Текст книги "Марианна в огненном венке. Книга 1"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
В самом деле, какой удивительный способ начать деликатный разговор! И княгиня Сант'Анна, желая принести извинения, начала с реверанса, который был сейчас же остановлен.
– Нет! Прошу вас! Постарайтесь прежде всего прийти в себя. Обопритесь о мою руку и войдем… если только вы не предпочтете прогуляться по саду. Сейчас посвежело, и мы могли бы пройти к той террасе, что нависает над Босфором. Я очень люблю это место.
– С удовольствием, но я не хотела бы докучать вашему величеству и нарушать привычный режим…
– Кого? Меня? Моя дорогая, я ничего так не люблю, как делать упражнения, гулять, ездить верхом… К несчастью, здесь все это представляет проблему. В других дворцах гораздо проще. Так пойдем?
Рука об руку, они неторопливо направились к упомянутой террасе. Марианна с удивлением констатировала, что султанша была такого же роста, как и она, ее стройная фигура не имела недостатков. Чтобы остаться такой в ее возрасте, белокурая креолка действительно не должна была довольствоваться замкнутой жизнью, почти неподвижной, которую вели женщины в гареме. Чтобы сохранить такое гибкое тело девушки, нужно отдаваться спорту, столь излюбленному у англичан. Но и Нахшидиль, со своей стороны, проявила особый интерес к гостье и деланно безразличным тоном спросила на ходу:
– У вас часто бывает такая дурнота? Ваш внешний вид, однако, выше всяких похвал!
– Нет, ваше величество… не часто. Я думаю, что виной сегодняшней неприятности кухня нашего посольства. У них такие тяжелые кушанья…
– И то, что я вам предложила, не было очень легким! Примечательно при этом, что ваше недомогание удивительно напомнило мне, как я мучилась, когда ждала сына: я без конца пила кофе, но не выносила ни халвы, ни баклавы, не говоря уже о гюльречели, розовом варенье, приводившем меня в ужас, ибо, по-моему, только название его звучит поэтически.
Марианна ощутила, как кровь прилила к ее щекам, и благословила ночь, скрывшую этот несвоевременный румянец. Но она не смогла сдержать дрожь в руке, которую ощутила ее спутница. И та сразу поняла, что коснулась чувствительного места.
Когда они пришли на небольшую террасу из белого мрамора, она указала на полукруглую скамью, обильно покрытую подушками, доказательством частой ее посещаемости.
– Посидим немного, – сказала султанша, – здесь мы сможем гораздо спокойней поговорить, чем у меня, потому что никто нас не услышит. Во дворце каждая драпировка, каждая дверь скрывает по меньшей мере одно внимательное ухо. Здесь же бояться нечего. Посмотрите: это место выступает над круговой дорогой и нижними садами. А вам не холодно? – забеспокоилась она, показывая на обнаженные плечи Марианны.
– Нисколько, ваше величество, теперь я чувствую себя совсем хорошо.
Нахшидиль покачала головой и повернулась к облакам, громоздившимся над холмами Скутари.
– Лето заканчивается, – меланхолично заметила она. – Погода меняется, и завтра, без сомнения, будет дождь. Это хорошо для посевов, ибо земля иссохла, но затем придет зима и холод, который часто бывает здесь жестокий и которого я так боюсь… Но оставим это и лучше поговорим о вас.
– Обо мне? Я представляю интерес только в том качестве, каким наделил меня Наполеон, посылая к вам, и…
Султанша сделала нетерпеливый жест.
– Забудем на время вашего императора! Его черед придет позже, хотя я, собственно, не вижу, чем он может нас занять. Что бы ни подумали вы, но в моих глазах вы представляете больший интерес, чем великий Наполеон. Итак, я хочу все знать. Расскажите мне вашу жизнь…
– Мою… жизнь?
– Конечно, всю вашу жизнь! Как если бы я была вашей матерью.
