Текст книги "Стихотворения, не вошедшие в сборники"

Автор книги: Зинаида Гиппиус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

ЛЮБОВЬ

1 «Какая тайна в этом слове…»

Какая тайна в этом слове,

как мало думают о нем.

Оно пылает ярче крови

преображающим огнем.

Его – никто не понимает.

Ему до срока – не сверкнуть.

И милосердие скрывает

его недейственную суть.

12 октября 1918

2 «Я воздыхал и дни и ночи…»

Я воздыхал и дни и ночи,

об избавлении стеня,

и чьи-то пристальные очи

взглянули тихо на меня.

Они взглянули и сказали:

ты шел неправедно за мной.

Вернись, и выйди из сандалий,

и с непокрытой головой.

13 октября 1918

3 «Любовь приходит незаметно…»

Любовь приходит незаметно

и, непредвиденная,– ждет,

пока не вспыхнет семицветно

в живой душе ее восход.

Не бойся этого прозренья.

Его ничем не отвратить.

Оно дается на мгновенье,

чтоб умереть иль полюбить.

15 сентября 1918

4 «Как незаметно из-под пыли…»

Как незаметно из-под пыли

пробилась чистая струя.

О, первая любовь, не ты ли

любовь последняя моя?

Смотри: глаза мои прозрели,

мечты земные о земном,

преобразясь, запламенели

в кольце светящемся твоем:

И дух и плоть – неразделимо

к тебе на жертвенник легли.

И древний столб огня и дыма

вознесся к небу от земли.

НЕ ЗА МНОЙ

Мой путь идет по кручам,

и остры стремнины…

давно я изранен, измучен,

но не сойду в долины.

Я для тех, кто всеми оставлен,

иду за второй белизною —

мой путь окровавлен,

не ходи за мною.

Я свободен – и связан,

все равно пойду по стремнинам:

мой путь мне указан

Отцом и Сыном.

16
COHET

Шестнадцать уст, и в памяти храню я

К устам прикосновенье уст моих.

В них было откровенье поцелуя.

Шестнадцать уст! Я помню только их.

Любовию иль нежностью волнуем,

Во власти добрых духов или злых,

Когда б я не касался уст иных,

Святое пламя пил я с поцелуем.

И если даже вдруг, полуслучайно,

Уста сближались на единый раз,

В едином миге расцветала тайна.

И мне не жаль, что этот миг погас.

О, в поцелуе все необычайно.

Шестнадцать уст – я помню только вас!

1918

ПРОГРАММА

Здесь всё – только опалово,

только аметистово,

да полоска заката алого,

да жемчужина неба чистого…

А где-то на поле – цветы небывалые,

и называется поле – нетово…

Что мне зеленое, белое, алое?

Я хочу, чтоб было ультра-фиолетово…

БОЛЬШЕВИЦКИЙ COH

Ам… ии

Комната. Окна в какой-то сад.

В комнате гости. А день так светел.

Я улыбаюсь, гостям я рад…

Странное в них не сразу заметил.

     Что? Да как? Они без лиц!

     Дримса-пумса-цуц и цыц.

Сверху у этих – вот тебе раз!—

Гладко и бледно что-то круглится.

Нету на гладком ни ртов, ни глаз:

Это, что хочешь, только не лица.

     Ни единого лица,

     Лапца-дрыпца гоп-ца-ца!

Каждый телесным своим пятном,

Розово-желтым, ворочал мило.

Это казалось сперва смешно,

Ну а потом – меня затошнило.

     Хоть кусочек бы лица,

     Дрости-крости гоп-ца-ца!

Вдруг я увидел, что черный кот

Тихо скользит меж толпой у двери,

Щурит глаза, раскрывает рот…

О, как я жадно бросился к зверю!

     И целую во уста —

     Есть лицо хоть у кота!

КРАСНОГЛАЗОЕ

Схватило, заперло, оставило

     Многоголовое Оно.

