Текст книги "Выбор (СИ)"
Автор книги: Зинаида Скарина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Для начала надо бы немного рассказать о себе. Моё имя Святополк. Я – художник. А если честно, то я неудачник. А ещё есть вероятность, что я псих. Думаю, приключение, которое я собираюсь описать, заставит многих подумать именно так... Но, в конце концов, так ли это важно для дела – псих я или не псих?!
Живу я в двадцатом столетии от Рождества Христова и в гнусной блочной пятиэтажке на окраине Санкт-Петербурга. Только псих вроде меня может быть художником и жить в отвратительном пустом районе, где не на что посмотреть, а не в центре, где не надо никакого вдохновения – сел у окна и пиши. Впрочем, я не жалуюсь: для моих картин мне не нужна натура. Да и рисую я, если честно, весьма паршиво. Я так и не поступил ни в одно учебное заведение, производящее конвеерных художников, нет, я научился всему сам. Точнее, всему, чему смог.
Но я могу быть почти на сто процентов уверен, что в моих картинах есть главное – оригинальная, ни в чью больше голову не могущая прийти идея. Я, быть может, величайший гений нашего столетия – пусть не гений изобразительного искусства, о нет, я нечто гораздо большее. Я умею отделять свой разум от бренного тела и заглядывать в параллельные, перпендикулярные и чёрт знает какие ещё миры. Я сам создаю их. Я проживаю в них большую часть жизни, а здесь появляюсь исключительно ради того, чтобы перенести на холст всё, что я там видел. Реальность для меня слишком тускла. Мои посредственно выполненные гениальные идеи на холстах и в рулонах пылятся на полу вдоль стен и по углам.
Я никому и никогда их не показываю. И не потому, что боюсь быть непонятым – как известно, все истинные гении становятся признанными лишь после своего развоплощения на Земле. Напротив, я боюсь, что мои картины понравятся более предприимчивым людям, которые ни черта не смыслят в других мирах, зато хорошо разбираются в реальности. Я боюсь увидеть сюжеты собственных картин, выполненные более умелой рукой и продающиеся за большие деньги под чьим-то чужим именем. Боюсь увидеть вора, купающегося в лучах моей славы – идеально обученного технике рисунка и живописи, анатомии, законам перспективы и светотени мерзавца, за неимением собственной души позаимствовавшего мою. И попробуй, докажи, что это были твои идеи, ведь эти сволочи бесплотны и не оставляют следа. И я со своей неумелой мазнёй и бешеными глазами ничего не смогу доказать. А сам я всё равно никогда не смог бы продавать свои картины. Они – часть меня самого. Поэтому я один знаю, что я гений.
Когда-то очень давно я показывал парочку картин своим друзьям, да и то с опаской. Некоторые вещи их явно пугали, но в целом они хором твердили, что у меня исключительный талант и нельзя зарывать его в землю. Правда, хор был небольшой, а сейчас они все вообще куда-то делись. То ли они все начали побаиваться и сторониться меня, то ли я сам от них устал и начал сторониться их. С ними невозможно было разговаривать. Не передать, как меня достало, что ответом на любую мою мысль – мою собственную, заметьте, мысль, над которой мой горячечный мозг трудился бессонными ночами, искал аргументы и, наконец, принял для себя – в ответ на неё видеть возмущённый или полный ужаса взгляд, и слышать вопли в духе «Но это же не так, это ерунда!», «Ты не можешь так думать!» и наблюдать за жалкими попытками обучить меня, как надо думать правильно, и убедить, что именно так я на самом деле и думаю, просто выпендриваюсь. Приходится отстаивать своё сокровенное в борьбе с общепринятым, перенятым у человеческого стада без всяких собственных размышлений. Мне надоело. Я устал. По правде, я так устал, что несколько лет не выходил из дома, но речь не об этом.
Может, я был излишне раздражителен и категоричен, может быть, даже буен, но я, заметьте, никогда и не утверждал, будто у меня здоровые нервы. Как бы там ни было, друзей у меня не осталось – они стали появляться всё реже, а потом и вовсе испарились. Не могу сказать, что меня это расстроило. Напротив, я избавился от всяких ненужных раздражающих мыслишек и смог полностью посвятить себя Искусству.
