Текст книги "Вот они какие (Повести и рассказы)"

Автор книги: Зинаида Лихачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

РАССКАЗЫ

Лесная беда

Проснувшись, Митька сразу вспомнил, что сегодня воскресенье и отец обещал взять его на рыбалку. Он скатился с печки и выскочил в сенцы.

– Мам, а где папа?

– Хватился! – засмеялась мать. – Что ж, он тебя ждать станет? Будили-будили, а ты только мычишь, чурка чуркой.

– Мам, он на рыбалку ушел?

– Только ему и делов, что на рыбалке сидеть. Вон баня неконопачена стоит. Мох из лесу сам не придет.

– Значит, папка в лес поехал? А говорил, под Крутышки пойдем, там плотва стала брать. Это ты его в лес погнала, я знаю… – плаксиво тянул Митька, стараясь растравить себя на рев, чтобы хоть этим досадить матери. Но зареветь ему не удалось.

– А ты чего неумывахой бродишь? Марш в избу! А то смотри. – Мать взялась за веник. Митька юркнул в избу. Окунув кончик носа в пригоршню воды, благо мать не видит, Митька разочарованно отправился на огород. Там прислоненные к новой бане стояли длинные, как антенны, отцовы удочки.

Сразу за огородом начинался лес. Митька уселся верхом на жердевую изгородь и уставился на лесную дорогу, не покажется ли двухколесная тележка отца. Он ее всегда брал, отправляясь за хворостом, палым листом или, как сегодня, за мхом. Еще не вылупившиеся из почек листики уже высунули зеленые клювики, и эта почти неприметная зелень, разбрызганная по веткам, окрасила даже воздух в нежный зеленоватый цвет.

Стука тележки не было слышно, и Митька натянул воображаемые поводья, ударил пятками по жердине и понесся вскачь.

– И-и го го! – зажмурясь, орал Митька, мчась навстречу душистому майскому ветру.

Добрый конь взлетал выше леса стоячего, чуть пониже облака ходячего, как говорится в сказках.

На соседнем огороде появился Лерка. Он сразу понял, что к чему.

– Мить, ты куда?

– Тпрру, – сказал Митька, – я уже приехал. Чего тебе?

– Давай еще покатаемся, – предложил Лерка, влезая на изгородь и усаживаясь позади Митьки. – Куда поедем, Мить?

– Под Крутышки, там плотва берет! – крикнул Митька, барабаня пятками.

– Мить, а давай вправду пойдем под Крутышки?

Митька осадил коня. И как это ему самому в голову не пришло?

– Пошли, Лерка, у меня червяки накопаны. За конюшней брал, красные, верткие.

…По дороге в деревню, мыча и блея, возвращалось с пастбища колхозное стадо. Дурашливо толкались овцы. Степенно, вдумчиво пережевывая жвачку, двигались коровы. Закатное солнце золотило спокойные глаза животных. Легкий голубой туман стоял над тихими, отдыхающими от тракторного грохота полями. И ветра не было.

Из деревни вместе с дымком тянуло жареной картошкой и блинами. Митька и Лерка брели домой, вдыхая эти дразнящие запахи и глотая дорожную пыль. Оба мрачно молчали, и только у своего дома Лерка вымолвил:

– Я сейчас сперва пообедаю, а потом поужинаю.

– И я так, – кивнул Митька.

– Ма-а-ало… – с сожалением протянул кот, когда Митька отдал ему свой улов – единственного окунька с мизинец.

– Обжора ты! – рассердился Митька. – Лерка своей кошке и вовсе ничего не принес.

Мать возилась у печки, то и дело поворачивая к отцу разгоряченное лицо.

– Ох, налетишь ты на пятьсот рублей. Помяни мое слово. Вон недавно, бабы сказывали, в Дарьине мужик тоже лося убил, и что? Корову продали, порося годовалого продали, курей всех продали – и еле-еле рассчитался. Оставил семью у праздничка.

Отец сидел за столом. Он отхлебнул горячий чай и подмигнул застывшему на пороге Митьке.