В холодной келье замуравило

     Мое последнее окно.

О, пусть бы яма одинокая,

     И темь, и тишь, и холод плит…

Но я не знал, что Красноокое

     Меня и с Ним разъединит.

Разъединило! Нету доступа

     Ему ко мне и мне к Нему.

Не уловлю я легкой поступи

     И уст к одежде не прижму…

И если в келью позабытую

     Он постучит ко мне: открой!

Как я открою дверь забитую

     Моей слабеющей рукой?

1919

А. БЛОКУ

… На танцульке в Кронштадте сильно выпивший матрос, обиженный отказом барышни, сорвал икону Божьей Матери и принялся с нею выплясывать. Через час он умер.

Легенда (или правда) наших дней

Впереди 12-ти не шел Христос:

Так сказали мне сами хамы.

Зато в Кронштадте пьяный матрос

Танцевал польку с Прекрасной Дамой.

Говорят, он умер… А если б и нет?

Вам не жаль Вашей Дамы, бедный поэт?

Апрель 1919

СПБ

ДВОЕ

А. и Л.

Она его тогда узнала…

И он любил ее тогда.

Каким дождем их осверкала

Любви восходная звезда!

И вот прошло, и стало былью.

Не любит он, не любишь ты…

И затянулись серой пылью

Их лиц ужасные черты.

ХОБИАС

Какая чья-то синяя гримаса,

Как рана алая стыда,

Позорный облик Хобиаса

Преследует мои года.

И перья крыл моей подруги,

Моей сообщницы, – Любви,

И меч, и сталь моей кольчуги,

И вся душа моя – в крови.

Мы побеждаем. Зори чисты.

Но вот опять из милых глаз

Большеголовый, студенистый,

Мне засмеялся – Хобиас!

НЕ СОГЛАСНЫЕ РИФМЫ

      В углу, под образом

Горит моя медовая свеча.

      Весной, как осенью,

Горит твоя прозрачная душа.

      Душа, сестра моя!

Как я люблю свечи кудрявый круг!

      Молчу от радости,

Но ангелы твои меня поймут.

6 марта 1919

ПЕТЕРБУРГ

… И не пожрет тебя победный

Всеочищающий огонь —

Нет! Ты утонешь в тине черной,

Проклятый город…

1909. «Петербург»

В минуты вещих одиночеств

Я проклял берег твой, Нева.

И вот, сбылись моих пророчеств

Неосторожные слова.

Мой город строгий, город милый!

Я ненавидел, – но тебя ль?

Я ненавидел плен твой стылый,

Твою покорную печаль.

О, не тебя, но повседневность

И рабий сон твой проклял я…

Остра, как ненависть, как ревность,

Любовь жестокая моя.

И ты взметнулся Мартом снежным,

Пургой весенней просверкал…

Но тотчас, в плясе безудержном,

Рванулся к пропасти – и пал.

Свершилось! В гнили, в мутной пене,

Полузадушенный, лежишь.

На теле вспухшем сини тени,

Закрыты очи, в сердце тишь…

Какая мга над змием медным,

Над медным вздыбленным конем!

Ужель не вспыхнешь ты победным

Всеочищающим огнем?

Чей нужен бич, чье злое слово,

Каких морей последний вал,

Чтоб Петербург, дитя Петрово,

В победном пламени восстал?

Апрель 1919

С. -Петербург

«… О, эти наши дни последние…»

… О, эти наши дни последние,

Остатки неподвижных дней.

И только небо в полночь меднее,

Да зори голые длинней…

ПРЕЗРЕНЬЕ

Казалось: больше никогда

Молчания души я не нарушу.

Но вспыхнула в окне звезда,—

И я опять мою жалею душу.

Всё умерло в душе давно.

Угасли ненависть и возмущенье.

О бедная душа! Одно

Осталось в ней: брезгливое презренье.