– Ваше величество, это долгая история…
– Не имеет значения. У нас вся ночь впереди, если понадобится, но я хочу знать… знать все! О вас уже ходит столько небылиц, а я хочу услышать правду. И затем, ведь я ваша кузина и хочу стать вашим другом. Разве вам не нужен друг, обладающий некоторой властью?
Маленькая шелковистая ручка султанши легла на руку Марианны, но молодая женщина уже ответила:
– О да! – с пылом, который вызвал улыбку у ее собеседницы и подтвердил родившееся с первого же взгляда убеждение, что это очаровательное и такое молодое существо отчаянно нуждается в помощи.
Привыкшая из-за полной опасностей жизни, которую она вынуждена была вести в султанском дворце, прежде чем стать его полноправной хозяйкой, с особым вниманием замечать малейшие оттенки выражения лиц, Нахшидиль при появлении Марианны поразило напряженное выражение ее прекрасного лица и затаившаяся в больших зеленых глазах тоска. Посланница Наполеона совершенно не соответствовала тому, что она ожидала.
Ходившие уже несколько недель по Средиземноморью пересуды рисовали невероятный портрет дерзкой куртизанки, своего рода будуарной Мессалины, получившей по милости Наполеона, ее любовника, титул княгини, привыкшей к коварству и любым компромиссам и готовой на что угодно, на любую подлость, чтобы обеспечить успех трудной миссии. Но перед лицом действительности султанша без труда поняла, что секретная служба англичан высосала из пальца этот фантастический портрет, просто не имеющую никаких оснований карикатуру. Карикатуру, из-за которой, однако, она чувствовала себя тайно уязвленной. Княгиня Сант'Анна была ее кузиной, и, хотя родство очень дальнее, ей не доставило удовольствия слышать столь одиозные высказывания о представительнице ее рода. Так что желание составить собственное мнение и склонило ее в основном к решению встретиться с обвиняемой. И теперь она хотела знать все об этой необычайно прекрасной молодой женщине, которая, похоже, несла слишком тяжелый для; нее крест, но несла его с достоинством.
Смущенная и неуверенная вначале, Марианна, которая собиралась только кратко и поверхностно изложить историю своей жизни, мало-помалу попала под влияние исходивших от ее собеседницы симпатии и понимания.
Как ни удивительно было ее существование до сего дня, Нахшидиль значительно превосходила ее, ибо путь от монастыря в Нанте до гарема Великого Повелителя и верховной власти нельзя сравнить с путем от замка Селтона до дворца Сант'Анна, даже если он проходил через альков Наполеона.
Когда она после долгого монолога наконец умолкла, то заметила, что рассказала все до мельчайших подробностей и уже очень поздно, так как вокруг террасы, где сидели женщины, царила более глубокая тишина, чем раньше. Утих шум города и моря, и слышались только шаги часовых у дверей сераля и легкий плеск прибоя.
Султанша сидела так неподвижно, что обеспокоенная Марианна подумала, уж не уснула ли она. Но та просто задумалась, ибо вскоре молодая женщина услышала ее вздох.
– Вы наделали гораздо больше глупостей, чем я, которая, кстати, следовала только велению рока, но я не нахожу никого, кто набрался бы смелости упрекнуть вас в этом. Потому что, если хорошо разобраться, виновна во всем любовь. Это она, раз за разом вызывая страдания и возбуждение, направляла вас по необычному пути, который привел вас ко мне…
– Сударыня… – пробормотала Марианна, – ваше величество не слишком строго судит меня?
Нахшидиль снова вздохнула, затем вдруг рассмеялась.
– Судить вас? Мое бедное дитя! Скажу откровенно, что я вам завидую!
– Завидуете мне?..
– Конечно! У вас есть красота, благородство, знатное имя, ум и смелость, у вас есть самое драгоценное – молодость и, наконец, у вас есть любовь. Я знаю, сейчас вы скажете, что эта любовь не приносит вам много радости и в настоящий момент даже немного утратила свою силу. Но главное, что она существует, толкает вас вперед, наполняет вашу жизнь и кипит в ваших жилах вместе с молодостью. Вы также свободны и имеете право сами распоряжаться собой, даже отправиться, если вам захочется, преследовать эту любовь в необъятности мира, широко открытого перед вами. О, да, я завидую вам.