Конечно, иногда на меня набрасывалось отчаяние, меня огорчало, что между мной и людьми висит некий магический заслон, искажающий слова и лица. Но с этим остаётся только смириться. Я другой, и как бы я ни страдал иногда от собственной никчёмности в этом мире, в то же время я горд, так как знаю, какой силой обладаю, и что скрывается за моей неприветливой наружностью. Разумеется, за такой дар надо чем-то платить, и гений почти всегда обречён на непонимание и одиночество.
На самом деле, некоторые пошлые людишки, бывало, догадывались о моём даре, и самым мерзким образом завидовали мне, да-да! Где им было понять, что это не только дар, но и проклятие... В школе меня обсуждали, похихикивали за спиной. Я практически не замечал этого, так как при любой возможности уходил от скучных уроков и глупых детей в свои миры, но когда замечал, мог сильно стукнуть. Например, все стебались над моим именем, данным мне моей мамашей более чем романического склада. Кстати, пять лет назад она пропала в неизвестном направлении, оставив мне в шкафу целый чемодан денег. Но сейчас речь не о ней. Так вот, всех забавляло моё имя, то, как я всё время куда-то проваливаюсь и не слышу, что мне говорят учителя, лихорадочно рисую что-то в тетради и потом её не сдаю, чтобы учителя не увидели мои рисунки и опять не повели меня к директору. Даже мои немногие друзья недоумевали с меня. Но, наверное, по-доброму. Хотя я не различаю. Особенно часто я бил морды тем, кто говорил мне, что я девственник. (Это, кстати, до сих пор так и я этим горжусь).
Моя дама сердца живёт на четвёртом этаже. Я увидел её в тот день, когда она переехала в этот дом, и с того момента намертво решил посветить ей всю свою жизнь. Я весь был поглощён ею, я поселил её в своих мирах и рисовал её в них, в каждом образе, который был мне люб. Я точно не знаю, какая она, поэтому влюблялся в каждую, какой она могла бы оказаться. Я только и делал, что мечтал о ней.
А два года назад во время наших редких встреч в подъезде она стала узнавать меня и здороваться. Дело сдвинулось с мёртвой точки, совсем скоро она станет моей. Возможно, мои упражнения не прошли даром, и мне удалось открыть ей проход, по-настоящему позвать её в мои миры. Там я смогу показать ей всё то, что вижу только я один, ей единственной открыть всю свою душу и свою боль, показать ей свою любовь, не прибегая к словам... Ведь если честно, я не очень-то умею говорить – мысли куда-то разбегаются, и все думают, что я тупой. Но она не станет так думать. Она узнает, что я гений. Ей так же, как и мне, станет чужда пошлость и рутина этого бренного мира, где Любовь забыта и осмеяна, опошлена до будничности. Мы одни узнаем истинную Любовь, сверкающую первозданной чистотой, яркую и свежую, доступную только избранным.
Вот она смотрит на меня с моих картин – румяная, с густыми льняными локонами и лазоревыми глазами, она прекрасна, словно ангел. Наверное, я слишком невзрачен для неё, но это ничего – в своих мирах я сам хорош, как демон. Сквозь прозаическую наружность она узрит мой истинный облик. Недавно я узнал, что её зовут Катя. Но в моих перевёрнутых мирах имя ей – Йатэака.
Что ещё вы хотите услышать? В основном я занят путешествиями по своим мирам или же мечтами о Любви. Иногда на меня находит, и я кидаюсь рисовать. Я часто забываю поесть, может быть, поэтому так быстро устаю и снова обнаруживаю себя на диване. Вот, собственно, и всё, что вам надо знать обо мне. Теперь я могу перейти к странной истории, которая только что приключилась со мной.
