Текст книги "Брандер"

Автор книги: Зигфрид Ленц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Я встречал в своей жизни людей, которые становились мне противны, как только я с ними знакомился. Это были типы, которых я бы с удовольствием привязал веревкой, как какую-нибудь скотину, к корме корабля и волочил бы их за собой по всем морям, но никто из этих типов не был мне так противен, как вы… Вообще, был ли у вас отец?..

– Вам это покажется смешным, – сказал доктор Каспари, – но отец у меня все же был. И уж поскольку вы этим интересуетесь, сообщу вам, что это был довольно известный, благочестивого поведения человек, во всяком случае таким он считался среди тех, кому часто приходилось ездить по железной дороге.

Доктор Каспари молчаливо улыбнулся, потушил сигарету и продолжил:

– Вы первый человек, капитан, которому я это рассказываю. О своем отце я рассказываю вообще впервые. Я никогда не был о нем высокого мнения.

Фрэйтаг сказал и в этот момент поймал себя на том, что говорит совсем не то, что собирался сказать:

– Ваш отец был о вас, вероятно, такого же мнения?..

– Так оно и есть, – сказал доктор Каспари. – Свое отношение ко мне он давал мне понять неоднократно… И это еще не все: разбирая бумаги, он обнаружил одну особенность, усугубившую его досаду: каждые сорок лет – это он вывел логически и заявил нам об этом в день моего шестнадцатилетия, – каждые сорок лет в нашем мало кому известном роду объявлялся какой-нибудь достаточно известный пройдоха, или жулик, или мошенник, или убийца. Правда, при этом мой отец всякий раз добавлял, что каждый из них был по-своему талантлив. Вывод, к которому он пришел, он облек в слова: «Последняя сороковка только что завершилась!» – и после этого он не нашел ничего лучше, как молча и многозначительно посмотреть на меня, хотя с таким же успехом он мог бы посмотреть и на моего брата-близнеца Ральфа. Так или иначе, я в тот же вечер сделал следующее: подошел к зеркалу и увидел, что я – это уже не я.

– И все же… – произнес доктор Каспари, – не могу сказать, чтобы я испугался; просто эта мысль меня начала занимать, но не так, чтобы после этого я принялся ловить мух и отрывать им лапки; спустя какое-то время, когда Ральф объявил о своем решении посвятить себя юриспруденции, я последовал его примеру. И уже в то время кое-кто – но не отец, потому что, пока мы учились, он умер, – некоторые начали поговаривать о том, что наши совместные усилия приведут к учреждению фирмы, то есть адвокатской конторы «Каспари и Каспари».

Это и в самом деле чуть не произошло, однако традиции нашего рода вдруг явственно дали о себе знать. Факт, что как раз в это время истекло одно из тех самых сорокалетий, в котором ожидался наш доморощенный мошенник, заставил меня предположить, что моя семья сразу, на моем подходе к зрелому возрасту, отнесется с одобрением ко всему, что должно быть причислено к запретным исключениям, то есть к свойственным только мне страданиям, порокам и соображениям морали… Все мы являемся подданными нашего Я, мы крещены для одной лишь жизни. Но мне это не подходило, и я начал систематически жить многими жизнями… Вам интересно то, что я говорю?..

«Он сумасшедший, – подумал Фрэйтаг. – Он один из тех, кому нигде и никогда неможется. Один из тех самых, кому не хватает одной жизни, потому что они ничего не могут довести до конца».

– Ну вот, видите, – сказал доктор Каспари, – таким образом, я нашел отправную точку для того, что я задумал: к своей жизни я присовокупил еще три. Одна из них мне досталась в известном смысле даром – это была жизнь моего брата-близнеца Ральфа. Я присовокупил ее к своей после того, как мы перевернулись в паруснике в устье Эльбы. Я еле-еле выбрался на берег, а мой брат утонул. Я взял на себя его практику, дал извещение о собственной гибели и обосновался в Гамбурге в качестве адвоката-правовика… Вы меня слушаете? Я еще не кончил…

Фрэйтаг поднялся, подошел к штурманской рубке и закрепил дверь, чтобы она не болталась.