Вы не можете знать, до чего я вам завидую.
– Сударыня! – воскликнула Марианна, встревоженная болью и сожалением, звучавшими в этом нежном, бархатном, привыкшем к шепоту голосе.
Но Нахшидиль не слышала ее. Признания гостьи пробили брешь в заключавшей ее душу стене, и оттуда, словно море через размытую дамбу, хлынули мучительные желания и сожаления.
– Знаете ли вы, – продолжала она еще тише, – знаете ли вы, что такое двадцатилетней познать впервые любовь, но в объятиях старца? Мечтать о просторах, плыть через океан, проводить ночи под бездонным не бом, слушая песни негров, вдыхать ароматный воздух островов и… оказаться в клетке, стать жертвой внимания презренных евнухов и ненависти и тупости целой армии женщин с рабскими душами! Знаете ли вы, что такое бесконечно мечтать о ласках молодого мужчины, желать объятий и любви такого, здорового и пылкого, оставаясь на шелковых подушках в уединенной комнате, откуда вас иногда извлекают, чтобы отдать существу слишком старому, чтобы пародия любви не была мучительной?.. И это на протяжении многих лет, убийственных, ужасных лет! Тех, которые могли стать богатыми чувствами, самыми пылкими!..
– Вы хотите сказать… что никогда не знали любви? – с огорчением и недоверием прошептала Марианна.
Белокурая головка слегка качнулась, вызвав молнию в украшавшем ее громадном розовом бриллианте.
– Я изведала любовь Селима. Он был сыном моего супруга, старого Абдул Гамида. Он был молод, действительно… и он любил меня страстно, до того, что предпочел умереть, защищая нас, моего сына и меня, когда узурпатор Мустафа и янычары захватили дворец.
Его любовь была пылкой, и я испытывала к нему глубокую нежность. Но огонь страсти, той, что я могла познать с… другим, о котором я мечтала в пятнадцать лет, та любовная лихорадка, потребность давать и брать, – нет… я никогда их не испытала. Итак, малютка, забудьте ваши испытания, забудьте все, что вы вынесли, поскольку вам осталось право и возможность бороться еще, чтобы завоевать счастье! Я помогу вам.
– Вы очень добры, сударыня, но я не имею права думать только о человеке, которого люблю. Ваше величество забывает, что я ношу ребенка и этот ребенок воздвигает между ним – если мне придется когда-нибудь видеть его – и мной непреодолимый барьер.
– Ах правда! Я забыла о тех ужасных событиях и их последствиях. Но от этого надо найти средство. Вы же не хотите сохранить ребенка, не так ли? Если я вас правильно поняла…
– Он вызывает во мне ужас, сударыня, такой же, как и его отец. Он впился в меня, словно чудовищный отвратительный клещ, который питается моей кровью и плотью.
– Я понимаю. Но на этой стадии аборт становится опасным. Лучше будет поместить вас в одном из принадлежащих мне домов. Вы сможете там спокойно дождаться родов, а затем я возьму на себя заботу о ребенке, о котором – это я обещаю – вы больше никогда не услышите.
Я отдам его на воспитание одному из моих слуг.
Но Марианна покачала головой. Нет, она не хотела томиться еще несколько месяцев в ожидании события, которое пугало ее и внушало отвращение. Опасность, о которой говорила султанша, пугала ее гораздо меньше, чем это пятимесячное ожидание, когда ей придется сидеть взаперти, без всякой возможности отыскать Язона…
– Завтра же я дам приказ начать поиски вашего американского корсара, – подбодрила ее Нахшидиль, которая теперь, как открытую книгу, читала мысли ее юной кузины. – В любом случае потребуется, без сомнения, время, чтобы узнать, что с ним произошло. Вы действительно готовы рискнуть жизнью?
