Текст книги "Белое снадобье"

Автор книги: Зиновий Юрьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Часть четвертая. МАРКВУД И ФРИСБИ

Глава 1

Клиффорд Марквуд вылез из-под душа, вытерся и посмотрел на себя в зеркало. Удивительный все-таки перед ним был человек, решил он. Мало того, что физиономия у него всегда была асимметричная и унылая, теперь в ней появилось что-то совсем отталкивающее. Блудливо-самодовольные глаза, трусливо-жестокие губы. И не мудрено, впрочем. Доктор Клиффорд Марквуд – друг гангстерского лорда. Друг и поверенный. Интеллигентный и образованный человек, которому так интересно читать лекции по истории мафии. Кто сможет еще так оценить тонкие силлогизмы седовласого джентльмена? Никто. Народ все грубый. Стрелять? Пожалуйста! Торговать? Пожалуйста. Нажраться? Пожалуйста, А вести после стрельбы тонкие просвещенные беседы – для этого, извольте, мы держим специального человечка. Как же, как же, с образованием. Настоящий доктор наук. И не какой-нибудь адвокатишко, который стоит в очереди перед дверями мафии– авось возьмут, специалист по компьютерам. И заметьте, человек со стороны, будней наших не знает, все ему в диковинку. Надо будет вас познакомить. У него, представляете, еще есть совесть… ха-ха… представляете? Правда, чуть-чуть, но есть еще, и так забавно следить, как он ее, совесть, выжимает из себя. Что вы хотите, человек он образованный, не может просто вспороть кому-нибудь брюхо, как это делаем мы. Должен же он помучиться немножко. Нет, нет, я вам его не уступлю, мне свой ученый тут нужен.

Да, Клиффорд Марквуд, это ты можешь. Что-что, а по части самобичевания ты мастак. Эксперт по шахсей-вахсею. Прекрасный клапан. Самопобичуешься, и уж не так трудно на компромисс идти. Я ведь уже страдал. Я ведь уже самобичевался. Духовные муки испытывал. Изжога даже вечером была, алка-селтцер принимать пришлось, целых две таблетки.

Ну хорошо, а если не на компромисс? Если сказать: мистер Коломбо, я вас презираю и ненавижу. Вы чудовище. Я отказываюсь иметь с вами дело. Я буду всеми силами бороться с вами. Всегда и везде. Что вы говорите? Стать сюда? Зачем? Ах, чтоб не забрызгать мозгами ковер, когда вы сейчас будете стрелять в меня? Нет, дон Коломбо, я вас предупредил, что буду бороться против вас – я забрызгаю своими мозгами ваш ковер, причинив вам тем самым ущерб в пять НД на химчистку.

А если серьезно? А если серьезно, то на душе муторно, а что делать, не известно ни мне, ни даже мудрой машине. Пока ждать, даже отдавая себе отчет, что с такого безропотного ожидания, когда человеку кажется, что он лишь выжидает благоприятного случая, чтобы потом проявить верность принципам, и начинается предательство. Кто определит, что такое благоприятный случай? То, что имеешь сегодня? Пожалуй, нет. Надо подождать, может, завтрашний день принесет действительно благоприятный случай. А принципы? А что принципы, я ж им верен. Просто жду благоприятного случая.

Он сварил себе кофе, выпил пару чашечек и вышел на улицу. Хвойный густой воздух настаивался на солнечных лучах. В торжественной сосновой тишине слышно было, как деревья, потрескивая, разминают суставы. Пайнхиллз. Сосновые холмы. Богом благословенное место. Дорогое место. Стоило миллионы. Миллионы НД, по крохам собранные, скопленные, уворованные нарками для короля Гангстерляндии, его светлости дона Коломба Первого.

Под ногами у него хрустнула сухая веточка, и на мгновение ему почудилось, что это хрустнуло стекло шприца. Ничего удивительного. Эти благословенные холмы стоят на шприцах. Не Гангстерляндия, а Шприцляндия…

Арт Фрисби уже ждал его. Рядом стоял дюжий парень.

– Возьмете его наверх, мистер Марквуд?

– Да, в мою комнату.

Они молча поднялись по лестнице.

– Мне помочь вам? – спросил парень.

– Да нет, я сам справлюсь, спасибо, – кивнул Марквуд.