– Это была первая из трех жизней, которую я присовокупил к своей собственной…

– Этого достаточно, – сказал Фрэйтаг и смерил доктора Каспари взглядом внимательного презрения.

– Сейчас я расскажу вам про вторую.

– О ней вы расскажете позже, в суде, – сказал Фрэйтаг. – У меня нет времени.

– Разве вам неинтересна моя жизнь? – спросил доктор Каспари.

– В большей мере, нежели это вам может быть приятно, – сказал Фрэйтаг. – Но сейчас у меня нет времени. Я должен осмотреть корабль. Ночью будет шторм.

– Я могу здесь остаться?

– Делайте что хотите.

– Да, вот еще что, капитан: чалу от нашей лодки перерезал не штурман. Это сделал я. Я сам обрубил линь и оттолкнул лодку в море.

Фрэйтаг, который уже был у трапа, оглянулся и вернулся наг зад.

– Зачем вы сделали это? – спросил он.

– О! – сказал доктор Каспари. – Я всего лишь хотел избежать повторения того, что с нами случилось; я не хотел, чтобы мы прошли какой-нибудь километр, а потом остановились: хороший машинист может устроить это. Я хотел действовать наверняка, капитан, и я думаю, что у нас не будет лучшей гарантии добраться до цели, если мы не отправимся туда вместе с вами, то есть на вашем брандере. А потому-то я и перерезал чалу. Наша лодка казалась нам слишком похожей на мышеловку – так же, как похожа на нее и ваша лодка. Вам это понятно?

Фрэйтагу стало ясно, на что в эту минуту рассчитывал доктор Каспари: он увидел, как доктор невольно пригнулся, сунул руку в карман пиджака, потрогал что-то и успокоился.

– Ну так как, капитан, – спросил он, – я могу продолжить свой рассказ? Я хотел бы дорассказать его вам.

Фрэйтаг помолчал, затем повернулся и пошел вниз по трапу.

«Значит, он заметил, – думал Фрэйтаг, – почуял, что у меня было на уме, потому что Золтоу не мог ему об этом сказать. Золтоу был единственный, кто знал о моем плане. Он все предугадал: то, что мы хотели избавиться от них, попросту вытолкнуть их в море на расстояние какой-нибудь мили, где они лежали бы, как на тарелочке, и береговой полиции не составило бы труда взять их. Значит, этот вариант отпадает, и он хочет заставить нас пройти на бак, а сами они будут стоять рядом со своими дробовиками и пистолетами, все трое, а стволы их „пушек“ будут ходить из стороны в сторону и указывать, что нам следует делать. Теперь к этому надо быть готовым…»

Брандер резко осел под ним и задрал корму, как будто хотел встать на бушприт; Фрэйтага бросило на поперечину, он смягчил удар, молниеносно выбросив вперед обе руки, и услышал, как стулья, проехав по полу, резко уткнулись в переборку.

«Может быть, сейчас самое время, – подумал Фрэйтаг. – Во время шторма можно кое-что повернуть по-другому. Теперь нам нужно предпринять что-то новое».

Он подумал о том, стоит ли ему сейчас подняться к Филиппи и переговорить с ним, хотя заранее знал, что произойдет, как только в дирекции узнают об их ситуации: они пошлют полицейский катер и заставят его вместе с командой действовать в согласованном контакте с полицией, и люди из дирекции ни на минуту не усомнятся в том, что они дали единственно верный совет. С другой стороны, ему не нужно было напрягаться, чтобы представить себе, что произойдет на борту, как только полицейский катер объявится вблизи брандера. Фрэйтаг подумал о Гомберте и о том, что он хотел затеять, когда затащил доктора Каспари в штурманскую рубку. Тогда Фрэйтаг был против этой идеи, потому что у него был свой план, но стал бы он сейчас, когда его план уже ничего не стоил, стал бы он снова препятствовать тому, что собирались сделать Гомберт или кто-нибудь другой из команды, вынужденные положить хоть какое-то начало?..