***
В тот день я, по обыкновению, лежал на диване и думал о том, как я буду рисовать картину. Я придумал отличный сюжет: это должен быть вид сверху на винтовую лестницу, уходящую в бесконечную глубину, а на верхней ступеньке беспомощно балансирует жалкая человеческая фигурка, она уже падает, впереди у неё бесконечность... Зритель должен как бы падать в картину вместе с этой фигуркой, его должно засасывать в глубину, чтобы он не мог отвести глаз. Я отчётливо видел эту картину, представлял во всех подробностях. Но как, чёрт возьми, это нарисовать?! Я выругался и рывком поднял себя с дивана. Еда закончилась позавчера, оставалась последняя сигарета.
Я подошёл к пыльному зеркалу и закурил. В мутном стекле еле виднелась моя физиономия: отталкивающие бесцветные глаза, бледное небритое лицо, впалые щёки, взлохмаченные волосы, тонкие бледные губы. Взгляд у меня бывает совершенно неадекватный, какой-то воспалённый и бешеный. Я сам иногда его пугаюсь, когда неожиданно вижу в зеркале. С отвращением выдохнув себе в лицо дым, я осторожно подкрался к окну и выглянул из-за пыльной занавески.
Сквозь грязное стекло еле виднелись девятиэтажки, похожие на коробки спичек, окружённые осенним пасмурным небом – когда-то от нечего делать я рисовал их: в сумерках, на закате, на восходе, ночью, ранним утром, зимой, осенью, летом, весной, в белую ночь и так далее, до одурения – но сейчас меня интересовали не они. Я высматривал внизу подозрительного типа в чёрном пальто и шляпе.
Вон он – стоит на обочине и, задрав голову, пялится на моё окно. Даже не пытается сделать вид, что он тут не причём. Ничего, небось, не на идиота напал!
Я затушил окурок о подоконник и бесшумно направился прочь из комнаты. Взяв немного денег из чемодана в шкафу, где их неуклонно становилось всё меньше, я проскользнул в прихожую и надел рваные кроссовки, в которых хожу зимой и летом, и сильно потёртый кожаный плащ, который когда-то был тёмно-коричневым. Стараясь не шуметь, я запер расхлябанный замок и стал сбегать по лестнице, мягко, пролёт за пролётом.
Лестница напомнила мне о моей картине. Кроме еды и сигарет надо купить ещё и красок. А краски дорогие, и денег я, пожалуй, взял мало. Придётся сэкономить на еде...
У меня перехватило дыхание от ужаса: на площадке между вторым и первым этажами стоял кто-то в пальто. Но я тут же обнаружил, что обознался: это не был шпион в шляпе, это был обычный плешивый мужичонка, неодобрительно косившийся на меня. Я злобно сверкнул на него глазами и, кажется, даже пробормотал какие-то ругательства, когда наши плечи соприкоснулись: тоже мне, стоит, как истукан, посреди дороги!
– Эй, ты, таких, как ты, надо под замок сажать! – крикнул мне вслед плешивый.
Я уже вылетел из парадной, громко хлопнув дверью и полыхая от злости. Знало бы это отребье, с кем оно разговаривает! От злости я даже забыл про шпиона. Я резко повернул голову и увидел его: он стоял на прежнем месте и насмешливо смотрел на меня, спрятав руки в карманы пальто.
Не сводя с него глаз, я побежал вдоль дома в другую сторону и налетел на какую-то старуху.
– Что ж ты, милок, носишься, как оглашенный? – ласково спросила она.
Бросив на неё дикий взгляд, я устремился за угол дома. Я петлял по дворам, задыхаясь от быстрого бега, пока не решил, что достаточно запутал следы. Тогда я зашёл в супермаркет и, продолжая настороженно разглядывать всех встречных покупателей, побросал в корзину хлеб, чай и какую-то дешёвую колбасу. Кассирша как-то очень уж приветливо улыбается – не пойму, она смеётся надо мной или что-то скрывает?! Может, она с ним заодно?!
Я внимательно присмотрелся к её улыбке, потом вытянул шею и стал высматривать в подсобном помещении за её спиной шпиона в пальто и шляпе. Там никого не оказалось, только ящики. Тогда я подошёл и высыпал жалкое содержимое своей корзины на ленту.
– У вас есть карта?
Я так и обомлел. Так им нужна какая-то карта! Почему они решили, что она у меня есть?! Я недоумённо вылупился на кассиршу.