Бывают же такие несчастливые дни, как сегодня. Утром проспал отца. Проторчал у речки целый день и ничего не поймал, а, оказывается, отец убил лося. И он, Митька, узнает об этом самым последним.

– Пап, а где лось? Посмотреть.

Отец засмеялся:

– Опоздал, брат! В погреб мясо убрали. Ступай в дровяник. У стенки за дровами голова и шкура. Потом так же поленьями заложи.

– Придержал бы язык, – оговорила мать. – А ты, парень, смотри, про это ни гу-гу!

– Сам знаю, не маленький.

Митьку даже в дрожь бросило, когда он увидел страшную горбоносую голову с гневно раздутыми ноздрями. Из-под полузакрытого зека смотрел на мальчика живой, влажный глаз. Больше Митька глядеть не смог.

– Ка-акой здоровущий лось, – сказал он, вернувшись.

– Лосиха, – поправил отец. – Не зря я сегодня ружьишко прихватил.

– И ты, значит, пулей в самое сердце попал?

– Вроде того, – снисходительно улыбнулся отец.

– И неужто с одной пули убит? – добивался Митька и в ожидании захватывающего охотничьего рассказа взгромоздился с ногами на табуретку.

– Дурачок, ясное дело – с одной. Ведь пуля разрывная. С такими пулями всяк зверь – наш. Страху я все же натерпелся. Я ее издаля заметил и стал обходить, чтоб против ветра зайти. А она до чего чуткая: напрямки через кусты, да на меня. Озверела, глаза выкатила, зубами клацает. Я скорей за сосну. Гляжу, она на дыбки и передними ногами так и молотит, норовит меня копытом треснуть, а копытищи у нее, – отец взял в обе руки тарелку, – не меньше. Ну, тут я ее и убил. Убил, значит, и думаю, куда же мне с ней деваться? Ну да, семь бед – один ответ – освежевал на месте да в два раза и привез. Сверху мхом закидал.

Митька вспомнил страшную лосиную морду, представил, как она ощерилась, и поежился. До чего же смелый у него отец! И самый сильный в колхозе, недаром кузнец. От восхищенного Митькиного взгляда отец смутился.

– Ты чего, сынок, на меня воззрился? Я ведь не кино.

Мать поставила на стол сковородку. Жареное мясо пахло вкусно.

– Ну, мужики, давайте свежатинку есть. Молодая лосиха была, мясо мягкое, жирное!

Ужинали молча, энергично дуя на горячие куски.

– Митька-а! – заорал под окном Лерка. – Выдь скорее!

– Ешь-ешь, успеет твой Лерка, – заворчала мать.

– Да я уж наелся, – заерзал Митька.

– Митька, чего скажу, интересное! – надрывался Лерка.

Митькина мать зажала уши.

– Иди, иди, а то оглушит он меня.

– Мить, – захлебываясь от волнения, зашептал Лерка, – я сейчас видал, лесник лосеночка пронес, живого, такого хорошенького!

– Враки?

– Расшибиться – правда!

– Айда к нему под окошко?

– Ну да, я за тобой и прибег!

Добежав до лесниковой избы, приятели влезли на завалинку и прижались носами к маленькому окошку.

– Лерк, не дыши: стекло потеет, и не видать ничего.

– Это от тебя, Митька: сопишь больно.

– Я через нос соплю.

– Эх ты – «соплю»!

Митька возмущенно фыркнул:

– А как же? Сопу, что ли?

За спором они не заметили, как на крылечко вышел лесник.

– Вы тут чего делаете?

Ребята мигом слетели с завалинки.

– Алексей Осеевич, у вас лосеночек есть?

– Вы где его взяли? Там еще нету?

– А можно поглядеть?

– Нечего на него глядеть. Больной он, ножку повредил. Вот чего, Митюнька, корова у вас доится?

– Ага.

– Сбегай домой да скажи матери, что Алексей Осеевич молока просит литр. За деньги конечно.

Митька даже подпрыгнул: вот это повезло. Значит, все-таки он увидит лосенка.

– Я сейчас! Мы бе-е-егом!

– Это он лосенку молоко покупает? – поделился своими соображениями Лерка.

