Текст книги "Сделка с дьяволом"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава V
В западне
С остановившимся сердцем Гортензия смотрела на внезапно возникшего перед ней человека. Это, конечно же, он, у нее не могло быть сомнений: она сразу узнала это широкоскулое лицо, с задубевшей от ветра и солнца кожей, эти резкие черты, эти глаза цвета молодой листвы, смотревшие на нее с жестоким удовлетворением кошки, собирающейся сожрать мышь. Минуту они мерили друг друга взглядом, как два дуэлянта перед началом поединка.
Наконец в ней проснулся инстинкт самосохранения, молодая женщина рванулась к дверце. Выпрыгнуть, скрыться в толпе… Однако теперь фиакр двигался быстрее, но Гортензия не обращала на это внимания. Лишь бы ускользнуть от этого человека, замыслившего против нее зло. Но тщетно: железная рука крепко держала ее, не давая пошевелиться.
– Спокойно! Вы же знаете, что не вырветесь. Я поймал вас, моя птичка, хотя это стоило мне больших усилий!
– Как вам удалось найти меня? Как вы очутились здесь, в этом экипаже?
Он улыбнулся и, не выпуская руки Гортензии, поудобнее устроился на сиденье.
– Не буду пытаться представить себя умнее, чем я есть. Сегодня мне просто выпала сумасшедшая удача. Я ведь не думал, что турок уже успел вызвать вас из вашей норы. Я просто вышел прогуляться в сад Тюильри, и вдруг, о чудо! Появляетесь вы! Если вы хотели остаться незамеченной, то я не понимаю, как эта неудачная мысль пришла вам в голову: делать реверансы королю да еще на виду всего города провожать его до самого дворца? Мне оставалось лишь последовать за вами и запастись терпением. Вы что-то долго оставались во дворце…
Его прервал голос кучера. Он остановил фиакр и крикнул:
– Эй, почтенный! Вот и бульвар! Что дальше?
– Отвезите нас на улицу Сен-Луи! – крикнул ему Батлер.
– Так мы не едем в Сен-Манде?
– Вот где вы, оказывается, прятались, – воскликнул Батлер с улыбкой, делавшей его похожим на волка, потом громче кучеру: – Нет, туда нам больше не надо.
– Но мне надо! – крикнула Гортензия. – Эй, кучер! Делайте, что я…
Рука судовладельца грубо зажала ей рот, заглушив конец фразы. Другой рукой он крепко прижал ее к себе.
– Будем делать, что я скажу, – приказал он. – Нам надо поговорить, и я предпочитаю, чтобы это было в спокойном месте.
– А разве в карете недостаточно спокойно? – с негодованием возразила Гортензия. – Говорите скорее, что вы хотели мне сказать, и покончим с этим!
– О, нескольких минут мне не хватит. Вы очень приятно прокатили меня на корабле, дорогая… мадам Кеннеди. Теперь я прокачу вас в карете и отвезу куда мне вздумается. В ваших же интересах выслушать меня. В ваших, и особенно вашей подруги, этой премилой мадемуазель Ромеро, у которой и правда оказалось такое звучное имя римской патрицианки. Я же говорил, что она похожа на императрицу. Ну а вы? Как ваше настоящее имя?
Она в изумлении, которое и не пыталась скрыть, уставилась на него.
– Вам оно до сих пор неизвестно? Вопреки всему, что вам удалось сделать?
– Увы! Один из «братьев» помог мне за деньги отыскать вашу подругу и упрятать ее за решетку. Но он знал лишь ее. Знал, что в Бретань она ездила в сопровождении подруги, но ему так и не удалось узнать имя этой таинственной дамы. Слуги с улицы Бабилон немы как рыбы. Что касается вашей дражайшей Фелисии, хотя я и навещал ее в тюрьме, мне не удалось, несмотря на все угрозы, вырвать у нее ни одного словечка. Она ограничилась тем, что плюнула мне в лицо…
– Как бы мне хотелось сделать то же самое, – сквозь зубы проговорила Гортензия. – Итак, вы издевались над ней, проникнув в одиночную камеру? В то время как ее содержат там в строжайшей тайне? Значит, теперь в королевскую тюрьму может проникнуть кто попало?