Они остались вдвоем и оценивающе осмотрели друг друга.

– Как вас зовут? – спросил наконец Марквуд у Фрисби.

– Арт Фрисби. – Ответ был четкий и старательный, как у ученика, который хочет показать учителю свою дисциплинированность.

– Прекрасно. Будем знакомы. Меня зовут Клиффорд Марквуд, и мне поручили произвести испытание вас на детекторе лжи… Вы знаете, кстати, что это такое?

– Так, – пожал плечами Фрисби, – в самых общих чертах.

– Ну хоть назначение его вы себе представляете? – Марквуд вдруг почувствовал, что говорит снисходительным тоном сержанта, обращающегося к новобранцу. Боже мой правый, я презираю человека за то, что он плохо знает, что такое детектор лжи!

– Назначение? – переспросил равнодушно Фрисби.

– Да.

– Догадываюсь.

Марквуд посмотрел на Фрисби и подивился какой-то апатии испытуемого, глубокому безразличию, наконец, просто отсутствию самого элементарного любопытства. Не его, Марквуда, собирались испытывать, а он, и тем не менее сердце у него билось учащенно. Он волновался. Конечно, можно погладить свое «эго» по головке и сказать себе, что это свойство всех тонко организованных натур. Перед ним человек, похожий на корову, ведомую на убой. Она спокойно пережевывает в блаженном неведении свою жвачку, а он, тонко организованный поводырь, переживает за корову. Но все это – самое элементарное и самое привычное для него принаряживание своей трусости, ее облагораживание, Что ни говори, а по этой части он мастак. Ни подлости, ни трусости – один лишь трепет высокоорганизованной нервной системы.

Он усадил Фрисби на стул и долго и неумело возился с датчиками, прикрепляя их клейкой лентой к его телу. Наконец он управился со всем: пульс, электропроводимость кожи, дыхание и другое. Датчики он соединил с машиной.

Он начал задавать вопросы, помня об инструкциях, которые получил от Коломбо. Мистера Коломбо несколько смущала ссора в баре, и нужно было подойти к ней неожиданно. Поэтому вопросы вначале были отвлекающие, безобидные, простые. Он заранее договорился с машиной, что она будет анализировать одновременно и сами ответы как таковые, и показания физиологического состояния Фрисби. Замечания и указания машина должна была сообщать по радио, и в ухе у него был вставлен крошечный приемничек.

Арт отвечал на вопросы скучным, ровным голосом.

– У меня впечатление, – вдруг сказала машина, – что его угрюмость, как бы внутренняя замороженность, в общем для него привычны. Он не стал таким с момента ссоры в баре. Скорее всего, причины формирования такого характера лежат где-то глубже…

Марквуд посмотрел на Фрисби. Вот перед ним сидит ладно скроенный человек лет тридцати, с правильными, но маловыразительными чертами лица и ждет очередного дурацкого вопроса. Человек, устроенный так же, как оп. Его земляк по планете. И он не понимает его, не знает его. Словно все они заряжены одноименными зарядами и не могут приблизиться друг к другу. Что в голове у этого Фрисби, что за пружинка заставляет его двигаться, думать, жить? Кто он, что он, для чего он? Неужели нельзя преодолеть одноименность зарядов и приблизиться друг к другу, не испытывая взаимного отталкивания? Ах, ах, тут же поймал он себя, какие прекрасные слова! Земляк по планете. А он, тонко организованный Клиффорд Марквуд, пытается этого самого земляка поймать, дабы укрепить или развеять подозрения гангстера. Для чего он играет эту дурацкую роль? Только ли оттого, что в услужении Коломбо для него есть какая-то надежда? Надежда на что? На то, что он выживет? А для чего?

– Послушайте, Фрисби, – сказал Марквуд, – для чего вы живете?

Фрисби поднял глаза и посмотрел на Марквуда. Он, должно быть, ожидал улыбки, но Марквуд был серьезен.

– Не знаю, – медленно сказал он. – А вы знаете? Вы человек образованный, а у меня четыре класса за душой. Вы даже книги, наверное, читаете. Вот и объясните, для чего вы живете.

– Не знаю.

– А чего ж вы меня спрашиваете?