– Не себе же. Что он, маленький?

– Мить, ты меня погоди, я только блинок возьму лосеночку и сразу выйду.

Но не суждено было приятелям еще раз увидеться в этот вечер.

– Заявился! Кому я сказала, чтобы козе травы нарвал? Кому, я спрашиваю?! – услышал Митька громкий голос матери Лерки. Леркин голос доносился до Митьки, как ноющее жужжание попавшей в паутину мухи.

В приоткрывшуюся дверь просунулась расстроенная красная физиономия дружка.

– Валерий, ты куда навострился? Вернись, говорю!

Лерка вздрогнул от окрика и взмахнул рукой. Толстый, теплый блин шлепнул Митьку по лбу.

– Во, передай лосеночку! Видишь – не пускает. Ему блин понравится.

– Валерий! – грозно окликнула мать.

– Да иду-иду! – заорал Лерка и тихо прошептал: —Чтоб она лопнула, эта коза!

Митька вздохнул и понюхал блин. Хороший, масленый. Он бережно сложил его вчетверо и засунул в карман.

…Когда Митька с отцом вошли к леснику, Алексей Осеевич сидел на корточках перед лосенком и совал ему в рот соску из хлебной жвачки. Лосенок слабо, но упрямо отворачивал мордочку.

Старик взглянул на вошедших и, увидев Митькиного отца, улыбнулся:

– Вот не было у бабы хлопот, – кряхтя, поднялся он.

– С прибавлением семейства вас, Алексей Осеевич! – пошутил отец. – Вот молока принесли. Митюнька прибежал: «Алексею Осеевичу молока, лосенок маленький». Меня любопытство разобрало, дай, думаю, схожу погляжу, в чем дело.

Лесник повертел в руках бутылку с молоком.

– Как он из нее пить будет? Не сумеет. Ему бы сосанку надо.

Отец взял с лавки рукавицы лесника.

– А ежели палец от рукавицы на бутылку надеть, а в нем дырочку сделать?

– А что, дельно удумано! – согласился старик, и через несколько минут на горлышке бутылки закрасовался брезентовый палец, крепко примотанный веревочкой.

Лесник брызнул молоком в мордочку лосенку. Тот оживился, поймал губами самодельную соску и жадно зачмокал.

– Вишь, как угодили тебе, – бурчал лесник, оглаживая лосенка.

– Расскажи, Алексей Осеевич, откуда ты его достал? – попросил Митькин отец.

Лесник помрачнел.

– Чего рассказывать. У лосих сейчас отел идет. Вон ему не боле трех ден, как есть новорожденный, а матку его, нашелся добрый человек, убили. В такое время лосиха и не покажется никому, а тут ножка у него поврежденная. Может, родился так, а может, подвернул али зашиб, долго ли: кабы кость, а то хрящик мяконький. Ну как она могла его оставить? Хоть и животная, а все равно мать. Обороняла, пока не убили.

Лосенок косил на людей темным влажным глазом, и Митька сразу вспомнил голову, спрятанную в дровянике. Значит, его отец и есть тот «добрый человек»? Митьке представилось, как лосиха, раздувая ноздри, бросалась на защиту своего лосенка, а тот притаился в можжевельнике, зажмурился со страху. И, странное дело, та картина, что возникла перед Митькой, когда отец рассказывал, как лосиха клацала зубами, вставала на дыбы, не вызывала теперь ужаса. И отец, казавшийся Митьке героем, сейчас виделся совсем другим.

Здоровенный, да еще с ружьем, чего ему было бояться? Бах – и готово. Подумаешь, храбрый, а сам за сосну спрятался, оттуда и стрелял. Трогала она его, что ли? От этих мыслей Митька окончательно растерялся. Ему казалось, что у него разорвется грудь, так распирало ее новое пугающее чувство. А в ушах гудел монотонный голос лесника:

– И до чего обнахалился браконьер, на месте и освежевал. Иду я, гляжу, а воронье по деревьям кишки растаскивает. А он, значит, лежит смирнехонько, притулился и не чует, что от матери один потрох остался. Хорошо еще, что его браконьер не заметил. Такой зверь не посчитался бы, что малый лосенок, и его бы кокнул.

