Текст книги "Узник в маске"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Инкогнито? Но ведь это бессмыслица! Не будучи узнанной, вы не будете допущены в церковь.
– Мы предстанем просто двумя французскими дамами, пришедшими засвидетельствовать почтение своей будущей королеве. По-моему, мысль недурна.
– Более чем недурна! Однако к вам присоединится Мотвиль. Она – мои глаза и уши, к тому же обладает непревзойденной способностью пересказывать увиденное.
– Значит, нас будет трое? Не возражаю.
Появление Мазарини заставило Мадемуазель умолкнуть. Возобновился безмолвный балет реверансов. Кардинал даже не позаботился о том, чтобы о его появлении было заблаговременно объявлено, и вошел к королеве попросту, совсем по-соседски, даже в домашних туфлях. Тем не менее Сильви, не видевшую его уже больше двух лет, больше интересовала не эта подробность, как будто подтверждавшая настойчивые слухи о тайном браке между кардиналом и Анной, а его облик, отмеченный тяжелой болезнью.
Впервые за долгие годы герцогиня не смогла не отдать должное храбрости этого человека, мучимого камнями в почках и жестоким ревматизмом. Ведь уже долгие месяцы он, находясь вдали от дворцовых удобств, вел трудные переговоры с испанскими дипломатами, призванные положить конец бесконечной войне и заключить мир, скрепленный брачным союзом на троне. Неизменно элегантный, ухоженный, источающий аромат благовоний, призванный заглушить зловоние болезни, он тем не менее не был в состоянии сохранить прежнюю осанку и властное выражение лица: страдания давали о себе знать. Только руки, предмет его гордости, сохраняли былую красоту и белизну, да и манеры не пострадали: по оказанному ей приему Сильви, знай она Мазарини похуже, могла бы вообразить, что ее отсутствие при дворе причиняло бедному кардиналу мучительную боль, конец которой положило ее возвращение.
– Итальянец всегда остается итальянцем, – шепнула ей на ухо Мадемуазель. – Этот в особенности: совершенно неисправим!
Тем временем просторное помещение, в котором совсем недавно царил покой, постепенно заполнялось людьми. Подоспели участвовавшие в морских игрищах принцессы де Конде и де Конти в сопровождении фрейлин. Звуки флейт, барабанный бой и возгласы «виват!» предвещали скорое появление короля.
Скоро в высоких дверях возник и он сам – совершенное сочетание золота и синевы, резко выделяющееся на фоне разноцветных нарядов королевской свиты. Сильви сказала себе, что инфанте повезло: даже не будучи королем Франции, Людовик прослыл бы очень интересным молодым человеком, которого не портил даже небольшой рост. Привычка повелевать проявлялась во всем его облике, сквозила в горделивом взгляде голубых глаз, в царственной посадке головы, в снисходительной уверенности жестов, во всей повадке. Людовик XIV обладал грацией танцора, лишенной даже слабого подобия слащавости. А до чего притягательна была его улыбка! Вряд ли нашлась бы женщина, способная перед ним устоять.
Месье, брат короля, шествовавший с ним почти что бок о бок, разве что самую малость позади, являл разительную противоположность монарху. Даже огромные каблуки не могли исправить главный его недостаток – малый рост; в остальном же и он был хорош собой. Густые темные волосы в завитках и тонкие черты лица выдавали немалую примесь итальянской крови. Нарумяненный, надушенный, увитый лентами, разодетый в пух и прах, он изо всех сил старался соответствовать своей репутации «первого красавца королевства», хотя силой духа мало уступал самому королю. Мазарини сделал Филиппа таким, каким хотел: привил ему чрезмерный интерес к туалетам, страсть к искусству, радостям жизни, всему красивому и изящному. Главная цель кардинала состояла в том, чтобы новый король не столкнулся в лице брата с опасностью, какую представлял для его отца неуемный Гастон Орлеанский. Судя по всему, цель была достигнута.
