Текст книги "Стихотворения, не вошедшие в сборники"

Автор книги: Зинаида Гиппиус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

АМАЛИИ

Люблю тебя ясную, несмелую,

Чистую, как ромашка в поле.

Душу твою люблю я белую,

Покорную Господней воле.

И радуюсь радостью бесконечною,

Что дороги наши скрестились,

Что люблю тебя любовью вечною,

Как будто мы вместе – уже молились.

26 марта 1911

Париж

СЕРГЕЮ ПЛАТОНОВИЧУ КАБЛУКОВУ

Темны российские узоры:

Коровы, пьянство и заборы,

Везде измены и туманы

Да Кукол Чертовых обманы…

Пусть! верю я, и верить буду

Наперекор стихиям – чуду,

И вас зову с собою: верьте!

Но верой огненной,– до смерти.

27 сентября 1911

С.-Петербург

«ОЛЕ»

Безвольность рук твоих раскинутых…

уста покорные молчат.

И сквозь ресниц полусодвигнутых

едва мерцает бледный взгляд.

Ты вся во власти зыбкой томности

и отдающегося сна…

О, не любовью, грешной темностью

моя душа уязвлена.

Пусть не люблю – нет сожаления,

пусть ты не любишь – всё равно,

меня жестокости и дления

пьянит холодное вино.

Как будто в дьявольское зеркало

взглянули мы… Оно светло,

и нас обоих исковеркало

его бездонное стекло.

ДЕВОЧКА

Я претепло одета:

Под капором коса.

Гулять – теперь не лето -

Иду на полчаса.

Погода-то какая!

Снежок хрустит, хрустит.

Далеко бы ушла я,

А няня не велит.

Схватиться бы за санки,

Скатиться бы с горы,

Да я с Феклистой няней,

А с ней не до игры.

Противная Феклиста!

Не хочет ничего,

Вот Ваню гимназиста

Пускают одного.

Твердит: «Ты не мальчишка,

Тебе нельзя одной».

А брат приготовишка

Гуляет, как большой.

Башлык наденет рыжий,

Коньки несет, звеня,

А сам и ростом ниже,

Да и глупей меня.

Смеется: «Я направо,

Не надо мне Феклист».

Ах, как досадно, право,

Что я не гимназист!

«Аркаша, Аркаша…»

Аркаша, Аркаша,

Во рту твоем каша,

       Но что-то в тебе восхитительное,

Румян ты и сдобен,

Купидоподобен,

       Как яблочко весь – ахтительное.

Поспорили ныне

Две лучших богини,

       Любви твоей радостной жаждая,

И пламень твой страстный

Делить не согласны,

       Всего тебя требует каждая.

Ты с ними уветлив,

Невинно кокетлив,

       И спором весьма удручаешься.

Как шарушек каткий,

И нежный, и сладкий,

       Меж ними приятно катаешься.

Настроил ты скиний,

Везде по богине,

       Всё счастье богинь тебе вверено;

Но, схапав манатки,

Во все-то лопатки

       Уехал Аркашенька в Верино.

ОТВЕТ***

Всё так просто, всё мне мило,

Шмель гудит, цветет сирень,

Солнце ясно восходило:

Ясный будет нынче день.

Дятел ползает на ветке…

Нет, иду, не утерплю…

Знаю, знаю, ты в беседке,

Ты, которую люблю!

Ах, любовь всегда наивна

(Если истина она),

Упоительно-призывна,

Драгоценно-неумна.

И не ходит по дорогам,

Где увял сирени цвет,

Где в томленьи слишком строгом

Грезим мы о слишком многом,

О любви, которой нет.

Ах, любовь проста, как роза!

Успокоит – опьяня.

Не стыдись, моя мимоза,

Благодатного огня.

Будем ясно жить на свете,

В сердце есть на все ответ.

Любим мы, да любят дети,

А иной любви и нет.

