Текст книги "Белое снадобье"

Автор книги: Зиновий Юрьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 4

Джо Коломбо, глава гангстерской «семьи» Скарборо, строго говоря, не являл собой фигуру необыкновенную. Он не был ни отчаянным храбрецом, ни хитроумнейшим стратегом, ни безжалостным палачом. В равной степени он не был ни трусом, ни глупцом, ни добряком. Он был обыкновенным человеком, изучившим лишь в совершенстве правила игры, царившие в том мире, в котором он жил. Он никогда не нарушал этих правил, всегда следовал им и постепенно сделался их символом, хранителем традиций, олицетворением того порядка вещей, который создал его и который он укреплял. Он стал главой семьи, потому что никто лучше его не знал всего того свода и кодекса неписаных правил и законов, которые цементируют ее и удерживают пятьсот или шестьсот человек от взаимного уничтожения, не говоря уже о месте семьи в окружающем мире.

Он никогда не суетился, сохранял спокойствие, работал тщательно и никогда не оставлял недоделанных начинаний, ибо прекрасно знал, что неоконченное дело имеет иногда тенденцию превратиться в неожиданную автоматную очередь или никому не нужный скандал.

Были в семье люди более сильные, чем он, более храбрые. Стрелявшие лучше. Умевшие лучше, чем он, организовать нападение на конвой или убрать провинившегося толкача. Да, на отдельных дистанциях он мог и уступать другим, но в сумме многоборья он был недосягаем и потому уже много лет возглавлял семью.

Теперь ему предстояло серьезное испытание. Может быть, самое серьезное из тех, с которыми приходится сталкиваться главе семьи. Предстояло определить, кто из тех нескольких человек, которые составляли его ближайшее окружение, стал предателем. Он знал, что поручить это расследование кому-нибудь еще нельзя, потому что он, и только он, должен собственноручно выполоть сорную траву, пока она не заглушила всего поля, возделываемого им уже больше четверти века. Да и кому поручить, если он не знает, кто продал его семью, и сам дознаватель может оказаться как раз тем, кого они ищут. Разве что сыну… Нет, он должен найти его сам.

Вот почему он сидел сейчас перед темноволосым молодым человеком, хотя было уже около полуночи, а он обычно уже давно спал в это время. Когда тебе за шестьдесят, цепляешься за режим, как утопающий за соломинку.

Джо Коломбо не торопился начать беседу с человеком из Уотерфолла. Он молча рассматривал его. Что-нибудь около тридцати. Лицо было бы даже приятным, если бы не угрюмость. Характер скорей всего нелегкий. По-видимому, упрям, самолюбив, вспыльчив. В последнем можно не сомневаться. Вряд ли кто-нибудь из членов семьи решит дезертировать по трезвому размышлению. Он будет обречен на месть своей семьи и постоянное подозрение новой семьи. Предателя могут ценить, но доверять – никогда. Предавший раз может предать и второй раз. Предатель только тогда перестает быть предателем, когда занимает место того, кого он предал. Как раз то, что, очевидно, не прочь бы сделать и та змея, что где-то ползала сейчас по Пайнхиллзу. Сначала ослабить его, Коломбо. Одно нападение на конвой, другое. Один провал, второй, третий, десятый. Случайность раз, случайность два, а потом пойдут разговоры: «Стар стал, уже не тот, ни одной операции спланировать не может. А мы? Стоит ли издыхать под пулями только оттого, что старик цепляется за власть? Не пора ли?» И тогда тот, кто ждал своего часа, подаст знак. Или сам прошьет его автоматной очередью. Или затянет по старинному обычаю удавку на его шее. И улыбнется снисходительно. Каждому свое. Теперь его очередь.

Коломбо вздохнул, помассировал себе сердце, включил магнитофон и сказал человеку, стоявшему перед ним:

– Садись. Как тебя зовут?

– Арт Фрисби.

– Место жительства?

– Грин Палисейд, Уотерфолл.

– Член семьи?

– Да.

– Место в семье?

– Лейтенант.

– Сколько времени в семье?

– Восемь лет.

– Кто тебя рекомендовал?

– Толстый Папочка.

– Откуда ты его знаешь?