– Мне на минуту показалось, что у вас есть цель в жизни. Что вы, в отличие от меня, знаете, для чего вы дышите и шевелитесь. Мы ведь все дергаемся, как заводные игрушки. Бегаем, чтобы было что поесть, где поесть, на что купить, с кем лечь спать. Это все не цели…

– А… Верно… Цель – это другое. У меня, если подумать, бывали цели…

– Легкое отклонение от нормы, – послышался в ухе у Марквуда голос машины, – разговор о цели имеет для Фрисби эмоциональную окраску.

– Какие же? – спросил Марквуд.

– Разные, – пожал плечами Фрисби, – в разное время разные. Бывают цели поменьше, бывают покрупнее. А бывают и такие, которые помогают жить.

– Еще раз обращаю внимание, – пискнуло в ухе у Марквуда, – разговор о целях волнует его, но он старается держать себя в руках.

– Возможно, – кивнул Марквуд Фрисби. – Даже не возможно, а безусловно. Вопрос в другом. Ну хорошо, у вас есть цель. Вы ее достигаете. Допустим. А что дальше? Вы ставите себе новую цель?

– Не знаю, – покачал головой Фрисби. – Я в философии не разбираюсь. Каждый живет, как может. Один – одним, другой – другим. Люди себе цели не ставят. Жизнь их ставит.

– А вам какие цели ставила жизнь?

– Разные. Я вот когда был совсем еще сопливым, поставил себе целью стать сильнее одного мальчишки, который меня тиранил… – Фрисби слегка улыбнулся, словно ему было приятно вспоминать, как его тиранили. – Я устроил себе что-то вроде турника из куска трубы. Сначала я не то чтобы подтянутся, даже висеть толком не мог. А потом пошло…

– И вы поколотили своего тирана?

– Да. Это был хороший день.

– Мне кажется, у вас должна быть сильная воля.

– Может быть, – пожал плечами Фрисби. – Не знаю.

– Но вы ведь, кажется, пристрастились к героину и все-таки сумели бросить. Так во всяком случае вы говорили мистеру Коломбо.

– Это правда.

– Но бросить героин чудовищно трудно. Практически невозможно. Он же включается организмом в процессы обмена. Что вас заставило бросить?

– Все датчики регистрируют эмоциональное отношение к вопросу, – предупредила машина.

– Мне повезло, – еле заметно усмехнулся Фрисби. – Я полюбил одну девушку. А она повесилась. Из-за белого снадобья. Она, выходит, тоже была волевым человеком. Обычно нарки умирают медленно. Так, что они даже сами не замечают, как окочуриваются, не говоря уж об окружающих. Может, это потому, что и жизнь-то нарка трудно назвать жизнью… Так… А она решила умереть сразу… Тогда я и надумал бросить.

– Почему? Вы были потрясены ее смертью. Я понимаю. Но все-таки как вы бросили? Наоборот, в вашем состоянии тогда естественно было бы искать успокоения в наркотиках.

– Наверное, вы это понимаете лучше. А я думаю, что мне удалось все-таки бросить из-за сильного чувства.

– Любовь к этой девушке?

– Нет, не совсем. Мне кажется, из-за любви того не сделаешь, что сделаешь из-за ненависти.

– Эта тема необыкновенно для него важна, – сообщила машина Марквуду. – Он справляется с волнением только усилием воли. Не нажимайте на него.

– Простите, Фрисби, я вас не совсем понимаю. Ненависть – это действительно сильная штука. Кого вы ненавидели?

– Был толкач, который сначала меня подколол обманом, а потом, когда Мери-Лу – так ее звали – все старалась помочь мне бросить, он ее убедил, что вдвоем бросить легче. Что она меня лучше понимать будет. В общем, и ее приспособил к шприцу. Его-то я и возненавидел Хотя, если как следует разобраться, – задумчиво протянул Фрисби, – я его возненавидел только потому, что уж очень сильно любил ее, Вот ведь что получается: без любви не было бы и ненависти. – Он усмехнулся и покачал головой, удивленный, должно быть, своим открытием.

– Ну и что, удалось вам еще встретиться с ним?

– Да нет, все это давно было. Одиннадцать лет тому назад… Так вот, вспомнил тут с вами. А так все это дело забытое…

– Сильный сдвиг всех показаний датчиков. По-видимому, ответ представляет сознательную ложь, – пропищало в ухе Марквуда.