Целоваться б неотрывно

Там, в беседке, у реки…

Я наивен – ты наивна,

Остальное пустяки.

Остальное всё ничтожно -

Если, впрочем, не шучу.

Но об этом осторожно,

Осторожно умолчу.

ТЕБЕ

В горькие дни, в часы бессонные

Боль побеждай, боль одиночества.

Верь в мечты свои озаренные:

Божьей правды живы пророчества.

Пусть небеса зеленеют низкие,

Помни мысль свою новогоднюю.

Помни, есть люди, сердцу близкие,

Веруй в любовь, в любовь Господнюю.

1 января 1913

НА – КРЕСТ

Стены белы в полуночный час.

Вас ли бояться,– отмены, измены?

Мило мне жизни моей движенье,

Биенье, – забвенье того, что было,

Знак переплета… Сойдутся ль, нет ли

Петли опять – но будет не так.

Тают мгновенья, пройти не хотят…

Рад я смене, пусть умирают.

Слов не надо – хотения смелы.

Белы стены поздних часов.

1914

ТРИ KPECTA

О, Бельгия, земля святых смертей!

Ты на кресте, но дух твой жив и волен.

И перед ним – что кровь твоих детей

И дым, и гарь воздушных колоколен?

На Польшу, близкую сестру, взгляни,-

Нет изумительней ее удела:

Безумием пылающие дни

Ей два креста судили: на одном

   Ее истерзанное тело,-

   Душа немая на другом.

Но сочтены часы томленья,

Господь страданий не забудет.

Голгофа – ради воскресенья,

И веруем,– да будет!

ЗАВЯЖИ

Если хочешь говорить -

     Говори ясно.

Если вздумаешь любить -

     Люби прекрасно.

Если делать – делай так,

     Чтобы делу выйти.

Если веришь – дай мне знак,

     Завяжи нити…

СЕРЕБРЯНЫЙ ДЕНЬ

А. О. Лурье

Люблю, люблю серебряные дни,

Без солнца – в солнце, в облачной тени.

Как риза брачная, свежа, ясна

Задумчивого моря белизна;

Колеблется туман над тихой далью,

А голос волн и ласковей, и глуше…

Такие я встречал людские души:

Овеяны серебряной печалью,

Они улыбкою озарены,

В них боль и радость вечно сплетены…

И любит буйная моя мятежность

Их детскую серебряную нежность.

ОПРОЩЕНИЕ

Армяк и лапти… да, надень, надень

На Душу-Мысль свою, коварно-сложную,

И пусть, как странница, и ночь и день,

Несет сермяжную суму дорожную.

   В избе из милости под лавкой спит,

   Пускай наплачется, пускай намается,

   Слезами едкими свой хлеб солит,-

   Пусть тяжесть земная ей открывается…

Тогда опять ее прими, прими

Всепобедившую, смиренно-смелую…

Она, крылатая, жила с людьми,

И жизнь вернула ей одежду белую.

«Плотно заперта банка…»

Плотно заперта банка.

Можно всю ночь мечтать.

Можно, встав спозаранка,

То же начать опять.

Можно и с пауками

Играть, полезть к ним в сеть.

Можно вместе с мечтами

Весело умереть.

«Нет выбора, что лучше и что хуже…»

Нет выбора, что лучше и что хуже.

Покину ль я, иль ты меня покинешь -

Моя любовь стрелы острей и уже -

Конец зазубрен: ты его не вынешь.

«Ходит, дышит, вьется, трется между нами…»

Ходит, дышит, вьется, трется между нами

Черный человечек с белыми глазами.

Липой ли он пахнет, потом или сеном?

Может быть, малинкой, а быть может, тленом.

Черный ползунишка с белыми глазами,

Пахнущий постелью, мясом и духами,

Жертвочек ты ищешь, ловишь в водах мутных,

Любишь одиноких деток перепутных.

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ НИКИ[2]2
   Ник = Никс = Николай II.
  (Все примечания к тексту «Жизнеописание Ники» принадлежат С. П. Каблукову.)