– Я пришел к нему одиннадцать лет тому назад и сумел убедить его, что смогу быть ему полезен.

– Чем ты убедил его?

– Тем, что в девятнадцать лет я бросил белое снадобье. Сам.

– Что помогло тебе бросить?

– Девушка, которую я любил и которая любила меня, тоже была на героине и покончила с собой. Она повесилась.

– И ты…

– Я ушел из Скарборо, набрел на какую-то ферму, валялся недели три в запертом сарае. Отошел. В девятнадцать лет это иногда бывает.

– Отец, мать?

– Отец упал с лестницы и разбился насмерть. Лет двадцать, наверное, тому назад, а может, и больше. Мать умерла чуть позже.

– Значит, ты попал к Толстому Папочке одиннадцать лет тому назад?

– Да.

– И всегда был под его началом?

– Да.

– Ты был к нему близок?

– Не знаю, – пожал плечами Арт, – мне трудно судить. Наверное, он доверял мне. Мне давали ответственные задания. Я, например, командовал последним налетом на ваш конвой.

Джо Коломбо внимательно посмотрел на Арта. «Если парень не врет, – подумал он, – он может оказаться ценней, чем я подумал сначала. У Папочки, в его жирных маленьких ручках, все нити».

– Хорошо, – кивнул Джо Коломбо. – Расскажи мне теперь со всеми подробностями о том, что случилось такого, что заставило тебя смотать удочки из Уотерфолла. Ты ведь как будто не из тех, кто перебегает с места на место.

Арт начал рассказывать о ссоре в баре. Говорил он скучным, равнодушным тоном, и Коломбо отметил про себя, что именно такие взрываются неожиданно и непредсказуемо.

– Ты хорошо запомнил момент, когда выстрелил в этого Кармайкла?

– Да, – кивнул Арт. – Безусловно. Я головы не терял. Этого со мной не бывает. Я все помнил. Я даже знал в ту секунду, что это конец всему, отдавал себе отчет, как видите. Но у меня было такое бешенство, я был готов на все…

– Гм, – усмехнулся Коломбо, – нельзя сказать, чтобы ты был очень логичен. С одной стороны, ты осознавал, что делаешь, с другой – был готов на все. Или ты действительно считаешь, что приставания пьяного стоят погубленной карьеры и риска для жизни?

«Первое впечатление, что он не врет, – подумал Коломбо. – Для лжи выбирают что-нибудь пологичнее. Впрочем, подождем пока с выводами. Выводы не убегут».

Арт молча пожал плечами:

– Наверное, вы правы. Мне просто кажется, что я сознавал все… До этого я почти никогда не ссорился с Кармайклом. Ничего общего у нас не было.

– А ты вообще знал, что эта девушка Конни его родственница?

– Понятия не имел.

– Хорошо. Расскажи мне теперь, как ты добрался из Уотерфолла до Скарборо и что случилось в «Башне».

Арт рассказывал, а Коломбо думал о том, что уже начало второго, что давно уже пора спать, что завтра нужно кое-что проверить и лишь потом переходить к тому, ради чего он сидит в этой комнате перед этим угрюмым, вспыльчивым типом, который командовал тем налетом, когда он и его семья потеряли миллион двести тысяч НД плюс двадцать семь человек охраны. И хотя мысль о потерях была досадной, он не испытывал личной ненависти к этому Арту Фрисби. Его делом, делом Джо Коломбо, было благополучно доставить из Пейтона месячную прибыль его торговцев белым снадобьем, ростовщиков букмекеров подпольных тотализаторов. Делом этого парня было захватить деньги. Таков был у него приказ. И он его выполнил. Выполнил, надо сказать, здорово. И все же они никогда не смогли бы напасть на его конвой, если бы не шпион здесь, в Пайнхиллзе. Он снова начал привычно перебирать в уме имена людей из своего окружения. Пока пустые гадания. Тасование колоды вслепую. Вот если бы удалось вытащить из этого парня хотя бы кончик ниточки, хоть какой-нибудь обрывок, он бы уж сумел распутать весь клубок. Но нет. Сначала нужно как следует проверить этого Фрисби. Кто знает, не подсадная ли он утка. Кальвино и особенно Папочка могут обвести вокруг пальца кого угодно. Пока им удается даже обводить его, Джо Коломбо. Пока. Только пока.