ТВОЯ ЛЮБОВЬ

Из тяжкой тишины событий,

Из горькой глубины скорбей,

Взываю я к Твоей защите.

Хочу я помощи Твоей.

Ты рабьих не услышишь стонов,

И жалости не надо мне.

Не применения законов —

А мужества хочу в огне.

Доверчиво к Тебе иду я.

Мой дух смятенный обнови.

Об Имени Своем ревнуя,

Себя во мне восстанови.

О, пусть душа страдает смело,

Надеждой сердце бьется вновь…

Хочу, чтобы меня одела,

Как ризою, – Твоя любовь.

17 октября 1919

САД ДВУХ

Есть сад… Никто не знает

О нем – лишь я да ты.

Там ныне расцветают

Волшебные цветы.

Они разнообразны,

Красивы – и смешны,

Но все, хотя и разны,

Таинственно-нежны.

И все они мне милы,

Все милы мне, как ты.

Сама любовь взрастила

Волшебные цветы.

Октябрь 1919

«Сказать – не поверят…»

Сказать – не поверят.

Кричать – не поймут.

И близится черед.

Свершается суд…

РАЙ
(в альбом***, в СПб-ге)

«…почтительнейше билет возвращаю…»

(Ив. Карамазов)

Не только молока иль шеколада,

Не только воблы, соли и конфет —

Мне даже и огня не очень надо:

Три пары досок обещал комбед.

Меня ничем не запугать: знакома

Мне конская багровая нога,

И хлебная иглистая солома,

И мерзлая картофельная мга.

Запахнет, замутится суп,– а лук-то?

А сор, что вместо чаю можно пить?

Но есть продукт… Без этого продукта

В раю земном я не могу прожить.

Искал его по всем нарводпродвучам,

Искал вблизи, смотрел издалека,

Бесстрашно лазил по окопным кручам,

Заглядывал и в самую чека.

Ее ж, смотри, не очень беспокой-ка:

В раю не любят неуместных слов.

Я только спрашивал… и вся ревтройка

Неугомонный подымала рев.

............................................

И я ходил, ходил в петрокомпроды,

Хвостился днями у крыльца в райком…

Но и восьмушки не нашел – свободы

Из райских учреждений ни в одном.

Не выжить мне, я чувствую, я знаю,

Без пищи человеческой в раю:

Все карточки от Рая открепляю,

И в нарпродком с почтеньем отдаю.

«Никогда не читайте…»

Никогда не читайте

   Стихов вслух.

А читаете – знайте:

   Отлетит дух.

Лежат, как скелеты,

   Белы, сухи…

Кто скажет, что это

   Были стихи?

Безмолвие любит

   Музыка слов.

Шум голоса губит

   Душу стихов.

«…Сказаны все слова…»

…Сказаны все слова.

Теплится жизнь едва…

Чаша была полна.

Выпита ли до дна?

Есть ли у чаши дно?

Кровь ли в ней, иль вино?

Будет последний глоток:

Смерть мне бросит платок!

1920

НАДЕЖДА МОЯ
(АМАЛИИ)

Speranza mia! Non piange…

Неаполитанская песенка

Надежда моя, не плачь:

С тобой не расстанемся мы.

Сегодня ночью палач

Меня уведет из тюрьмы.

Не видит слепой палач —

Рассветна зеленая твердь.

Надежда моя! Не плачь:

Тебя пронесу я сквозь смерть.

НИЧЕГО

То, что меж нами, – непонятно,

Одето в скуку, в полутьму,

Тепло, безвидно и невнятно,

Неприменимо ни к чему.

Оно и густо, как молчанье,

Но и текуче, как вода.

В нем чье-то лживое признанье

И неизвестная беда.

Колеблется в одежде зыбкой,

То вдруг распухнет и замрет.

Косой коричневой улыбкой

И взором белым обольет…

Вам нет нужды, и не по силам

Пытаться – изменить его.

И я чертам его постылым

Предпочитаю – Ничего.