– Мы живем в беспокойное, смутное время, еще нигде не установился надлежащий порядок. Вы представить себе не можете, чего сейчас можно добиться за горсть золотых монет! Но оставим это, ведь, благодарение богу, я нашел вас.
– Не примешивайте бога к вашим грязным преступлениям, господин Батлер. Поверьте, не всегда будет по-вашему.
– Может быть, а пока я хозяин положения и воспользуюсь этим. Вот мы и приехали!
Рукояткой трости он постучал в окошечко, окликая кучера.
– Остановитесь у следующего дома и позвоните у ворот. Нам откроют, и вы въедете во двор.
Ворота, заскрипев, открылись, карета запрыгала по неровной брусчатке двора, который мостили, видимо, во времена Людовика XIV, и наконец остановилась. Лакей, которого Гортензия запомнила еще в Морле, открыл дверцу и опустил подножку. Патрик Батлер спрыгнул на землю, протянул руку в перчатке, помогая Гортензии выйти из кареты. Она увидала, что находится во дворе старинного особняка. И дом, и двор имели вид довольно запущенный, по стенам змеились трещины. Пожухшая от холода трава пробивалась сквозь брусчатку.
Батлер, не отпуская руки Гортензии, повел ее в дом, они поднялись по лестнице с истертыми и расшатанными каменными ступенями.
– Я получил этот дом в наследство в прошлом году, – пояснил он. – У меня пока не было ни времени, ни желания, честно говоря, привести его в порядок. Но в данный момент он мне очень пригодился.
Пропустив вперед Гортензию, он толкнул дверь, затем пинком затворил ее.
– Ну вот, – сказал он со смехом, показавшимся молодой женщине отвратительным, – здесь мы сможем спокойно побеседовать. Снимайте манто и шляпу, чувствуйте себя как дома. Здесь вам не будет холодно.
Действительно, в старинном камине ярко пылал огонь. Гортензия подошла к камину, однако приглашению снять манто не последовала. Эта комната оказалась не гостиной, как она подумала сначала, а самой настоящей спальней, причем готовой к приему гостей, поскольку постель была разобрана.
Взгляд Гортензии, лишь скользнув по старинной кровати с колоннами и пологом с поблекшей вышивкой, обежал комнату. Она была убрана по моде эпохи жеманниц, с чудесными деревянными панелями, на которых кое-где еще виднелась позолота, но и на стенах, и на обивке мебели время оставило свои разрушительные следы, кроме того, несмотря на веселый огонь камина, в комнате чувствовался слабый запах плесени.
Окончив осмотр, Гортензия остановила холодный взор на Батлере.
– С нашей последней встречи ваше воспитание нисколько не улучшилось, – презрительно заметила она. – Вам бы должно быть известно, что даму не принимают в спальне. Этот особняк представляется мне достаточно большим, чтобы в нем нашлась хоть одна гостиная.
– Их здесь четыре, но все еще более обветшалые, чем эта комната. А потом… для того разговора, который у нас состоится, милая дама, – добавил он с особым упором на слове «дама», – эта комната представляется мне весьма подходящим местом. Кстати, не на такую ли комнату вы намекали, когда обещали приехать ко мне в Брест? Вспомните-ка! Вспомните, как благосклонно вы принимали мои ухаживания… и мои признания в любви! Вы ведь знали, что я вас любил? Да что я говорю? Я просто был от вас без ума и готов на самые безрассудные поступки, чтобы добиться взаимности. Ну же! Вспомните, что я вам сказал однажды! Я говорил, что готов отправиться в замок Торо и занять там место человека, которого, по всей видимости, вы хотели освободить взамен одной только ночи любви! А вы? Разве вы не клялись, что не знаете никакого узника и никого не собираетесь освобождать?
– Мы действительно никого не освободили, – устало ответила Гортензия.
Никогда еще она не чувствовала себя так мерзко, она кляла себя за то, что согласилась сыграть эту роль в надежде помочь Фелисии вызволить любимого брата. Каждый упрек Батлера был ею вполне заслужен, и никогда еще она не чувствовала себя такой униженной. Судовладелец своим смехом отвлек ее от горьких размышлений.