По стене метнулась длинная тень, она показалась ему знакомой, и, прежде чем обернуться, Фрэйтаг уже знал, что это была тень колпака Триттеля – примятый и слегка опавший колпак возвышался над изборожденным морщинами лицом, подобно белому лампиону.

– Входи, – сказал Фрэйтаг. – Входи же!

Он повернулся и увидел Триттеля, каким не видел его никогда: кок стоял у двери, с трудом переводя дыхание, рот его был раскрыт, в глазах застыл безмолвный ужас, адамово яблоко перекатывалось по худой шее, руки бегали под фартуком, дергались и сплетались, а худое тело раскачивалось из стороны в сторону. Он стоял у двери, как если бы опасался входить в каюту.

– Это случилось, – сказал кок.

– Что – случилось?..

– Это вышло само собой, я даже не знаю, как…

– Говори, что случилось? – тоном приказа сказал Фрэйтаг.

– Сейчас скажу… – говорил кок. – Ойген напоролся на мою бритву!..

– Вы вместе пили кофе?..

– Он зашел в камбуз и потребовал кофе, – тихо сказал кок. – У меня был теплый кофе, я дал ему то, что было, и мы начали пить вместе…

– Он что, лежит у тебя в камбузе? – спросил Фрэйтаг.

– Он пил кофе и не спускал с меня глаз, а когда выпил свой кофе, захотел есть. Я дал ему хлеба и сардин в масле, и он начал есть, и, пока ел, я мог ходить туда и обратно, и в это время он за мной не смотрел, и тут я подумал обо всех нас, и мне показалось, что вы от меня этого ожидаете и что каждый из нас сделал бы на моем месте то же самое – ведь правда, вы бы сделали то же самое?..

– Что случилось? – спросил Фрэйтаг.

– Я как раз брился перед этим, я знаю, ты терпеть не можешь, когда я бреюсь в камбузе, и я посмотрел на бритву, но ее я еще не успел промыть. И я взял другую. Когда я его полоснул – я как сейчас это вижу!.. – он хотел вскочить, но не смог и грохнулся рядом с табуреткой. Ведь вы бы сделали то же самое, а?.. Боже мой, ну скажи мне, что бы ты сделал?

– Где он сейчас? – спросил Фрэйтаг.

– Его уже нет на борту, – сказал Триттель. – Я вытащил его из камбуза и бросил в море. Теперь их в кают-компании двое.

– Да… – сказал Фрэйтаг. – Теперь их осталось двое.

– Ты должен меня выручить, – сказал кок. – Ты ведь выручишь меня?.. Я это сделал ради вас, ради тебя и ради других, и еще ради Цумпе. Ну скажи же мне что-нибудь!..

– Это уже случилось, – сказал Фрэйтаг.

– Мне не нужно было этого делать?

– Это мы узнаем, – сказал Фрэйтаг. – И очень скоро.

* * *

Они стояли один против другого и пили черный кофе, чувствовали теплый пар на лицах и горячее теснение внутри после первого глотка.

– Вы мой должник, капитан, – сказал Каспари и отставил чашку. – Вы мне еще должны уделить время как слушатель. Мне кажется, что я вам еще не все рассказал о себе.

– Иногда о людях знаешь достаточно, даже если они молчат, – сказал Фрэйтаг.

– Иногда, но не в данном случае, – сказал доктор Каспари.

– Зачем вы мне все это рассказываете?

