Текст книги "Жажда возмездия"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Жюльетта Бенцони
Жажда возмездия
Часть I
Люди из Бревайя
Глава 1
Заброшенная могила
Фьора, не мигая, смотрела на эшафот.
Сцепив пальцы рук с такой силой, что суставы побелели, она рассматривала старое сооружение из камня и дерева. С него был снят его уродливый покров из черного сукна, который набрасывали в дни казни важных персон, и теперь был виден лишь его каркас из балок и обшарпанных досок, потемневших от крови, следы которой, образовавшиеся от соприкосновения с раскаленным железом и кипящим маслом, невозможно было ничем смыть.
Под настилом молодая женщина могла видеть ящики, куда палач складывал свои страшные инструменты. Большой котел, в котором варили фальшивомонетчиков, виселица и колесо у самого подножия огромного креста – последнего знака милосердия, плаха из шершавого дерева, со следами ударов топором, – все это внушало ужас. Эшафот дижонского судебного округа являл собой истинную картину ада. Именно здесь ранним зимним утром пали головы брата и сестры – Мари и Жана де Бревай, молодых родителей Фьоры, казненных по обвинению в кровосмешении и прелюбодеянии пять дней спустя после ее рождения.
В наступающем декабре ей, плоду их пылкой, но преступной любви, исполнится восемнадцать лет.
Отвращение, ужас и ненависть наполняли ее при виде этой машины для казни, оборвавшей жизнь неизвестных ей родителей. Ей так хотелось поднести к этому страшному месту огонь. Этот старый эшафот притягивал ее с какой-то непонятной гипнотической силой, и ей никак не удавалось избавиться от этого ощущения.
Ее разум воссоздавал ужасную сцену. Фьора словно бы слышала похоронный звон и шепот толпы. Лазурное небо прекрасного летнего дня превратилось в небо с низкими свинцовыми облаками, все вокруг стало серым, как платье Мари и камзол Жана, серым, как их глаза, и только холодное зимнее солнце, светившее в тот день проклятия, отсвечивало в светлых волосах приговоренной к смертной казни красавицы.
На углу площади стоял молодой человек, прибывший из Флоренции. Его сердце рвалось к этой молодой красивой женщине, которая должна была сейчас умереть. Ее образ навсегда запечатлелся в сердце Франческо Бельтрами. Он посвятил свою жизнь той, которая по приговору суда должна была умереть, ребенку, прожившему на свете всего пять дней. Девочка была спасена им, удочерена и воспитана так, словно она была рождена на ступеньках трона, а не эшафота.
На этом же углу площади Моримон стояли мулы, груженные богатыми тканями, охранявшие их слуги и их начальник Марино Бетти, который, несмотря на данный им у алтаря обет молчания, не сдержал своей клятвы и весной 1475 года убил своего хозяина, сделавшего ему столько добра; толкнула на это его любовница, настоящая ведьма, Иеронима Пацци. Фьора вынуждена была бежать из города своего детства, лишенная состояния, дома и друзей. Позже Марино Бетти, зверски убитый по приказу Лоренцо Медичи, заплатил за свое клятвопреступление, но его соучастница Иеронима Пацци все еще находилась в бегах...
Вынужденная теперь жить в изгнании, Фьора не смогла забыть того зла, что причинила ей эта женщина, но она не теряла надежды разыскать ее и заставить расплатиться за все преступления.
В Бургундии, куда Фьора недавно прибыла, перед ней стояла другая задача – отомстить тем, кто привел ее родителей на эшафот. Их было трое: Рено дю Амель, муж Мари, своим грубым обращением вынудивший ее бежать с братом, который очень любил ее. Рено дю Амель нещадно преследовал эту пару. Затем Пьер де Бревай, отец Мари, который, польстившись на деньги, насильно выдал собственную дочь за ненавистного ей человека и который на протяжении этой драмы не сделал ничего, чтобы спасти своих детей. И, наконец, герцог Карл Бургундский, у которого Жан де Бревай служил шталмейстером во времена, когда Карл был еще просто графом Шароле, и который из-за собственной гордости и от того, что юноша без разрешения оставил службу, не смог выказать должного великодушия, как это подобает принцу в отношении к своему товарищу по оружию...