– На сегодня хватит, – кивнул он. – Тебя, кстати, покормили?

Арт отрицательно покачал головой.

– Сейчас поешь. – Он вызвал по телефону сына и, когда тот вошел в комнату, сказал: – Во-первых, покорми человека. Стыдно, что семья Коломбо оказалась на этот раз не слишком гостеприимной. Проверь лично в «Башне», кто искал этого джентльмена и почему портье указал на его номер. Найди шофера такси – старенькое «шеви», – который вез того джентльмена в ночь на шестнадцатое из Уотерфолла в Скарборо. Узнай, как и где похоронили в Уотерфолле некоего Кармайкла и видел ли кто-нибудь своими глазами его в гробу… Ты все понял?

– Да, отец, – кивнул профессорского вида худощавый человек в очках с толстой оправой. – Тебе пора спать.

– Я тоже так думаю, – тяжело вздохнул Джо Коломбо и поднялся из-за стола,

Марвин Коломбо посмотрел на свой пробор в зеркальце заднего обзора – все было в порядке – и вылез из машины. Он был педантичен и настойчив. Он вошел в вестибюль «Башни». Несколько старух чутко дремали в провалившихся креслах. Стоило ему сделать несколько шагов, как они разом, словно повинуясь таинственной неслышной команде, открыли глаза и уставились на него с бесстыдством выживших из ума сплетниц.

Портье окинул его несколько иным взглядом – оценивающим его финансовые возможности и намерения – и изобразил на своем лице некое подобие улыбки.

– Добрый день, сэр, – пропел он. – Чем можем служить?

Младший Коломбо вежливо кивнул и тихо проговорил:

– С вашего разрешения я бы хотел побеседовать с вами.

– О чем? – уже недоверчиво и сухо спросил портье.

– О вчерашней стрельбе на шестом этаже. Комната шестьсот одиннадцать.

– У нас не было никакой стрельбы, – тихо прошипел портье. – У нас прекрасная репутация.

– Не спорю. Вы даже снабжаете своих гостей недурным героином и не хотите, говорят, делиться с теми, кому это дело принадлежит.

– Позвольте, позвольте, – надменно сказал портье, хотя за надменностью уже угадывался страх, – кто дал вам право на эти чудовищные инсинуации? Мало ли кто может зайти в отель и нагло потребовать…

– Я ничего не требую, – мягко сказал младший Коломбо. – Я просто констатирую факт.

– А вы знаете, что за такие констатации делают? В лучшем случае превращают в котлету.

– К вашим услугам, – кивнул Марвин и протянул портье визитную карточку.

Тот взглянул на нее и на мгновение замер, словно робот после короткого замыкания.

Лицо портье бледнело сверху вниз. Сначала побелел лоб, затем краски ушли из носа, сделав его восково-синеватым, под цвет губ. Руки его задрожали, и он засунул их в карманы, отчего поза его вдруг стала вызывающей, никак не вязавшейся с испуганным лицом.

– Это неправда, – без особого убеждения в голосе сказал он и с трудом проглотил слюну. – Мы не торгуем героином. Но администрация, я лично… Мы могли бы… Если вы…

– Мне нужно, чтобы вы подробно рассказали мне, кто вчера разыскивал гостя, жившего в шестьсот одиннадцатой комнате.

– Хорошо, я вам все расскажу, как было…

– Да, пожалуйста, – улыбнулся Марвин Коломбо. Можно было бы, конечно, сразу назвать свое имя. На тех, кто его знал в Скарборо, а знали его почти все, оно производило впечатление. Но Марвин не любил размениваться по мелочам и пользоваться репутацией, которую заслужил отец. Он предпочитал метод, который называл «методом фактического давления». Нужно было просто знать факты и дать понять собеседнику, что ты их знаешь. Вот и все.

– Этот человек, который остановился у нас, сразу показался мне подозрительным…

– Чем именно?

– Он был без багажа, сказал, что его еще не привезли… И вообще не джентльмен… Он совершенно не выходил из комнаты и никого не пускал, кроме посыльного, который приносил ему еду.

– Это все интересно, но мы отвлекаемся от темы, а темой нашей беседы была стрельба.