– Карта, – повторила она ласково и улыбнулась ещё шире.
Я замотал головой. Кажется, я начинаю понимать. Они узнали, что я художник, и хотят, чтобы я нарисовал им карту. Карту моих миров! Они хотят открыть через меня дорогу туда. В наши с Йатэакой миры!
– А зря. С картой выгоднее, – заметила улыбчивая кассирша и положила передо мной полиэтиленовый пакет. – Хотите что-нибудь ещё?
– Дайте сигарет... Самых дешёвых, – пробормотал я. Хорошо, что напомнила.
Расплатившись и побросав всё в пакет, я торопливо вышел из магазина, озираясь, но не переходя на бег. Нельзя, чтобы они догадались, что я их раскусил. И пускай не думают, что я их боюсь!
Уже открывая дверь, я услышал, как улыбчивая кассирша тихонько сказала другой кассирше:
– Так жалко. Совсем больной, а ведь такой красавчик!
Выйдя на улицу и закурив, я случайно бросил взгляд на рекламный щит. С него лукаво улыбался мой преследователь. Он снял шляпу и повязал на шею дурацкий галстук, а под ним большими буквами было написано: «Мы всегда с вами!» Нет нужды описывать охватившее меня смятение. Я нервно огляделся и устремился через дворы, стараясь быть как можно незаметнее.
Ненавижу «Лавку художника» за то, что там не самообслуживание и приходится всё говорить. Терпеть не могу разговаривать с продавцами. Меня это напрягает. Во-первых, я вообще людей не люблю, во-вторых, у этих вечно такой вид, будто они делают мне великое одолжение, а не свою чёртову работу.
Денег хватило на ультрамарин и умбру. Остальные краски ещё не совсем закончились, им придётся подождать. Продавец поглядывал на меня насмешливо. Покинув ненавистный магазин, я снова закурил и торопливо направился к дому, настороженно озираясь. Свернув в соседнюю улицу, я увидел на другой стороне шпиона в шляпе. Он стоял неподвижно и внимательно следил за мной насмешливым взглядом. Я невольно прибавил шагу, и в свою парадную ворвался уже почти бегом. Я захлопнул дверь своей квартиры и, тяжело дыша, прижался к ней спиной.
За дверью послышались шаги и знакомый голос. Йатэака! Забыв дышать, я бросился глазом к дверному глазку. Мне удалось увидеть её. Она спускалась по лестнице и разговаривала с кем-то по телефону. Если бы я не удирал от этого дурацкого шпиона, я бы встретился с ней на лестнице! От злости я, что есть силы, вмазал кулаком по стене. Я стоял и тупо смотрел на распухающую руку, с трудом осознавая, что это я чувствую боль. «Ультрамарин… Карта… Мы всегда с вами…» прозвучало в голове прерывисто, с какими-то помехами.
Я решил не обращать внимания, а просто пойти поесть. После горячего чая с бутербродами я должен был успокоиться и более трезво оценить обстановку. Ведь должен был?
Прикончив колбасу и хлеб, я подхватил чай и сигарету и отправился прочь из тёмной кухни. Вставая, я выглянул в окно. Мой преследователь был на своём месте и всё так же стоял под дождём, высоко задрав голову и пялясь на мои окна.
Вечер я потратил, пытаясь нарисовать приличный эскиз моей картины. Ничего не получалось, лестница никак не хотела уходить в бесконечную глубину. Я не знал, как изобразить задуманное. Мне не хватало знаний о линейной перспективе и терпения – я то и дело обнаруживал себя лежащим на диване, либо мечущимся из одного конца квартиры в другой, рассуждая о посторонних вещах.
Ночью мне снилась эта бесконечная лестница, я бежал по ней от шпиона в шляпе и всё никак не мог добежать до конца. Я знал, что на дне я найду карту. Но на дне я очутился, лишь скатившись кубарем с лестницы, и ничего там не нашёл, кроме заросшего паутиной подземелья, а шпион уже топотал за спиной и вот-вот должен был догнать меня...