Людовик XIV пребывал в прекрасном настроении: игры развеяли его, заставив забыть – надолго ли? – грусть, владевшую им со времени разрыва с Марией Манчини. Благодаря этому счастливому стечению обстоятельств Сильви была встречена почти что с распростертыми объятиями. Зоркий глаз короля немедленно разглядел ее среди дам, окружавших его мать, и он немедленно направился к ней.
– Какая радость – снова вас видеть, герцогиня! Вы обольстительны, как прежде.
Он подал ей руку, заставив выпрямиться после глубокого реверанса, и прикоснулся к ее пальцам губами, над которыми топорщились тонкие усики. Придворные были удивлены вниманием к герцогине де Фонсом со стороны короля и уже завидовали ей.
– Вы слишком добры ко мне, государь, – ответила Сильви. – Как мне благодарить вас за заботу обо мне?
– Никак, ибо нет ничего естественнее, мадам. Я поставил целью окружить ту, которой суждено стать моей супругой, дамами, к которым я отношусь лучше, чем ко всем остальным, а вы, смею верить, – самый давний мой друг. Подойди-ка, Пеглен!
При звуке этого имени Сильви вздрогнула: перед ней предстал человек, о котором грезили две глупышки Немур. Трудно было понять с первого взгляда, что они в нем нашли. Это был невысокий, довольно-таки блеклый блондин, недурно сложенный, но не слишком красивый. Впрочем, в его облике угадывались незаурядное чувство юмора и дерзость. Последнее подтвердилось незамедлительно.
– Государь, мое имя – Пигильгем. Неужели это так трудно произнести?
– На мой вкус, «Пеглен» звучит не так варварски. К тому же ваши мучения временны: после того, как граф де Лозен, ваш батюшка, отправится на тот свет, вы унаследуете его имя и титул. А пока позвольте представить вам дорогую мне госпожу герцогиню де Фонсом. Вы очень меня обяжете, если завоюете ее дружеское расположение.
– С радостью сделаю это, государь, – ответил молодой человек, приветствуя Сильви с непревзойденным изяществом и галантностью. – Достаточно взглянуть на герцогиню всего разок, чтобы зажечься желанием ей понравиться.
Произнося эту тираду, он смотрел ей прямо в глаза и так простодушно улыбался, что полностью ее обезоружил.
– Только не сгорите дотла, сударь. Излишнее пламя вредно для дружбы, без которой жизнь теряет почти всю свою прелесть, – предостерегла его Сильви, смеясь. – Впрочем, лично я буду стараться, чтобы мы подружились.
Король проследовал дальше. Сильви и Пеглен обменялись еще несколькими любезными фразами, после чего молодой человек бросился, не скрывая рвения, к весьма красивой даме, беседовавшей с госпожой де Конти. Дама шагнула ему навстречу, и они о чем-то заговорили.
– Кто это? – спросила Сильви у госпожи де Мотвиль, незаметно указывая на пару веером. – Меня интересует женщина.
– Дочь маршала Грамона, Катрин-Шарлотт. Они с господином де Пигильгемом кузены, провели вместе детские годы.
– Они любят друг друга?
– У меня это не вызывает сомнений. К сожалению, Катрин стала несколько недель назад принцессой Монако. Бедняга Пигильгем обладает только звонким именем: он недостаточно богат, чтобы просить ее руки. Но это не мешает ему претендовать на остальные части ее тела...
Представив себе распухшие от слез личики девочек Немур, Сильви со вздохом подумала, что они не выдерживают сравнения с мадемуазель де Грамон и что их несчастной матери предстоит с ними еще немало горя. Правда, в этом возрасте можно запросто влюбиться в кого-нибудь еще. Во всяком случае, для большинства девушек это не составляет труда...
Испытывая сильную усталость после путешествия и не стремясь проводить ночь в развлечениях – на площади намечались народные танцы, в одном из домов играли комедию, а королева устраивала бал, – Сильви без труда получила разрешение удалиться для отдыха, тем более что на следующее утро был намечен ранний выезд в Фуэнтерабиа. Однако, вернувшись к дому Эшевери, она с изумлением встретила там все того же мушкетера де Сен-Мара, проявившего редкую настойчивость. Казалось, он уже пустил корни: стоял, сложив на груди руки, под балконом дома напротив и не сводил глаз с одного из окон, словно надеялся, что, не выдержав его взгляда, оттуда кто-то высунется.