[Закрыть]

1

«Нет, я не льстец!» Мои уста

Свободно Ника славословят.

Ни глад, ни мор, ни теснота,

Ни трус меня не остановят.

Ты скромен, Ника, но ужель

Твои дела мы позабыли?

Преследуя святую цель,

Трудился с Филиппом[3]3
  Ф.– спирит, лечивший Ал<ександру> Ф<едоровну>, рождавшую только девочек.


[Закрыть] – не ты ли?

Ты победил надеждой страх,

Недаром верила Россия!

На Серафимовых[4]4
  После открытия мощей пр<еподобного> Серафима Саровского родился у Николая сын Алексей, очень болезненный.


[Закрыть] костях

Не ты ли зачал Алексия?

Не ты ль восточную грозу

Привлек, махнувши ручкой царской?

И пролил отчую слезу

Над казаками – в день январский?[5]5
   9 января 1905 года – манифестация рабочих с св<ященником> Гапоном во главе перед Зимним дворцом была разогнана казаками.


[Закрыть]

Толпы мятежные лились…

У казаков устали руки.

Но этим только начались

Твои, о Ник, живые муки.

Ты дрогнул, поглядев окрест,

И спешно вызвал Герра Витта…[6]6
  Гр<аф> С.Ю. Витте, инициатор манифеста 17 октября 1905 года.


[Закрыть]

Наутро вышел манифест…

Какой? О чем? Давно забыто.

Но сердце наше Ник постиг.

Одних сослал, других повесил.

И крепче сел над нами Ник,

Упрямо тих и мирно весел.

С тех пор один он блюл, хранил

Жену, Россию и столицу

И лишь недавно их вложил

В святую Гришину[7]7
  Гриша = Григорий Ефимович Новых, прежде Распутин, ныне «придворный духовный собеседник» с жалованием в 12000 р. в год, по слухам едва ли неверным – любовник жены Ник<олая> и постоянный его советник во всем.


[Закрыть] десницу.

Коль раскапризится дитя,-

Печать, рабочие и Дума,-

Вдвоем вы справитесь, шутя:

Запрете их в чулан без шума.

На что нам Дума и печать?

У нас священный старец Гриша.

Россия любит помолчать…

Спокойней, дети, тише, тише!..

И что нам трезвость,[8]8
  С 19 июля 1914 г. в России запрещена продажа вина и спиртных напитков, но пьянство уменьшилось мало.


[Закрыть] что война?

Не страшны дерзкие Германы.

С тобою, Ники, без вина

Победоносны мы и пьяны.

И близок, близок наш тупик

Блаженно-смертного забвенья,

Прими ж дары мои, о Ник,

Мои последние хваленья.

Да славит всяк тебя язык!

Да славит вся тебя Россия!

Тебя возносим, верный Ник!

Мы богоносцы – ты Мессия!

2

От здешних Думских оргий

На фронт вагонит Никс,

При нем его Георгий[9]9
  Георгиевская дума присудила ему знак ордена Георгия 4 степени.


[Закрыть]

И верный Фредерикс.[10]10
  Старый гр<аф> Фредерикс – министр Имп<ераторского> Двора – из немцев.


[Закрыть]

Всё небо в зимних звездах.

Железный путь готов:

Ждут Никса на разъездах

Двенадцать поездов.

............................

На фронте тотчас слово

Он обратил к войскам:

«Итак, я прибыл снова

К героям-молодцам.

Спокойны будьте, дети,

Разделим мы беду -

И ни за что на свете

Я с места не сойду.

Возил сюда сынишку,

Да болен он у нас.

Так привезу вам Гришку

Я в следующий раз.

Сражайтесь с Богом, тихо,

А мне домой пора».

И вопят дети лихо:

«Ура! ура! ура!»

Донцы Крючков и Пяткин[11]11
  Два казака, отличившиеся особой военной удалью и жестокостью.