– Я затрудняюсь вам ответить, капитан. Но я предполагаю, что в вас я нашел человека, который мне ближе всего: эта близость объясняется не тем, в чем мы сходимся, а тем, что мы с вами в корне расходимся во всех отношениях. Вы бы ужаснулись, если бы знали, как хорошо я вас понимаю и на каком близком расстоянии мы стоим друг против друга. Ваша жизнь, капитан, была бы единственной, какую я мог вести, если бы не моя собственная или три остальные…

– А эти двое? – спросил Фрэйтаг, который до этого слушал доктора Каспари якобы без всякого интереса.

– Вы имеете в виду братьев Куль?

– Да.

– Им я обязан кое-чем из области своей второй жизни. Наши отношения выходят за рамки обычной дружбы.

– Это заметно, – сказал Фрэйтаг. – Вы как будто созданы друг для друга.

– Послушайте, – сказал доктор Каспари и быстро оглянулся, как если бы хотел увериться в том, что на мостике никого, Кроме них, нет, затем он взял Фрэйтага за руку и увел его в сторону.

– Я хотел бы сказать вам кое-что, капитан, сказать откровенно, но сугубо между нами.

Он заговорил в другом тоне, и теперь Фрэйтаг угадал страх в голосе собеседника.

– Я хотел бы сделать вам предложение, капитан. Предложение, какого вы в жизни еще не получали: доставьте меня на берег – я покажу вам место, где мне надо сойти, – и я плачу вам тридцать тысяч марок. Деньги у меня с собой, и, если вы согласны, я могу уплатить вперед.

– Не кажется ли вам, что вы стоите большего? – спросил Фрэйтаг.

– Я могу предложить больше, – сказал доктор Каспари. – Сколько? Назначайте сумму сами.

– Вам или вашим друзьям тоже?

– Мне и моим друзьям.

– Это все, что я хотел знать, – сказал Фрэйтаг.

– У вас все равно последнее дежурство, вы сходите на берег и сюда уже больше не вернетесь. Ваша последняя прогулка ничего не значит для вас, однако то, что она вам принесет, могло бы вас обеспечить под старость. Как вы относитесь к моему предложению, капитан?

– На этом корабле вашего предложения никто не примет!

– Я уже отдавал дань восхищения вашему оптимизму – и восхищаюсь опять.

– Да, никто, – повторил Фрэйтаг. – И к тому же брандер не сдвинется с места до тех пор, пока нам не будет дано официальное указание. Мы подчиняемся дирекции.

…Филиппи ждал его, и, когда Фрэйтаг вошел в рубку, он задвинул за ним дверь, запер ее на засов, резко повернулся и уперся ладонями в дверь. На его ястребином лице лежало тихое умиротворение. Большие пальцы его ритмически постукивали по двери, и звук получался полый и определенный, напоминающий дробь барабана.

– Ну?.. – спросил Фрэйтаг. – Что случилось? Ты меня звал?

– Как только это дежурство кончится, я прощаюсь с тобой, – сказал Филиппи.

– Мы все прощаемся, об этом каждый из нас знает.

– Нам больше никогда не быть на одном корабле.

– Ты позвал меня для того, чтобы об этом сообщить? – спросил Фрэйтаг.

– Нет… – сказал Филиппи. – Это было всего лишь вступление. Я хотел сказать тебе, что дирекция уже извещена. Там уже знают, что у нас стряслось.

Фрэйтаг недоверчиво посмотрел на него, нашарил пальцами носовой платок и обернул его вокруг кисти, так что материя натянулась на сгибах.

– Они уже все знают… – сказал Филиппи.

– От кого?

– Я сообщил им об этом. В дирекции знают о том, кто находится на борту и что здесь у нас произошло. Они должны знать обо всем.

– Так… – тихо произнес Фрэйтаг. – Они должны знать обо всем – так ты решил?

– Я считал это своим долгом.

– Гм… Ты, значит, считал это своим долгом…

– Дирекция имеет право знать все!

– Ну и что предпримет твоя дирекция – вот теперь, когда она все знает?..

– Во всяком случае что-нибудь предпримет, и, возможно, больше того, что сделал ты. Они пошлют лодку.