При появлении носилок Сильви он подпрыгнул и попытался скрыться в тени между двумя домами.
– Определенно здесь замешана любовь, – пробормотала госпожа де Фонсом.
Загадка разрешилась без промедления. Сильви, вынужденная принять предложение хозяина дома отужинать, познакомилась с хорошенькой девушкой лет семнадцати.
– Моя дочь Маитена, – коротко представил ее Эшевери.
Девушка присела в изящном реверансе, приветствуя герцогиню. То был прекрасный цветок Страны Басков: смуглая кожа, иссиня-черные волосы, пылающий взор. Она обладала всем необходимым, чтобы вскружить голову любому знатному кавалеру, не говоря уж о скромном мушкетере.
После ужина Сильви завела об этом беседу с Персевалем, не покидавшим дом с момента приезда.
– Я тоже его заметил, – признался он. – И тоже все понял, едва увидел девушку. Этот мушкетер, изображающий соляной столб, поступает как совершенный безумец! Наш хозяин нисколько не похож на папашу, способного позволить неизвестно кому любезничать со своей дочкой.
– Привезя нам королевское послание, Сен-Мар произвел впечатление серьезного человека.
– Вам ли не знать, что любовь превращает в последних олухов даже первых мудрецов? Между прочим, он по-прежнему здесь, – заметил Рагнель, подойдя к распахнутому окну, в которое лились дивные ароматы южного вечера и волшебная музыка. – Смотрите, это что-то новенькое!
Перед домом остановил коня и спешился суровый офицер в широкополой шляпе с красным пером. Высекая взглядом искры, он отчитал подчиненного, не скрывая своего гасконского акцента, который так и остался неизжитым, невзирая на долгие годы королевской службы. Лейтенант мушкетеров Д'Артаньян, заменявший капитана, совершенно не стеснялся своего акцента – напротив, он им гордился. Впрочем, акцент не помешал невольным свидетелям выговора уловить его суть: бедному влюбленному, не явившемуся вовремя в королевский караул, было приказано отправляться под арест и ожидать решения своей участи. Сен-Мар бросил с душераздирающим вздохом прощальный взгляд на дом, который был взят им, казалось, под вечную стражу, и побрел прочь, не смея обсуждать приказ.
Д'Артаньян сел в седло, намереваясь сопровождать пленника, но придержал коня, чтобы приветствовать маршала Грамона.
– Как я погляжу, вы исполняете теперь обязанности полицейского, мой друг! – воскликнул тот оживленно. – Или это – долг бдительного пастыря?
– Скорее второе, господин маршал. Я явился препроводить в стадо овцу, слишком склонную отклоняться от общей тропы. И что так влечет ее сюда?
– Если бы вы были знакомы с проживающей здесь особой, то лучше поняли бы чувства бедной овечки. Особа так прелестна, что и святой спятил бы.
– Мои мушкетеры не святые, но им доверена честь охранять короля. Соблазны им запрещены – во всяком случае, когда им положено стоять в карауле.
– Мы с вами – беарнцы и знаем, что такое любовь в наших краях. Кстати, сами вы не подумываете о женитьбе?
– Подумываю, ибо хочу сыновей. Но это дело серьезное и серьезный разговор. Сейчас, увы, я вынужден с вами проститься, господин маршал...
– Не составите ли мне на минутку компанию? Я только что вернулся с Фазаньего острова, из переговорного зала, где не могли обойтись без моего присутствия, и смертельно устал. Надеюсь, чашечка шоколада приведет меня в чувство. Не желаете угоститься?
– Шоко?..
Воспитание уберегло офицера от брезгливой гримасы. На лице появилась улыбка сожаления, достойная целой поэмы. Оправдываясь необходимостью торопиться к королю, он отдал честь, вскочил в седло и пришпорил коня. Маршал пожал плечами и вернулся в дом.
Укладываясь спать, Сильви вдыхала загадочный аромат, наполнивший весь дом.