Этих троих людей Фьора приговорила к смерти вместе со своим другом Деметриосом Ласкарисом, врачом из Византии, который тоже хотел отомстить Карлу Смелому за смерть своего брата Феодосия, наивно поверившего клятве этого принца и казненного турками. Теперь наступило время приняться за дело.
Прервав свои горькие размышления, молодая женщина повернулась к трем молчаливо стоящим людям – Деметриосу, его слуге Эстебану и Леонарде Мерее, старой деве, которую Франческо Бельтрами нанял в няньки к несчастному ребенку, лишившемуся родителей. Фьора обратилась к ней:
– Где находится дом палача?
– Почему вы спрашиваете об этом?
– Разве не вы мне говорили, что перед тем, как покинуть этот город, мой отец дал золото этому человеку, чтобы тот сделал приличную могилу для моей матери и... для ее брата?
– Этот брат был вашим отцом, – укоризненно взглянула на нее Леонарда.
– Я никогда не считала его своим отцом. Он лишь дал мне жизнь, но моим отцом навсегда останется тот, кто покоится под плитами церкви Сан-Микеле во Флоренции. И все-таки я хочу увидеть эту могилу.
– Вероятно, это будет очень трудно и, может, невозможно сделать. Арни Синяр, служивший в то время палачом, был уже тогда пожилым человеком. Возможно, его уже и в живых-то нет, во всяком случае, он больше не выполняет своих обязанностей.
– Тогда тот, кто сменил его, покажет нам ее. Идемте!
Не дожидаясь других, Фьора направилась к лошадям, привязанным Эстебаном к железному кольцу одного из домов, но Деметриос остановил ее порыв.
– Позволь пойти мне! Тебе нечего делать в подобных местах. Все сторонятся людей подобной профессии, – добавил он, указывая на эшафот. – Он как прокаженный, которого все избегают.
– А когда он идет на базар – надо же ему чем-то питаться, – добавила Леонарда, – он берет с собой палочку, которой он должен указывать на то, что ему хочется купить.
– А деньги? Их с него не берут? – спросила Фьора саркастически.
– Многие предпочитают давать ему просто так, чем брать деньги, за которые заплачено кровью. Когда-то давно герцог Жан Бургундский, прозванный Бесстрашным, вызвал настоящий скандал в Париже во время волнений 1413 года, пожав руку городскому палачу Капелюшу. Ты знаешь, они обязаны носить перчатки...
– Все это меня не касается, – оборвала ее Фьора. – Спасибо за предложенную помощь, Деметриос, но я сама должна узнать, где могила моих родителей. Мне предстоит выполнить много неприятных вещей, и я не собираюсь перекладывать их на чужие плечи. Где живет этот человек?
– Что ж, как хотите, – вздохнула Леонарда, хорошо понимая, что настаивать было бесполезно. – Идемте за мной! Это недалеко отсюда. Лошадей брать не надо...
Оставив лошадей под присмотром Эстебана, Леонарда повела свою спутницу и греческого врача к тому месту на площади, где протекала речушка Сюзон, рядом стояла Кармская мельница, а за мельницей дом, прилепившийся к земляному валу. Ни напротив, ни рядом больше не было домов. Это был прочный дом, дверь которого была заново покрашена красной краской. Решетчатое окошко позволяло его жильцам увидеть тех, кто пришел, прежде чем открыть им дверь.
На стук железного молоточка выглянул человек с бородой.
– Что вам надо? – сухо спросил он.
– Вы городской палач? – спросила Фьора. – Я хотела бы поговорить с вами.
– Кто вы?
– Путешественница, иностранка, а мое имя вам ничего не скажет. Но я заплачу вам, если вы ответите на мои вопросы.
– Здесь предпочитают платить за то, чтобы я на них не отвечал.
Хозяин дома закрыл окошко и отворил дверь. Это был человек, одетый в кожаную одежду, вероятно обладающий необычайной физической силой. На вид ему было лет сорок. Его лицо с усами и темной бородой, с небольшим носом и темными, глубоко посаженными глазами под густыми бровями ничем примечательным не отличалось. В руках у него была книга.