– А как его звали? – спросил Марквуд и посмотрел на Фрисби. И без анализа машины видно было, что вопрос был собеседнику неприятен.

– Не помню. Мало ли было толкачей… Если б я всех толкачей, с кем приходилось иметь дело, помнил, у меня б голова давно лопнула бы…

– Безусловно, сознательная ложь, – констатировала машина. – По-видимому, имя и личность этого толкача играют в жизни Фрисби большую роль. Именно играют, а не только играли. Слишком велика эмоциональная реакция. Мне кажется, что следует пойти обходным путем. Постарайтесь узнать, где все это происходило. Когда, мы уже знаем. Примерно одиннадцать лет тому назад.

– Послушайте, Фрисби, вот вы сказали, что ненависть важнее в жизни, чем любовь. Ну, допустим, что вы сейчас так думаете. Допустим даже, что вы правы. Но в детстве вы, наверное, были другим? Пока жизнь не повернулась к вам своей жестокой и грозной стороной.

Фрисби исподлобья посмотрел на Марквуда, Странный человек, подумал он. Странные вопросы, глупые вопросы. Чистоплюй из ОП. Но ведь он сам-то здесь, у Коломбо. Что же строить из себя наивную девицу? Или все они, с образованием, чокнутые?

– Позвольте вас спросить, мистер Марквуд, вы сами где выросли, не в ОП, случайно?

– Да.

– А я в джунглях. А в джунглях жизнь не крутится перед их обитателями то одним, то другим боком. Она вам не вертихвостка какая-нибудь, Она всегда повернута к ним одной стороной. На то это и джунгли.

– Где вы выросли? Я имею в виду, в каком городе.

– Здесь, в Скарборо.

– Где именно?

– Рипаблик-авеню и Тридцать вторая улица. Если вы представите не просто джунгли, а болото в джунглях, так это как раз там…

Марквуд на мгновение вообразил, как перетряхивает свою магнитную память машина, которая должна помнить всех тех, кто работает или работал на семью Коломбо. Если этот толкач не был диким…

– Это участок Тэда Валенти, которого тогда звали Эдди Макинтайр, – передала машина.

«Так, спокойно, не торопись, – сказал себе Клиффорд Марквуд. – Обдумай все спокойнее. Этот человек, Фрисби, конечно, знает, что Эдди Макинтайр стал теперь Тодом Валенти и входит в число самых приближенных к Коломбо людей. Знал и скрывал, что знает. Почему? Наиболее естественный ответ: боялся за свою шкуру. Ведь могли бы тогда подумать, что он оказался здесь для мести и вся история с побегом из Уотерфолла лишь инсценировка. Что значит инсценировка? Какая, в конце концов, разница, убил ли он Кармайкла в порыве гнева или для того, чтобы его появление здесь, в Пайнхиллзе, выглядело правдоподобным? Но раз Кармайкл действительно убит, выходит, он был убит хладнокровно, только для инсценировки? А может быть, в инсценировке принимал участие не он один? Нет, это уже область чистого вымысла. Чистая спекуляция.

– Когда вы узнали, что Тэд Валенти когда-то назывался Эдди Макинтайром? – спросил Марквуд.

– Не помню, – медленно сказал Фрисби и пожал плечами.

– Безусловно ложь, – комментировала машина. – Кроме того, ему вообще следовало бы несказанно удивиться. Это его первая грубая ошибка. Ведь из всего предшествующего разговора должно было явствовать, что он даже Макинтайра не помнит, а не то, что Макинтайр и Валенти – один и тот же человек. Теперь задайте ему вопрос: сам ли он узнал, что Эдди Макинтайр служит в семье Коломбо, или ему сказали.

– Скажите, Фрисби, вы сами узнали, что Макинтайр и Валенти – одно и то же лицо, или вам кто-то сказал об этом?

– Сам.

– По всем физиологическим показателям – ложь. Пульс сразу дошел до девяноста против его обычных семидесяти двух. Марквуд, начните снимать с него датчики и, когда вы все их снимете и он начнет успокаиваться, задайте ему вопрос, для чего его послали в Пайнхиллз. Спросите между делом, небрежно. Я буду следить за его голосом и выражением.

