. Вот здесь тогда сидели и его родители, среди учителей и других зрителей.

Уже за несколько недель до соревнования по бегу на длинную дистанцию Кристиан и Зиги пришли к единодушному мнению, что участие в состязании следует принимать только тогда, когда можешь выйти из него победителем. Над болтовней учителей, что в расчет-де берется лишь коллектив и что важна не победа, а участие, они откровенно смеялись.

– Мы им покажем, – говорил Зиги, и они поклялись вместе лидировать в гонке, подбадривая друг друга. Одновременно, рука об руку и плечо к плечу, собирались они пересечь линию финиша.

В день соревнований Кристиану уже с утра было не по себе, и когда он зашнуровывал кроссовки, его ладони вспотели от волнения.

Гигантский овал беговой дорожки распахнулся перед ним как арена. Зиги похлопал его по плечу.

– Не забудь, мы бежим рядом, – напомнил он.

В минуты перед выстрелом стартового пистолета, пока Кристиан оцепенело смотрел на рыжее, гладко укатанное покрытие дорожки перед собой, время для него словно остановилось. В последнее лето он однажды попробовал бежать босиком. Накопленный жар дорожки обжигал ступни, было так больно, что ему пришлось прыгнуть в спасительную прохладу травы. Сейчас он вспомнил об этом жаре, накопившемся под его ногами, и, когда раздался выстрел стартового пистолета, увидел, как горит и охватывается пламенем земля, а его худенькое тело мчится по пламени, которое он никак не может преодолеть, потому что с каждым шагом оно опять вспыхивало перед ним. Его ноги в бешеном темпе касались земли, как будто бежали наперегонки друг с другом и хотели друг друга поймать. Он ощущал такт собственных ног, похожий на топот несущегося во весь опор табуна лошадей, и этот топот гнал его вперед. Он слышал доносившиеся с трибун крики зрителей, голоса которых невидимыми бичами рассекали воздух. Его сердце от напряжения готово было выскочить из груди, а скорость оборачивалась бьющим в лицо ветром. Он поглядывал вправо и влево, но ни перед ним, ни рядом никого не было видно. «Где же ты, – испуганно думал он, – ну где же ты?» И рефлекторно, возможно, опасаясь, что сделал что-то неправильно или стартовал раньше времени, он повернул голову, оглянулся, продолжая по-прежнему мчаться, и далеко позади, чуть ли не у самого старта, обнаружил Зиги в толпе остальных, увидел вяло продвигавшуюся вперед массу.

Кристиан летел впереди в одиночестве. Он уже оставил за спиной две трети дистанции, перед ним был финиш, который он, с большим преимуществом, мог легко пересечь первым. Кристиан увидел себя, в полном одиночестве бегущим по гаревой дорожке. На виду у сотен тех, кто сидел на трибунах или стоял у кромки поля, аплодировал и свистел, потому что был совершенно уверен в его победе, до которой было уже рукой подать. И вдруг он остановился посреди дорожки и стал ждать. Какой-то учитель физкультуры у края что-то кричал ему, размахивал руками, но Кристиан не трогался с места. Повернувшись спиной к финишу, он смотрел в сторону остальных, на стенку несущихся на него, с трудом переводящих дыхание ребят, которые неуклонно приближались.

Призывы зрителей становились громче и пронзительнее, он слышал свое имя, они кричали ему: «Беги! Беги!» Он различил ревущий голос отца, но сильнее боязни проиграть была сейчас боязнь выиграть одному. Страх, который гнал его вперед, теперь свинцовым, парализующим грузом придавил его. Пламя, бившее из земли, погасло, ноги неподвижно стояли на месте и передвигаться уже не могли. Кристиан предпочел бы упасть в обморок, просто свалиться и остаться лежать. Зелень газона превратилась в яркую желтизну, ослеплявшую его, как будто его выставили на солнце и медленно сжигали. Он отчетливо видел перед собой всё: своего неистовствующего в отчаянии отца, выкрикивающего с трибуны его имя, свою беспомощную мать, которая, ломая руки, пытается успокоить отца, людей, в полном непонимании взирающих на него сверху, он слышал их крики, прежде благожелательные и дружелюбные, а сейчас превратившиеся в издевательский хохот.

