355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Жюльетта Бенцони » Катрин и хранитель сокровищ » Текст книги (страница 12)
Катрин и хранитель сокровищ
  • Текст добавлен: 7 сентября 2016, 19:17

Текст книги "Катрин и хранитель сокровищ"


Автор книги: Жюльетта Бенцони



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Неделю спустя в церковном здании Сен-Шансль начал работу суд, созванный мэром и членами совета. Городские блюстители закона предпочли заседать там, а не в Обезьяньем доме, где близость судебных палат к наводящим ужас подземельям придала бы всему процессу оттенок некоторой нечистоплотности и затруднила бы работу судейской мысли. Кроме того, само дело, которое они должны были рассматривать, но своей природе требовало, по-видимому, некой скрытности, а ее трудно было бы достигнуть в зале заседаний совета, расположенном во дворце.

Суд над Гарэном продолжался недолго – всего один день. Он признал все выдвинутые против него обвинения и не снизошел до тою, чтобы защищать себя. Катрин отказалась прибыть на заседание. Хотя она и не питала любви к своему мужу, по мысль о том, что ей придется давать против него показания, была ей омерзительна. Такой подход к делу был с одобрением встречен Эрменгардой.

– Они вполне могут вынести ему приговор без твоей помощи! – заверила она Катрин.

Вечером тою же дня к ним лично явился Жак де Руссэ чтобы сообщить Катрин приговор. Гарэн де Брази, несмотря на свое звание, был приговорен к повешению за святотатство, совершенное им при нападении на монастырь. Перед этим его должны будут подвергнуть пытке, вывести на всеобщее поругание и протащить волоком по городу до самой виселицы в Моримонтс. Его имущество будет конфисковано, а дом и замок – стерты с лица земли…

Обе женщины выслушали это жуткое известие в полном молчании. Катрин смотрела прямо перед собой, глаза ее были сухи; казалось, она обратилась в камень.

Эрменгарда, слегка дрожа, подошла к огромному камину, в котором потрескивали дрова. Катрин без всякого выражения в голосе спросила:

– Когда он будет казнен?

– Завтра, около полудня…

Женщины снова умолкли, и Жак де Руссэ от смущения не знал куда деваться. Наконец он поклонился и попросил разрешения удалиться. Эрменгарда сделала ему знак покинуть комнату. Когда звук его шпор, бряцающих на каменном полу, замер, Эрменгарда подошла к Катрин, которая все еще стояла неподвижно.

– О чем ты думаешь, Катрин? Что творится у тебя в душе?

Молодая женщина медленно повернулась лицом к Эрменгарде, в глазах ее горела решимость.

– Я должна увидеть его, Эрменгарда. Я должна видеть его до того…

– Ты думаешь, от этого свидания будет какая-нибудь польза?

– Для нею, может быть, нет, но для меня – да! вскричала Катрин. – Я хочу знать! Я хочу понять! Невозможно, чтобы он исчез из моей жизни, не дав, объяснения всему этому. Я собираюсь идти в темницу. Мне сказали, что тюремщика можно подкупить. Он даст мне поговорить с ним.

– Я пойду с тобой.

– Я бы предпочла, чтобы ты этого не делала. Ты и так уже слишком втянута во все это, Эрменгарда. Отпусти меня одну. Сара может пойти со мной и подождать меня там…

– Что ж, хорошо, – сказала Эрменгарда. Она подошла к стоящему у стены сундуку, вынула из него толстый кожаный кошелек и вручила его Катрин.

– Возьми это. Я полагаю, ты собиралась сунуть в лапу этому человеку одну из твоих драгоценностей, раз больше у тебя ничего нет. Ты можешь вернуть мне долг позже.

Катрин с благодарностью приняла кошелек и пристегнула его к поясу. Затем она поцеловала свою подругу и пошла наверх, к себе в комнату, чтобы взять темную одежду и разыскать Сару.