Марквуд посмотрел на Арта Фрисби. Тот устало опустил плечи, но лицо его по-прежнему было непроницаемым и неподвижным. «Думающий компьютер да еще человек – не слишком ли много для одного гангстера с четырьмя классами образования?» – подумал Марквуд. В нем впервые шевельнулось нечто похожее на симпатию к человеку, сидевшему перед ним. Почему вообще он проявляет такое рвение в допросе? Почему он, ученый, привыкший думать, что он сам себе хозяин, вдруг лезет из кожи, чтобы помочь одному бандиту поймать другого? Что ему вообще до этих людей с их заботами? Ну хорошо, раз попал он сюда, в это осиное гнездо с философствующим гангстером во главе, – значит, попал. И вряд ли выберется отсюда вообще. Но загонять в угол ближнего при помощи думающей машины? Да еще испытывать при этом охотничье возбуждение? До каких же пределов подлости может человек докатиться и оправдывать себя при этом? Хотя бы азартом охоты или поиска…

Он молча подошел к Фрисби и подумал, что надо иметь железные нервы или вообще ничего не понимать, чтобы сохранять такое спокойствие. Но он же понимает. В его мозгу бушуют бури: страх, ненависть, боязнь, что вот-вот он проговорится… Нет, право же, в неподвижном лице Фрисби было что-то стоическое, индейское…

Марквуд начал снимать с Фрисби датчики. Тот облегченно вздохнул, слегка развел руками, разминая затекшие плечи.

– Да, Фрисби, – как можно небрежнее спросил вдруг Марквуд, – а чего вас все-таки послали сюда, в Пайнхиллз?

– Не знаю, – машинально сказал Фрисби и тут же вздрогнул, словно его ударил электрический ток. – Я хочу сказать, что не понимаю вас, – добавил он и сам понял, что голос его звучит жалко и неубедительно. Он побледнел. Кулаки его несколько раз сжались и разжались. – Меня никто не посылал, – твердо сказал он. – Никто. Все было так, как я рассказывал дону Коломбо. Можете меня пытать.

Значит, его послали сюда. Значит, нюх мистера Коломбо не подвел его. То, что произошло в баре, было инсценировкой. У Арта Фрисби есть цель. Им движет ненависть. Ненависть к Макинтайру-Валенти. Значит, те, кто его послал, тоже хотят причинить вред Валенти. Ну что ж, у этого парня хоть есть в жизни цель. Хоть негативная, но цель. А у меня нет. Ни негативной, ни позитивной. Он не боится, а я боюсь. Боюсь всего. Я и пошел-то сюда только из-за страха. Из-за страха остаться без работы и быть вышвырнутым из привычного ОП в джунгли. Мэрфи и его хозяин не ошиблись во мне. Именно такие мучающиеся трусы и служат хозяину лучше всех.

Его мысли прервал голос машины:

– Я бы сообщил о результатах дону Коломбо. Мне кажется, что детектор лжи кое-чего стоит. Это может пригодиться…,

Глава 2

Марвин Коломбо снова подошел к знакомой уже двери и нажал на кнопку звонка.

– Кто там? – почти сразу ответила старуха.

– Мы с вами вчера беседовали…

– Ну, слава те господи, – послышался облегченный вздох, и дверь распахнулась. – А я уж боялась, что вы не придете, мистер. Деньги при вас?

– Какие деньги? – рассеянно спросил Марвин.

– Это как какие? – испуганно спросила старуха, стоя прямо перед Марвином и глядя ему в глаза. – А кто мне полсотни НД обещал, ежели я вспомню? – В голосе старухи появилась дребезжащая визгливость. – Я цельную ночь глаз не сомкнула – все вспоминала, чуть голова не лопнула, а у меня и так давление, а ты прикидываешься, что не знаешь, какие деньги…

Марвин потряс головой. Не может быть. Два раза подряд так не везет. Сейчас старуха исчезнет, растает, и он снова окажется за своим письменным столом и юркнет, как мышь, в гору документов. Но старуха не исчезала, и Марвин сказал с нежностью, которая была для него непривычна:

– Да есть же деньги, вот они. Хотите – две по двадцать пять. А хотите – одной бумажкой.

– А ну как я скажу тебе, вдруг ты денег мне не дашь? Когда вам надо, все вы ласковые. А я всю ночь глаз не сомкнула. Ну ни на минутку, все вспоминала… И с этого бока, и с того. И так, и эдак. Вот-вот, кажись, вспомню – и снова ускользает, словно мылом смазано. Чуть было не рехнулась. Уж совсем было решила – черт с ними, с деньгами-то! Польза от них, черт их бери! И тут вдруг и вспомнила. Словно как озарило сразу.