– Да. Я сожалею, что раньше не могла найти кого-нибудь, кто помог бы мне, но теперь уже приходится идти на риск. Если этот ребенок появится на свет, то даже разлученный со мной, даже затерянный в бескрайнем мире, он все равно останется живым напоминанием о том, что я вынесла, и об отвратительном существе, зачавшем его…
В напряженном голосе молодой женщины звучало ожесточение, и собеседница понимала ее. Вспомнив, что она сама ощутила, узнав, что сок старого султана вызвал новую жизнь в таинственной глубине ее тела, то невообразимое отвращение, которое даже грядущее торжество не могло полностью погасить, она догадалась о неистовой потребности Марианны вырвать из своего чрева плод, зачатый при таких невероятных обстоятельствах, что он представлялся ей чем-то чудовищным, вроде прожорливого краба, питающегося не только ее жизненной силой, но и надеждами на счастье. Как и недавно, она сжала руку молодой женщины, но сохранила молчание, которое усилило страх Марианны.
– Сударыня, – едва выдохнула она, – я внушаю вам ужас, не так ли?
– Ужас? Мое бедное дитя! Вы сами не знаете, что говорите. Правдой является то, что я боюсь за вас. В пылу любви и желания отыскать ее вы хотите пуститься в опасное предприятие, всей трудности которого себе не представляете. У нас аборты особенно не практикуются, потому что страна постоянно нуждается в людях. Только… – простите меня, но я должна сказать вам все – проститутки прибегают к этому, и да хранит вас Бог от условий, в которых это происходит. Почему бы вам не заставить себя согласиться с моим предложением? Если с вами случится несчастье, я не прощу себе этого. И затем, признайтесь, глупо рисковать жизнью и потерять возможность встретить того, кого вы так любите. Разве вы этого хотите?
– Нет, конечно! Я хочу жить, но если Бог позволит мне когда-нибудь вновь увидеть его, он оттолкнет меня с отвращением, как он уже, кстати, сделал, ибо не хотел верить ни единому слову из тех, что я пыталась ему сказать. Так что я лучше сто раз рискну жизнью, чем снова встречу его презрение! Мне кажется, что, освободившись, я обрету своего рода чистоту, как при выздоровлении после тяжелой болезни. Недопустимо, чтобы где-нибудь в мире существовал этот ребенок! Надо, чтобы он остался бесформенной и безликой массой, и, когда его извлекут из меня, я почувствую себя заново рожденной…
– Если вы останетесь в живых. Ну, хорошо, – вздохнула султанша, – раз вы до того решительны, остается только один выход…
– Тот, что я просила?
– Да, здесь есть одна особа, способная осуществить это… лечение с гарантией пятьдесят из ста, что не убьет вас!
– Такая гарантия меня устраивает. Пятьдесят из ста – это много.
– Нет, это слишком мало, но другого выхода нет.
Слушайте же: на другой стороне Золотого Рога, в квартале Кассим-паши, между старой синагогой и Соловьиным ручьем живет одна женщина, еврейка по имени Ревекка. Она дочь опытного врача. Иуды бен Натана, и она отправляет ремесло акушерки, как говорят, очень ловко. Портовые девицы и те, что бродят вокруг Арсенала, не имеют к ней доступа, но я знаю, что за кошелек с золотом или под угрозой она оказывает услугу распутной супруге какого – нибудь высшего чиновника, спасая ее от неминуемой смерти. Богатые европейки из Перы или знатные гречанки с Фанара также пользуются ее услугами, но каждая хранит тайну, и Ревекка хорошо знает, что молчание – лучшая гарантия ее богатства.
Чтобы она занялась вами, к ней надо идти с полным кошельком и открытой душой…
В душе Марианны снова затлела надежда.
– Золото, – неуверенно протянула она. – И много она просит? После кражи моих драгоценностей на корабле Язона Бофора…
– Пусть это вас не волнует. Если я посылаю вас к Ревекке, все ложится на меня. Завтра, когда наступит ночь, я пришлю к вам одну из моих женщин. Она проводит вас к еврейке, которая днем получит золото и строгий приказ. Она же останется с вами до тех пор, пока будет необходимость, а потом отвезет вас на галере в принадлежащий мне дом возле кладбища Эйуб, где вы сможете отдохнуть несколько дней. Для вашего посла – вы будете сопровождать меня в небольшой поездке в мой дворец в Скутари, куда я действительно отправляюсь послезавтра.