Проснувшись покурить, я подошёл к окну, не включая света, и осторожно выглянул на улицу. Моего преследователя не было, наверное, он ещё не проснулся... Тут же я вспомнил, что сон-то снился мне, а не ему. Во дворе стояла какая-то жёлтая строительная машина, в свете фонаря на боку у неё отчётливо была видна красная надпись: «Берегись поворота башни». Полезный призыв, жаль, несвоевременный.
Я обернулся и даже не очень удивился, увидев моего преследователя. Он снял шляпу и нагло ухмылялся, сидя на моей тахте. Я включил лампу и внимательно разглядел незваного гостя. Этакий красавчик с точёными чертами лица, с длинными тонкими ногами и аккуратненькой причёсочкой, восседал на моей постели в пальто и смотрел на меня холодными серыми глазами, ухмыляясь довольно мерзкой, но обаятельной ухмылочкой. Он выглядел очень молодо, но что-то подсказывало мне, что у этого существа нет возраста.
– Что вам от меня надо? – резко спросил я, недобро глядя на незваного гостя.
– Есть разговор, – усмехнулся он.
– О чём это? – я сел подальше от него, на подоконник, и закурил. Странный гость с любопытством разглядывал мою комнату. Это продолжалось несколько минут, мы оба молчали.
– Ну и кавардак у тебя, – изрёк он наконец.
– Я не ждал гостей, – язвительно ответил я. Этот человек нравился мне всё меньше. Хотя он вообще мне не нравился.
– Да, гости сюда забредают редко, – также язвительно ответил он, – Да им, похоже, здесь и не рады.
– Тебе здесь точно не рады. Шёл бы ты откуда явился, чтобы я не видел твою смазливую рожу.
– Да ты, дружище, грубиян! – вдруг радостно рассмеялся этот наглец. Я злобно смотрел на него, желая понять, что вызвало такой восторг. Резко оборвав свой заливистый хохот, он уставился на меня холодно и очень серьёзно. – Ну, поелику меня здесь не привечают, постараюсь быть предельно краток, – начал он деловым тоном, кладя на колени и неторопливо открывая дипломат с кодовым замком, который я раньше не заметил. – Я – Проводник. Проводник между мирами. Ты думаешь, что умеешь проникать в другие миры, но это полная чушь. Всё это очень занятно, но вся эта красотища существует только в твоей больной голове... Не перебивай! Параллельные миры есть на самом деле. Но они не такие, как ты себе их представляешь. Это даже не отдельные миры, а другие измерения этого же мира, параллельные варианты жизни. Они ничем не отличаются от этого мира, люди, живущие здесь, живут и там, но их судьбы складываются иначе. Это другие, не сбывшиеся здесь варианты судеб... Ну что ты завис? Не понимаешь?
Я помотал головой. Не скрою, мне стало интересно. Проводник устало вздохнул, достал блокнот и карандаш и нарисовал линию.
– Смотри, допустим, вот эта линия – твоя жизнь. Вот бежит она, бежит, и вдруг – развилка. Ты стоишь перед выбором. Не обязательно глобальным, это может, конечно, быть выбор предать или не предать, выбор друга, невесты, работы, а может быть и какая-нибудь ерунда, к примеру, выбор между сортами колбасы в магазине. И вот, сколько у тебя вариантов выбора, на столько дорожек ветвится твоя жизнь, – он пририсовал к линии несколько расходящихся линий наподобие куриной лапки. – Вот, допустим, ты выбрал левую дорожку, и твоя жизнь побежала по ней, но оставшиеся варианты тоже никуда не делись, по ним жизнь тоже так и идёт, только ты об этом ничего не знаешь. Ты сам как бы разделился на несколько вариантов себя, сделавших разный выбор, и чем дальше расходятся их дорожки, тем меньше эти люди становятся похожи друг на друга и тебя первоначального. И вот, у каждого человека эти дорожки бесконечно разветвляются и сходятся снова, пересекаются, сливаются и расходятся с чужими, и всё это образует бесконечную Сеть, бесконечное количество «миров». Понятно теперь?
– Я пытаюсь всё это вообразить, и мне становится не по себе...