– Берите деньги. Не стесняйтесь! – почти крикнул Марвин. – Я-то не боюсь, что вы обманете.

– Ну и правильно, – степенно кивнула старуха. – Я врать-то не люблю. Вот тебе имя-то. Значит, один из них и говорит другому: «Маленькая, а тяжелая. Попробуй ее на себе волочь. Надо бы, чтобы Руфус Гровер подкинул нам по полсотне за тяжесть».

– Как вы сказали? – чуть не подпрыгнул Марвин. – Руфус Гровер?

– Ну, а я что говорю? Руфус Гровер.

– Точно?

– А я что, придумала? Я б тогда еще вчера придумала. Всю ночь вспоминала, веришь – глаз не сомкнула, а у меня давление…

Марвин не стал ожидать лифта, а бросился вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через три-четыре ступеньки. Это даже была не просто удача, это невозможно было себе представить… И дело даже не в том, что шпионил-то вовсе не Валенти, а сам Руфус Гровер, черт с ними с обоими! Дело в том, что теперь-то уж отец поймет, что на него можно положиться. Исчезнет из отцовских глаз то снисходительное выражение, которое всегда в них появлялось, стоило ему заговорить с ним. Не ценил его отец, считал, видите ли, адвокатишкой, испорченным слишком легкой жизнью, способным лишь оказывать услуги. А для главы семьи, для настоящего босса, нужна, мол, прежде всего твердость, жесткость, предприимчивость. Вот тебе и предприимчивость, вот тебе и правая папенькина рука Руфус Гровер. Кто бы мог подумать…

Он не помнил, как домчался до Пайнхиллза и как ворвался в домик, в котором жил отец. Телохранитель кивнул ему, и он понял, что старик у себя. Он даже не постучал в дверь, а распахнул ее толчком. Коломбо сидел за письменным столом, обложившись бумагами. Он поднял глаза и понял, что случилось что-то важное.

– Руфус Гровер, – задыхаясь, пробормотал Марвин.

– Что Руфус Гровер?

– Старуха вспомнила. Те двое, что похитили Бернис, говорили между собой, что она маленькая, а тяжелая и что надо бы, чтобы Руфус Гровер подкинул им по полсотне.

– Она назвала имя Руфуса Гровера?

– Да. Темная, наполовину выжившая из ума старуха. Она не могла ничего придумать.

– Да, наверное… Марвин, налей мне, что выпить. И можешь плеснуть себе.

Марвин подошел к бару, налил в два стакана виски, бросил туда льда и добавил воды. Старик, видно, разволновался Пьет только, когда что-то его очень беспокоит. Вообще-то ему нельзя. Печень. Еще, не дай бог, что-нибудь с ним случится. Нет, нет, он, конечно, не желал смерти отца, боже упаси, а вместе с тем мысль о его смерти не пугала его, не несла эмоционального заряда, а была лишь некоей абстракцией.

Джо Коломбо сделал глоток, облизал губы, поставил стакан на папку с бумагами (боится, что от мокрого стакана может остаться пятно на полированном столе, подумал Марвин), помассировал руками лицо.

– Это несколько меняет картину, – вздохнул Коломбо.

– Еще бы. А я было уже решил, что на Кальвино работает действительно Валенти. – Марвин мог бы, конечно, сказать: «А ты было уже решил», но старик не прощал, когда его тыкали носом в собственные ошибки.

– Да, похоже было, – согласился Джо Коломбо. – Значит, это Руфус Гровер.

– Да, отец, теперь уже сомневаться не приходится. Посуди сам, какая получается картина. Мы узнаём, что в нашем штабе кто-то из самых приближенных к тебе людей работает на Кальвино. Это факт.

– Это факт, – кивнул Джо Коломбо.

– К нам попадает Арт Фрисби, и от него мы узнаём, что Кальвино заботит человек, посещающий свою приятельницу дважды в месяц. Мы узнаём, что это Тэд Валенти. Это факт.

– Это факт.

– Дальше. Нам удается узнать адрес этой Бернис, причем выяснилось, что Валенти вовсе не скрывал ни Бернис, ни ее адреса. Даже предлагал познакомить с ней Руфуса Гровера. Это факт.