– Нахожу этот запах приятным, но, когда вдыхаешь его слишком долго, к горлу начинает подступать тошнота, – поделилась она наутро с Мадемуазель и госпожой де Мотвиль, направляясь в карете принцессы в Фуэнтерабиа.
– Все дело в привычке. Вы тоже привыкнете, когда будете вдыхать запах шоколада день за днем, – сказала Мадемуазель. – Говорят, наша будущая королева употребляет напиток в ужасающих количествах. Лучше и вам его попробовать: признаться, он совсем неплох.
– Ваше высочество уже пробовали это новшество?
– Стараниями маршала Грамона! Он предлагает вкусить его любому, кто появится поблизости. Вам, по крайней мере, этого не избежать: ведь вы с ним живете под одной крышей.
– Я не против. Но сейчас меня занимает другое: зачем заключать брак по доверенности, когда все уже готово для официальной церемонии?
– Дело в том, что испанская инфанта может покинуть отчее королевство только замужней. Таков закон. А мы уже прибыли.
Фуэнтерабиа, раскинувшаяся на склоне холма среди цветущих садов в окружении древних крепостных укреплений, была прелестным городком. Карета ехала по главной улице, застроенной с обеих сторон домиками с балконами и верандами, в густой толпе любопытных. На главной площади толпа разделилась: одни устремились в церковь Санта-Мария, другие – в старый дворец Карла V, где должна была разместиться невеста. Инкогнито принцессы было быстро разоблачено, и ей вместе со спутницами удалось благодаря этому занять удобные места в церкви. Богатый золотой алтарь показался недостаточно пышным, и придворный церемониймейстер и живописец Диего Веласкес оживил церковь коврами и большими картинами с изображениями святых. Запах ладана был в церкви так силен, что госпожа де Мотвиль несколько раз чихнула, вызвав укоризненные взгляды грандов. Сильви последние сильно удивили, так как при французском дворе она привыкла к пышным одеждам. Здесь же все были одеты в черное. Мужчины облачились в допотопные камзолы, некоторые вырядились в вышедшие невесть когда из моды складчатые воротники-ошейники, а дамы – в тяжелые платья с ниспадающими рукавами. Казалось, что их юбки натянуты на бочки, сплющенные спереди и сзади, – приспособления, призванные придать фигуре наибольшую бесформенность. Все щеголяли в безвкусных золотых украшениях с необработанными драгоценными камнями: недаром конквистадоры отправляли из Америки целые каравеллы, груженные золотом.
Три француженки вызывали у испанцев не меньше любопытства, однако они старались его скрывать, тем более что Мадемуазель и Сильви носили траур, камеристка королевы тоже отдала предпочтение черному.
Дон Луис де Харо, тот самый, что много месяцев вел трудные переговоры с Мазарини, стоял на хорах и изображал короля Франции. Наконец появилась сама инфанта, поддерживаемая за левую руку отцом. Все присутствующие вытянули шеи.
Рядом с королем Филиппом IV, одетым в серое, с серебристой отделкой, и украсившим свою шляпу огромным бриллиантом, прозванным «Зеркало Португалии», а впоследствии «Странник» – самым крупным из известных бриллиантов, Мария-Терезия выглядела на удивление тускло. На ней было простое платье из белого льна с плохо заметной вышивкой; великолепные светлые волосы, уложенные двумя валиками над ушами, были почти скрыты белым колпаком. Тем не менее сразу бросалось в глаза, до чего она хороша: прекрасный цвет лица, милый круглый ротик и чудесные голубые глаза, нежные и одновременно блестящие. Портили ее разве что маленький рост да плохие зубы.
– Как жаль, что она не вышла росточком! – проговорила госпожа де Мотвиль. – Но король все равно должен остаться доволен...
– Пускай встанет на высокие каблуки, – ответила ей Мадемуазель тоже почти шепотом. – К тому же он сам не великан. Ему ли артачиться?
Вскоре присутствующим стало не на что смотреть: король с дочерью зашли за бархатную занавеску, открытую только со стороны алтаря, за которой епископ Пампелони совершил обряд венчания.