[Закрыть]

Вошли в особый пыл,

Но тут сам Куропаткин[12]12
  А. Н. Куропаткин – бывший главнокомандующий во время неудачной для нас Японской войны 1904 г., теперь командует армиями северо-западного фронта.


[Закрыть]

С мотором подкатил.

Взирает Ника с лаской

На храброго вождя…

В мотор садятся тряский,

Беседу заведя.

Взвилася белым дыбом

Проснеженная пыль

И к рельсовым изгибам

Запел автомобиль.

Опять всё небо в звездах,

И пробкой,[13]13
  Поезда, ждущие Н<иколая>, затрудняют гражданское железнодор<ожное> движение.


[Закрыть] как всегда,

Шипят на ста разъездах

Для Ники поезда.

К семье своей обратно

Вагонит с фронта Никс.

И шамкает невнятно:

«В картишки бы приятно»-

Барон фон Фредерикс.

3

«Буря мглою небо» слюнит,

Завихряя вялый снег,

То как «блок» она занюнит,

То завоет, как «эс-дек».

В отдаленном кабинете

Ропщет Ника: «Бедный я!

Нет нигде теперь на свете

Мне приличного житья!

То подымут спозаранку

И на фронт велят скакать,[14]14
  Частые поездки в действующую армию.


[Закрыть]

А воротишься – Родзянку[15]15
  Предс<едатель> 4-ой Гос<ударственной> Думы камергер М. В. Родзянко надоедает Н<иколаю> своими предостережениями, требованиями, указаниями и пр.


[Закрыть]

Не угодно ль принимать.

Сбыл Родзянку – снова крики,

Снова гостя принесло:

Белый дядя Горемыкин[16]16
  Статс-секретарь И. Л. Горемыкин, бывший дважды после 1905 г. Председателем Совета Министров – последний раз с 1914 – февраль 1916 г., когда по рекомендации Распутина был уволен и заменен гофмейстером Борис<ом> Влад<имировичем> Штюрмером.


[Закрыть]

В страхе едет на Село.

Всё боится – огерманюсь,

Или в чем-нибудь проврусь…

Я с французами жеманюсь,

С англичанами тянусь…

Дома? Сашхен[17]17
  Cашхен – и<мператри>ца Александра Феодоровна.


[Закрыть] всё дебелей,

Злится, черт ее дери…

Все святые надоели -

И Мардарий[18]18
  Мардарий – иеромонах черногорец, выдает себя за секретаря митрополита Черногорского, студент 4-го (?) курса здешней Д<уховной> Академии. Отличается особенным женолюбием и, по мнению женщин, красотою. При дворе является конкурентом Распутина.


[Закрыть] и Гри-Гри.[19]19
  Гри-Гри = Распутин.


[Закрыть]

Нет минуты для покоя,

Для картишек и вина.

Ночью, „мглою небо кроя“,

Буря ржет, как сатана.

Иль послать за Милюковым?[20]20
  Павел Николаевич Милюков – лидер конституционно-демократической партии. Историк. Депутат Думы всех 4-х созывов – известный общественный деятель.


[Закрыть]

Стойкий, умный человек!

Он молчанием иль словом

Бурю верно бы пресек!

Совершится втайне это…

Не откроет он лица…

Ох, боюсь, сживут со света!

Ох, нельзя принять „кадета“[21]21
  «Ка-дет» = принадл<ежащий> к конституционно-демократической партии.


[Закрыть]

Мне и с заднего крыльца!»

Нике тошно. Буря злая

Знай играет, воет, лает

На стотысячный манер.

Буря злая, снег взвихряя,

То «эн-эсом»[22]22
  «Эн-эс» – член партии народных социалистов (н.-с.).


[Закрыть] зарыдает,

То взгрохочет, как «эс-эр».[23]23
  «Эс-эр» – социалист-революционер (с.-р.).


[Закрыть]

Полно, Ника! Это сон…

Полно, выпей-ка винца!