По мере того как она говорила, душа Марианны освобождалась от страха, заменявшегося глубоким волнением. Когда слегка пришептывающий голос умолк, у нее глаза были полны слез. Опустившись на колени, она поднесла к губам руку султанши.
– Сударыня, – прошептала она, – как выразить вашему величеству…
– Ах, да не говорите ничего! И не благодарите так, вы смущаете меня, ибо помощь, которую я вам оказываю, такой пустяк… и я так давно не занималась любовными историями. Вы не можете себе представить, какое удовольствие это мне доставляет! Теперь пойдем…
Она встала и закуталась в прозрачную вуаль, словно отгораживаясь от своих недавних откровений.
– Становится прохладно, – добавила она, – и к тому же, должно быть, ужасно поздно, и ваш господин де Латур-Мобур, наверное, исходит беспокойством! Бог знает, что может подумать этот бретонец! Что я зашила вас в мешок и бросила в Босфор с камнем на шее. Или же лорду Кэннингу удалось похитить вас…
Она смеялась, почувствовав, может быть, облегчение, разрешив трудный вопрос или получив возможность освободиться от так долго накапливавшейся горечи. Она щебетала, как пансионерка, вырвавшаяся из-под охраны, заботливо оправляя свой наряд.
Марианна встала и последовала за ней. Они быстро вернулись к киоску, где по-прежнему дежурила мрачная цепь евнухов. И Марианна, услышав, как ее хозяйка дает распоряжение относительно ее возвращения в посольство с двойным эскортом из-за позднего часа, внезапно опомнилась: она провела в этом дворце почти половину ночи, не завершив миссию, которую поручил ей Наполеон! С приветливостью, возможно, только показной, султанша вынудила ее говорить о себе, превратив этот визит, в принципе дипломатический, в дружескую беседу, в которой пожеланиям императора действительно не было места, а Марианна, просто как женщина, почувствовала бесконечную признательность к ней, совсем забыв о важности ее миссии.
Поэтому, когда в ожидании прибытия носилок Нахшидиль повела ее в салон, чтобы предложить последнюю чашку кофе, своеобразный «посошок на дорогу», Марианна поспешила согласиться с новой порцией живительного напитка, рискуя не сомкнуть глаз ночью. Но ночь уже все равно шла к концу…
Без всякой торжественности, стараясь заглушить угрызения совести, которые она невольно испытывала, возвращая султаншу на, может быть, не особенно приятную для нее почву, она прошептала:
– Сударыня, великая доброта, с которой ваше величество занимались мной на протяжении всего вечера, заставила нас выпустить из виду главную причину моего прибытия к вам, и я со стыдом констатирую, что разговор шел в основном обо мне, тогда как в игре замешаны такие важные интересы. Могу ли я узнать, как относится ваше величество к переданному мной сообщению и будет ли обсуждаться этот вопрос с его величеством?
– Поговорить с ним об этом? Да, я смогу. Но, – добавила она, вздохнув, – боюсь, что он даже не услышит меня. Конечно, любовь моего сына ко мне сильна и неизменна, но мое влияние уже не то, что раньше, так же как, впрочем, и восхищение, которое он питал к вашему императору.
– Но почему? Неужели из-за развода?
– Не думаю. Более вероятно, из-за некоторых статей Тильзитского договора, с которыми ознакомил его лорд Кэннинг, неизвестно где доставший их. Царь получил от Наполеона письмо, датированное 2 февраля 1808 года, в котором император предлагает царю раздел Османской империи: Россия получит Балканы и азиатскую Турцию, Австрия – Сербию и Боснию, Франция – Египет и Сирию, великолепный исходный пункт для Наполеона, который желает свергнуть британское могущество в Индии. Вы видите, что у нас нет особых причин восхищаться императором.