– Я прекрасно знаю, что вы никого не освободили, но лишь потому, что он умер раньше, не так ли? Его звали Джанфранко Орсини, князь Орсини! О, не удивляйтесь, я хорошо знаком с комендантом замка. Мне не составило труда узнать, что произошло той самой ночью, когда вы должны были бы нестись по дороге в Брест на свидание со мной. Вы любили этого князя, ведь так? Ради него вы согласились на эту малопочтенную роль?
– Да, ради него! Но я его не любила.
– Расскажите кому-нибудь еще!
– Мы не были с ним даже знакомы. Но я поступила так ради его сестры Фелисии, которую я люблю как родную. Мы вместе росли, и я не могла отказать ей в помощи. Ее брат – единственное существо на земле, кого она любила, не считая меня.
Батлер прошелся по комнате, под его ногой жалобно скрипнули планки узорного паркета. Он швырнул в угол шляпу, снял пальто и бросил его на стул. Страсть, пылавшая на его лице, когда он осыпал Гортензию упреками, казалось, остыла. Он совершенно спокойно подошел к ней так близко, что она почувствовала вновь легкий запах английского табака и вербены, исходивший от него.
– Должно быть, вы действительно очень любите ее, моя прекрасная незнакомка, если согласились на эту жалкую роль. А может, вы всего лишь хорошая комедиантка, актриса? Среди них попадаются прехорошенькие, вполне способные сыграть роль знатной дамы. Вы были неподражаемы, изображая ирландскую леди. Думаю, что уже говорил вам это, потому что обмануть меня трудно. Итак, с каких подмостков вы спустились? Из какого балагана?
Терпеть его насмешки было выше ее сил. Какая разница, если этот человек узнает ее имя, если ему все равно уже было известно, кто такая Фелисия? Ему ничего не стоило разыскать и ее.
– Я графиня де Лозарг, Гортензия де Лозарг. Вдова и мать маленького сынишки. Теперь вы знаете правду. О, только не напускайте на себя этот самодовольный вид! Вы решили, что уязвили мою гордость? Ничего подобного! Я все равно собиралась открыть вам свое имя. Я должна была это сделать.
– Вы должны мне еще кое-что, дорогая моя. Но, признаюсь, я доволен. Гортензия… Какое красивое имя! В моем саду этих цветов как травы по весне. Помните мой дом в Дурдифе? В тот день гортензии были голубыми, как ваше платье, как небо. Вы еще любовались ими…
Он опять отошел от нее. Гортензия по-прежнему осталась стоять у камина, гордость не позволяла ей даже присесть, хотя усталость сказывалась все сильней. Подойдя к массивному столу с витыми ножками, Батлер сел на краешек, болтая ногой и с улыбкой глядя на нее.
– Вы были так прекрасны тогда, а я… я просто с ума сходил. Но мне кажется, что сейчас вы еще прекраснее.
– А вы окончательно потеряли рассудок, если стали сводить счеты с безвинной женщиной.
– Ну, не такой уж безвинной! Она заставила вас так низко поступить со мной. Она поплатилась за это, как поплатитесь и вы. Вы не выйдете из этой комнаты, пока не отдадитесь мне!
Гортензия отпрянула как от удара и оперлась о каминную доску.
– Вы сами не понимаете, что говорите, – упавшим голосом проговорила она. – Умоляю, отпустите меня! Признаю, что страшно оскорбила вас, но умоляю, простите меня. Вот уже сколько времени вы мстите Фелисии и мне.
– Что касается вас, то ваши муки длятся чуть больше часа, – возразил Батлер, вынимая из кармана большие золотые часы. – Полагаю, этого маловато. Я настаиваю, чтобы вы заплатили свой долг за то, что когда-то заставили меня влюбиться в вас.