В «Речи» сказано: «спасен

Претерпевый до конца».[24]24
  См. «Речь» 25 дек. 1915 г., ст<атья> Д. Философова. Д. В. Философов – друг 3. Гиппиус и мой – известный публицист, радикал и общественный деятель.


[Закрыть]

4

Со старцем[25]25
  Разумеется Гр. Распутин.


[Закрыть] Ник беседовал вдвоем.

Увещевал его блаженный: «Друже!

Гляди, чтоб не было чего похуже.

Давай-ка, милый, Думу соберем.

А деда[26]26
  И. Л. Горемыкина.


[Закрыть]– вон: слюнявит да ворчит.

Бери, благословясь, который близко,

Чем не министр Владимирыч Бориска?[27]27
  Борис Владимирович Штюрмер – заменил Горемыкина – ср. выше пр<имечание>.


[Закрыть]

Благоуветливый и Бога чтит.

Прощайся, значит, с дединькою, – раз,

И с энтим, с тем, что рыльце-то огнивцем,

Что брюхо толстое – с Алешкою убивцем.[28]28
  Алешка убивец – так называет Григ. Распутин Алексея Николаевича Хвостова, заменившего князя Н. Щербатова в должности Министра Внутренних Дел и на днях уволенного. Подозревается в замысле устроить покушение на Гр. Распутина.


[Закрыть]

Мне об Алешке был особый глас.

Да сам катись в открытье – будет прок!

Узрят тебя, и все раскиснут – лестно!

Уж так-то обойдется расчудесно…

Катай, катай, не бойся, дурачок!»

Увещевал его святой отец.

Краснеет Ника, но в ответ ни слова.

И хочется взглянуть на Милюкова,

И колется… Таврический Дворец.

Но впрочем, Ник послушаться готов.

Свершилось все по изволенью Гриши:

Под круглою Таврическою крышей

Восстали рядом Ник и Милюков.

А Скобелев, Чхеидзе и Чхенкели,[29]29
  Чхеидзе, Чхенкели и Скобелев – социал-демократы, члены Государственной Думы.


[Закрыть]

В углах таясь, шептались и бледнели.

Повиснули их буйные головки.

Там Ганфман[30]30
  Ганфман – редактор газеты «Речь».


[Закрыть] был и Бонди[31]31
  Бонди – редактор газеты «Биржевые Ведомости» = «Биржевка».


[Закрыть] из «Биржевки»-

Чтоб лучше написать о светлом дне…

И написали… И во всей стране

Настала некакая тишина,

Пусть не надолго – все-таки отдышка.

Министров нет – один священный Гришка…

Мы даже и забыли, что война.[32]32
  Имеется в виду приезд Николая на открытие весенней думской сессии 1916 г. в Таврический Дворец.


[Закрыть]

ВЕРЕ

На луне живут муравьи

     И не знают о зле.

У нас – откровенья свои,

     Мы живем на земле.

Хрупки, слабы дети луны,

     Сами губят себя.

Милосердны мы и сильны,

     Побеждаем – любя.

29 апреля 1916

С.-Петербург

С ЛЕСТНИЦЫ

Нет, жизнь груба,– не будь чувствителен,

Не будь с ней честно-неумел:

Ни слишком рабски-исполнителен,

Ни слишком рыцарски-несмел.

Нет, Жизнь – как наглая хипесница:[33]33
   Хипес (блатной жаргон – феня) вид мошенничества, когда женщина (хипесница) приглашает к себе мужчину и создает компроментирующую его обстановку, а внезапно появившийся сообщник шантажирует его с целью получения денег или какой-либо иной. Процветает на высоком техническом уровне и в современной России (министры, прокуроры и т.д.).


[Закрыть]

Чем ты честней – она жадней…

Не поддавайся жадной; с лестницы

Порой спускать ее умей!

28 мая 1916

Кисловодск

О:

Знаю ржавые трубы я,

понимаю, куда бег чей;

знаю, если слова грубые,-

сейчас же легче.