Марианне показалось, что пол уходит у нее из-под ног, и она про себя прокляла невоздержанность Наполеона. Какая необходимость послать такое опасное письмо человеку, в котором он полностью не уверен? Неужели Александр обольстил его до такой степени, что он забыл элементарную осторожность? И что может она выдвинуть теперь, чтобы переубедить турков, справедливо убежденных, что император французов собирается разделаться с их империей? Утверждать, что это ложь? Вряд ли ей поверят, да и в любом случае трудно заставить этих людей умирать, чтобы позволить Наполеону более свободно войти в Россию.
Тем не менее, решив до конца исполнить свой долг, она смело бросилась на штурм английской крепости.
– Ваше величество уверено в подлинности этого письма? Министерство иностранных дел никогда не смущал выпуск фальшивок, когда затрагивались их интересы, и, кстати, я не могу себе представить, каким образом секретные статьи Тильзитского договора, равно как и письмо, адресованное лично царю…
Она внезапно прервала свою речь, заметив, что ее не слушают. Женщины остановились в центре салона, но уже некоторое время султанша медленно обходила вокруг гостьи и, явно потеряв интерес к политической дискуссии, разглядывала ее платье с напряженным вниманием, которое любая женщина, достойная этого имени, будь она даже императрица, особенно проявляла в таких делах.
Нахшидиль неуверенно протянула руку, коснулась пальцем усыпанного жемчужинами зеленого атласа широкого рукава и вздохнула.
– Это платье действительно восхитительное. До сих пор я не особенно любила эти длинные чехлы, которые Роза ввела в моду, ибо я предпочитаю фижмы и оборки моей юности, но вот это меня очаровало. Я спрашиваю себя, как я буду выглядеть в подобном платье…
Немного смущенная легкостью, с какой султанша перешла от такой важной темы к женским пустякам, Марианна слегка заколебалась. Должна ли она войти в игру?
Хотела ли ее собеседница уклониться от обсуждения, или же эта женщина, поднявшись до недосягаемых высот, сохранила неискоренимое легкомыслие креолки? Она прореагировала почти мгновенно. Словно не было никаких официальных слов, улыбаясь, она сказала:
– Я не смею предложить вашему величеству попытаться… попробовать примерить.
Лицо Нахшидиль моментально просияло.
– В самом деле? Вы согласны?
Прежде чем Марианна успела ответить, отрывистый приказ призвал женщин, обязанных помочь своей хозяйке переодеться, после второго появилось высокое зеркало в золотой оправе, в котором можно было видеть себя с головы до ног, а после третьего двери салона плотно закрылись.
В следующий момент Марианна, оставшись в одной батистовой сорочке, оказалась перед лицом другой Нахшидиль, которая с такой поспешностью срывала с себя голубой муслин, что даже служанки не избавили его от повреждений. Но вот снятый наряд брошен в угол, как ненужная тряпка, а помогавшая Марианне раздеться служанка подала ей платье.
Освобожденная от одеяний, белокурая креолка стояла обнаженной, со спокойным бесстыдством женщин гарема, издавна привыкших к совместным купаниям. И ее юная кузина с растерянностью констатировала, что ее тело такое же безупречное, такое же совершенное, как у тридцатилетней женщины. Ни дряблой кожи, ни набухших вен, ни кровоподтеков, и Марианна подумала о недавних печальных сетованиях султанши…
Это полное неги сладострастное тело напоминало ей Фортюнэ Гамелен, другую дочь далеких островов. Оно представляло собой чудесный инструмент любви, вылепленный божественной рукой, чтобы содрогаться и извиваться под диким ураганом чувств… которых, однако, ему никогда не было дано ощутить полностью. И материнство также не оставило ни малейшего следа… У этой красоты было бесполезное великолепие музейной статуи.
Глубокое чувство сострадания охватило Марианну, тогда как Нахшидиль с радостью девочки вынырнула из переливающихся волн платья цвета морской воды, отбрасывая вниз тяжелые складки. Платье оказалось длинноватым, ибо его законная владелица была немного выше, но за исключением этого оно подошло превосходно, даже настолько превосходно, что султанша захлопала в ладоши.