– Это факт, – слабым эхом отозвался Джо Коломбо.

– Я нахожу квартиру Бернис. Ее похитили. Похитили после того, как в Пайнхиллзе появился Арт Фрисби. Я решаю, что все сходится. Шпион – Тэд Валенти. Именно его имел в виду дон Кальвино в разговоре с Папочкой. А когда они узнали, что Арт Фрисби у нас, они убирают на всякий случай Бернис, которая, очевидно, была связной и что-то могла знать.

Но это не так. Шпион не Валенти, а Руфус. Это, кстати, Руфус сказал мне о Бернис. Чтобы отвести подозрения от себя… Постой-постой, значит, этот Арт Фрисби… Значит, его подослали… Значит, его подослали. Подослали с байкой о человеке, который ходит дважды в месяц к своей приятельнице. Теперь все понятно. Руфус знает об этом, сообщает в Уотерфолл, и все вместе они разрабатывают просто дьявольский план. Бросить подозрение на Валенти. Все указывает на него. На шее его затягивается традиционная удавка – и все в порядке. Невинный человек на том свете, а шпион может теперь спокойно работать, пока Кальвино не решит, что можно вообще разделаться с семьей Коломбо. Имея такого шпиона, грех не попробовать. Руфус Гровер… Кто бы мог подумать… Предан, как собака, казался преданным, как собака. Боже, что было бы, если бы старуха не вспомнила имени или эти два похитителя получше обыскали бы квартиру…

– Никогда не верь никому, – сказал Джо Коломбо, поднял стакан и посмотрел его на свет. – Ты думаешь, я тебе верю до конца, сын мой? Ты ведь сам не против стать главой семьи? А? Тебе ведь кажется, что ты бы уже развернулся, что я слишком много плачу и полиции, и судьям, и депутатам. Так ведь?

– Господь с тобой, отец… – испуганно промямлил Марвин.

– Господь со мной, – кивнул старик. – Он-то и учит меня никому не верить. Есть только интересы. Если твои интересы совпадают на какое-то время с интересами другого – можешь рассчитывать на него. Если нет, лучше подумай о своей безопасности. Так-то, сынок. И поди скажи Раве, чтобы он позвал ко мне Руфуса. И пусть позовут ко мне этого Марквуда. Давай-ка подумаем, с кем лучше побеседовать сначала.

– Ну как, доктор, что-нибудь получилось из ваших бесед с перебежчиком? То же самое, что я уже знаю?

– Боюсь, мистер Коломбо, что кое-что оказалось не совсем так, как вам рассказывал Фрисби.

– А именно? – без особого интереса спросил Коломбо.

– Арт Фрисби не убежал из Грин-Палисейда. Все это была тщательно поставленная инсценировка. Его послали. А если это так, то выходит, что в Уотерфолле заинтересованы в гибели Валенти. Стало быть, он не является их шпионом и не предал вас. Шпионит кто-то другой, а вся операция была задумана, чтобы обезопасить этого другого и лишить вас Валенти. Таковы выводы из показаний детектора лжи… Арт Фрисби держался прекрасно. Ни одной ошибки, ни один мускул не дрогнул. Если бы не детектор…

– Спасибо, Марквуд. Я уже знал обо всем этом. Но вы еще раз укрепили меня в мысли, что Валенти ни при чем. Продался Кальвино не он. Продался Руфус Гровер. Что поделаешь, он деловой человек. Решил, что работать на дона Кальвино выгоднее. Очевидно, так… Стало быть, я не ошибался, когда говорил, что ссора в баре мне не очень нравится.

– Вы не ошиблись.

– А вы знаете, в этом Фрисби что-то есть. Согласиться на такое задание… Почти верный провал…

– Мистер Коломбо, я как раз хотел попросить вас, чтобы вы разрешили мне продолжить опыты с Фрисби и детектором лжи. Я хотел бы усовершенствовать технику анализа показаний датчиков, вводя их в компьютер. Если вы не возражаете, я бы даже поселил Фрисби у себя на некоторое время. Он должен как следует привыкнуть ко мне.

– Пожалуйста, доктор. Держите его сколько вам угодно. Это пешка, которой уже сыграли, сыграли хитро, коварно, но противник разгадал замысел… – Джо Коломбо слегка улыбнулся.