1921

Висбаден

РЫДАТЕЛЬНОЕ

Кипела в речке темная вода,

похожая на желтое чернило.

Рыдал закатный свет, как никогда,

и все кругом рыдательное было.

Там, в зарослях, над речкой, на горбе,

где только ветер пролетает, плача,—

преступница, любовь моя, тебе

я горькое свидание назначил.

Кустарник кучился и сыро прел,

дорога липла, грязная, у склона,

и столбик покосившийся серел,

а в столбике – забытая икона…

Прождать тебя напрасно не боюсь:

ты не посмеешь не услышать зова…

Но я твоей одежды не коснусь,

я не взгляну, не вымолвлю ни слова —

пока ты с плачем ветра не сольешь

и своего рыдательного стона,

пока в траву лицом не упадешь

не предо мной – пред бедною иконой…

Не сердце хочет слез твоих… Оно,

тобою полное, – тебя не судит.

Родная, грешная! Так быть должно,

и если ты еще жива – так будет!

Рыдает черно-желтая вода,

закатный отсвет плачет на иконе.

Я ждал тебя и буду ждать всегда

вот здесь, у серого столба, на склоне…

БРОДЯЧАЯ СОБАКА

Не угнаться и драматургу

за тем, что выдумает жизнь сама.

Бродила Собака по Петербургу,

и сошла Собака с ума.

Долго выла в своем подвале,

ей противно, что пол нечист.

Прежних невинных нету в зале,

завсегдатаем стал че-кист.

Ей бы теплых помоев корыто,—

(чекистских красных она не ест).

И, обезумев, стала открыто

она стремиться из этих мест.

Беженства всем известна картина,

было опасностей без числа.

Впрочем, Собака до Берлина

благополучно добрела.

«Здесь оснуюсь,– решила псица,—

будет вдоволь мягких помой;

народ знакомый, родные лица,

вот Есенин, а вот Толстой».

Увы, и родные не те уже ныне!

Нет невинных, грязен подвал,

и тот же дьявол-чекист в Берлине

правит тот же красный бал.

Пришлось Собаке в Берлине круто.

Бредет, качаясь, на худых ногах —

куда? не найдет ли она приюта

у нас на Сенских берегах?

Что ж? Здесь каждый – бродяга-собака,

и поглупел, скажу не в укор.

Конечно, позорна Собака, однако

это еще невинный позор.

Июнь 1922

(на случай)

Париж

ГОЛУБОЙ KOHBEPT

В длинном синем конверте

Она мне письмо прислала.

Я думал тогда о смерти…

В письме было очень мало,

Две строчки всего: «Поверьте,

Люблю я, и мир так светел…»

Я думал тогда о смерти

И ей на письмо не ответил.

На сердце было пустынно…

Я сердцу не прекословил.

Разорванный, праздный, длинный

Конверт на ковре васильковел.

ЦИФРЫ

       22, 25… целых 8!

Далеко стонет бледная Лебедь,

Этот март невесенен, как осень…

       25… 26 – будет 9!

       Будет 9… Иль 100? 90?

Под землей бы землею прикрыться…

Узел туг, а развяжется просто:

       900, 27, но не 30.

       900, да 17, да 10…

Хочет Март Октябрем посмеяться,

Хочет бледную Лебедь повесить,

       Обратить все 17 – в 13.

«Господи, дай увидеть…»

Господи, дай увидеть!

Молюсь я в часы ночные.

Дай мне еще увидеть

Родную мою Россию.

Как Симеону увидеть

Дал Ты, Господь, Мессию,

Дай мне, дай увидеть

Родную мою Россию.

ИЗВЕРЖЕНИЕ ЭТНЫ

«Население Montenegro и Monterosso, убегая, запрягало в тележки домашний скот, свиней и даже индюшек…»

Из газет

Меж двумя горами, Черной и Красной,

мы, безумные, метались тщетно.