– Ну вот, видишь, это то же самое, что и я думал: они пошлют лодку. И что потом?..

– Теперь произойдет нечто, – сказал Филиппи. – Это я тебе говорю.

– Ты такой же, как все, – сказал Фрэйтаг, – вы все думаете, что вот-вот что-то должно случиться: вам всем приспичило действовать, это у вас как напасть!

Фрэйтаг смерил его взглядом без горечи, с выражением спокойного разочарования и с таким равнодушием, как если бы видел его насквозь и до дна. Удивлен он не был, удивлен был Филиппи – тем, что не последовало той реакции, которой он ожидал и к которой был готов. Выражение стойкого умиротворения на его лице сменилось неуверенным изумлением, и он оттолкнулся от двери, подошел к столу, на котором стоял наполненный самокрутками ящичек, взял одну, закурил. Он думал обескуражить Фрэйтага, но, натолкнувшись на его неуязвимость, был обескуражен сам.

– Когда придет лодка? – спросил Фрэйтаг.

– Не знаю, – сказал Филиппи.

– Она уже вышла?

– Они ничего не сказали.

– Тогда будем ждать, – сказал Фрэйтаг. – Ждать и готовиться ко всему.

– Что ты этим хочешь сказать?

– То, что я сказал.

* * *

Фрэйтаг положил вахтенный журнал в стол, запер ящик и сунул ключ в карман. Он знал, что сегодня вечером истекает назначенный доктором Каспари срок.

Вечер стоял пасмурный, унылый и хмурый, море было пустынно, корабль лениво рыскал на течении под вялым ветром, который казался усталым над пустынностью моря и нехотя пошевеливал черный шар на сигнальном фале, и острова становились более плоскими, как будто тонули в долине сумерек.

– Кто тебя послал? – спросил Фрэйтаг.

– Он сам, лично, – сказал Золтоу. – В следующий раз он хотел идти за тобой сам.

– Я иду.

– Их только двое, – шепотом сказал Золтоу. – Одного нет. Я удивляюсь, почему это он не выходит из кают-компании.

– Сейчас ты еще кое-чему удивишься.

Он пропустил Золтоу вперед и подумал: «К ним не подступиться. Кто не хочет действовать так, как они, остается в одиночестве. Они хотят любой ценой что-то предпринять, потому что боятся остаться в одиночестве. Их действия связывают их между собой. Наверно, ничто сейчас так не способно связать их друг с другом, как общность действия».

Они молча спустились по трапу, прошли по опустевшей палубе, и Фрэйтаг остановился и еще раз посмотрел на море, опасаясь того, что лодка, которую хотела выслать дирекция, уже идет к ним.

Лодки не было видно, бухта была пустынна.

– Пойдем, – сказал Золтоу. – Мы слишком долго ждем.

Фрэйтаг двинулся вслед за ним в носовую часть корабля, где все они собрались у лебедки и, услышав его шаги, подняли лица и посмотрели на него: спокойно, без горечи, без сожаления; все взгляды остановились на нем: как самолет, попавший в ночном небе в перекрестье лучей прожекторов, так и он стоял под их взглядами, и лица их поворачивались за ним вслед, когда, приблизившись, он проходил сквозь них, а потом медленно повернулся и сделал несколько шагов в обратном направлении. Он остановился, посмотрел на каждого в отдельности – из своей команды и на тех двух – и, наконец, на Фреда, который стоял словно бы в одиночестве за спиной Гомберта. Неожиданно он подошел к Гомберту и сказал:

– Ты почему не на вахте?

Гомберт не ответил, молча, как будто мог изъясняться только таким образом, посмотрел на Эдди, который стоял вместе с доктором Каспари у поручней, потом пожал плечами.

– Почему вы все не там, где вам положено быть? – спросил Фрэйтаг и, видя, что они стоят и молча наблюдают за ним, добавил: – Почему ты не в рубке, Филиппи? А ты, Ретгорн?