– Ах да, стрельба, я как раз хотел перейти к этому прискорбному эпизоду. Да, да. Вчера, стало быть, два каких-то человека пытались проникнуть в шестьсот одиннадцатый номер, но постоялец встретил их стрельбой… Вот, собственно говоря, и все.

– Прекрасно, – кивнул Марвин Коломбо. – Осталась одна маленькая деталь. Эти два человека прямо поднялись на шестой этаж?

– Д-да.

– Вы в этом уверены? Нет, нет, если вы уверены, – Марвин вежливо улыбнулся, – вам нечего выдумывать что-либо. Но если вы не совсем уверены… – Он вздохнул.

– Видите ли, – портье снова с трудом проглотил слюну, – видите ли… Я просто не придавал значения мелким деталям. Эти два человека подошли ко мне и показали фотографию. Я сразу узнал человека, который снимал шестьсот одиннадцатый номер.

– Сколько они вам дали?

– Пятьдесят НД.

– Допустим. Благодарю вас за информацию. С этого дня вы будете платить нам пятьдесят процентов своего дохода от продажи белого снадобья. И пожалуйста, придавайте значение мелким деталям. Как, например, суммы выручки. Иначе…

– О, миссис Кармайкл, я вижу на вас траур…

– Да, – всхлипнула женщина и поднесла платок к глазам. – Муж… Он умер.

– О боже, – сказал мясник за прилавком и начал зачем-то вытирать о фартук руки, – не может быть… Ваш супруг… Кто бы мог поверить…

– Инфаркт…

– И долго он болел, бедняга?

– Не болел. Сроду на сердце не жаловался. Такие вот и умирают сразу. А те, кто болеет, те никогда не умирают. Шестнадцатого вечером. Сидел в баре – и упал. Меня все готовили, сказали только на следующий день… – Она снова всхлипнула. – Какой был человек…

– Примите мои самые искренние соболезнования, миссис Кармайкл. – Как жаль, что я не был на похоронах…

– Спасибо, но мы решили похоронить его тихо.

– Бедняжка, столько всегда это хлопот… Пока сам не столкнешься со смертью, не представляешь себе, сколько это хлопот пристойно похоронить близкого человека.

– У Патрика, к счастью, был очень хороший начальник. Глава той фирмы, где он служил. Они взяли на себя всю организацию. Все, все сделали. Когда я увидела его, он уже лежал в гробу, весь в цветах. Совсем как живой…

– Мужайтесь, миссис Кармайкл, вы ведь мать…

Пассажиров не было, и Арчи Томассен полудремал в своем такси. Лучи солнышка, проходя сквозь ветровое стекло, падали ему на лицо и приятно согревали его. Еще часа три надо работать, подумал он сквозь дрему, а потом домой. Шприц – и спать. Устал что-то за сегодняшний день. Надо бы, конечно, изловчиться и кольнуться пораньше, но он до сих пор избегал брать с собой шприц. И стибрить могут, и вообще он не какой-нибудь паршивый нарк, которому все на свете уже трын-трава…

– Эй, водитель, свободен?

Арчи открыл глаза. Двое лбов будь здоров… Но по виду не рвань, а скорее из организации. Дай бог. С организацией у таксомоторной компании соглашение. И сами не трогают, и даже в случае чего всегда подмогнут.

– Куда вам?

– Шерман-авеню.

Арчи включил двигатель, и оба седока захохотали.

– Ну и дребезжит она у тебя… Всю привозишь к вечеру или по частям?

– Ишь, заржали… – тихонько пробормотал водитель, а вслух добавил: – Это просто вибрация. «Шеви» еще будь здоров. Недавно из Уотерфолла до Скарборо за четыре часа долетел.

– Так это, может, в дни твоей молодости, – снова засмеялись седоки.

– Как бы не так! Говорю вам, на днях. Ну совсем недавно. Еще выехал из Уотерфолла поздно вечером. Какого-то малахольного типа вез, всю дорогу молчал, хоть бы слово сказал.

– Остановись, водитель.

– Вы же сказали – Шерман-авеню…

– Остановись. Смотри на фото. Это он? Тот человек, которого ты вез из Уотерфолла?

– Точно. Смотри-ка, точно!