Ребята были всё ближе, мчались на него ухмыляясь или удивленно проносились мимо. Кто-то угодил ему локтем в бок, он споткнулся, чуть было не упал, но, случайным толчком снова приведенный в движение, он побежал в хвосте как раненый зверь, пытающийся догнать свою стаю. Втянув голову в плечи, он последним пересек утрамбованную уже не одной дюжиной кроссовок финишную линию. Но горше, чем во время вручения наград уйти с пустыми руками, горше насмешливых взглядов школьных товарищей, недоуменного покачивания головой их родителями и непонимающего «Как же так?» матери – горше всего было увидеть Зиги на пьедестале, как он с гордо выпяченной грудью принимает приз за первое место в беге на длинную дистанцию. Он двумя руками поднял кубок и смотрел поверх головы Кристиана, как будто того здесь попросту не было.

Никогда он не сможет забыть и молчания отца на обратном пути в машине. Это разочарованное молчание, становившееся тем более непреклонным, чем дольше оно продолжалось, воздвиглось между передним и задним сиденьями точно непробиваемая стена, за которой он остался один.

Всю ночь Кристиан не сомкнул глаз и беспокойно метался в постели от разочарования и гнева.

На следующий день, увидев в вестибюле идущего навстречу Зиги, он тотчас схватил его и прижал к стене.

– Ты почему побежал дальше один? – яростно спросил он.

– Я ведь хотел увлечь тебя за собой, – извиняющимся тоном пробормотал Зиги, – ты же совсем не двигался.

Кристиан ясно чувствовал, что здесь что-то не так и что Зиги заговаривает ему зубы. Но ярость его улеглась, когда Зиги извлек из портфеля кубок и протянул ему.

– Я знаю, что ты быстрее меня. Ты выиграл. Кубок принадлежит тебе, – смущенно произнес он.

Кристиан примирительно взял кубок и потом как символ их дружбы водрузил дома на письменный стол.

Вскоре после этого они однажды спрятались в заброшенном садовом павильоне, который использовался под сарай для сельскохозяйственного инвентаря. Они устроились на ящике с инструментами между досками и машиной для стрижки газонов и бритвой надрезали себе кожу на запястье. Свет косо падал через запыленные окна. Там, в полутьме павильона, они поклялись друг другу, соприкоснувшись ранами, в вечной братской дружбе.

– Отныне мы неразлучны, – сказал Кристиан и надавил пальцем на маленький кровоточащий порез.

– До гробовой доски, – добавил Зиги.

С тех пор Зиги стал часто бывать у них дома, и поскольку у родителей Зиги не хватало на сына времени, его нередко приглашали к столу у Кристиана. Мать называла его найденышем и трижды подливала ему в тарелку. Летом они могли ночевать в спальных мешках под ивой. Они воображали себя существами с далекой планеты, которые случайно приземлились в этом саду. Фасад, за которым мирно почивали родители Кристиана, был неприятельской крепостью, которую они собирались утром взять штурмом.

Несмотря на то что Зиги переехал в другую часть города, поменял школу и из-за этого они иногда месяцами не виделись, Зиги оставался лучшим другом Кристиана.

– Единственная положительная сторона переезда заключается в том, что теперь ты снова вместе с Зиги, – объяснил отец, вручая ему подтверждение о приеме в гимназию. Кристиан обрадовался, что наконец опять будет рядом с Зиги.

– Твои друзья будут моими друзьями, – сказал он в первый учебный день, когда Зиги представил ему Пауля и Пробора, и добавил: – А твои враги – это мои враги.

Но после того как в конце недели он принял участие в организованном Зиги тренировочном походе, он понял, что с другом произошла такая перемена, принять которую он был уже не в состоянии.

Сначала ему было интересно отправиться на природу в маленьком автобусе вместе с Паулем, Пробором и еще с семью другими ребятами, которых Зиги представил ему как «товарищей». Они проезжали мимо деревень, названия которых Кристиан никогда не слышал. Глубокие промоины разрезали равнинную местность, дорогу окаймляли живые изгороди и кустарники. В девственной чистоте расстилались перед ними луга. На опушке леса они вышли из автобуса.

– Как на сафари, – неудачно сострил кто-то, когда, нагруженные рюкзаками, они колонной зашагали по лесу.

На большом, окруженном деревьями лугу, с одной стороны переходящем в бескрайний пустынный ландшафт, а с другой ограниченном глубоким руслом лесного ручья, Зиги короткими, лаконичными распоряжениями определил, где следует поставить палатки. Небольшой тростью Зиги указывал выбираемые места. Для своей палатки он облюбовал холм, с которого был хороший обзор.