Не пригласив своих посетителей пройти дальше коридора, палач скрестил руки.
– Задавайте ваши вопросы.
– Мне хотелось бы поговорить о вашем предшественнике, мэтр.
– Арни Синяре, – подсказала Леонарда.
– Мэтр Синяр не мой предшественник. После него был Жан Лармит, а до него – Этьен Пуссен. А меня зовут Жан дю Пуа. Вот уже десять лет, как Синяр сложил меч правосудия. После тридцати пяти лет службы!
– Он умер?
– Насколько я знаю, – нет, но он уже в очень преклонном возрасте.
– Не могли бы вы сказать, где я могу найти его, – спросила Фьора, поднеся руку к кошельку, подвешенному на цепочке к поясу.
Жан дю Пуа проследил глазами за ее жестом.
– Он скопил немного денег и купил себе небольшой земельный участок за городскими стенами, недалеко от монастыря Ларрей. Поговаривают, что он дружно живет с монахами, которые унаследуют потом его добро. Если вы хотите его увидеть, то найдете его именно там, если только он не умер этой ночью.
– На все воля божья! – сказала Фьора. – Спасибо за то, что ответили мне.
Она дала ему три серебряных монеты, и Жан дю Пуа протянул руку, чтобы взять их, не отводя взгляда от молодой женщины, лицо которой было скрыто вуалью. Похоже, что она была красива, а по ее походке можно было предположить, что это была благородная дама. Он ожидал, что она отыщет глазами что-нибудь из мебели и положит туда деньги, но незнакомка без всякого колебания положила деньги в его раскрытую ладонь.
– Вы не боитесь дотронуться до руки палача?
– А почему бы и нет? Вы открыто делаете то, что вам приказывают, тогда как другие делают это втайне или под покровом ночи. Многие из нас – заплечных дел мастера, но мы ничего об этом не знаем... Прощайте, Жан дю Пуа. Храни вас бог!
Он открыл перед ней дверь и почтительно поклонился, когда женщина переступила порог.
– Если он услышит молитву несчастного, то будет хранить вас, благородная женщина...
В молчании, не обратив никакого внимания на любопытный взгляд какой-то кумушки, путники направились к своим лошадям. Леонарда, вошедшая в дом с некоторым отвращением, выходя из него, спешно начала произносить молитву.
Уже держа ногу в стремени, Фьора обратилась к Леонарде:
– Я полагаю, вы знаете, где находится этот монастырь?
– В полумиле от Ушских ворот. Вы хотите туда поехать прямо сейчас?
– Конечно. Еще совсем светло. А вы что, против?
– Да нет, моя голубка. Вдобавок только я и могу указать вам дорогу. Однако нам надо поторопиться, чтобы успеть вернуться до закрытия ворот.
За городской стеной они пересекли Уш, красивую речушку, по берегам которой росли ольха и раскидистые ивы. Прачки колотушками стучали по белью, смеясь и болтая без умолку, так как хорошая теплая погода способствовала их веселому настроению. На склонах холма, на вершине которого вырисовывались здания и башня старого монастыря, под лучами солнца зрел виноград...
– Кто бы мог подумать, – вздохнул Деметриос, – что эта страна находится в состоянии войны? Все здесь дышит покоем и процветанием.
Действительно, вот уже несколько месяцев как герцог Карл Бургундский безуспешно осаждал город-крепость Нейс в давней надежде восстановить древнее лотарингское королевство путем присоединения к своим владениям и графства Франш-Конте. Ради этого он назначил встречу этим же летом 1475 года английскому королю Эдуарду IV, чтобы помочь ему завоевать Францию, ту Францию короля Людовика XI, которого он так ненавидел. Три года тому назад он, правда, заключил с ним перемирие, но срок его истек без всякой надежды на продление. Не зря его прозвали Смелым...
– Война идет далеко отсюда, – сказала Леонарда, – хотя сказывается и здесь. Герцог не только забрал на войну сильных и здоровых мужчин, но и все то, что дает эта земля для других провинций. А ведь требуется много рук, чтобы обрабатывать ее.