Холодная сигарета подрагивала в его губах. Он подошел к Гомберту. Сказал:

– Ты сейчас же отправишься на вахту! Или ты забыл свои обязанности?

– Он останется здесь, – сказал доктор Каспари.

– Он здесь очень хорошо себя чувствует, – сказал Эдди и взял автомат на изготовку.

– Что вы собираетесь делать? Почему вы принуждаете команду находиться здесь, в то время как ей необходимо работать?

– Мне кажется, что вы не с неба упали, – мягким, вкрадчивым голосом произнес доктор Каспари. – Вам известно, что произошло. У вас было достаточно времени для того, чтобы подготовиться и воспрепятствовать тому, на что мы теперь вынуждены пойти.

Фрэйтаг круто повернулся к команде и прокричал:

– Всем идти по своим местам!

Никто не двинулся. Никто не последовал его приказу.

– Перестаньте, капитан, – сказал доктор Каспари. – Не пытайтесь провоцировать то, за что вы не можете нести ответственность, эта роль вам не подходит.

– Что вы затеваете? – сказал Фрэйтаг, хотя уже видел, к чему все шло.

– Мы поднимаем якорь, и вы высаживаете нас на берег – все равно где, главное – на берег. Это не займет у вас много времени: ваш брандер снимется с якоря всего лишь на одну ночь.

– Корабль останется здесь! – сказал Фрэйтаг и приказал машинисту: – Иди к себе и включи свет – уже время.

Золтоу не пошевелился.

– Ну вот видите, капитан, – сказал доктор Каспари. – Ваши люди понимают меня лучше, чем вы. Заметьте, вы оказались в одиночестве. Предупреждаю вас, капитан.

– Ну что ж, тогда попробуйте… – громко проговорил Фрэйтаг. – Идите сюда и попробуйте поднять якорь. Ну, кто первый?..

Он подошел к лебедке, стал спиной к брашпилю, на котором лежали большие кольца якорной цепи, слегка пригнулся и выставил вперед кулаки, готовый защищать брашпиль от любого, кто захочет к нему подойти.

– Ну, что же вы?.. – сказал он.

– Что может быть грустнее вида мужчины, который сам себя выставляет в смешном свете!.. – сказал доктор Каспари. – Вы смешны, капитан. Отойдите от лебедки!

– Брандер не стронется с места!

– Отойдите от лебедки! – тихо повторил свой приказ доктор Каспари.

– Отойди, – вдруг подал голос Ретгорн. – Будь благоразумным, отойди.

Фрэйтаг удивленно и подозрительно взглянул на него. Он вынул изо рта холодную сигарету, растер ее между пальцами и невольно отстранился от лебедки.

– Я уж было подумал, что ты язык проглотил, – сказал Фрэйтаг. – А ты вдруг начинаешь давать мне советы…

– Это не мои советы, – сказал Ретгорн. – Я повторяю только то, что ты нам все время говорил сам.

– А!.. – сказал Фрэйтаг. – Ты, значит, не против того, чтобы поднять якорь?

– Одного трупа достаточно.

– Ты, может быть, даже готов прийти им на помощь? Может быть, он к тебе тоже обращался с предложением?..

– Вспомни, что случилось с Цумпе, – сказал Ретгорн.

– Я об этом помню.

– Тогда тебе нечего объяснять.

– Да, – сказал Фрэйтаг, – мне объяснять нечего, не в пример тебе я знаю, что чего стоит. Я отдаю себе отчет в том, что и в какой ситуации может считаться хорошим. Здесь мы с тобой разные люди.

– Начинайте, – сказал доктор Каспари, и Эдди тут же повторил:

– Ну, начинайте!

Никто не пошевелился.