Катится меж Черной и Красной

огненная стена из Этны.

Запрягли индюшек – рвемся налево,

запрягли свиней – бежать направо,

но нет спасенья ни направо, ни налево,

и ближе дышит, катится лава.

Катится с металлическим скрипом,

с тяжелым подземным лаем.

Опаленные, оглушенные скрипом,

мы корчимся, шипим – и пропадаем.

ГУРДОН

А Miss Мау Norris

Суровый замок на скале-иголке.

     Над пепельностью резких круч

     Лет голубей, свистящий шелком,

И сырь сквозистая заночевавших туч.

Бойниц замшонных удивленный камень,

     И шателенка, с белым псом,

     В одежде шитой серебром,

С весенним именем – с осенними глазами,

Здесь все воспоминания невнятны:

     Слились века и времена,

     Как недосмотренного сна

     Едва мерцающие пятна.

Здесь – в облачном объятии дремать,

     В объятии сыром и тесном,

     Но жить – нельзя… А вспоминать —

     Зачем? О чем?

                 О неизвестном?

ПАДАЮЩЕЕ

Падающая, падающая линия…

Видишь ли, как всё иное

Становится день ото дня?

Чашка разбилась синяя.

Чашка-то дело пустое,

А не скучно ли тебе без меня?

Падает падающая линия…

Не боюсь, что стало иное,

Не жалею о прошедшем дне,

Никакого не чувствую уныния.

Ты не видишься почти со мною,

Но ты вечно скучаешь обо мне,

Ибо чашка-то не разбилась синяя…

1923

СБУДЕТСЯ

Что мне – коварное и злое данное:

я лишь о должном говорю,

я лишь на милое, мне желанное,

на него одно смотрю.

Радость помнится, не забудется,

надежно сердце ее хранит.

И не минуется, скоро сбудется

то, чем душа моя горит.

Не отвержено, не погублено

всё, любимое Тобой.

И я увижу глаза возлюбленной,

увижу здесь, на земле, живой.

Ты отдаешь утрясенной мерою.

Господи! Знаю, что воля – Твоя,

но не боюсь, ибо радостно верую:

Ты хочешь того, чего и я.

Париж, весна

ВЕРНОСТЬ

И.И. Ф-му

Смерч пролетел над вздрогнувшей вселенной,

Коверкая людей, любовь круша.

И лишь одна осталась неизменной

Твоя беззлобная душа.

Как медленно в пространстве безвоздушном

Недель и дней влечется череда!

Но сердцем бедным, горько-равнодушным,

Тебя – люблю, мой верный, навсегда.

ПЛАМЯ

Посмотри в жаркие окна,

в небесный фарфор.

Чей это желтый локон

вьется из-за гор?

Ширится, крутится круче…

Что это? Не гроза ль?

Но почему под тучей

забагровела даль?

Вся в искрах странная хмара…

Нет, не гроза, не гроза!

Это лесного пожара

огненные глаза.

Ало мглы загорелись…

Дымы – как фимиам…

Маковое ожерелье

вспыхнуло по холмам.

А с неба кто-то струями

льет сверкающий зной:

белое горнее пламя —

в красный огонь земной.

«Любовь уходит незаметно…»

Любовь уходит незаметно,

Она бездейственно не ждет.

Скользит, скользит… И было б тщетно

Ее задерживать отход.

Не бойся этого скольженья.

Ты так легко ослепнешь вновь,

Что позабудешь и прозренья

И слово самое любовь.

СЛОВО?

Проходили они, уходили снова,

Не могли меня обмануть…

Есть какое-то Одно слово,

В котором вся суть.

Другие – сухой ковыль.

Другие все – муть,

Серая пыль.

Шла девочка через улицу,

Закричал ей слово автомобиль…

И вот, толпа над ней сутулится,

Но девочки нет – есть пыль.

Не правда ли, какие странные

Уши и глаза у людей?

Не правда ли, какие туманные

Линии и звуки здесь?