– Поговаривают, что у герцога начались проблемы с золотом, – подхватил грек с мрачной улыбкой. – А ведь он был самым богатым принцем во всем христианском мире. Если он собирается делать долги...
Тут он спохватился, подумав о том, что напоминание о нужде в деньгах, которую испытывал Карл Смелый, будет неприятно услышать молодой женщине. Этим он напоминал ей, наследнице богача флорентийского Франческо Бельтрами, о ее странном замужестве с графом Филиппом де Селонже, посланником Карла Смелого при дворе Лоренцо де Медичи с целью получить заем. Лоренцо Великолепный отказал ему, так как он оставался верен своему союзу с королем Франции. Чтобы не возвращаться к своему господину без денег, Филипп де Селонже решил жениться на Фьоре, зная ее истинное происхождение.
После этого царское приданое Фьоры оказалось в сундуках герцога Бургундского, в то время как ее замужняя жизнь ограничилась брачной ночью. На рассвете Филипп исчез в поисках ратных подвигов и, возможно, смерти. Он полагал, что его славное имя было запятнано женитьбой на девушке, появившейся на свет в результате кровосмешения. Фьора успела полюбить его и поэтому горько плакала, обнаружив его исчезновение, но сейчас было трудно сказать, какие чувства она испытывала к своему мужу. Любила ли она его по-прежнему или включила его в список людей, которым собиралась отомстить? Говорили, что Селонже тайно объявился во Флоренции в тот момент, когда Бельтрами лишились своего богатства. Но он очень скоро покинул город, не пытаясь даже узнать, что стало с его молодой женой. Зачем он приезжал во Флоренцию? Чтобы увидеться с нею или же попытался добиться новых субсидий для своего хозяина?
Молчание затянулось. Взглянув на Фьору, которая шла рядом с ним, грек возобновил разговор, но на этот раз начал расхваливать очарование и красоту Дижона, где герцоги Бургундские скопили много предметов искусства и построили великолепные здания. Например, Святую Часовню, где находились капитулы Золотого Руна, рыцарского ордена, созданного отцом Карла Смелого, в котором состоял и Селонже.
В действительности Фьора не слушала Деметриоса. Все жестокие драмы, пережитые ею, уступили в последнее время место воспоминаниям о том, что пережили когда-то ее молодые и неосторожные родители. Может, это была магия Бургундии, к которой она с первого мгновения почувствовала тягу? Во всяком случае, Жан и Мари де Бревай становились ей все ближе и дороже по мере того, как она мысленно возвращалась к временам, когда произошла эта драма.
Рядом с монастырем Ларрей находился маленький участок земли. Это было небольшое владение, состоящее из виноградника, нескольких фруктовых деревьев, огорода и приземистого домика под двускатной крышей. Человек в полотняной рабочей одежде и шерстяной шапочке, из-под которой выбивались седые волосы, работал в зеленеющем винограднике. Ему было много лет, но, когда он распрямился, стало видно, что он высокого роста и еще весьма крепкий.
– Это он, – сказала Леонарда. – Переговорить с ним?
– Нет, спасибо, – ответила Фьора. – Я предпочитаю сама. Подождите меня здесь.
Она спрыгнула на землю, подошла к воротам, толкнула их и направилась прямо к старику, который, приложив руку к глазам, защищаясь от солнца, смотрел, как она приближалась к нему.
– Извините меня за вторжение, – сказала она. – Вы – мэтр Арни Синяр, не так ли?
Непривычный к подобным визитам, бывший палач чувствовал себя скованно.
– Если вы знаете, как меня зовут, значит, вы знаете, кем я был?
– Я это знаю и именно поэтому пришла к вам.
– Я не люблю вспоминать об этих годах, но... я к вашим услугам, мадам! Присядьте, пожалуйста. Перед домом есть скамья.
– Не могли бы мы поговорить на ходу? У вас хороший виноградник.