– Но вы же не любите меня! – вскричала Гортензия. Ее страх сменился гневом. – О какой любви можно говорить, чтобы вот так хладнокровно требовать от меня подобную вещь? Когда искренне любишь…
– Тогда вас водят за нос. Ладно, допустим, я не люблю вас. Зато желаю вас еще больше, чем раньше. Поверьте, это уже немало. Я поклялся, слышите вы? Поклялся, что овладею вами в тот же день, как отыщу. А я никогда не нарушал слова, особенно данного самому себе. Смотрите, постель готова и ждет вас… Через минуту принесут вкусный ужин, шампанское. Я зажгу все свечи, что есть в этой комнате, чтобы у нее был праздничный вид… – Подкрепляя слова делом, он взял из камина головню и принялся зажигать свечи, расставленные по всей комнате: на столе, в изголовье кровати, на камине… Комната, начинавшая уже было погружаться во тьму, ярко осветилась. – Я хотел бы зажечь здесь солнце, чтобы видеть, как наслаждение томно смежит вам ресницы… Я не хочу, чтобы малейшая тень скрывала вашу красу, когда я обнажу ее мгновение спустя. Я столько мечтал об этом теле, а вы хотите лишить меня удовольствия.
– Да вы просто сумасшедший! – вскричала Гортензия, напуганная его сверкающим взором, который точно был взглядом человека, окончательно лишившегося рассудка. – Я ни минуты здесь не останусь!
Она бросилась к двери, но он, швырнув головню в огонь, догнал ее, обхватил руками и оторвал от двери, за ручку которой она ухватилась. Началась борьба. Гортензия отчаянно вырывалась, пустив в ход все имевшееся у нее оружие: ноги, руки, ногти, – но силы были слишком неравны. Железные мускулы Батлера, натренированные годами, проведенными на кораблях, быстро справились с обессилевшей женщиной. Мгновение спустя она оказалась распростертой на постели, придавленная тяжестью навалившегося на нее тела. Батлер крепко сжимал ей запястья, чтобы удержать ее ногти подальше от своего лица.
– Настоящая дикая кошка! – сказал он, смеясь. – Но мне даже нравится, при условии, что это не будет продолжаться слишком долго… Вы исцарапали меня, моя прелесть, моя… Гортензия! Никак не могу привыкнуть к этому новому имени. Вы давно поселились в моих любовных грезах под именем Люси. Ну что ж, это вносит в наши отношения прелесть новизны. Посмотрим, состоит ли эта новая Гортензия из плоти и крови той Люси, что царила в моих снах.
Он приник к ее губам долгим поцелуем, в котором не было и следа грубости, зато была умелая ласка, удивившая молодую женщину. Она еще больше окаменела. Если этот человек понимал толк в ласках, он становился еще более опасным. Настолько опасным, что, несмотря на мелькнувшее у нее искушение, она не ответила на этот поцелуй. Она сама не могла бы сказать, из каких темных глубин ее существа возникло это искушение.
Он со вздохом разочарования отпустил ее.
– Нет, Люси была лучше! Вы просто кусок льда, дорогая моя!
– А на что вы рассчитывали? Женщина, которую насилуют, вряд ли может быть приятным партнером…
– Не будьте так уверены. В насилии есть своя горькая сладость. Бывает, что оно заканчивается гораздо приятнее, чем начиналось. Я прикажу сейчас подать шампанского и ужин. Это поднимет вам настроение.
Он направился к звонку, висевшему у камина. По дороге он поднял с ковра сумочку Гортензии, оброненную в борьбе и раскрывшуюся. Содержимое ее высыпалось, в том числе и свернутый лист бумаги, которую Батлер не преминул прочитать.
– Так вот чего вы добивались у короля! – рассмеялся он. – Мои поздравления! Прекрасная работа. Я, заметьте, был готов к чему-то в этом роде. Эта странная встреча в Тюильри, королевский эскорт и столь долгое ожидание, пока я не увидел, как вы выходите из дворца… Значит, вы собирались отнять у меня главное оружие? И вы выиграли бы бой, а я бы даже ни о чем не догадался? Вы, наверное, собирались поскорее убраться из Парижа?
– Это еще не решено, – поспешила заверить Гортензия, испуганная нотками закипающей ярости, которые она уловила в его голосе. – Прошу вас, отдайте мне бумагу. Вы должны понять, как я ей дорожу!
– Как бы не так, я и не собираюсь ее вам возвращать.
– Умоляю вас, Фелисия и так слишком долго страдала. Дайте ей вернуться к жизни! Вам это письмо ничего не даст. Ведь я была у короля не одна…
– Но если вы не явитесь завтра в Ля Форс, освобождение будет отсрочено? Как мне хочется бросить бумагу в огонь!