После церемонии француженки вернулись на Фазаний остров, к королеве-матери, которой предстояло после перерыва в целых сорок пять лет вновь увидеться с братом.
– Когда же нам передадут нашу новую правительницу? – воскликнула по пути Сильви, надеявшаяся как следует рассмотреть малышку и попытаться представить ее королю-мужу в более выгодном свете.
– Сразу видно, что вы незнакомы с испанским этикетом! – вздохнула Мадемуазель. – Сегодня состоится знакомство семей, на котором из всего двора не будет присутствовать один мой кузен.
На островке, почти целиком занятом павильоном с двумя галереями, ведущими к большому залу, был расстелен длинный красный ковер, разрезанный посередине. Разрез символизировал франко-испанскую границу. Веласкес и здесь позволил себе огромные траты: зал тоже походил на выставку живописи. Оба двора уже собрались на своих половинах и соблюдали тишину. Наконец испанский король и королева-мать подошли с противоположных сторон к разрезу на ковре. Предполагались церемонные объятия, но Анна Австрийская, расчувствовавшись, попыталась расцеловать брата. Тому пришлось поспешно откинуть голову. Вслед за тем оба уселись в кресла и повели разговор; инфанта присела на подушку и почти утонула в своих юбках.
Людовик XIV, гарцевавший на лошади все это время на французской половине острова, мучился нетерпением. В конце концов, не выдержав, он подошел к дверям зала и осведомился, не впустят ли «чужака» внутрь.
Королева-мать, одарив своего собеседника улыбкой, попросила Мазарини разрешить просителю оглядеть зал. Луис де Харо позволил королю приоткрыть дверь пошире, так чтобы свежеиспеченные супруги смогли друг друга увидеть. Тем не менее переступить порог Людовику не дали. Филипп IV кашлянул и произнес:
– Хороший зять! Скоро будем нянчить внуков.
Впрочем, когда Анна с улыбкой спросила у инфанты, что об этом думает она, Филипп грубо бросил:
– Еще не время!
Молодой принц, брат инфанты, с хохотом осведомился:
– Что скажете об этой двери?
Девушка покраснела, но тоже выдавила смешок.
– Дверь кажется мне красивой и любезной, – выпалила она.
На том все и завершилось. Обменявшись ледяными любезностями, будущая родня разошлась. Король Испании увел дочь.
– Сомневаюсь, чтобы он решился отдать ее нам! – проворчала Мадемуазель.
– Подождем два дня, – ответила госпожа де Мотвиль, знавшая все подробности церемониала.
– Все это попросту смешно! Правильно поступил кузен Бофор, что не приехал на эту свадьбу. Он слишком презрительно относится к испанцам и наверняка сорвался бы и учинил скандал.
– И записал бы на свой счет очередную глупую выходку, – высказался Мазарини, слышавший обмен репликами. – Предвидя это, я постарался, чтобы его не приглашали.
– Король внял вам?
– Охотно. Как наверняка известно вашему высочеству, король не слишком жалует этого хлопотного господина.
Мадемуазель ответила на этот выпад со всей цветистостью, отличавшей ее речь. Сильви испытывала противоречивые чувства: с одной стороны, презрение, с которым Мазарини отзывался о кузене короля, не могло не вызвать у нее возмущение, но с другой – для нее стало облегчением узнать, что ей действительно не грозит опасность столкнуться с Бофором на улочках Сен-Жан-де-Люз. Ей требовалось время, чтобы собраться с духом и спокойно отнестись к встрече с человеком, которого она поклялась больше не встречать. Достаточно и того, что при одном упоминании о нем у нее учащенно забилось сердце.
Эти мысли занимали ее до самого возвращения в гостеприимный дом судовладельца. Простившись с Мадемуазель и наведавшись в церковь для краткой молитвы, она решила проделать остаток пути пешком, наслаждаясь царящим вокруг оживлением. Внезапно к ней обратился мужчина, не сразу узнанный ею из-за своего штатского облачения.
– Умоляю, герцогиня, простите мне мою дерзость! Я посмел вас остановить, поскольку только вы способны спасти мне жизнь.