– Спасибо, мистер Коломбо. Кстати, я не знаю, как к вам обращаться… Мистер Коломбо или дон Коломбо, как вас называют другие.

– Дон – это обращение к старшему, уважаемому человеку там, на старой родине. Мне же совершенно безразлично, мистер или дон…

Открытый грузовичок медленно двигался по Рипаблик-авеню. На транспарантах, прикрепленных к бортам, белыми буквами на черном фоне было написано: «Зачем быть рабом белого снадобья? Хочешь избавиться от шприца – переходи на метадон. Раз в день бесплатный стакан сока с метадоном – и ты сможешь обойтись без дозы белого снадобья. Общество борьбы с наркоманией».

Те же слова доносились время от времени и из динамика, установленного на крыше кабины, но в женском хриплом голосе не было особой уверенности, скорее безразличие, а может быть, даже и брезгливость. То же выражение можно было прочесть и на лице той, которая сидела в кабине рядом с водителем и каждые несколько минут подносила к губам микрофон.

Общество борьбы с наркоманией не испытывало недостатка в молодых добровольцах из сытых, благополучных ОП, которые горели желанием бороться против белого снадобья и перевоспитывать нарков. Но когда они сталкивались лицом к лицу с джунглями, когда видели перед собой упрямые, стеклянные глаза нарков, отказывавшихся от метадона, когда к ним придиралась полиция, когда их оскорбляли – многие начинали колебаться А когда газеты и телевидение рассказывали о гибели то здесь, то там очередной бригады общества, случалось, что какой-нибудь грузовичок с черно-белыми транспарантами оказывался брошенным экипажем.

Молодые люди, приходившие добровольцами в общество, представляли себе свою миссию иначе. Да, конечно, им говорили и о трудностях, и даже об опасностях, но рассказы лишь разжигали их стремление прийти к страждущим, протянуть руку помощи и увидеть в глазах чистое сияние благодарности. Да, конечно, это не легко, это должно раздражать всяких там торгашей наркотиками, но зато сколько благородства в их миссии. Ведь это так просто. Послушайте, неужели вы не понимаете, что нельзя быть жалким рабом белого снадобья, нельзя губить себя ради мимолетного, эфемерного удовольствия? Стакан апельсинового сока с метадоном в день – и вы сможете обойтись без героина. Неужели же это непонятно? Неужели же кто-нибудь может этого не понять? А может быть, все дело в том, что обитатели джунглей устроены не так, как они? И даже думают иначе? Может быть, им вообще неведома логика? Может быть, им даже нравится медленно вгонять себя в гроб затупившимися иголками их грязных шприцев? Может быть, все они в джунглях охвачены психопатическим подсознательным стремлением к самоубийству? Может быть, они вообще не хотят, чтобы им помогали? Может быть, им вовсе неведомо такое чувство, как благодарность? Может быть, жители джунглей не случайно живут в джунглях? Может быть, так и надо? Может быть, вся эта затея с метадоном, метанолом, налоксоном, циклацозином бессмысленна? И, может быть, ей, Аби Шривер, лучше бы сейчас оказаться дома, в их уютном милом домике, принять ванну, лениво поспорить с мамой – что надеть вечером, когда она пойдет в гости к Джеку Энстайну.

«Не будь дурочкой, – ворчливо сказала бы мама, – надень серый новый костюм. Ты ведь знаешь, как он тебе идет».

«Ну что ты, мама, – сказала бы она и презрительно сморщила бы нос. – Этот костюм… Он же… буржуазен. Типичный костюм ОП».

«Ну, если тебе нравятся моды джунглей, – уже всерьез рассердилась бы мама, – тогда, конечно, другое дело».

Нет, мама, мне не нравится в джунглях, но ведь ежегодно в стране гибнет от белого снадобья почти полмиллиона человек. Это война. Это война, которую мы ведем сами против себя. Мы воюем шприцами против своей цивилизации. Это может показаться смешным – воевать против цивилизации, строя, уклада жизни при помощи шприца, но это не смешно. Это совсем не смешно, тем более что пока побеждает шприц. Вот почему, мама, я опять подношу к губам микрофон и вот почему в моем голосе, что гремит из динамика на крыше кабины, нет убежденности.