– Нет!
Вопль Гортензии прозвучал так пронзительно, что его, наверное, было слышно во всем доме. Лицо молодой женщины залил лихорадочный румянец.
– Что вы хотите за эту бумагу? – охрипшим голосом спросила она.
Он улыбнулся своей волчьей улыбкой. Королевское помилование трепетало у него в кончиках пальцев от жара камина. Еще чуть-чуть, и пламя уничтожит драгоценное письмо, плод стольких усилий! Все надежды пойдут прахом, так как повторного помилования будет добиться почти невозможно.
– Что вы хотите взамен? – повторила она.
– Ничего более того, что я уже сказал. Я хочу вас. – Раздавленная страхом и стыдом, Гортензия опустила голову, отчаянно гоня от себя образ Жана, чтобы думать только о Фелисии, томящейся в тюремном застенке в ожидании освобождения, которое, может быть, никогда уже не придет…
– Что ж, будь по-вашему, – вздохнула она. – Я не буду сопротивляться. Только, ради всего святого, уберите бумагу подальше от огня!
Батлер улыбнулся еще шире, его зеленые глаза сверкнули торжеством.
– Вы правы, эта бумага действительно бесценна, поскольку благодаря ей вы стали сговорчивей. Смотрите, я кладу ее вот сюда, – добавил он, указывая на каминную доску. Потом вы сами ее заберете. Но я положу ее только в том случае, если вы прямо сейчас приступите к выполнению договора.
– То есть?
– Я хочу, чтобы вы разделись, здесь, прямо у меня на глазах. И полностью!
– Вы хотите… О нет!
– Нет?
Бумага в руках Батлера дрогнула и чуть-чуть приблизилась к огню.
– Я за свою жизнь видел множество женщин, выставленных на продажу, – медленно проговорил он. – Под солнцем Африки, на Востоке… Их раздевали донага, с тем чтобы покупатель мог видеть, за что он платит. Я покупаю вас на одну ночь вот за этот приказ о помиловании. Должен же я убедиться, что вы стоите этой бумаги.
Гортензия почувствовала, как слезы застилают ей глаза. Этот негодяй хотел, чтобы она до дна испила чашу унижений. Увы, у нее не было выбора. Она сняла манто, уронив его на пол, отбросила подальше шляпу и дрожащими пальцами принялась расстегивать сначала кружевной воротничок, оживлявший черный бархат ее платья, потом само платье.
Когда платье упало к ногам, она закрыла глаза, которым было больно от яркого пламени бесчисленного множества свечей, которые зажег ее мучитель. К тому же она не хотела видеть этот жадный взгляд, прикованный к ней, следящий за каждым ее жестом с маниакальным интересом. Она на ощупь сняла одну нижнюю юбку, потом другую, расстегнула легкий корсет, стягивающий талию. Оставшись лишь в тонкой сорочке, отделанной кружевом, в длинных панталонах из тонкого белого полотна с вышивкой и белых шелковых чулках, она остановилась, сложив руки на груди в тщетной попытке закрыться от сжигающего ее взгляда. Но Батлеру было мало.
– Ну же! Еще одно усилие… Я хочу видеть вас обнаженной.
Тогда Гортензия лихорадочно развязала шнурок панталон, опустила бретельки сорочки и, выпрямившись, замерла в ярком пламени свечей. На ней остались только чулки и туфельки.
В ушах у нее шумело, она зажмурившись ждала, когда же наступит последнее унижение, но… ничего не происходило. Затем совсем рядом она услышала участившееся дыхание, потом шорох одежды и стук сапог, упавших на пол. Она поняла, что он раздевается, и еще крепче зажмурилась. Сердце билось где-то у самого горла, она почти задыхалась. Вдруг он тесно прижался к ней, и она всем телом почувствовала его жар, а в следующее мгновение ощутила его горячее дыхание на своей шее.