– Держи деньги. Смотри не потеряй по дороге задний мост!

– Ну, Арт Фрисби, – вздохнул Джо Коломбо, – продолжим наши беседы. Все, что ты пока мне рассказал, более или менее соответствует действительности. Меня, признаться, несколько удивляет, как это ты все-таки вспылил в баре… Ну, допустим. Бывает. Вот что, сынок, ты теперь скажи мне, слышал ли ты когда-нибудь там, в Грин Палисейде, разговоры о Скарборо? Я имею в виду нашу организацию.

– Конечно, дон Коломбо. Половину времени только о вас там и говорят. Все-таки вы – главные конкуренты. Завидуют вам. У вас семья и богаче и больше.

– Это понятно, – еще раз вздохнул Джо Коломбо. Его меньше всего интересовали комплименты. – Я имею в виду разговоры, которые показывали бы, что они хорошо осведомлены о наших делах.

– Трудно сказать… Когда мы с Папочкой обсуждали деталь засады против вашего конвоя, я, помню, спросил его, надежны ли сведения. Папочка весь засиял. Вам бы надо его видеть, когда он сияет. Прямо лоснится весь. «Надежны, фыркает, – это не то слово. Надежнее надежного».

– И все?

– А что вы хотите, чтобы я спросил его, кто именно тут у вас работает на нас? О таких вещах не спрашивают… Может быть, если бы я знал, что окажусь у вас, разве что тогда.

– Это ты верно говоришь, Арт Фрисби. Но все-таки напряги свою память. Может быть, какое-нибудь имя, намек, обрывок фразы, что-нибудь…

– Я ж вам сказал, дон Коломбо, я все-таки был только лейтенантом…

– Ты знаком одиннадцать лет с Папочкой, а это кое-что да значит. Ты не рядовой лейтенант. Ты же говоришь, что тебе намекнули о посте советника…

– Да, дон Коломбо. И все-таки я бы рад вам помочь. Я ведь понимаю, что от этого зависит, может быть, моя жизнь, но я ничего не знаю. Я рассказал вам все. Если я вам больше не нужен…

– Не пузырись. Посиди спокойно, закрой глаза, покури не торопясь и вспоминай, вспоминай… Может быть, ты вспомнишь какие-нибудь слова, которые ты слышал от Папочки или Кальвино, которые ты просто не понял, которые казались тебе бессмысленными. Или неважными. Или просто болтовней, знаешь, такой бабьей болтовней, которую слишком часто ведут даже серьезные мужчины.

– Постойте, дон Коломбо, постойте… Вот вы сказали «слишком часто»… Погодите… Ага, вспомнил. Как-то, совсем недавно, Папочка позвал меня к себе. Когда я входил, он разговаривал с доном Кальвино. Босс его спрашивает: «А не слишком часто он бывает у этой дамы?» А Папочка смеется: «Он у нас человек пунктуальный. Два раза в месяц». Я еще подумал, про кого они это, но тут же, конечно, выбросил из головы.

– Так, так, Арт Фрисби. Я вижу, с тобой можно разговаривать. Я было уже начал думать, что ты можешь только стрелять по конвоям и делать людям во лбу маленькие дырочки. В Индии, говорят, наклеивают на лоб кружочки для красоты, а ты их делаешь совсем с другой целью. Хорошо, Арт, иди пообедай, Марвин тебя проводит, а мне нужно подумать.

Джо Коломбо выключил магнитофон и пересел со стула в глубокое кожаное кресло. Усталости не было и в помине. Так, так, так. Допустим, речь шла именно об их шпионе… Допустим, хотя, конечно, они могли говорить о ком угодно. Почему Кальвино могло интересовать, не слишком ли часто икс бывает у какой-то женщины? Допустим, потому, что эта женщина тоже их агент и каждая лишняя встреча может представлять ненужную опасность. Она может быть связной. Хорошо, но не слишком вразумительно и убедительно.