– Как бы я хотела иметь это платье! – вскричала она с таким восторгом, что Марианна всерьез представила себе, какой фурор она произведет, вернувшись в посольство в одной сорочке, ибо ей осталось только одно: подарить платье. И решившись на все, чтобы попытаться спасти свою миссию и окончательно снискать расположение властительницы, она без колебаний весело предложила:
– Если ваше величество сможет дать мне плащ или что угодно другое, чтобы предотвратить скандал при возвращении в посольство, я буду счастлива подарить вам это платье…
Голубые глаза сверкнули и оглядели Марианну с обостренным вниманием.
– Вы отдаете мне ваше платье? – проговорила Нахшидиль. – Даже если мы не возобновим наши прежние отношения с Наполеоном?
Молодая женщина достаточно владела собой, чтобы сохранить спокойствие. Ее улыбка не потеряла ни теплоты, ни приветливости, и ей удалось сохранить непринужденное достоинство, что для женщины в одной сорочке не так уж легко.
– Дружба – это одно, – сказала она мягко, – а политика – совсем другое, диаметрально противоположное, мне кажется. Это подарок от всей души, хотя я считаю его недостойным быть предложенным вашему величеству и сожалею, что не имею ничего более драгоценного, чтобы засвидетельствовать мою признательность…
Султанша лукаво хохотнула.
– Я начинаю верить, что ваш император определенно решит поставить вас на место Латур – Мобура! Вы гораздо лучший дипломат, чем он…
Затем, подобрав слишком длинное платье, она подошла к гостье, обняла за шею и расцеловала с чисто креольским пылом. Не отпуская ее, она сказала, внезапно посерьезнев:
– Я ничего не могу сделать для вашего императора, дитя мое! И не из-за злой воли, поверьте! Даже не из-за злобы по поводу развода с Розой или известного вам письма! Я не особенно разбираюсь в требованиях политики, и, как сказали вы, она является полной противоположностью человеческим чувствам: кто ей служит должен забыть, что у него в груди есть сердце… и может проснуться совесть. Но на Дунае дела идут очень плохо для нас. Великий Повелитель, мой сын, который мечтает о современной, хорошо обученной армии, вынужден противостоять русским полчищам с храбрыми войсками, но недисциплинированными, разъедаемыми коррупцией, сражающимися, как в средние века, с такими же архаичными идеями и янычарской ненавистью, неся из-за этого тяжелые потери. Наш великий визирь, окруженный в Рущуке, призывает на помощь и просит передышки.
– Вы собираетесь… заключить мир? – выдохнула Марианна внезапно сжавшимся горлом.
– Если только не произойдет чудо… а я не верю в чудеса. Перед лицом империи, которая мечтает отобрать у нас даже Дарданеллы, нам необходимо заключить мир до конца зимы! Великий визирь Халед не скрывает желания договориться с Кутузовым, потому что он подвергается непрерывным атакам казаков атамана Платова и его силы истощаются.
– Сударыня, – взмолилась Марианна, – надо продержаться! Если император просит вас еще сопротивляться, это имеет основание. Скоро…
– Почти целый год…
– Может быть, меньше. Я могу сказать вам, что в Германии маршал Даву и ваш кузен, принц Евгений, собирают огромную армию. Если вы все-таки продержитесь, в конце концов царю придется отозвать Кутузова. И хотя сейчас война кажется проигранной. Наполеон может обеспечить вам полный поворот событий: победу и безусловное владение дунайскими княжествами.
Нахшидиль выпустила Марианну из нежных объятий и пожала плечами с улыбкой, в которой грусть смешалась с иронией.
– Не пытайтесь заставить меня поверить, княгиня, что только ради помощи нам Наполеон собирается напасть на Россию. Время иллюзий давно прошло. Я вам уже говорила относительно интереса, который он к нам питает. Если он хочет, чтобы мы еще продержались, у него есть только одно средство: послать к нам войска, несколько полков из его громадной армии. Тогда да, великий визирь, у которого осталось всего пятнадцать тысяч солдат, сможет еще выстоять! В противном случае это невозможно!..