Если выберу порвотнее

(как серое мыло),

чтобы дур тошнило,

а дуракам было обидно -

было!-

сейчас же я беззаботнее,

и за себя не так стыдно.

Если засадить словами

в одну яму Бога и проститутку,

то пока они в яме -

вздохнешь на минутку.

Всякий раскрытый рот мажь

заношенной сорочкой,

всё, не благословясь, наотмашь

бей черной строчкой.

Положим, тут самовранье:

мышонком сверкнет радость;

строчки – строчки, не ременье;

но отдышаться надо ж?

Да!

Так всегда!

скажешь погаже,

погрубее,– сейчас же

весело, точно выпил пенного…

Но отчего?

Не знаю, отчего. А жалею и его,

его, обыкновенного,

его, таковского,

как все мы, здешние,– грешного,-

Владимира Маяковского.

13 октября 1916

«Опять мороз! И ветер жжет…»

Опять мороз! И ветер жжет

Мои отвыкнувшие щеки,

И смотрит месяц хладноокий,

Как нас за пять рублей влечет

Извозчик, на брега Фонтанки…

Довез, довлек, хоть обобрал!

И входим мы в Петровский зал,

Дрожа, промерзнув до изнанки.

Там молодой штейнерианец

(В очках и лысый, но дитя)

Легко, играя и шутя,

Уж исполнял свой нежный танец.

Кресты и круги бытия

Он рисовал скрипучим мелом

И звал к порогам «оледелым»

Антропософского «не я»…

Горят огни… Гудит столица…

Линялые знакомы лица,-

Цветы пустыни нашей невской:

Вот Сологуб с Чеботаревской,

А вот, засунувшись за дверь,

Василий Розанов и дщерь…

Грустит Волынский, молью трачен,

Привычно Ремизов невзрачен,

След прошлого лежит на Пясте…

Но нет, довольно! Что так прытко?

Кончается моя открытка!

Домой! Опять я в вашей власти -

Извозчик, месяца лучи

И вихря снежного бичи.

PAHO?

Святое имя среди тумана

Звездой далекой дрожит в ночи.

Смотри и слушай. И если рано -

Будь милосерден,– молчи! молчи!

Мы в катакомбах; и не случайно

Зовет нас тайна и тишина.

Всё будет явно, что ныне тайно,

Для тех, чья тайне душа верна.

ЛЕНИНСКИЕ ДНИ

«В эти дни не до „поэзии“»

О, этот бред партийный,

      Игра, игра!

Уж лучше Киев самостийный

      И Петлюра!..

12 декабря 1917

СПБ

ИЗДЕВКА

Ничего никому не скажешь

Ни прозой, ни стихами;

Разделенного – не свяжешь

Никакими словами.

Свернем же дырявое знамя,

Бросим острое древко;

Это черт смеется над нами,

И надоела издевка.

Ведь так в могилу и ляжешь,—

И придавит могилу камень,—

А никому ничего не скажешь

Ни прозой, ни стихами…

МЕЛЕШИН-ВРОНСКИЙ
(шутя)

Наш дружносельский комиссар —

Кто он? Чья доблестная сила

Коммунистический пожар

В его душе воспламенила?

Зиновьев, Урицкий, иль Он,

Сам Ленин, старец мудроглавый?

Иль сын Израиля – Леон,

Демоноокий и лукавый?

Иль, может быть, от власти пьян

(Хотя боюсь, что ошибуся),

Его пленил левак-Прошьян

И разнесчастная Маруся?

А вдруг и не Прошьян, не Зоф

Нагнал на комиссара морок?

Вдруг это Витенька Чернов,—

Мечта казанских акушерок?

Иль просто, княжеских простынь

Лилейной лаской соблазненный,

Средь дружносельских благостынь

Живет владыка наш смущенный?

В его очах – такая грусть…

Он – весь загадка, хоть и сдобен.