Через несколько минут две женщины, плотно закутавшиеся в черные плащи и скрывшие свои лица под масками, вышли из дома Шатовилэнов и быстро направились к соседнему зданию. Было уже довольно темно, и дождь лил вовсю; благодаря этому улица была совершенно пустынна. Катрин в сопровождении Сары вступила во внутренний двор городской ратуши и вложила золотой в руку дремлющего стражника, стараясь не глядеть на железный ошейник и на дыбу, которые были, как всегда, прикреплены к углу дома ла Тремуй и тихо поскрипывали на ветру. При виде золота стражник моментально очнулся и охотно препроводил женщин во внутренний двор, окруженный мрачными стенами без окон и с единственной маленькой дверью.

– Я хочу видеть тюремщика Руссо, – сказала Катрин.

Через несколько мгновений из маленькой двери появился Руссо. Это был человек среднего роста, но настолько широкий телом, что казался почти квадратным. На нем была перепачканная и изодранная одежда из кожи, а на голове засаленная шапка, из-под которой выбивались пряди прямых и жирных волос. Длинные, мускулистые руки свисали ниже, чем у большинства людей. Самый дружелюбный взгляд затруднился бы отыскать в его маленьких серых глазках хоть малейшую искорку разума, однако звон золота в кошельке у Катрин пробудил в них трепет, подобный мерцанию пламени свечи. Он швырнул в угол баранью кость, которую перед этим обгладывал вытер рот тыльной стороной руки и подобострастно поинтересовался, чем он может» служить госпоже «.

– Я хочу встретиться наедине с узником, который должен завтра умереть, – ответила она.

Тюремщик нахмурился и почесал в затылке. Но в руке у молодой женщины заблестело несколько дукатов, и Руссо, никогда в жизни не видавший так много желтого металла, кивнул и подобрал одной рукой висевшую у него на поясе связку ключей, одновременно протянув другую руку за заманчиво сверкающими монетками.

– Хорошо. Следуйте за мной. Но вы не должны оставаться там слишком долго. На рассвете сюда придет священник, чтобы помочь ему приготовиться покинуть сей бренный мир…

Он громко загоготал, но застывшее лицо Катрин не дрогнуло. Оставив Сару ждать во дворе, она пошла за тюремщиком по крутой и мрачной винтовой лестнице, спускавшейся, казалось, в самые недра земли. В лицо ей ударил холодный, сырой, пахнувший гнилью воздух.

Она достала платок и прижала его к носу.

– Не все тут, внизу, хорошо, а? – хохотнул Руссо.

Лестница спускалась ниже фундамента старой римской башни, стены здесь были покрыты влагой. Они миновали несколько дверей, запертых на огромные висячие замки. Сердце Катрин учащенно забилось от непонятного ощущения.

– Далеко еще? – спросила она сдавленным голосом.

– Нет, уже почти пришли. Не могли же мы поместить такого важного преступника в какое попало подземелье! Это» окоп «, специально для него…

–» Окоп «?

– Ну, яма, если вам так больше нравится. Вот мы и пришли!

Винтовая лестница внезапно оборвалась. Перед ними открылось нечто вроде грязного тупика, в конце которого была дверь, такая крошечная, что человек мог войти в нее, только согнувшись пополам. Эта почерневшая от времени дубовая дверь была вдобавок загорожена железной решеткой с прутьями в три пальца толщиной. После некоторых усилий Руссо удалось распахнуть тоскливо заскрипевшую дверь. Затем он зажег факел, который нес в руке, и дал его Катрин.

– Вот! Теперь входите, но делайте все быстро! Я подожду на лестнице, а когда вам будет пора уходить, приду и постучу в дверь.

Катрин кивнула и согнулась, чтобы протиснуться в дверной проем. Он был так низок, что она едва не подпалила факелом свою маску. Войти в эту живую гробницу было, все равно что нырнуть в неизвестность. Затем она выпрямилась и подняла факел, чтобы осмотреться вокруг.

– Я здесь, – спокойно сказал голос, который она, задрожав, узнала.

Катрин повернулась на голос и увидела Гарэна.