Под седой бородой, придающей Арни Синяру вид патриарха, появилась робкая улыбка:
– Из этого винограда получается хорошее вино. Пройдемтесь, раз вы этого хотите.
Они сделали несколько шагов между ровными рядами кустов, которые старик, проходя мимо, нежно поглаживал рукой.
– В декабре месяце будет восемнадцать лет, – сказала Фьора, – с того дня, как богатый флорентийский торговец дал вам золота для того, чтобы вы выполнили очень важное для него поручение. Об этом я и пришла поговорить с вами.
Мэтр Синяр остановился. Фьора, идущая впереди, обернулась. Она увидела, как он побледнел.
– Кто вы? – спросил он вдруг охрипшим голосом. – Вы напоминаете о том страшном дне, который я никак не могу забыть.
Фьора медленно приподняла белую вуаль:
– Взгляните на меня! Я их дочь. Та, которую удочерил флорентийский торговец!
Старик перекрестился, словно перед ним возникло привидение.
– Что?.. Что вы хотите? – глухо спросил бывший палач. – Какую месть вы готовите старику?
– Неужели я так на них похожа?
– Да. – Арни Синяр не сводил с нее глаз. – Я сразу вспомнил свои кошмары. Вы даже не можете себе вообразить, сколько раз я представлял их себе! Они были молоды и красивы... они улыбались друг другу... А я должен был их убить.
– Мне кажется, что вы оказали им хорошую услугу, потому что они вместе отправились на тот свет. Когда люди любят друг друга, то они, покидая эту жизнь вместе, наверное, надеются, что даже смерть не разлучит их, – тихо сказала Фьора.
Старик внимательно смотрел на молодую красивую женщину, которая – и это было очевидно, – забыв о нем, разговаривала сама с собой. Он смотрел на нее с удивлением и одновременно с облегчением.
– Вы действительно верите в то, что говорите?
Она улыбнулась ему. Ее тронул этот старик, раскаивающийся в поступке, память о котором долго преследовала его. Ведь этот несчастный был всего лишь слепым орудием, а мучился воспоминаниями о двух юных любящих существах, которых он должен был лишить жизни. А тот, кто приказал их убить, знал ли он о ночных кошмарах? Фьора в этом очень сомневалась. Рено дю Амель был бессердечным человеком, Пьер де Бревай – по-видимому, тоже. Что же касается герцога Бургундского, то воспоминания об одном убитом молодом соратнике наверняка давно стерлись в его памяти.
– Я взвешиваю каждое свое слово, – сказала Фьора, – и я пришла сюда не за тем, чтобы укорять вас, а только лишь спросить, где находится могила, в которой мой отец хотел, чтобы они были захоронены. Мне хотелось бы помолиться там.
Произнося эти слова и вспомнив о разговоре, который у нее был накануне с Жаном дю Пуа, она поднесла руку к своему кошелю, но старик остановил ее:
– Ни в коем случае! Ваш отец по-царски заплатил мне за ту услугу, которую я должен был выполнить. Благодаря ему я купил этот дом, где обрел покой. Могила, которую вы ищете, совсем рядом.
– Значит, вы можете меня проводить до нее? – спросила Фьора.
– Нет, ибо желательно, чтобы никто не видел нас вместе. Но вы и сами легко ее найдете. Выйдя отсюда на дорогу, которая будет у вас по левую руку, вы увидите источник на опушке леса. Он принадлежит монастырю, как и земли, окружающие его. Это источник Святой Анны. Я их перезахоронил неподалеку от источника. На могиле я посадил боярышник, расцветающий раньше и цветущий дольше, чем другие цветы. Местные жители углядели в этом какое-то чудо, и весной девушки приходят сюда сорвать несколько цветков на счастье.
– Когда вы это сделали?
– Спустя три дня после казни. Снега было немного, и не следовало дольше ждать, чтобы земля не слишком осела. Было новолуние, очень темно, но я вижу в темноте как кот. И потом... мне оказали помощь.
– Кто же? Один из ваших помощников?