– И не мудрено. Ты и представить не можешь, сколько веков мне пришлось учиться, чтобы стать специалистом по всей этой хрени. Теперь я стерегу Сеть и изредка направляю таких непутёвых, как ты.
– А с твоей жизнью тоже так?
– О, нет. Моя жизнь – непрерывная прямая линия. У меня никогда не было выбора, – печально вздохнул Проводник. – А у тебя он был, и делал ты его всегда во вред себе. И нечего сверкать на меня глазами. Да, ты сам всякими ерундовыми решениями создавал свою судьбу, и теперь тебе с неё никуда не свернуть, а она, похоже, зашла в тупик, тебе так не кажется? Ты выбирал между четырьмя учебными заведениями, и в итоге решил учиться всему сам, явно несколько переоценив свои способности – вот, пожалуйста, пять вариантов жизни, и ты живёшь в самом хреновом. Вчера из шести сортов колбасы, не глядя, выбрал именно этот – вот тебе ещё семь жизней, правда, они, мало отличаются, и слились бы в одну уже сегодня, если, конечно, не предположить, что другим сортом колбасы ты отравился бы насмерть... От случайно выбранного слова может зависеть, будут ли люди друзьями или врагами, от выбранной дороги на развилке – убьют ли тебя грабители или же ты встретишь своего лучшего друга... От сказанного другим человеком много лет назад слова может зависеть, осмелишься ли ты познакомиться с Катей, или будешь сидеть дурнем дома и мечтать о ней.
– Да понял я уже!
– Так вот, миров бесконечное количество, и я могу организовать тебе путешествие туда. Если тебе повезёт – попадёшь в мир, где всё сложилось удачно и все твои мечты являются реальностью. К сожалению, я могу дать тебе только три попытки. Учти, что и ты сам, и все окружающие люди могут оказаться совершенно другими, ведь их жизни могли преломиться в самом начале и пойти по совсем иному пути. Так что будь очень внимателен, не принимай поспешных решений! Если тебе не понравится мир – вызывай меня, я перекину тебя в следующий, а если попадёшь в мир, где ты счастлив – оставайся там на здоровье. Правда, это не гарантия того, что на следующий день тебя там не убьют, что-нибудь не переклинит или ты сам что-нибудь не испортишь, но уж это не моё дело. Так что, путешествие на твой страх и риск. Ну, так что? Будем делать три попытки?
– Давай! – мне бы испугаться, но я подумал, что хуже моей нынешней жизни там вряд ли что-нибудь будет.
Проводник достал из дипломата... ярко-розовую женскую пудреницу. Открыл её и протёр рукавом стекло.
– Я над тобой не издеваюсь, это маскировка, – ответил он на мои мысли, – На, полезай.
Я взял в руки пудреницу и недоумённо взглянул в зеркало. По зеркалу пробежала рябь, и тут я с ужасом почувствовал, что мир перекувыркивается: меня туда затягивало...
***
Не знаю, как правильно описать это ощущение, но воздух будто спружинил, все предметы в комнате подскочили, звякнули друг о друга стаканы в буфете, закружились по воздуху листки бумаги... Я оказался сидящим на мягком диване в незнакомой комнате. В голове было удивительно спокойно и чётко, я давно не чувствовал себя таким живым и бодрым. Или никогда. Мир казался сочным, ярким и радостным. (Может быть, стоит вытереть в комнате пыль, если я вернусь...) Я ошалело озирался: в комнате была чумовая антикварная мебель, огромные окна с пышными бархатными занавесками, пушистый ковёр и огромная люстра, и всё это меня как-то радовало, хотя раньше я скептически относился к подобной мишуре. Почему-то мне было неприятно вспоминать свою тёмную и тесную квартирку, как и самого себя, каким я был. Я словно неожиданно выздоровел после затяжной болезни.
А это чей дом вообще? Я вскочил и побежал к столу, но на нём ничего не лежало, он был идеально пуст и вытерт от пыли. Дом не мой. В моём доме всё, что можно, завалено набросками, палитрами и прочим художественным скарбом. Стоп! Тут же что-то сейчас летало. Я подхватил с пола рассыпавшиеся листки календаря. Точно не мой дом. У меня не было календаря, а часы остановились несколько лет назад, так что я ориентировался только во временах года и суток. И то не всегда.