Я не решу вопроса… Пусть

Его решит Володя Злобин.

8 июля 1918

Сиверская

КОПЬЕ

Лукавы дьявольские искушения,

но всех лукавее одно,– последнее.

Тем невозвратнее твое падение

и неподатливость твоя победнее.

Но тайно верю я, что сердце справится

и с торжествующею преисподнею,

что не притупится и не расплавится

Копье, врученное рукой Господнею.

17 августа 1918

Дружноселье

В ДРУЖНОСЕЛЬИ

1 ПРОГУЛКИ

Вы помните?..

                    О, если бы опять

По жесткому щетинистому полю

Идти вдвоем, неведомо куда,

Смотреть на рожь, высокую, как вы,

О чем-то говорить, полуслучайном,

Легко и весело, чуть-чуть запретно…

И вдруг – под розовою цепью гор,

Под белой незажегшейся луною,

Увидеть моря синий полукруг,

Небесных волн сияющее пламя…

Идти вперед, идти назад, туда,

Где теплой радуги дымно-горящий столб

Закатную поддерживает тучу…

И, на одном плаще минутно отдохнув,

Идти опять и рассуждать о Данте,

О вас – и о замужней Беатриче,

Но замолчать средь лиственного храма,

В чудесном сумраке прямых колонн,

Под чистою и строгой лаской

Огней закатных, огней лампадных…

Вы помните? Забыли?..

2 ПРОБУЖДЕНИЕ

Последних сновидений стая злая,

Скользящая за тьму ночных оград…

Упорный утренний собачий лай —

И плеск дождя за сеткой винограда…

3 ПУСТЬ

Пусть шумит кровавая гроза,

Пусть гремят звериные раскаты…

Буду петь я тихие закаты

И твои влюбленные глаза.

НЕВЕСТА

Мне жить остается мало…

Неправда! Жизнь – навсегда.

Душа совсем не устала

Следить, как летят года.

Пускай опадают листья —

Видней узор облаков…

Пускай все легче, сквозистей

На милом лице покров,

Невеста, Сестра! не бойся,

Мне ведома сладость встреч.

Приди, улыбнись, откройся,

Отдай мне свой нежный меч…

Всё бывшее – пребывает,

Всё милое – будет вновь:

Его земле возвращает

Моя земная Любовь.

2 августа 1918

НАВСЕГДА

Нет оправдания в незнаньи

И нет невинной слепоты.

Она открылась мне страданьем,

Любовь, единая, как Ты.

Душа ждала, душа желала

Не оправданья, но суда…

Ипринял я двойное жало

Любви единой – навсегда.

ЗДЕСЬ

Пускай он снился, странный вечер длинный,

я вечер этот помню все равно.

Зари разлив зеленовато-винный,

большое полукруглое окно.

И где-то за окном, за далью близкой,

певучую такую тишину,

и расставание у двери низкой,

заветную зазвездную страну.

Твои слова прощальные, простые,

слова последние – забудь, молчи,

и рассыпавшиеся, ледяные,

невыносимо острые лучи.

Любви святую непреложность

и ты и я – мы поняли вдвоем,

и невозможней стала невозможность

здесь, на земле, сквозь ложность и ничтожность,

к ней прикоснуться чистым острием.

10 августа 1918

ЗВЕЗДОУБИЙЦА

Всё, что бывает, не исчезает.

Пусть миновало, но не прошло.

      Лунное небо тайны не знает,

      Лунное небо праздно-светло.

Всё, что мелькнуло, – новым вернется.

Осень сегодня – завтра весна…

      Звездоубийца с неба смеется,

      Звездоубийца, злая луна.

В явь превращу я волей моею

Все, что мерцает в тающем сне.

Сердцу ль не верить? Я ль не посмею?

      Только не надо верить луне.

СОН

Наивный месяц, мал и тонок,

Без белых облачных пеленок

Смотрел на луг. А на лугу —

Сидел взъерошенный котенок,

Как в зачарованном кругу.