Отец взглянул на Митьку. На побледневшем личике сына громадными были немигающие глаза.

– Да если б я знал, – вырвалось у отца.

– Чего бы сделал? – спросил лесник.

– Руки бы отшиб, – пробормотал отец и, не прощаясь, вышел.

– Расстроился! – проговорил Алексей Осеевич. – Я и сам, старый дурак, чуть не взрыдал, такая на сердце жаль накатила. Бессловесная животная, да еще и дите. – Старик задумался, вздохнул. – Дела. Один лосятинкой закусывает да посмеивается. Другой, вот хоть твой тятька, в лице сменился, потому душу человека имеет. А есть еще люди, у которых брюхо большое, а душа с маковое зернышко. Такие для своего брюха на всякую подлость способны. Вникаешь?

– А то, – охрипшим от долгого молчания голосом подтвердил Митька.

Утром, как только отец ушел на работу, Митька забрался в чулан.

– Ты там чего потерял? – поинтересовалась мать.

– Поплавок никак не найду, – соврал Митька.

– Смотри, парень, если ты у меня опять из бутылок пробки повытаскиваешь…

– Нужны мне твои пробки, да я у завмага попрошу, он мне хоть сто пробок даст, – хвастанул Митька, пряча за пазуху отцовские патроны.

Стайка вспугнутых мальков метнулась от берега, когда Митька продрался сквозь густой ивняк к речке. Вдали всплеснула щука.

Пудовая, определил Митька и тут же забыл про нее.

Достав патроны, он словно впервые рассматривал выглядывавшие из гильз серые тупорылые пули. «С такой пулькой, Митюнька, любой зверь – наш!» – вспомнил он слова отца.

– Вот тебе твои пульки миленькие, – мстительно прошептал Митька и, размахнувшись, забросил в реку первый патрон.

– Глыбь, – булькнул патрон.

– Туда вас и надо, где глыбь, – ответил Митька. – Вот тебе глыбь, и тебе, – приговаривал он, отправляя на дно отцовские боеприпасы.

Разделавшись с последним патроном, Митька с независимым видом следил за расходившимися по воде кругами и вдруг испугался: что теперь будет? Ох и всыплет ему отец! А может, нет? Еще ни разу Митьку не пороли. А за что было пороть? Совершенно даже не за что, а уж теперь… Обязательно всыплет. И не посмотрит, что я уже большой, осенью в школу пойду.

Рука нащупала в кармане Леркин блин. И как это он вчера забыл отдать его лосенку? Митька сел и, разложив на коленке блин, стал обирать с него карманный мусор.

В кустах пели веселые птицы. Они прыгали по веткам над Митькиной головой и удивлялись, почему это мальчик ест такой вкусный блин без всякого аппетита?

С тяжелым сердцем возвращался Митька в деревню. Одиночество привело его к Леркиному дому, но не успел он подняться на крыльцо, как на пороге показалась Леркина мать и сразу зашикала, словно перед ней был не Митька, а чужая курица.

– Ч-шш! Ступай, ступай отсюда. Заболел Валерик, нельзя к нему сейчас.

– А чего с ним? – тоже шепотом спросил Митька. Леркина мать всхлипнула:

– Доктор был, сказал – корь.

– С Леркой, что ли, подрались? – удивилась мать, когда Митька тихо вошел в избу и смирно уселся на лавке.

– Не, Лерка больной лежит.

– Чего это? С крыши опять сверзился?

Митька с укором взглянул на мать:

– Доктор был, сказал – корь.

– Ко-орь? – ахнула мать. – Вот беда-то! Ну и несчастная же эта Марья. Одно горе, а не жизнь. Недавно мужа схоронила, а теперь парень заболел. Ты, Митюнь, смотри не ходи туда. Я сама к ней наведаюсь, может, чего помочь надо. Сейчас отец придет, обедать будем, а потом я тебе денег дам, в сельпо сходишь, семечек себе купишь.