Уже вечером, когда все собрались у костра и, подвыпив, громко горланили в темноте песни, Кристиан, неподвижно глядя на огонь, шевелил губами, но не пел со всеми, а от всей души желал, чтобы эта орава неотесанных юнцов наконец угомонилась.

– Эй, старина, ты о чем размечтался? – спросил Зиги и положил руку ему на плечо. В ярких отсветах пламени Кристиан посмотрел в проказливые, как у хаски [7]7
  Хаска (сибирская) – порода собак, используемая северными народами для езды в упряжках.


[Закрыть], голубые глаза Зиги. Эти глаза всегда завораживали его, даже вызывали зависть, но сейчас они показались ему бесцеветными и пустыми.

– Я никогда не мечтаю, – холодно ответил Кристиан и снял его руку со своего плеча, после чего другие разразились смехом и во все горло запели: «Кристиан никогда не мечтает».

В пять часов утра он был бесцеремонно вырван из объятий сна. С резким пронзительным свистом Зиги прошел вдоль палаток.

– Подъем, подъем, товарищи! – кричал он и погнал всю группу к ручью в низине, где можно было умыться.

На берегу Кристиан, зябко поеживаясь, опустился на колени и горстью плеснул в лицо ледяной водой. Возле него Пробор прикрепил на сук маленькое карманное зеркальце и с помощью геля зачесывал волосы. Остальные хихикали.

– Дружище, – крикнул кто-то и зажал себе нос, – от тебя несет, как от французской шлюхи!

– Кроме того, личные вещи здесь запрещены, – добавил Пауль.

– Это исключение, – невозмутимо парировал Пробор, продолжая наводить марафет.

– Исключения здесь тем более запрещены, – возразил Пауль резко.

– Пойдем, оставь его, – в конце концов прервал их пререкания Кристиан, но Пауль уже вырвал гель у Пробора из рук.

– Эй, что ты делаешь? – крикнул Пробор, увидев, как Пауль бросил в ручей баночку и зеркало.

– Все, баста, у нас здесь не салон красоты, – вмешался Зиги и ткнул Пробора тростью в бок. – Выступаем!

После умывания они построились на лугу для вольных упражнений, которые, стоя в центре круга, показывал им Зиги. В заключение он приказал выполнить по двадцать отжиманий в упоре лежа, во время чего сам, контролируя, расхаживал вокруг, заложив руки за спину. Потом он заставил их бежать по лугу эстафету, преодолеть по-пластунски холодный ручей и на четвереньках ползать по подлеску.

Кристиан с неприятным удивлением наблюдал, что он при этом только бегал рядом, рявкал на товарищей и командовал, как заправский сержант. Сперва он решил, что все это только шутки, что скоро Зиги оставит эту затею и засмеется как прежде, но с каждым часом все больше убеждался в том, что и Зиги, и остальные принимают происходящее всерьез.

Затем они должны были собраться на площадке перед палатками. Расставив ноги, Зиги стоял перед ними. Группа в ожидании смотрела на него.

– Предположим, что Пауль черномазый, что бы вы с ним сделали? – спросил он, обращаясь к замершим парням, и все обернулись на стоявшего сзади Пауля.

– Уж мы бы устроили ему представление не хуже Алабамы, – сказал один.

Одобрительный смешок пробежал по шеренге, Пауль тоже неуверенно подхихикнул.

– Да ты не бзди, Пауль, – ухмыляясь, обронил Зиги, – мы ведь только так говорим, для примера. Однако ты все ж выпачкай малость физиономию. – С этими словами он пошарил в карманах и вытащил баночку с жирным черным кремом.

После того как все разобрали оружие для пентбола [8]8
  Пентбол – род военно-спортивного состязания со стрельбой красящими шариками.


[Закрыть], черный Пауль должен был убегать. Спустя несколько минут началось преследование.

– Мы достанем тебя, чертов ниггер! – закричали они и в поисках его цепью рассыпались по подлеску.

Кристиан наткнулся на Пауля за кустом ежевики. Оба, одинаково опешив от неожиданности, испуганно смотрели друг на друга. Похоже, Пауля действительно охватила паника, как бывает с затравленным человеком. Он бросился наутек прямо в том направлении, откуда подходили другие. Они с боевым ревом ринулись на него, пронзительно крича и ликуя, окружили и все разом открыли по нему огонь. Заряды с краской лопались и смешивались с черным кремом и кровью, уже выступившей из повреждений на коже. Пауль лежал на земле и вопил от боли.