Она с любопытством изучала его раскрасневшееся лицо.
– Ни за что не догадалась бы, что вы при смерти, господин де Сен-Мар. Напротив, вы просто пышете здоровьем!
– Только не насмехайтесь надо мной! Я и без того совершенно несчастен.
– И рискуете усугубить свои несчастья, если будете замечены в городе. Разве вас не посадили под арест? Или вы уже вышли на свободу?
– Увы, нет! Я знаю, что страшно рискую, но просто не мог не попытаться найти человека, который проявил бы ко мне сострадание и помог. Мне нужно передать записку для девушки, живущей в вашем доме.
– Правильнее сказать, это я живу в ее доме, вернее, в доме ее отца. Боюсь, я окажу гостеприимному хозяину дурную услугу, если соглашусь передать вашу записку. Почему бы вам не обратиться к слугам? Чаще всего их сообщничество удается купить за небольшие деньги.
Серые глаза мушкетера выражали непритворную боль.
– Я беден, госпожа, у меня нет ничего, кроме жалованья. Если бы не это прискорбное обстоятельство, я обошелся бы без чужой помощи, а просто нанес бы Манешу Эшевери визит и попросил руку его дочери. Сами понимаете, такого бедняка, как я, он после первых же слов выбросит за дверь. А ведь я безумно влюблен в Маитену. Кажется, и она относится ко мне благосклонно.
– Очень хочу вам верить, друг мой, – ответила ему Сильви без прежней суровости, – но при сложившихся обстоятельствах не могу не задать вам вопрос, в чем, собственно, заключаются ваши намерения, раз о женитьбе не может идти речи?
– Поверьте, я и не помышляю обречь ее на бесчестье! В этой записке, – он вытащил из перчатки сложенную бумажку, – я признаюсь ей в любви и умоляю, чтобы она не соглашалась стать женой другого, а дождалась, пока я разбогатею. Я совершенно уверен, что в один прекрасный день сделаюсь весьма богат...
– На это уйдет немало времени. Вы уверены, что она сумеет вас дождаться?
– Возможно, ожидание окажется недолгим, ибо я полон планов. Когда состоишь на службе у молодого и решительного короля, удача буквально просится в руки. Умоляю вас, госпожа, передайте ей записку! Я буду благословлять вас до смертного одра.
Он выглядел таким несчастным и таким искренним, что Сильви ослабила сопротивление. Однако ее возражения еще не иссякли.
– Так ли это срочно? Не могли бы вы дождаться встречи с ней, попробовать какую-нибудь другую возможность?
– Лучшей возможности, чем эта, уже не представится. Что до срочности, то она крайне велика, так как отец уже строит планы ее замужества, а мне надо торопиться обратно на гауптвахту. Я должен оставаться под арестом до послезавтра, до самого приезда королевы...
– Хорошо, вы меня убедили. Давайте свою записку. Постараюсь передать так, чтобы не скомпрометировать себя. Пожалуй, я просуну под дверь, когда буду уверена, что девушка у себя.
– О госпожа герцогиня! Не знаю, как выразить мою благо...
– Не стоит благодарности. Но не смейте больше появляться!
Вернувшись, Сильви наткнулась на Персеваля, дожидавшегося ее в обществе маршала Грамона. Оба, разумеется, лакомились шоколадом. Старый солдат и дипломат – в действительности ему было всего 56 лет, но на вид можно было дать гораздо больше – был рад возможности засвидетельствовать свое почтение вдове одного из самых блистательных своих соратников по оружию, а главное – внучке старого однополчанина, маршала-герцога де Фонсома, учившего его азам ратного мастерства.
– Когда ваш сын сможет носить оружие, я был бы счастлив, если бы вы доверили его моим заботам. А пока окажите мне честь, считайте своим преданным другом. Жаль, что мы не познакомились раньше, но вы предпочитали жить вдали от двора, мне тоже часто приходится отсутствовать: то войны, то Байонна. Лишь изредка я оказываюсь в своем замке Бидаш, хотя он совсем недалеко отсюда. Я был бы счастлив принять вас у себя в ближайшие дни.