– Нет, конечно, я не очень-то доверял им. Мне помог старый монах. Он не пожелал возвратиться в Бревай до тех пор, пока не выполнит то, что считал своей обязанностью. Бедняга! Он был не очень крепким человеком, но все же оказался мне очень полезен. Во всяком случае, он освятил землю... Видите ли, мадам, мне приятно сознавать, что эти несчастные дети покоятся там в освященной земле и совсем недалеко от меня, даже если по ночам я очень мучаюсь. Я обрел мир и покой, только лишь оставив свое ремесло и устроившись здесь навсегда. Вот почему я так испугался, узнав вас.
– Вы понимаете теперь, что для этого у вас не было никаких причин, – успокоила его Фьора. – Я убеждена, что они сами давно простили вас. Прощайте, мэтр Синяр. Мы больше никогда не увидимся, но знайте, что я благодарна вам от всего сердца.
Проводив взглядом старика, который направился в свой дом, Фьора подошла к своим друзьям.
– Теперь, когда ты знаешь, что они мирно покоятся в освященной земле, не собираешься ли ты изменить свои планы мести? – спросил Деметриос.
– Это ничуть не умаляет вины преступников. Я пойду до конца, – твердо ответила Фьора.
– За исключением герцога Карла, другие, быть может, уже умерли?
– Это и надо выяснить. Разве что божья кара поможет им избежать моей. Но вот, кажется, и источник.
Бывший палач абсолютно точно описал это место, которое действительно было красивым. На опушке живописного соснового леса тоненькая струйка воды стекала в небольшой бассейн из грубого камня, уже покрытого мхом. Рядом рос большой куст боярышника с крупными ветками и красивой формой листьями. Нежные белые цветы уже начали осыпаться и плавали по воде. Однако Синяр не предусмотрел одной вещи – кто-то молился перед кустом боярышника.
Это был молодой, бедно одетый человек, молившийся с таким усердием, что не услышал, как подъехали лошади. Фьора бросила вопросительный взгляд на Деметриоса. Грек пожал плечами:
– Это можно объяснить тем, что этот куст считается чудотворным. Надо дать окончить молитву этому молодому человеку.
Он молился недолго. Вероятно почувствовав, что на него кто-то смотрит, крестьянин – по одежде было видно, что это крестьянин – перекрестившись, закончил молитву, наклонился и поцеловал землю.
Поднявшись, он сорвал небольшую веточку, засунул ее себе за пазуху, надел свою шапочку и бросил пришельцам:
– Что вам здесь нужно? Если вы собираетесь напоить здесь своих лошадей, то знайте, что это место святое.
– Наши лошади не хотят пить, – ответила Фьора, – а мы хотим сделать только то, что делали вы – помолиться. Надеюсь, вы не видите в этом ничего дурного?
Молодой человек ничего не ответил. Он подошел к всадникам, которые уже спускались со своих лошадей. Это был молодой человек двадцати пяти—тридцати лет, довольно высокого роста, несмотря на свою грубую одежду, весьма хрупкой комплекции и, к удивлению, даже элегантный. У него было не очень красивое лицо с резкими чертами, смутно кого-то напоминающими Фьоре.
Молодой человек, в свою очередь, тоже внимательно смотрел на Фьору, не обращая никакого внимания на других. Он подошел прямо к ней.
– Мари! – прошептал он, обманувшись из-за белой вуали, которая скрывала черные волосы молодой женщины. – Мари! Неужели это ты?! Но это невозможно! Однако...
– Нет, – сказала Фьора, – я не Мари, я ее дочь. А вы кто? Вы, вероятно, знали ее, если через столько лет приняли меня за нее?
– Я ее младший брат Кристоф. Мне было десять лет, когда... Я так их любил обоих... Вы не можете себе даже представить – они были для меня всем, светом, который угас вот уже почти восемнадцать лет тому назад. С тех пор я чувствую себя самым несчастным человеком.
Слезы душили его. Он отвернулся, снял свою шапочку и побежал преклониться перед боярышником, словно это было его последнее пристанище.
– Посмотри, – прошептал Деметриос. – Это монах. – И действительно, в его темных спутанных волосах виднелась тонзура, свидетельствующая о том, что Кристоф де Бревай принял сан священника.