Они стояли друг против друга, как в неравной дуэли, и, казалось, медлили только потому, что между ними находился Фрэйтаг. Безмолвное противоборство двух сторон пересекалось на нем, и, пока он стоял здесь, словно магнит приковывая к себе их внимание, ничего не происходило, но оно должно было произойти – ив этом никто не сомневался, – должно было произойти, как только он стронется со своего места. И Ретгорн начал снова:

– Отойди. Или ты забыл о том, что сам твердил нам все это время?.. Это наше последнее дежурство, через пару дней мы сворачиваемся.

– Ну и что из этого следует?

– Не стоит рисковать.

– Он, наверное, тебя подкупил, – сказал Фрэйтаг. – Ты говоришь так, как будто его деньги уже у тебя в кармане.

– Вспомни, что ты нам говорил: команда должна остаться в целости и сохранности, когда мы будем возвращаться на берег.

– Обстоятельства изменились, – сказал Фрэйтаг. – Может случиться, что человек меняет свое мнение, и сейчас как раз тот самый момент. Корабль не сойдет с якоря!

– Я говорю о том, о чем ты нам толковал раньше…

– Начинается!.. Эй, вы, что вы там стоите как статуи? – сказал Эдди, сделал шаг вперед и положил палец на спусковой крючок. Он оскалил зубы, слегка отклонился назад, расставив ноги. Ствол автомата медленно переходил с одного на другого, пока не остановился на Фрэйтаге, и все, кроме Ретгорна, невольно подались вперед, как если бы хотели взять своего капитана под свою, общую, защиту. Фред тоже невольно подался вперед – мягкими, кошачьими движениями. Бледный и напряженный, с затравленным взглядом, он стоял несколько позади своего отца, засунув руку в карман, руку, в которой была зажата металлическая свайка.

– Не дожидайтесь, пока я начну считать, – сказал доктор Каспари.

– Почему бы и нет?.. – сказал Фрэйтаг. – Это успокаивает, и оттого, что вы начнете считать, якорь, глядишь, сам по себе и поднимется…

– Предупреждаю в последний раз! Начинайте!

Ретгорн подошел к лебедке, положил руки на рычаг и посмотрел на заржавевший костыль, который стопорил цепь и который нужно было высвободить, чтобы не мешать ходу цепи, и, прежде чем Фрэйтаг оказался рядом, Эдди встал между ними и поднял автомат, прикрывая Ретгорна.

– Вытащите костыль! – приказал Ретгорн. – Мы выбираем якорь.

Никто не пошевелился.

– Убери руки от лебедки! – сказал Фрэйтаг.

– Будь же благоразумным, – сказал Ретгорн. – Ты знаешь, что может случиться!..

– Ну, гляди у меня, я тебе сейчас!.. – сказал Фрэйтаг.

– Давай, давай, – сказал Эдди. – Давай-ка попробуй!..

Он опустил ствол, направил его прямо в живот Фрэйтага и положил согнутый палец на спуск. Мотор лебедки яростно затарахтел, задрожал и зафыркал, но и теперь никто из команды не наклонился, чтобы высвободить костыль.

Тело Фрэйтага налилось тяжестью, когда он сделал первый шаг, и, как будто освободившись от блокировки, механически переступая, он пошел прямо на Эдди, за спиной у которого, полностью им прикрытый, Ретгорн выключил мотор, – слегка хрипнув, мотор остановился.

И тут, словно тесины в водном потоке, связанные общей цепью, двинулись остальные и пошли вслед за Фрэйтагом, так же механически и тяжело переставляя ноги: скорее не по своей воле, а подчинившись какой-то неосознанной силе, которая заставляла их делать то же самое, что делает капитан, и, увидев надвигающуюся на него команду, Эдди на какую-то секунду растерялся и оглянулся на доктора Каспари, точно пловец, который во внезапном ужасе поворачивает голову и смотрит на берег. Доктор Каспари улыбнулся ему и кивнул головой.

– Осторожно! – крикнул Ретгорн.