– Ты слишком прекрасна, – со стоном выговорил он. – И стоишь гораздо больше, чем какой-то клочок бумаги. Я думаю, что никогда не забуду тебя…
Он подхватил ее на руки и отнес на кровать. На молодую женщину обрушился настоящий шквал ласк и поцелуев, которым она не сопротивлялась, оставаясь при этом совершенно неподвижной и безучастной. Ей казалось, она умирает. Потом что-то дрогнуло у нее в душе, это был голос стыда и беспомощности, и когда наконец Батлер, дойдя в своем наслаждении до исступления, испустил хриплый крик, она разрыдалась. Это был плач маленькой несчастной девочки, и это мигом отрезвило его. Переводя дыхание, он наклонился к ней, касаясь поцелуем мокрых от слез щек и ресниц.
– Почему ты плачешь? – тихо спросил он. – Я сделал тебе больно?
Не в силах говорить, она отрицательно покачала головой. Как объяснить этому зверю, что он ранил не тело, а душу и что эту рану ей трудно будет залечить?
– Я оскорбил твою гордость, так? А ты когда– нибудь вспоминала об оскорблении, что ты мне нанесла?
Тогда она открыла глаза и увидела совсем рядом его ужасные зеленые глаза, смотревшие на нее без тени нежности.
– Вы получили, что хотели, – прошептала она, не узнавая собственного голоса. – Теперь отпустите меня.
– Среди ночи, одну? Здесь опасное место, с тобой может приключиться беда.
– Она со мной уже случилась.
– Все это слова, пустые слова, и только! Я тебя не отпущу, еще слишком рано. Я же говорил, что покупаю целую ночь, а она только начинается. Сейчас будем ужинать!
Он взял с табурета зеленый шелковый халат, накинул его на плечи и позвонил. Почти мгновенно появился лакей с огромным подносом, который он поставил на стол. Батлер отослал его:
– Ступай! Мы сами разберемся…
У Гортензии мелькнула мысль пренебречь угощением врага. Но она чувствовала себя совершенно без сил, внутри у нее все заледенело. Не было смысла воевать против собственного желудка. Батлер рассмеялся, угадав ее колебания:
– «Бойся данайцев, дары приносящих»? Даже если ты меня ненавидишь, это не повод уморить себя голодом.
Тогда она сдалась, съела крылышко цыпленка, выпила вина и почувствовала себя немного лучше, в голове прояснилось, и к ней вернулась воля к борьбе. Батлер насыщался жадно, как бы стараясь подкрепить свои силы, но не спуская с Гортензии глаз, будто боялся, что она чудесным образом испарится, как только он перестанет на нее смотреть.
Гортензия же надеялась, что после ужина Батлер захочет спать и, может быть, уснет, или же она сумеет упросить его, и он ее отпустит. Но, едва допив шампанское, он, сорвав с себя халат, бросился в постель.
– Ну, с богом, красавица моя! Я буду любить тебя до утра!..
Гортензия поняла, что она не освободится до зари, поэтому нет смысла бороться с этим ураганом. Она абсолютно безучастно выдержала его бесконечные ласки и любовный пыл. И хотя он, казалось, никак не мог насытиться ею, ее холодная пассивность привела к тому, что он наконец оставил ее в покое, и она уснула.
Гортензия проснулась от звонка колокола. Она рывком села в кровати и увидела, что в комнате, кроме нее, никого нет, огонь пылал в камине, ее одежда, накануне валявшаяся где попало, теперь была аккуратно разложена на стуле. Со стола исчезли бутылка и остатки ужина, вместо них появился поднос, на котором были расставлены кофейник, молочник и все необходимое для завтрака. Но взгляд молодой женщины прежде всего обратился к каминной доске. Она облегченно вздохнула: приказ об освобождении Фелисии лежал на видном месте.