Когда пришел отец, Митька, глядя на его чумазое лицо, почувствовал жалость. И зачем я его патроны утопил? Митька вспомнил, как было обидно, когда мать сожгла в печке его кнут, которым он нечаянно смахнул со стола чашку.

Но как только отец скинул рубаху и стал мыться, гогоча и фыркая от холодной воды, жалость как ветром сдуло. С неприязнью глядел Митька, как под розовой от холода кожей перекатываются упругие мускулы, и снова вспомнил лосиху. Чего его, здоровенного, жалеть? Лосиху он небось не пожалел?

Когда мать вышла, отец наклонился к Митьке:

– Митюнь, ты не проговорись Алексею Осеевичу, а то неприятность может получиться. – И от этого торопливого шепота Митьке стало противно.

– Сам знаю, – грубо ответил он.

Отец подмигнул и хихикнул. Митьке захотелось его ударить. Он подошел к отцу и, глядя ему прямо в глаза, боясь и ненавидя, медленно проговорил:

– А лосих ты больше убивать не будешь. Я твои пули разрывные в речке утопил, вот.

– Что-о! – грозно сдвинул брови отец.

Митька сжался, ожидая удара, но отец отвернулся и стал резать хлеб. Уходя на работу, он, как всегда, улыбнулся и потянул Митьку за вихор. Не будет драть. Боится, что я про него леснику скажу, подумал Митька. Но от этой мысли ему не стало легче.

Нога у лосенка зажила. Всякий раз, когда Митька приносил молоко, лосенок бежал к нему и подставлял лопоухую голову, чтобы Митька почесал лоб.

Алексей Осеевич жаловался Митьке:

– Сил моих совсем не стало. Проказлив больно. Иду с обхода, а сам прикидываю, что он тут нахозяевал? Занавеску с окна содрал, косяк у дверей изгрыз, табуретку искорежил.

После того как лосенок изжевал рукав совсем еще хорошего тулупа, старик потерял терпение и выселил лосенка из избы в сарайчик. Теперь Митька целыми днями околачивался у лесника. Заботился, чтобы у лосенка всегда была свежая вода. Таскал охапками траву и ольховые веники. Карманы Митькиных штанов промаслились и заскорузли от припрятанных блинов и лепешек.

– Что же это делается, отец? – пожаловалась как-то мать. – Митя вовсе от дому отбился. Только поесть да поспать является. Хлеб из дому таскает лосенку этому.

Отец взглянул на уткнувшегося в тарелку сына.

– Пускай ходит. Алексей Осеевич, кроме хорошего, ничему не научит. А про хлеб ты зря оговариваешь, они лося выхаживают.

Совсем недавно Митька мечтал скорее вырасти и стать таким же, как отец: высоким, широкоплечим. Да не только мальчишки преклонялись перед силой кузнеца. Митька видел, что взрослые, встречаясь с его отцом, восхищенно улыбались, глядя на богатырскую фигуру, и ласково ругали его: ну и чертушка!

А вот теперь Митька узнал, что отцова сила ничего не стоит. Сильнее всех оказался лесник. Старый, с кривой ногой, никому вреда не делает, а все его побаиваются: и отец и крутышкинские мужики.

Митька теперь часто сопровождал лесника. Однажды они услышали, как в лесу что-то гулко ухает. Алексей Осеевич остановился и, выпятив бороденку, стал прислушиваться.

– Так и есть, рубят на Малой Круче, – крякнул он и заковылял в сторону речки.

Два мужика возились около высокой сосны. Увидев его, они встали, загородив дерево, и, как по команде, сняли шапки.

– Все хлопочешь, Алексей Осеевич? – заискивающе заговорил один. – Нету тебе покоя.

– И не будет, – сурово ответил лесник и подошел к мужикам. – Посторонись-ка. – Мужики отступили.

– Это что?

На красновато-коричневом стволе зиял подруб. Крутышкинские мужики, Митька их знал, заныли гнусавыми голосами:

– Да венцы под избенку подвести, сгнили старые. Того гляди, изба завалится.

– «Ве-е-нцы», – передразнил лесник. – А где лес выписывают, вам неведомо? До сельсовета ноги не идут? Браконьеры чертовы!