Я встал и пошёл в другую комнату. Это оказалась мастерская, и там были мои картины! Я потерял дар речи: идеальная техника, чистые, сочные краски – это не имело ничего общего, с той мрачной, грязной и кривой сумбурной мазнёй, что я рисовал раньше. На мольберте стояла, ещё не законченная, моя винтовая лестница – она была именно такой, какой я её себе представлял, утягивала взгляд в глубокую бездну.
Я взял кисть, уверенный, что сейчас всё испорчу. Но я должен был попробовать, и кисть коснулась полотна, и я выпал из мира, я писал и не мог остановиться, не переставая восхищаться каждым идеальным мазком, каждым выбранным цветом. Я не понимал, как это у меня получается. Я действительно теперь художник! И, видимо, более чем известный, судя по убранству помещения...
Что за шум? Непривычный слух не сразу распознал телефонный звонок. Я пошёл на звук и с трудом обнаружил мобильный в кармане шикарного пальто в прихожей.
– Э... Алло.
– Горе луковое, ты где вообще?!
– Э... В смысле?
– Всё понятно. Рисуешь.
– Да... А откуда...?
– Заткнись и вылазь уже из дома. Я так и знал, что ты будешь рисовать и забудешь про всё нафиг. Поэтому я за тобой сам приехал и жду около подъезда. Давай, оттирай от рожи краску, наряжайся и выходи.
Связь оборвалась. Голос был очень весёлый и грубый. Что значит – «наряжайся»?! Это он всерьёз или прикалывается?! И кто это вообще? Судя по всему – друг... У меня есть друг, обалдеть!
Я нашёл ванную и застыл перед зеркалом. Краски на роже у меня, как ни странно, не было, но сам мой внешний вид приятно удивил меня: взгляд мягкий, немного ленивый, чистые волосы аккуратно причёсаны, сам больше не бледный как мел и не похож на скелет, даже напротив, не мешало бы слегка похудеть, щёки больше не впалые, гладко выбритые и даже немного румяные. Я офигело себя разглядывал – что и сказать, симпатичный. Совсем не то, что я привык видеть в зеркале. Я отмыл краску от рук, с некоторым удивлением заметив маникюр. Потом отправился в первую комнату, где, помнится, видел здоровенный антикварный шкаф.
В шкафу оказалось очень много самой разнообразной одежды, и я растерялся: я же не знаю, куда иду, что значит «наряжайся»?! После некоторой возни, я не удержался и вырядился в чёрный фрак. В конце концов, я человек творческий, и некоторая доля эпатажа не помешает.
Я выглянул в окно посмотреть, какая погода, и застыл в восхищении: передо мной открылся великолепный вид на Питерские крыши и дворы-колодцы, за крышами виднелись купола какой-то церкви. Как я всегда мечтал жить в таком месте! Нарисовать эти крыши, срочно! Хотя, я наверняка их уже рисовал, не просто ведь так я живу именно здесь.
Я вышел из квартиры. В парадной было светло и чисто, стены свежевыкрашены. Новому мне это вполне нравилось, а вот старый я был несколько разочарован.
В кармане пальто обнаружился кошелёк, в лифте я его открыл и увидел много денег и каких-то карточек. Разобраться бы во всём этом...
Я вышел из парадной под небо цвета тёмной охры и сыпавшиеся с него хлопья снега. Мир казался нереальным, я глубоко вдохнул морозный воздух и огляделся, пар от дыхания принимал в воздухе причудливые очертания. Город вокруг был будто живой, он словно был рад меня видеть. Услышав сигнал автомобиля, я пошёл по чистому промёрзшему асфальту, на который снежинки ложились тонким нежным кружевом.
Меня поджидала крутая тачка терракотового цвета, смешно сплюснутая сзади и от этого похожая на пылесос. Поколебавшись, я распахнул дверцу и сел рядом с водителем. Это был довольно толстый малый в кожаной куртке и с бородой, должен сказать, ряха у него была в ширину больше, чем в высоту. Всю дорогу он громогласно что-то мне рассказывал, периодически заливаясь грубым гоготом, а я только издавал более или менее осмысленные звуки и глупо улыбался.