Вскочив с кровати, не особенно заботясь о своей наготе, она подбежала к камину, взяла бумагу и, убедившись, что это точно она, поспешила спрятать ее в сумочку. Взгляд ее упал на письмо, лежавшее на подносе. Она развернула послание. «Ты можешь отправляться вызволять свою подругу, – писал Патрик Батлер, – я получил плату сполна. Теперь завтракай и одевайся. Карета ждет внизу, чтобы отвезти тебя в тюрьму. Но не воображай, что у нас с тобой все кончено. Когда единожды побываешь в раю, от него трудно отказаться. Мы еще увидимся…»
Вспомнив о своем унижении, она в ярости скомкала письмо и с отвращением зашвырнула его в угол. Поискав глазами, она увидела часы в оправе черного дерева с бронзой, стоящие на камине. Было девять часов, и она решительно прогнала из памяти ненавистный образ Патрика Батлера, чтобы думать только о радостной встрече, которая предстояла ей через час. Гортензия дорого заплатила за эту радость, но это не значит, что она не должна насладиться ею сполна…
Гортензия посмотрелась в зеркало. В нем отражалось лицо, показавшееся ей незнакомым: бледное, с печальными глазами, с заострившимися чертами. Это был образ женщины, только что вынесшей страшное испытание. Она попыталась улыбнуться своему отражению.
– Надо забыть обо всем, – громко приказала она себе… Но она знала, что это будет нелегко. Тем более что Батлер не собирался ослаблять хватку. Он ясно дал понять, что хотел бы увидеть ее вновь и скорее всего опять овладеть ею…
Тыльной стороной ладони она с яростным отвращением вытерла губы. То, что случилось, не должно больше никогда повториться, пусть даже ей придется пойти на убийство и хладнокровно уничтожить человека, заставившего ее пережить худшее из унижений…
Часы пробили половину десятого. Пора ехать. Гортензия оделась, взяла сумочку и направилась к двери. Дом как будто вымер. Звуки ее шагов гулко раздавались в тишине. Никто не встретился ей ни в галерее, ни на лестнице, ни в ледяной прихожей. Молчаливый лакей, казалось, сгинул вместе с хозяином.
Во дворе ждал экипаж. На облучке, спрятав голову в плечи, надвинув шляпу на нос, неподвижно сидел кучер. Он даже не повернул головы, когда молодая женщина поднялась и уселась на скамейку, только кивнул головой, когда она бросила ему:
– В тюрьму Ля Форс!
Не говоря ни слова, будто это был самый что ни на есть обычный адрес, кучер развернул лошадь. Ворота были распахнуты настежь, но, обернувшись, Гортензия увидела, как будто невидимая рука закрыла створки, едва кабриолет выехал на улицу. Ей хотелось верить, что это добрый знак: пусть эта страшная страница ее жизни закроется навсегда…
Бывший особняк герцогов де Ля Форс был превращен в тюрьму в 1780 году после перестройки, длившейся два года. Тюрьма эта, видевшая, как разорвали в клочья несчастную принцессу де Ламбаль во время печально известных сентябрьских погромов, выходила на небольшую улочку Балле, примыкавшую к улице Сент-Антуан. Путь сюда с острова Сен-Луи был недолгим, и, когда кабриолет, в котором ехала Гортензия, остановился у входа в тюрьму, не было еще и десяти часов.
Но ее опередили: рядом с хорошо знакомой молодой женщине каретой, окрашенной в черный и желтый цвета, скрестив руки на груди, стоял Тимур. Подле него Гортензия увидала Делакруа.
Оба мужчины двинулись ей навстречу, турок помог выйти из кабриолета, а Делакруа расплатился с кучером. Тимур довел Гортензию до кареты и помог ей подняться.
– Сегодня утром холодно. Тебе лучше ждать здесь, госпожа. Ты совсем закоченела, – добавил он, сунув ей под ноги одну из грелок, которые он предусмотрительно захватил из дому.
Гортензия действительно тряслась от холода, тем более что улица продувалась ледяным ветром, но в возбуждении от предстоящей встречи с подругой она не заметила этого. Лихорадочно пошарив в сумке, она вытащила королевское письмо и протянула его Делакруа, с тревогой следившему за ней.
– У вас неважный вид, – заметил художник, – вы часом не больны?
– Нет, но я почти не спала эту ночь. Прошу вас, поторопитесь! Я не буду спокойна, пока не увижу Фелисию.
– Конечно.
Он взял документ, не подозревая, каких мук он стоил Гортензии, пересек узкую улочку, мостовая которой блестела от сырости, и позвонил в большой колокол, висевший у низенькой входной двери. В окошечке показалось лицо привратника. Делакруа что-то сказал ему, помахав бумагой. Человек кивнул и впустил художника, тщательно закрыв за ним дверь.