Фрэйтаг продолжал надвигаться, ища встречи со взглядом Эдди, который направил ствол прямо на него, и он нашел его взгляд, принял его на себя, и в нем он увидел бдительность и полную готовность.

– Дальше ни шагу! – неожиданно сказал Эдди и добавил уже тише: – Дальше ни шагу!

Все оцепенели; замешкавшись, один только Фрэйтаг продолжал двигаться на него. Теперь он уже шел упорно, короткими, медленно размеренными шагами, как если бы уже чувствовал сопротивление отливающего голубоватым блеском автоматного ствола, который он ощущал как какую-нибудь обычную палку, готовую упереться ему в живот. Он непременно хотел ощутить это прикосновение физически – и вот, когда он услышал предупреждающий окрик и все равно продолжал идти, и, когда Эдди выстрелил, сделав один-единственный выстрел, прозвучавший так, как если бы одна доска стукнула о другую, сухо и почти неправдоподобно, ему на секунду показалось, что в него вошло острие палки, сопротивление которой он ощутил. Он запрокинул руки над головой и потом прижал их к телу, лицо его исказилось, тело переломилось, и потом он беззвучно обернулся, упал на колени и оттолкнулся руками, и, прежде чем руки его ослабли и безвольно упали, Фред вытащил из кармана свайку: он уже не смотрел на отца, он замахнулся и сделал всего лишь полшага, чтобы достать до Эдди, который приспустил ствол и все еще держал его направленным на Фрэйтага.

Фред ударил острием свайки в спину Эдди не изо всей силы, но был испуган и удивлен тем, как глубоко вошел в спину шипообразный инструмент; Фред был настолько испуган этим, что выпустил свайку из рук и отскочил назад и увидел, как Эдди пошатнулся, – так это делают в кино те, у кого из спины торчит оперенный конец стрелы, – и, прежде чем Филиппи вырвал автомат у него из рук, Эдди свалился на пол и закрыл оружие своим телом.

– Следи за вторым! – крикнул Золтоу, но Гомберт уже оказался рядом с доктором Каспари. Он схватил его за кисть и завернул руку за спину, так что доктор Каспари застонал.

– Теперь у нас на очереди ты, – сказал Гомберт.

– Я это уже вижу, – сказал доктор Каспари. – Вам нет необходимости заставлять меня чувствовать это.

– Теперь ты получишь свое.

В то время как он заталкивал доктора Каспари в кают-компанию, а Золтоу и Филиппи, подняв Эдди, несли его туда же, Фред и кок опустились на колени перед Фрэйтагом. Триттель отвязал свой фартук, свернул его и подсунул капитану под голову. Повыше пояса Фред увидел пятно крови, оно расходилось по ткани рубашки, и Фреду вспомнились чернила, которые впитываются промокательной бумагой.

– Капитан!.. – кричал Триттель. – Господин капитан!..

Все, кроме Филиппи, возвратились из кают-компании и окружили Фрэйтага; Ретгорн тоже вышел из-за лебедки, и все так и стояли, пока Гомберт не сказал:

– Я отнесу его в рубку.

Он поднял Фрэйтага, отнес его вниз, по пути не передохнув ни разу. Когда они проходили по бакборту, Золтоу крикнул:

– Лодка! Идет прямо к нам!..

– Она может тут же взять его на берег, – сказал Ретгорн.

– А ты помолчи, – сказал Гомберт. – Чтобы я от тебя больше ни слова не слышал!

Он осторожно опустил Фрэйтага на койку, Триттель опять подложил свой фартук, и Фред опустился перед своим отцом на колени и поглядел в его лицо, которое было в напряжении, как если бы выражало безмолвный протест. Рука Фрэйтага дрогнула, он попытался поднять ее, прижать к телу, которое внутри ожгло огнем.

– Фред?.. – спросил он, и еще: – Неужели мы плывем, Фред?

– Нет, отец, – отвечал сын.

– Все в порядке?

– Все… – отвечал сын.