– Наверное, у него не было другого выбора, – сказала Леонарда, взглянув с большим состраданием на худого монаха, плечи которого сотрясались от рыданий.
Фьора приблизилась к нему и произнесла короткую молитву. Взяв молодого человека за плечи, она помогла ему подняться, предложив ему свой носовой платок, чтобы тот смог вытереть лицо, залитое слезами.
– Я думала, что у меня не осталось больше родственников, – тихо сказала она, – и вот я нахожу молодого дядюшку! Может быть, теперь я стану менее несчастной? Меня зовут Фьора, и я приехала из Флоренции. Вы служитель церкви, не так ли?
Кристоф отрицательно мотнул головой, но затем, поняв, что его тонзура выдала его, надвинул шапочку до самых бровей:
– Я покинул церковь. Вчера я сбежал из монастыря Сито, где просто задыхался вот уже семнадцать лет, и пока еще не знаю, куда мне податься. Но очутиться я хочу далеко, как можно дальше! Перед тем, как покинуть эти места, я решил прийти сюда помолиться, увидеть еще раз их могилу.
– Кто сказал вам, где она находится?
– Наш старый капеллан отец Антуан Шаруэ, который проводил их в последний путь и который пришел в мой монастырь, чтобы умереть там после того, как мой отец прогнал его из дому. Мой отец – это просто бессердечное чудовище. Меня отвезли в Сито спустя три дня после казни, а мою младшую сестру Маргариту в монастырь бернардинок в Таре, где она умерла прошлой зимой.
– А ваша мать? Она еще жива?
– К несчастью, ибо ее жизнь – это ад. Она живет затворницей в нашем замке, взаперти с этим старым дьяволом, который не перестает оскорблять ее и поносить плоды ее чрева. Ее, такую добрую и нежную, которая столько страдала и которая должна все еще выносить мучения, которые бог, видимо, желает продлить. Если бы я смог освободить ее! – пылко воскликнул Кристоф.
– Почему бы нам вместе не поискать способ это сделать? – спросила Фьора, взволнованная глубоким горем этого юноши.
– Что вы хотите этим сказать? И потом, зачем вы вернулись сюда? Разве вы несчастны, живя рядом с этим флорентийским торговцем, о доброте которого мне так часто говорил святой отец Шаруэ?
– Да, конечно... но мой отец умер, и я приехала сюда, чтобы расплатиться со старыми долгами. Если вы не знаете, куда идти, пойдемте с нами! Я позабочусь о вас.
– Вы добры, но я хочу пойти на войну. Это единственный способ достойно покончить с жизнью, которая мне отвратительна.
Деметриос приблизился и положил свою большую руку на плечо Кристофа:
– Вам не кажется, что уже и так достаточно смертей в вашей семье? Почему бы вам не попробовать начать новую жизнь, более соответствующую вашим вкусам и достойную дворянина?
– Дворянина?! У меня теперь больше нет даже имени. В монастыре я был просто братом Антимом. Мой отец считает, что от нашей семьи и следа-то не осталось.
– Ну так выберите себе другое имя! Во всяком случае, ваш поход на войну может подождать хотя бы до завтра. И мне кажется, что вы еще многое можете сказать... вашей племяннице? Идемте с нами! Уже вечереет, и городские ворота скоро будут закрыты.
По свету, вспыхнувшему в глазах бывшего монаха – в этих серых глазах семейства Бревай, так похожих на ее, – Фьора поняла, что он сгорает от желания принять это предложение, и она стала вежливо настаивать:
– Идемте, прошу вас! Вы не можете представить себе, насколько я счастлива, что судьба свела нас.
– Я тоже счастлив, впервые за столько лет! Я уже и забыл, что это значит – быть счастливым!
И не заставляя больше себя упрашивать, но отказавшись взять лошадь, предлагаемую ему Фьорой, которая намеревалась ехать вместе с Леонардой, он резво вскочил на коня позади Эстебана.