Ладно. Весь мой штаб живет со своими семьями здесь, в Пайнхиллзе. Если шпион кто-нибудь из них, речь идет о его поездках в Скарборо. Два раза в месяц. Мало ли по каким делам туда ездят мои люди. Но он, конечно, к этой женщине ездил или ездит один, а это уже бывает не каждый день. Итак, надо проверить по журналу главных ворот, кто и сколько раз из штаба ездил в город один. Прекрасная идея, если речь шла о шпионе. Одно маленькое «если». Но пока не было других нитей, приходилось держаться даже и за этот кончик. Если семья в опасности, надо сделать все. Все, что возможно и невозможно. Речь ведь идет не только о нападении на конвой. Если позволить шпиону Кальвино безнаказанно действовать здесь, все планы, само существование семьи’ окажется под угрозой…

Глава 5

– Сюда, – сказал молчаливый провожатый и указал Клиффорду Марквуду на дверь без таблички. – Идите, босс ждет вас.

Марквуд толкнул дверь и очутился в скромном кабинете. За столом сидел седоволосый человек лет шестидесяти с небольшим с темными живыми глазами.

– Садитесь, доктор Марквуд, – кивнул хозяин кабинета на кресло у его стола. – Позвольте представиться: меня зовут Джо Коломбо. Вам это имя что-нибудь говорит?

– Я, конечно, слышал это имя, – осторожно ответил Марквуд, – но… – Он замялся и пожал плечами.

Коломбо быстро взглянул на него, будто уколол взглядом, и спросил:

– Вы догадываетесь о характере нашей организации? Вы ведь здесь уже больше месяца.

– Нет. – Марквуд, должно быть, хотел, чтобы его «нет» прозвучало естественно и убедительно. Он одновременно пожал плечами, покачал головой и изобразил на лице недоумение.

– Э, доктор, я начинаю в вас разочаровываться, – усмехнулся Коломбо. – Я предполагал, что человек с вашим образованием поймет, что самое лучшее для него здесь – это откровенность. Своим «нет» вы меня просто оскорбляете, доктор Марквуд. Судите сами. Вам платят раза в два с половиной больше, чем обычно. При этом вы даже не имеете отношения к тому, чем, собственно, занимается машина. Те немногие, с кем вам приходится иметь дело, избегают каких-либо разговоров о характере работы фирмы. Плюс вся прискорбная история с доктором Карутти, которая вас настолько взволновала, что вы предприняли целое расследование. И после всего этого вы хотите меня убедить, что вы не догадываетесь о том, кто мы?

– Видите ли, мистер Коломбо, все, что вы говорите, прекрасно укладывается в рамки фирмы, которая выполняет сугубо секретные исследования для правительства. Так во всяком случае мне говорил мистер Мэрфи, когда предлагал работу.

– И вы ему поверили? Я еще раз предлагаю говорить со мной откровенно.

Марквуд взглянул на седовласого человека за письменным столом. Что он хочет от него? Что скрывается за этими настойчивыми призывами к откровенности? Он ему не верит. Он видит его насквозь. Действительно, это идиотское отрицание умного человека может только раздражать. А этот Коломбо, по-видимому, человек далеко не глупый. «Хорошо, допустим, я буду с ним откровенен, что тогда? Не будет ли это означать, что в один прекрасный день я последую за Карутти? Может быть, на другом шоссе, но ведущем туда же – на тот свет. Но если он подозревает, что я догадываюсь, большая ли здесь разница? Не шоссе, так пуля; не пуля, так нож. Господи, мало ли способов у мистера Коломбо перестать во мне сомневаться…»

– Хорошо, мистер Коломбо, – вздохнул Марквуд, – я буду с вами откровенен. Это действительно упрощает игру. А то вы знаете, что я вру. Я знаю, что вы знаете, что я вру. Вы знаете, что вы знаете, и так далее…

– Это уже лучше, – улыбнулся Коломбо. – Так что вы знаете и о чем догадываетесь?

– Видите ли, мистер Коломбо, все началось с письма, которое я пол» чил от Карутти…

– Я знаю, – кивнул Коломбо, – я читал его

– Значит, ко мне действительно приходили домой? Я так до конца и не был уверен. Мне казалось, что в комнате кто-то курил…

– Вы не ошиблись. Я должен был знать, что он написал вам. Наивный чудак. Он тоже не хотел быть со мной откровенным. Впрочем, в отличие от вас он действительно ничего не понимал почти до самого конца. Он все время возился с машиной, все время что-то изменял и усовершенствовал. Я до сих пор не понимаю, как у него могли возникнуть подозрения. Но он все-таки догадался. И бросился к вам, а не ко мне, хотя моя покойная жена – его тетя. Но вы казались ему ближе. Вы дружили?