– Вот скажи-ка ты мне, приятель, как художник художнику, – произнёс этот человек, панибратски хряпнув меня ручищей по плечу, – Почему получается такая несправедливость: ты рисуешь какую-то, уж если честно-то, никчёмную хрень, а этой хренью все восторгаются и платят тебе за неё бабло, в газетах про тебя пишут. А я честно рисую, как меня учили – натюрморты, пейзажи и голых баб, а у меня это всё то купят, то нет, и пришлось ещё и бизнес этот завести, стать обычным торгашом, чтоб мне пусто было! А ведь я учился получше тебя, признайся! – он подмигнул мне и мерзко заржал, – Вот где справедливость, скажи мне? Это всё потому, что ты – красавчик, я знаю! – он опять заржал. Я совершенно растерялся от такого хамства. Честно говоря, я раньше несколько иначе представлял себе художников и их жизнь, и себя как художника тоже. Разве может художник ездить на крутой тачке и заниматься ради бабла чем-то, кроме искусства? Я и сейчас считал, что нет, и чувствовал, что в глубине души всегда презирал этого своего «друга». А жить в таких хоромах, как я, и разгуливать во фраке и с маникюром – имеет художник право? Некая оставшаяся часть того, старого меня, совсем растерялась, сомневалась и недоумевала, но её почти полностью заткнула та моя часть, которая была совершенно счастлива. Мне начисто снесло крышу от внезапно обретённых таланта, денег и славы. И прежде, чем я пришёл в себя от растерянности, я неожиданно сам расхохотался, тоже со всей дури треснул приятеля по плечу и выдал:
– Да, это потому, что я – красавчик, а ты – боров. Тонкости тебе не хватает и романтизма, – я подмигнул ему так же, как он мне давеча, – И уж если на то пошло, я же – гений, а ты – так, ремесленник, не отпирайся! – и я опять заржал.
Приятелю моему явно не понравился мой ответ, но он тоже заржал и опять вмазал мне по плечу.
– И ведь никогда мне не спустит, бестия! – он даже прослезился от смеха.
В общем, я самодовольно откинулся на спинку сидения и наслаждался мелькающими за окном видами Питера, в пол-уха слушая нескончаемую болтовню приятеля. Наконец мы прибыли в какой-то ресторан, где за уютным столом в углу нас уже ждали ещё два моих новообретённых друга. Одного я узнал – я знал его и в той жизни, мой одноклассник, чьё имя я запамятовал.
– Опять во фраке! Вот выпендряла! – воскликнул он при виде меня, – Извините, господа, но мы вам уже всё заказали. В следующий раз не будете опаздывать!
Я плохо понимал половину из того, о чём мои друзья говорили, но не слишком и старался вникать. Я кайфовал. В ресторане было красиво, уютно и тепло, еда была просто обалденная – раньше я не особо задумывался над тем, что ем, всё равно для меня всё было безвкусным и одинаковым. Сейчас же мне просто снесло крышу – мясо, запечённое в сыре и грибах, маслины, кусочки авокадо, хорошее вино... Да тут ещё сразу три предполагаемых друга, которые всё время смеются – я с готовностью смеялся тоже, даже когда до конца не понимал, о чём речь, сам изредка вставлял какие-то остроумные замечания, в конец обнаглел и осознал, что никогда раньше не был так спокоен и весел. В какой-то момент к нашему столу подошла пожилая женщина, направившаяся прямиком ко мне.
– Извините, что я так вмешиваюсь, но я хотела бы попросить у вас автограф для моей внучки. Вы же тот самый знаменитый художник, правда? Сама я ваших картин, конечно, не понимаю, но моя внучка, студентка, от них просто в восторге! Как вас зовут, простите, память у меня уже не та стала...
– Святополк... – пробормотал я, не понимая, почему мои друзья затряслись от беззвучного смеха.
– Вы не обижайтесь на старуху, совсем память никуда не годится... Распишитесь вот здесь, пожалуйста... «Милой Леночке», и так далее...