Молодая женщина вернулась тем временем к могиле родителей, преклонила колени и тихо промолвила:
– Я поклялась отомстить тем, по чьей вине вы лежите здесь. Когда моя задача будет выполнена, я вернусь дать вам отчет, а пока я сделаю так, чтобы другие жертвы – ваша мать и ваш брат – обрели хотя бы мир в своих сердцах. Я ваша дочь и люблю вас.
Наклонившись, Фьора поцеловала землю, поросшую зеленой травой, и поднялась. Несколько белых лепестков застряло в ее волосах. Как и Кристоф, она сломала веточку боярышника и вернулась к своим попутчикам.
– Мы можем двинуться в путь, – сказала она с улыбкой.
Перекрестившись в последний раз, всадники покинули источник Святой Анны, в прозрачной воде которого играли лучи солнца. В молчании они вернулись в город.
Теперь настала очередь Леонарды вернуться в прошлое...
Когда она прошла через ворота Гийом на северо-западе города, сердце старой девы забилось быстрее обычного, хотя внешне она ничем не выдала своего волнения. Она прожила около десяти лет в гостинице «Золотой Крест», красивая вывеска которой уже виднелась вдали. Леонарда не была здесь уже восемнадцать лет.
Она приехала в Дижон после смерти своей матери, когда кузина Бертиль, хозяйка гостиницы, предложила помогать ей в ее повседневных делах. Леонарде действительно хорошо жилось на этом весьма богатом постоялом дворе, известном не только во всем графстве, но и за его пределами своими уютными комнатами и отличной кухней. Там всегда было многолюдно, останавливались богатые путешественники и весьма известные люди. Однажды даже герцог Филипп со своей свитой обедал в «Золотом Кресте». Естественно, что в этот вечер мэтр Гуте, владелец, отдал гостиницу в распоряжение только своего сеньора.
Да, Леонарде Мерее хорошо жилось у своих родственников. Но вот однажды ей поручили заботу о маленькой брошенной девочке, и этого было достаточно для того, чтобы в ней проснулось чувство, которое она уже не надеялась испытать – инстинкт материнства, чувство самопожертвования, когда прижимаешь к себе живой комочек и готова отдаться ему всем своим существом, даже не помышляя о том, что однажды за твое добро тебе воздастся добром.
И на следующий же день Леонарда добровольно отказалась от всего того, что составляло ее жизнь, и ушла, не ведая, что ждет ее впереди, с неизвестным ей человеком, в котором она увидела только то, что он был таким же добрым, как и она сама. А в колыбельке, которую Франческо Бельтрами купил специально для этого путешествия, маленькая Фьора, крещенная прямо в комнате негоцианта, спала на руках бесконечно счастливой Леонарды.
Возвращаясь сейчас туда, где она начинала свою жизнь, Леонарда думала о том, что она сделала правильный выбор, несмотря на драму, которой окончилось ее пребывание во Флоренции, что если бы ей пришлось начать жизнь сначала, она прожила бы ее также без малейшего колебания, ведь она прожила семнадцать по-настоящему счастливых лет во дворце, на берегу реки Арно. Сегодня же у Леонарды оставалось только то, что было, когда она покидала в свое время Дижон, – безграничная любовь к Фьоре и долг оберегать ее.
Теперь, конечно, это было труднее делать. Фьора стала взрослой женщиной, женщиной, познавшей страдания, женщиной, обуреваемой желанием мести, женщиной, которая нашла родственную душу в лице Деметриоса и которая не остановится ни перед чем до тех пор, пока не выполнит задуманное. Для Леонарды стало основной задачей сделать так, чтобы ее любимая Фьора не сошла с этой дороги, полной опасности, еще более несчастной, чем до того, как она вступила на нее.
Когда путники подъехали к постоялому двору, Леонарда подумала, что здесь ничего не изменилось, по крайней мере внешне. По-прежнему царила безупречная чистота, медная посуда была начищена до блеска отрубями и растительным маслом, а маленькие окошки сверкали, как и прежде. Запахи вкусной еды разносились далеко вокруг. Леонарде вдруг показалось, что время остановилось. Разве что животик мэтра Гуте, хозяина, вышедшего им навстречу, еще больше округлился, и из-под его белого накрахмаленного колпака выбивались седые пряди волос.