– Нет, просто учились вместе, некоторое время работали в одной лаборатории.

– Родство интеллектов?

– Карутти был намного талантливее меня. И отрешеннее.

– Последнее верно. За два года, что он провел у нас, он ни разу не подумал о том, что в коттедже у него могут быть микрофоны. Вы же в первый вечер постарались заткнуть чем-то микрофон в спальне. Он молчал. Ни шагов, ни дыхания, ни звука. Чего вы боялись? Вы что, разговариваете во сне?

Куда он клонит, напряженно думал Марквуд, чего он петляет все кругом да около? Неужели он знает о машине? Но это же невозможно. Не может быть. Но тогда что все это значит?

– Обычно нет, мистер Коломбо, – сказал Марквуд, – но согласитесь, что спать с микрофоном под боком не очень приятно. Даже оскорбительно…

– Может быть, хотя нормального человека этическая сторона электронного контроля уже давно не волнует. Он живет в окружении потайных и открытых микрофонов, он то и дело сует свою ладонь в определитель личности, чтобы тот сравнил его дактилоскопические узоры с теми, что вложены в его память. Его просматривают, досматривают, осматривают, слушают, прослушивают, подслушивают. А вас оскорбляет микрофон за подушкой. Ну, да бог с вами, теперь его можно смело спять. Но мы с вами отвлеклись. Что же, по-вашему, мы Делаем?

– Мне казалось, что ваша фирма…

– Смелее, доктор!

– Гм… близка к мафии…

«Так, пожалуй, будет правильно, – подумал он. – Я догадываюсь, но я ничего конкретного не знаю. Да и не могу знать».

– А вы знаете, что такое мафия?

– Ну, в общих чертах…

– Это не так просто. Удивительно, как легко люди пользуются словами, значение которых они не знают. Мафия, мафия… Только и слышишь со всех сторон о мафии и хоть бы кто-нибудь задался вопросом: а что же это все-таки такое?

Так что же это все-таки такое? Когда-то в Сицилии слово «мафия» означало «убежище». Затем им стали называть тайную организацию, которая на протяжении веков защищала народ от самых разнообразных угнетателей. А их хватало всегда, и своих и чужих. И если сицилийский крестьянин когда-то и думал, что полиция может защитить его от несправедливости власть имущих, он быстро понял на своей шкуре, кому служит полиция и суд. Слово «полицейский» до сих пор не вызывает там трепета уважения. Как, впрочем, и в большинстве других мест.

И вот люди научились искать справедливости и защиты только у «мафиозо». Они были ближе им, они были одними из них. Выдать кого-нибудь полиции считалось самым страшным позором, который может пасть на семью. Закон «омерты» – молчания – стал править страной. Мать никогда не называла полиции имя убийцы ее сына, даже если знала его. Жена – убийц мужа. Брат – брата.

Постепенно, однако, мафия стала, в свою очередь, служить богатым. Так уж, доктор, устроен мир, что раньше или позже богатые используют в своих целях все, что могут. Но так случилось в Сицилии и вообще в Италии. Экспортированная за океан, мафия здесь быстро стала самостоятельной силой. Она не служила ни бедным, ни богатым. Она служила сама себе, обогащая своих мафиозо. Когда можно было наживаться на бедняках, мафия наживалась и на них.

Подпольные тотализаторы, проституция, игорный бизнес и, самое главное, торговля наркотиками – вот заказы всего общества в целом, которые мафия быстро и охотно выполняла.