Мужики по-медвежьи сгорбились.

– Ты брось обзывать! Околевать тебе, старый леший, пора, а ты на народ орешь. Не больно-то разоряйся, у нас Совецкая власть.

Старик встал перед подрубленной сосной, загораживая ее, да не ее одну, а весь могучий бор своим маленьким, щуплым телом.

– Советская власть мне поручила лес беречь, я и берегу!

И пошли крутышкинские прочь. Было слышно, как скатились они с кручи, всплеснули весла, и уже с середины реки донеслась брань. Лесник внимательно осмотрел сосну.

– Лечить будем. Принеси-ка с речки глинки да илу.

Митька помог замазать неглубокий надруб, из которого тяжелыми каплями выступила душистая смола. Алексей Осеевич похлопал дерево:

– Ничего, заживет. Расти, голубушка, набирай силу.

И вот теперь у Митьки выходило, что, чем здоровее мужики, тем хуже. Потому что их сила только и годится, что лосих убивать да по-воровски деревья валить. И Митькины мечты перевернулись по-другому: хорошо бы скорей состариться и стать таким, как старый лесник.

Представляя себе, как это получится, Митька сгорбился, выставил вперед подбородок и, косолапя, заковылял к дому.

На крылечко он подымался, держась за поясницу, а войдя в избу, тяжело опустился на лавку и, ухватив себя за воображаемую бороду, закряхтел.

– Ты чего кряхтишь? – встревожилась мать. – Живот, что ли, болит?

Неделикатный вопрос вернул Митьку к действительности.

– Ничего не болит. Хочу и кряхчу. Ты мне завтра косу дашь? Мы с Алексей Осеичем пойдем лосенку сено припасать на зиму.

– Меня возьмете с собой? – откликнулся с кровати отец. – Помогу старику. Не в его годы косой махать, а из тебя какой косец?

– Пойдем, – солидно разрешил Митька.

Отец поднял Митьку рано. На улице еще никого не было, только из труб выкарабкивались кудрявые дымки и разбредались по чистому небу. Митька вприпрыжку поспевал за отцом. Отец пошел тише.

– Митюнь, сдается, что ты променял меня на лесника? Он тебе роднее стал?

Митька растерялся.

– Чего же молчишь? Думаешь, не вижу? И долго ты еще будешь казнить меня за лосиху? Я ведь и сам не рад, что такую подлость сделал. Эх, Митюнька, строгий ты какой растешь!

В первый раз отец обратился к Митьке как к большому. Мальчику захотелось рассказать ему все, что передумал он за последние дни, но ничего не сумел сказать, кроме:

– Папка, ты… здоров ты больно!

Черные брови отца полезли вверх, и, рассмеявшись, он пожаловался:

– Ну чего я с этим поделаю? Вот беда-то.

…У Алексея Осеевича была на примете большая лесная поляна, заросшая густой травой. Митькин отец из уважения уступил первый прокос старику. Лесник скинул пиджачок, поплевал на ладони и взял косу.

– Ну, коси, коса, пока роса.

Вздрагивая от осиного жужжания металла, нехотя ложилась трава.

Кузнец пропустил старика шагов на пять и, так же поплевав на руки, взмахнул косой. Высоким, звонким голосом запела отцова коса. Ряд за рядом падали травы. Осыпая росу, навзничь запрокидывали душистые головки подкошенные лесные цветы.

Дойдя до конца прокоса, Алексей Осеевич остановился. На лбу выступила испарина. Крючковатыми пальцами он старался расстегнуть ворот рубахи.

– Все, отмахался, – задыхаясь, выговорил он и, махнув рукой, сел на землю.

– Сиди, сиди, старый! Без тебя управимся! – крикнул отец. Улыбка не сходила с его лица.

– И-ах! И-ах! – с придыханьем выкрикивал он на каждом взмахе и встряхивал головой, чтобы откинуть свисающую на глаза влажную кудрявую прядь.

– Вот она молодость, силушка-голубушка, – прошептал Алексей Осеевич, и Митька заметил в его глазах слезы.

– Сей Сеич, – зашептал Митька, – это хорошо – сильным быть?