– Брр! – поежился Тимур, постукивая ногой об ногу. – Плохое место!
Это было правдой. Глядя на стены, сложенные из огромных, потемневших от времени камней, на слепые окна, забранные толстыми решетками, на дверь, пройти в которую можно было лишь согнувшись и чья облупившаяся краска хранила, казалось, следы крови, Гортензия невольно содрогнулась. Подумать только, ее подруга сидела здесь взаперти долгие недели! Никакая жертва не показалась чрезмерной по сравнению со счастьем вызволить Фелисию отсюда. Гортензия вдруг почувствовала себя лучше.
Прошли долгие минуты, а Делакруа все не возвращался. Несколько человек, в основном домохозяйки, спешащие на рынок Сен-Поль, прошли по улице. Посмотрев на роскошную карету, потом на тюрьму, они, не оглядываясь, спешили мимо. Одна старуха в помятом чепце даже плюнула, проходя мимо двери. У тюрем вообще дурная слава, а уж у этой тем более…
Вдруг Гортензии показалось, что в грязно-сером небе, предвещавшем скорый снег, промелькнул солнечный лучик: дверь открылась, выпуская Делакруа, который шел, поддерживая худенького и бледного юношу…
Тимур подскочил к ним, Гортензия пулей вылетела из кареты, чтобы помочь художнику. Но Тимур уже поднял на руки Фелисию как перышко и донес ее до кареты, где усадил с бесконечными предосторожностями, укрыв до подбородка широким меховым одеялом и сунув под ноги грелку. Тимур походил на мать, только что отыскавшую пропавшее дитя, и остальные не мешали его заботам. Они молча поднялись в карету. Гортензия наклонилась к подруге, собираясь поцеловать ее, но та отшатнулась:
– Я потом расцелуюсь с вами. А сейчас я вся провоняла! Но объясните мне, ради бога, как вы оказались здесь?
– Видок предупредил меня, и я приехала не мешкая.
Впервые за все эти месяцы Фелисия улыбнулась немного насмешливой, одной ей свойственной улыбкой.
– Этот всегда все знает! Но до чего же хорошо увидеть вас троих, увидеть дневной свет без решеток, услышать шум жизни… Я думала, да, я совсем было отчаялась когда-нибудь вновь увидеть все это…
Она внезапно разрыдалась. Это был естественный результат слишком долгого и тяжелого нервного напряжения, но у Гортензии защемило сердце. До чего же довели ее гордую Фелисию! И все по вине какого-то сумасшедшего! Она обняла спасенную узницу за плечи, которые показались ей необычно худыми и хрупкими. А ее лицо, обтянутое кожей цвета старой слоновой кости, на котором, казалось, остались одни глаза! И этот невыносимый запах плесени и грязи! Сердце Гортензии внезапно залила волна ненависти. За все причиненное им зло Батлер заслуживал смерти. Она с радостью убила бы его собственными руками!.. Но Фелисия очень скоро успокоилась. Она выпрямилась, вытерла глаза платком, вложенным ей в руку подругой, и коротко рассмеялась.
– Ну и картину я собой являю, бедные друзья мои! Отвезите меня поскорее домой, чтобы я могла опять стать самой собой!
Через два часа перед ними была уже почти прежняя Фелисия. С волосами черными как смоль, еще влажными после ванны, заплетенными и уложенными короной вокруг головы, закутанная в теплую кашемировую шаль, Фелисия сидела за маленьким столиком, придвинутым к камину в гостиной (столовая показалась им слишком торжественным местом для встречи старых друзей), и лакомилась с Гортензией и Делакруа всевозможными вкусными блюдами, приготовленными Ливией по старым римским рецептам. Единственной уступкой Франции был старый шамбертен, которым они запивали итальянские яства.
– Только не подумайте, что меня не кормили в Ля Форс, – пояснила она, – но самые изысканные блюда лишены вкуса, если они не приправлены воздухом свободы. Еда мне просто не лезла в горло.
– Может быть, стоит вызвать врачей? – спросила Гортензия. – Вы так бледны, так исхудали!
– Никаких врачей. Дня через три вы меня не узнаете. Давайте лучше поговорим о вас. Расскажите, как вам удалось вытащить меня оттуда?