Постепенно, с развитием наркомании, мы становились огромной силой. Мы решили, что пять процентов населения джунглей вполне могут красть год-другой столько, сколько мы требуем у них за героин – непревзойденный король наркотиков. Кстати, знаете ли вы, что когда в 1898 году героин был впервые выделен в Германии, его считали, в отличие от морфия, вполне безопасным, не ведущим при употреблении к наркомании? Бывают в истории науки ошибки, бывают. Итак, доктор, мы все подсчитали и пришли к оптимальной цифре – пять процентов. Они, эти пять процентов, заменяют нашей организации сборщиков налогов. Государство собирает свои налоги. Мы – свои. В среднем каждый из наркоманов тратит на белое снадобье около восьмисот НД в месяц. Это наш налог на общество. Поскольку наркоман в большинстве случаев не зарабатывает ничего или зарабатывает очень мало, он вынужден красть. Таким образом, мы одновременно сборщики податей и скупщики краденого. Больше пяти процентов наркоманов общество выдержать не может, ибо общество, так же как и поле, может дать лишь определенный урожай. Может быть, вы не поверите, на мы больше других заинтересованы в том, чтобы держать наркоманию под контролем. Мало того, мы вынуждены постоянно следить, чтобы к этому бизнесу не пытались присосаться независимые торговцы белым снадобьем.

Вы, господин доктор, шокированы. Вы не верите своим ушам – возможно ли такое? И как этот человек может произнести такие слова? Как у него поворачивается язык? Поворачивается, как видите. Просто нужно перестать мыслить жалкими старомодными понятиями. Доброта, служение людям, благородство – все это прекрасные слова, великолепные слова. Но только слова. И так было всегда, и так будет всегда, потому что мы Цивилизованные звери, живущие в цивилизованных джунглях. И мы отличаемся от обычных зверей лишь тем, что мы ненасытны. Ненасытны и жестоки. Наши дикие четвероногие родственники никогда не убивают ради удовольствия и никогда не убивают, когда соперник покорно подставляет шею в знак капитуляции. У нас это не проходит. Мы ненасытны и жестоки.

Но это одна сторона жизни. Другая же посложнее. Контролируемая нами наркомания во многом заменяет процесс естественного отбора в обществе. К шприцу ведь тянутся самые слабые, самые неприспособленные к жизни, которые заранее обречены. Мы лишь заставляем их, погибая, обогащать нас. Мы первые, кто превратил естественный отбор в бизнес.

Я смотрю на вас, доктор, и вижу в ваших глазах вопрос: а полиция, суд, правительство, государство? Они существуют, и мы делаем все, чтобы обеспечить их существование. Нас устраивает то, что называют парламентской демократией. Именно этот строй позволяет нам быть той силой, которую мы из себя представляем. И вы знаете, почему даже самые порядочные и благородные наши политические деятели в глубине души охотно мирятся с нами? Нет, я вовсе не имею в виду финансирование избирательных кампаний и прочее. Это просто и банально. Они знают, что мы, мафия, горой стоим за парламентскую демократию и сделаем все, чтобы защитить ее. Она нам нужна, ибо любой другой социальный строй и любая другая форма правления – страшная угроза для нас.

Конечно, прискорбно, что нам приходится эксплуатировать человеческие слабости, но ведь в принципе всякое общество потребления не только эксплуатирует человеческие слабости, но и создает их. Мы просто бизнесмены, доктор, стоящие формально вне закона. Но, повторяю, лишь формально. Фактически мы уже давно вписались в рамки закона, потому что закон создается тем же обществом, которое порождает и нас…

Марквуд сидел неподвижно, внимательно глядя на человека за письменным столом. Он видел благообразные черты спокойного, немолодого лица, совсем еще живые глаза, разделенные аккуратным пробором седые волосы, слышал тихий и спокойный голос человека, привыкшего, что его всегда слушают. Человек за письменным столом был реальностью. Он существовал, в этом не было никакого сомнения. И все же Марквуда не покидало ощущение какой-то призрачности, нереальности, смутности происходящего. Ему казалось, что стоит только покрепче закрыть глаза, подержать их закрытыми несколько секунд, а потом снова открыть, как мир мгновенно вернется в старое, доброе, привычное русло. Исчезнут эти молодые еще глаза, и седые благообразные волосы, и этот письменный стол. Все исчезнет, развеется ночным дрянным кошмаром. И он прошлепает босиком на кухню, выпьет стакан воды, посмотрит на часы – скоро ли вставать – и сладко задремлет снова, освобожденный реальностью от примерещившихся страхов. Но он знал, что сколько бы он ни закрывал глаза, хоть пластырем их заклеивай – Коломбо не уйдет в сон.