Сильви быстро убедилась, что, заговорив, Грамон не скоро замолкал. Объяснялось это, видимо, свойственной южанам словоохотливостью. Это был истинный беарнец – сухопарый, седеющий, остролицый, носатый, быстроглазый, обладатель жестких торчащих усов, которые делали бы его похожим на разъяренного кота, если бы не любовь к шутке, благодушие и склонность окружать заботой друзей. Он бесконечно гордился своим происхождением и всякому напоминал, что его отец был последним вице-королем Наварры, а бабка – знаменитой Коризандой д'Андуэн, первой возлюбленной Генриха IV.
В этот раз он, впрочем, не стал об этом распространяться, а придал своим речам галантное направление и быстро довел до сведения госпожи де Фонсом, что она – женщина в его вкусе. Сильви была несколько ошеломлена этим натиском, зато Персеваль веселился от души. В конце концов он сумел обуздать поток маршальского красноречия и осведомился у крестницы, не желает ли она попробовать «напиток богов». Сильви охотно согласилась.
Маршал поспешил налить ей своего нектару, сопроводив процедуру подробным описанием способа его приготовления, а также того волшебного мгновения, когда Грамон, сам впервые его вкусив, понял, что перед ним «распахнулись врата рая». Сильви еще не была готова с ним согласиться: она признала, что жидкая ароматная кашица с корицей не вызывает у нее отвращения, однако кажется ей чересчур сладкой и тяжеловатой для желудка. С откровенностью, легко объясняемой опасением утонуть в шоколаде при всякой последующей встрече с маршалом, она призналась в своем отношении к напитку.
– Как мне представляется, – заключила она, – он должен быстро надоедать.
– Ничего подобного! Первая проба не обязательно дает правильное представление, поэтому следует продолжать. Во всяком случае, вы, любезная герцогиня, попросту обречены на то, чтобы привыкнуть к шоколаду, и весьма скоро: наша новая королева пьет его весь день, а ведь вы предназначены ей в комнатные фрейлины...
– Если меня не будут заставлять его поглощать, я как-нибудь выдержу.
У себя в комнате Сильви стала размышлять, как бы получше передать записку, доверенную ей беднягой Сен-Маром. Она уже сожалела, что согласилась ее взять. Дочь Эшевери была сдержанна и чересчур горда, и Сильви плохо себе представляла, как она будет подсовывать записку ей под дверь. Вдруг дверь несвоевременно откроется? Что делать тогда – заговорщически улыбаться?
Она пребывала в таком сильном замешательстве, что не осмелилась обсудить эту тему с Жаннетой, появившейся с выглаженным платьем. После ужина она сказалась уставшей и улеглась, оставив Жаннету прогуливаться в обществе пожилой гувернантки. Правда, пролежав совсем недолго, она встала и стала прислушиваться, не скрипнет ли дверь в спальню девушки. Убедившись, что та находится у себя, она подбежала босиком к ее двери, сунула записку в щель внизу и поспешно вернулась. Сердце колотилось у нее в груди так сильно, словно она только что избежала страшной опасности. Только в своей комнате она перевела дух и засмеялась.
«Кажется, я становлюсь старой чудачкой, – подумала она. – Такие игры – в моем возрасте! Если бы меня увидела Мари...»
Сон никак не шел, поэтому она зажгла свечу и села писать пространное письмо дочери.
Напрасно она надеялась, что больше ей не придется заниматься любовными делами мушкетера. Утром, узнав, что Персеваль и Грамон едут в Байонну, она соблазнилась великолепной погодой и решила прогуляться пешком по берегу океана, навевавшего ей столько воспоминаний. Выходя из дома, она столкнулась с Маитеной, которая, накинув на голову вуаль и прихватив молитвенник, куда-то торопилась – не иначе к мессе. Девушка извинилась и посторонилась, давая Сильви пройти, но при этом умудрилась сунуть ей в руку записочку. Отойдя на приличное расстояние, Сильви развернула ее и прочла:
«Умоляю, госпожа, приходите в часовню Милосердных Братьев...»