– А лорд Кэннинг окажет вам более действенную помощь?
– В военном отношении – нет. Но в дипломатическом – безусловно. Когда мы будем обговаривать условия мира, он обязуется помочь нам добиться от царя некоторого снисхождения.
– Ваше величество, неужели султан до такой степени отрекается от родной страны его матери? – сокрушенно упрекнула Марианна. – А вы сами, вы не совсем забыли?
– Я ничего не забыла, – вздохнула Нахшидиль, – но, к несчастью, мой сын уже привык относиться с подозрением к родине его матери. Да и как может Махмуд забыть, что один из самых грозных его врагов – француз?
– Француз? Кто же это?
– Губернатор Одессы, человек, который потратил годы, чтобы возвести на берегу Черного моря могущественный город и особенно порт, откуда выходят корабли, нападающие на нас вплоть до входа в Босфор. Я говорю о герцоге де Ришелье. Он друг царя. Более русский, чем сами русские. И Наполеон должен считаться с этим непримиримым эмигрантом, ибо он располагает татарскими ордами.
– Ваше величество сказали сами: это эмигрант. Враг Наполеона!
– Но он француз. И в глазах моего сына только это имеет значение. Нельзя требовать, чтобы он жертвовал своим народом ради помощи эгоистичному властителю, который вспоминает о нас только тогда, когда ему что-то нужно.
Наступило молчание, во время которого Марианне стало ясно, что ее миссия терпит крах. Она была достаточно порядочна, чтобы легко понять справедливость мотивов султана и его матери. Они оказались не только обоснованными, но и достойными уважения. И она уже давно по собственному опыту знала глубину эгоизма Наполеона. Если не произойдет чудо, как сказала Нахшидиль, турки вот-вот попросят мира, и Парижу необходимо предупредить это как можно скорее.
Понимая, что настаивать бесполезно, даже грубо, после проявленного к ней доброжелательства, она отказалась продолжать дискуссию хотя бы этой ночью. Необходимо обсудить это с послом. И она почувствовала себя невероятно усталой.
– Если ваше величество позволит, – прошептала она, – я хотела бы вернуться…
– Конечно, но не в таком же виде!
Опять заискрившись весельем, султанша отдала короткие приказы, и чуть позже Марианна, превратившись в османскую принцессу в сказочном костюме цвета зари, полностью расшитом золотом, к которому властительница с императорской щедростью добавила пояс, колье и серьги с жемчугом и рубинами, с некоторым трудом склонилась в последнем реверансе под почтительными взглядами Кизлар-аги и чудом возникших придворных дам.
– Мы скоро снова увидимся! – заверила Нахшидиль, с ободряющей улыбкой протягивая руку для поцелуя. – И не забудьте, что завтра вечером вас будут ждать там, где я сказала! Относительно остального можете полностью довериться нам, я думаю, что вы будете довольны…
Не собираясь объяснить смысл последних слов, показавшихся Марианне немного загадочными, султанша исчезла в глубинах киоска, сопровождаемая голубым облаком прислужниц, а ее гостью учтиво проводил до носилок высокий черный евнух.
В то время как, покачиваясь под ритмичные шаги носильщиков, Марианна снова пересекала сады, направляясь к берегу моря, она пыталась привести в порядок свои мысли и подвести итог прошедшей встречи. Это было нелегко, так как в ее сознании смешались такие противоречивые впечатления, как признательность, разочарование и беспокойство. Несомненно, она потерпела неудачу в политическом плане, полнейшую неудачу, и даже не хотелось думать, как воспримет Наполеон эту новость. Но она также чувствовала, что исполнила свой долг до конца, и не испытывала ни сожаления, ни угрызений совести: при настоящем положении вещей никто не смог бы добиться большего, и она охотно соглашалась с валиде, что Наполеон мог бы заняться Турцией до того, как ее армия дошла до последнего предела. Посылка экспедиционного корпуса имела бы гораздо более важные последствия, чем защитительные речи неопытной молодой женщины…