Зачем он был, зачем сидел,

И отчего так месяц бел,—

Всё мне казалось непонятно…

Но был котенок очень смел,

А луг круглился необъятно.

И пенилась моя надежда, —

В котенке, в небе,– как вино…

Иль это сонная одежда

На том, что есть,– но не дано,

Что наяву утаено?…

Август 1918

ТРИ СЫНА – ТРИ СЕРДЦА

3. В. Р. Р.

Когда были зори июльские багровые,

Ангел, в одежде шарманщика, пришел к ней

на дачу, где, счастливая, она жила.

Только всего л было, что зори багровые.

Спросил ее шарманщик: одно ли у тебя сердце?

Она подумала и сказала: три.

Заплакал шарманщик, шарманку завертел свою,

другие слушали и ничего не понимали,

но выговаривала шарманка ясно для нее:

«Посмотри, посмотри на зори багровые,

вынуты у тебя будут все три сердца,

три раны, три раны останутся вместо них…»

Розовые в свете зорь багровеющих,

розовые капали у Ангела слезы…

Кончилась песенка, и пошел он прочь.

Но чуть вышел за ограду садовую,

встречу ему попался пустой извозчик,

старый старичишка с белой бородой.

Увидал старичишка Ангела,

начал, на чем свет стоит, ругаться:

«Ах ты, своевольник, такой-сякой,

Ах ты, жалетель без ума-разума,

чего распустил розовые слюни,

душу человечью на месте убил?

Гляди, вот, ее веревочка длинная,

в тысячу дней тесемка,

и не сряду на ней, не сряду три узелка!

Тысячу дней ты сделал минуточкой,

да как ты осмелился на такое,

силы человечьи не ты считал!»

Испугался Ангел, и слезы высохли.

Николая-Угодника узнал он:

нажалуется, не минует,– как быть?

А извозчик на козлах прыгает,

рукой морщинистой машет:

«Иди, неуемный, иди назад,

сыграй ей такую песенку,

чтобы все, что узнала, забыла;

а тебе нагоняй – своим чередом».

Побежал Ангел, спотыкается,

спешит, а она на том же месте,

только не стоит – сидит на песке.

И видит Ангел: губы у нее белые.

Вынуты у нее все три сердца,

но не три раны, а одна.

Привязал к шарманке веревочку,

длинную веревочку с тремя узелками,

длинную веревочку в тысячу дней,

и заиграл Ангел песенку,

песенку забвенную, бедную,

возвращая Время в свой круг,

покрывая тьмою грядущее,

чтобы копились силы человечьи

по воле Того, Кто их знал.

И дрожал шарманщик, играючи:

закроется ли тройная рана?

вернется ли в свои дни душа?

Люди подбежали, подняли

ту, что сидела с белыми губами.

Она очнулась, слушает, глядит,

смеется: «Ах, вдруг точно уснула я,

и что-то снилось мне, что – не знаю…»

Три сердца ее Ангел увидал,

три сына, Смертью отмеченные,

три узелка на веревочке длинной,

на длинной веревочке в тысячу дней.

А Николай-Угодник у решетки дожидается,

посадил Ангела в старенькую пролетку

и судить его за самовластье повез.

     _____

Недаром разгорались зори багровые.

У кого не вынули они сердца?

Не оставили кровавых ран?

У той, что на даче жила, счастливая,

первое сердце взяли чужие,

второе – свои, а третье – неизвестно, кто.

Но три раны не сливались в единую,

потому что давал ей сил для страданья,

давал каждый из тысячи дней.

1914 – 1918

СПБ

МИР СЕЙ…

Прости мне за тех, кого я

    отнял у жизни сей,

отнял у сна и покоя,

    у жен и у матерей.

Ведь если я отнимаю,

    в это иду, любя;

верю, иду и знаю:

    так делаю – для Тебя.

<Сентябрь – октябрь 1918>

Петербург