Не отрывая взгляда от Митькиного отца, старик ответил:

– Смотря кому сила дадена. Бывает сила, от которой другим могила. А та сила хороша, когда при силе душа.

Как-то вечером, когда в доме уже собирались ложиться спать, пришел лесник.

– Дорогому гостю почет и уважение! – приветствовал его отец.

– Я не в гости, я по делу, – озабоченно сказал старик. – Волчье логово нашел с волчатами. Самого-то не видал, а волчиха матерая. Откуда к нам припожаловали? Изничтожить надо, а то наделают они тут делов. И стадо колхозное близ лесу пасется, и лосихи с малыми телятами. Пойдем завтра? Годков бы пять назад, я и сам бы управился, а сейчас глаза не те и руки трясучие.

Отец вздохнул:

– Я бы с радостной душой, да нечем. Все мои боеприпасы – гусиная дробь.

– А где же твои пули разрывные? – вмешалась мать.

Митька помертвел. Сейчас отец расскажет, что Митька утопил такие нужные пули. Лесник ни за что не простит ему.

Но отец, искоса взглянув на Митьку, развел руками.

– Отдал я их охотнику заезжему.

– Эх, незадача, – огорчился старик. – Угораздило тебя благодетелем быть. Такая вещь всегда самим понадобиться может. Как же теперь быть? Наше место – волкам раздолье!

Отец подумал:

– Тогда вот что, я гвоздей нарублю, вроде картечи, ружью от этого, правда, вред, да шут с ним.

– Лады. На рассвете и двинем с тобой, – обрадовался лесник.

– Митюнька! Да Митюнька же! Вставай! – будила Митьку мать. – Вставай, отец за лошадью к председателю приходил, волков везти! Скоро привезут, беги смотреть.

Кроме колхозников, что были в поле, вся деревня высыпала на улицу.

– Везут! Везут! – закричали ребята.

Старая гнедая кобыла храпела, рвалась из оглобель. Алексей Осеевич до отказа натягивал вожжи. Два убитых волка свешивали с телеги лобастые головы. Между ними кучей лежали мертвые волчата.

За телегой шагал отец, рубаха облепила потное тело, и было видно, как перекатываются на груди и руках крутые мускулы.

Колхозники ужасались, разглядывая зубастые пасти, и благодарили отца. Каждый норовил пожать ему руку. Отец улыбался и, сняв кепку, вытирал ею шею и лоб, а сам искал глазами кого-то. И вот его взгляд встретился с глазами Митьки. В один момент Митька очутился рядом, и отец, смеясь, надел на него свое ружье. Мать стояла на крыльце, улыбалась и махала рукой.

«Нафасонилась» – подумал Митька, увидев на матери праздничную шелковую косынку.

Проходя мимо Леркиного дома, Митька с надеждой поглядел в окно и увидел сквозь стекло, среди красных гераней, бледное лицо приятеля. Лерка, тыча пальцем то на телегу, то на кузнеца, делал испуганные глаза и, прикладывая руку к щеке, качал головой. Митька понял, что Лерка показывает, до чего страшны убитые волки и какой храбрый человек Митькин отец. И тут впервые до сознания Митьки дошло, что его дружок ведь без отца. Митька потянул отца за рукав и показал ему на Лерку. Кузнец засмеялся и помахал Лерке кепкой. Народ стал оборачиваться: кого это так приятельски приветствует кузнец? Лерка покраснел от гордости. Еще бы, ведь сам охотник с ним поздоровался, даже кепкой помахал.

В Митькином сердце пели звонкие птицы. Он ухватился за отцову руку и взглянул на него восхищенными глазами. Отец счастливо засмеялся:

– Ты чего на меня так воззрился, сынок? Я ведь не кино. – Потом нагнулся и тихо спросил: – Теперь я уж не в долгу перед лосями, как ты думаешь?

Митька крепко прижался щекой к отцовой руке. Потом, подражая отцу, поднял голову, зашагал рядом. Так они шли по деревне, два товарища, а впереди них, злобно оскалив зубы, тряслась на телеге большая лесная беда.