А мир весь

Здесь.

Для нас он – потери…

Но слово знают звери,

Молчаливые звери:

Собачка китайская,

Голубая, с кожей грубой,

В дверях какого-то клуба

Дрожит вечером майским,

Смотрит сторожко,—

Молчит тринадцать лет,

Как молчит и кошка

В булочной на Muette.

Звери сказать не умеют,

Люди не знают,

И мир, как пыль, сереет,

Пропадом пропадает…

ЛИК

О моря тишь в вечерний час осенний!

О неба жемчуг,– белая вода!

И ты, как золотой укол, звезда,

И вы, бесшелестных платанов тени,—

       Я не любил вас никогда.

Душа строга и хочет правды строгой.

Ее поймет, ее услышит Бог.

В моей душе любви так было много,

Но ни чудес земли, ни даже Бога

       Любить – я никогда не мог.

Зарниц отверзтые блистаньем вежды,

Родных берез апрельские одежды,

На лунном море ангелов стезя —

И вас любить? Без страха и надежды,

       Без жалости – любить нельзя.

А вы, и Бог, – всегда одни, от века

Вы неподвижный пламень бытия.

Вы – часть меня, сама душа моя.

Любить же я могу лишь человека,

       Страдающую тварь, как я.

Не человека даже – шире, шире!

Пусть гор лиловых светит красота

И звезды пышно плавают в эфире,

Любовь неумолима и проста:

Моя любовь – к живому Лику в мире,

       От глаз звериных – до Христа.

ДВЕ СЕСТРЫ

Ты Жизни всё простил: игру,

Обиду, боль и даже скучность.

А темноокую ее Сестру?

А странную их неразлучность?..

НЕГЛАСНЫЕ РИФМЫ

Хочешь знать, почему я весел?

Я опять среди милых чисел.

Как спокойно меж цифр и мер,

Строг и строен их вечный мир.

Всё причинно и тайно-понятно,

Не случайно и не минутно.

И оттуда, где всё – кошмары,

Убегаю я в чудо меры.

Как в раю, успокоен и весел,

Я пою – божественность чисел.

ПАМЯТЬ

Недолгий след оставлю я

В безвольной памяти людской.

Но этот призрак бытия,

Неясный, лживый и пустой,—

На что мне он?

Живу – в себе,

А если нет… не все ль равно,

Что кто-то помнит о тебе,

Иль всеми ты забыт давно?

Пройдут одною чередой

И долгий век, и краткий день…

Нет жизни в памяти чужой.

И память, как забвенье,– тень.

А на земле, пока моя

Еще живет и дышит плоть,

Лишь об одном забочусь я:

Чтоб не забыл меня Господь.

1913 – 1925

СПБ – Cannet

ПОДОЖДИ

(«… революция выкормила

его, как волчица Ромула…»)

Д. М.

Пришла и смотрит тихо.

В глазах – тупой огонь.

Я твой щенок, волчиха!

Но ты меня не тронь.

    Щетенишься ли, лая,

    Скулишь ли – что за толк!

    Я все ухватки знаю,

    Недаром тоже волк.

Какую ни затеешь

Играть со мной игру —

Ты больше не сумеешь

Загнать меня в нору.

    Ни шагу с косогора!

    Гляди издалека

    И жди… Узнаешь скоро

    Ты волчьего щенка!

Обходные дороги,

Нежданные пути

К тебе, к твоей берлоге,

Сумею я найти.

    Во мху, в душистой прели,

    Разнюхаю твой след…

    Среди родимых елей

    Двоим нам – места нет.

Ты мне заплатишь шкурой…

Дай отрастить клыки!

По ветру шерсти бурой

Я размечу клоки!

СТИХИ О ЛУНЕ

3 МЕСЯЦ

   Вернулась – как голубой щит:

   Даже небо вокруг голубит.

Скажи, откуда ты, где была?

   Нигде; я только, закрывшись, спала.