Сильви отказалась от мысли прогуляться. Она еще раньше приметила вблизи церкви приют для паломников, держащих путь на Компостелу вдоль морского берега, и сейчас, повернув туда, размышляла, правильно ли выбрано место для встречи: ведь сейчас приют переполнен людьми – как паломниками, так и просто бродягами, ожидавшими королевской свадьбы и сопровождающей ее раздачи обильной милостыни.
В часовне горели бесчисленные свечи, сотни голосов произносили молитвы. Маитена стояла на коленях чуть в стороне от остальных молящихся, рядом с баптистерием. Преклонив колено с ней рядом, плечо к плечу, Сильви прошептала:
– Для чего вы меня звали?
Маитена подняла на нее свои прекрасные карие глаза, полные слез.
– Я знаю, что поступаю дерзко, герцогиня, и тысячу раз прошу вас простить меня за то, что посмела к вам обратиться. Просто вчера вечером, получив письмо, я подумала: вдруг вы согласитесь помочь нам еще раз? Вы проявили столько доброты...
– Как вы догадались, что письмо передала я?
– Я видела, как вы беседовали с ним у церкви. О герцогиня, умоляю, передайте ему, что я не могу выполнить все его просьбы. Да, я готова его ждать, если потребуется – даже в монастыре Гаспарен, куда грозит заточить меня отец, если я откажусь выйти за кузена, которого он прочит мне в мужья. Только пусть проявит терпение! Я никак не смогу встретиться с ним в вечер бракосочетания короля в том самом месте, где мы уже много раз встречались.
– Почему он вас туда зовет?
– Чтобы скрепить кровью обещание, которое мы друг другу даем. Он говорит, что это придаст ему отваги, что он преодолеет любые препятствия, завоевывая меня, но прежде хочет быть во мне уверен. Мне бы очень хотелось туда пойти, но я знаю, что не смогу: отец слишком пристально за мной следит.
Сильви помнила о старой средневековой традиции – смешивать кровь, создавая неразрывные узы, но возраст научил ее трезвому отношению к силе первого любовного порыва.
– Глупости! – пробормотала она, пряча улыбку. – Рискуя так сильно, вы ничего не прибавите к своей любви, если она и так сильна и искренна.
– Полностью с вами согласна, но надо еще внушить это ему. Прошу, попытайтесь хоть вы его вразумить!
– Он останется на гауптвахте до завтрашнего вечера, до самого прибытия инфанты. Тогда господину Д'Артаньяну потребуются все мушкетеры до одного. У меня нет возможности его увидеть.
– Понимаю. Но встреча должна произойти только послезавтра. Видите, у вас нашлось бы время.
– Вы полагаете? Как только инфанта прибудет, я не смогу отойти от нее ни на шаг.
Сильви трудно было себе представить, как она, пренебрегая обязанностями фрейлины, кинется на поиски какого-то мушкетера, чтобы, найдя, беседовать с ним наедине. Тем временем Маитена заплакала и прошептала:
– Умоляю вас, госпожа, помогите мне! Попробуйте хотя бы передать ему вот эту записку. Я завернула вместе с ней платок, окропленный моей кровью. Надеюсь, этого ему будет довольно.
Внимая этому расстроенному дитяти, трудно было не растрогаться. Сильви забрала у девушки сверток и взяла ее за руку.
– Я что-нибудь придумаю. Даю слово, придумаю! А вы тем временем постарайтесь успокоиться. Раз вам предстоит такая долгая борьба, то спокойствие не помешает...
– Я еще немного помолюсь здесь. Конечно, я буду молиться за нас, а еще за вас. Благодарю от всего сердца, герцогиня!
Подошло время расстаться. Осенив себя крестным знамением, Сильви поднялась с колен и направилась к выходу. По пути она оставила милостыню в копилке монахов, содержавших приют. Если она не увидит Сен-Мара вечером следующего дня, то поручит его поиски Персевалю. Главное – чтобы несчастный влюбленный получил бесценную передачу до наступления времени, на которое назначил любимой встречу.