А почему ты такая другая?

   Осень; осенью я голубая.

   Ночь холоднее – и я синей.

   Разве не помнишь лазурных огней?

   Алмазы мои над снегами?

   Острого холода пламя?

   Ты морозные ночи любил…

Любился Не помню, я все забыл,

Не надо о них, не надо! Постой,

Скажи мне еще: где тот, золотой,

Что недавно на небе лежал, – пологий,

Веселый, юный, двурогий?

   Он? Это я, луна.

   Я ион,– я иона.

   Я не вечно бываю та же:

   Круглая, зеленая, синяя,

   Иль золотая, тонкая линия —

   Это всё он же, и все я же.

   Мы – свет одного Огня.

   Не оттого ль ты и любишь меня?

ОТВЕТ ДОН-ЖУАНА

Дон-Жуан, конечно, вас не судит,

Он смеется, честью удивлен:

Я – учитель? Шелковистый пудель,

Вот, синьор, ваш истинный патрон.

Это он умеет с «первой встречной»

Ввысь взлетать, потом идти ко дну.

Мне – иначе открывалась вечность:

Дон-Жуан любил всегда одну.

Кармелитка, донна Анна… Ждало

Сердце в них найти одну – Ее.

Только с Нею – здешних молний мало,

Только с Нею – узко бытие…

И когда, невинен и беспечен,

Отошел я в новую страну,—

На пороге Вечности я встречен

Той, которую любил – одну…

ИМЯ

Святое Имя, среди тумана,

Звездой далекой горит в ночи.

Смотри и слушай. И если рано —

Будь милосерден: молчи! молчи!

Мы в катакомбах. И не случайно

Зовет нас тайна и тишина.

Все будет явно, что ныне тайно

Тому, в ком тайне душа верна.

«Дана мне грозная отрада…»

Дана мне грозная отрада,

Моя необщая стезя.

Но говорить о ней не надо,

Но рассказать о ней нельзя.

И я ли в нем один! Не все ли?

Мое молчанье – не мое:

Слова земные отупели,

И ржа покрыла лезвее.

Во всех ладах и сочетаньях

Они давно повторены,

Как надоевшие мечтанья,

Как утомительные сны.

И дни текут. И чувства новы.

Простора ищет жадный дух.

Но где несказанное слово,

Которое пронзает слух?

О, родился я слишком поздно,

А бедный дух мой слишком нов…

И вот с моею тайной грозной

Молчу – среди истлевших слов.

1

Улица. Фонарь. И я.

Под фонарем круг.

В круге, со мною, друг.

А друг – это сам я.

Светит фонарь.

Часы бегут.

Простор. Уют.

Я. Круг. И фонарь.

2

Ночую за полтиницей.

А то в котлах.

Пальцы в заусеницах,

Голова в паршах.

Да девчонкам не доглядывать,

Бери, не хочу.

Любая рада порадовать,

Как с удачей примчу.

А удача моя – сноровочка:

Проюркиваю под локтем,

Продергиваюсь веревочкой,

Проскальзываю ужом.

Нате-ка, заденьте-ка!

Гладко место – а утек.

Такая у меня политика,

Дипломатия рук и ног.

Однако, и с дипломатией

Случается провал:

В лапы к чертовой матери

Два раза попадал.

Эх, одно бы меня упрочило:

Руки бы подлинней,

А ноги да покороче бы,

Чтоб казаться – на четверне!

3

Милая, выйди со мной на балкон.

Вечер так строг, это вечер молчанья,

Слышишь? Отвсюду, со всех сторон,

Наплыванья благоуханья.

Видишь? Вверху зажглись цветы,

Внизу под пеплом город рдеет.

Я молчу – молчи и ты.

Ожиданье молчать умеет,

Целую молча улыбку твою,

В свете медном звездных гроздей.

Я сегодня ночью себя убью:

Милая, милая, насмотрись же на звезды!