Сколько бы ожесточения ни было в ее сердце по отношению к нему, она не смогла подавить крик ужаса. Он сидел в этой грязной дыре на отсыревшей куче чего-то, что должно было быть соломой. Земляной пол был покрыт лужами с застоявшейся водой. Гарэн был прикован к стене с помощью железного ошейника и пояса, его руки и ноги для пущей безопасности были скованы вместе. Он был прижат спиною к стене и почти не мог шевелиться. Под черным разодранным камзолом виднелась грязная и рваная нижняя рубаха. Его щеки покрывала седоватая борода, отросшие волосы спутались и были вымазаны в грязи. Он потерял черную повязку, которую всегда носил на глазу, и Катрин впервые увидела его рану. Вместо глаза там была маленькая черная дыра, окруженная морщинистой розовой кожей, странно контрастировавшей с его белым лицом. Катрин стояла, глядя на него в свете факела, слишком потрясенная, чтобы сдвинуться с места. Внезапно раздавшийся смех Гарэна заставил ее вздрогнуть.

– Тебе трудно узнать меня? А я сразу узнал тебя, несмотря на маску, которой ты прикрыла свое прелестное» личико, моя дорогая Катрин.

Его насмешливый тон вновь оживил в ней всю ее злобу по отношению к нему. Он не изменился. Казалось, ничто не способно поколебать его. Он сохранял свой сарказм и вызывающее чувство превосходства даже в самом плачевном и безвыходном положении.

– Не беспокойтесь, – сказала она резко, – я узнала вас, хотя должна признать, что вы немного изменились, Гарэн… Кто бы подумал, что богатый и надменный Гарэн де Брази когда – нибудь будет подвергнут такому унижению? Какой поворот событий! Только совсем недавно я сама была закована в цепи и посажена в такое же отвратительное подземелье, как это, а вы стояли рядом и смеялись! Теперь мой черед смеяться, глядя на вас, у которого связаны вместе руки и ноги и который не может обидеть даже мухи. Завтра они проволокут вас по городу и повесят, как уже давно следовало сделать.

Она утоляла этими словами свою ненависть, но долгий вздох, изданный узником, оборвал ее.

– Пожалуйста, не будь вульгарна, – сказал Гарэн утомленным голосом. – Ты ведешь себя, как какая-нибудь толстая домохозяйка, злорадствующая по поводу того, что двое городских стражников привели ее мужа домой пьяным. Если после всего того, чему я тебя учил, ты оказалась способна только на это, то я должен признать, что потерпел неудачу. Я хотел сделать из тебя настоящую даму… Похоже, что это не вышло…

Холодное и рассчитанное пренебрежение, звучавшее в этих высказываниях, было как ведро холодной воды, выплеснутое на ярость Катрин. На какой-то момент она потеряла дар речи. Гарэн сразу взял инициативу в свои руки. На его лице играла слабая улыбка, передергивавшая его изувеченную шрамом щеку. Эта спокойная, почти беззаботная отрешенность от обстоятельств поразила Катрин. Она почувствовала, что ей никогда не удается понять этого человека, и все же больше всего она желала именно этого – понять.

– Ты пришла, чтобы полюбоваться на то, что сделали со мной люди нашего доброго герцога? – поинтересовался он. – Ну что ж, теперь ты видишь. И если я понял тебя правильно, ты должна быть довольна. В таком случае, моя дорогая, простись со мной и предоставь меня моим размышлениям. У меня осталось не так уж много времени.

«Да что же это такое, он гонит меня! – подумала Катрин. – Он отвергает меня, как будто я неприкасаемая или прокаженная». Труднее всего ей было примириться именно с тем, что этот человек сохранил свой высокомерный тон, несмотря на цепи и всю эту унизительную обстановку; однако она поняла, что если даст волю своему раздражению, то он ни за что не будет с ней говорить. Поэтому она очень спокойно подошла к нему и села на большой камень, который, если не считать цепей и кандалов Гарэна, был единственным предметом в этом подземелье.

– Нет, – сказала она тихим голосом, втыкая факел в грязную землю около себя. – Я пришла не для того, чтобы глумиться над вашими страданиями. Вы сделали мне много зла, и за это я испытываю к вам неприязнь.

Думаю, что это вполне естественно… Я пришла только потому, что хочу, чтобы вы мне объяснили…

– Что я должен объяснить?

– Все! Наш смехотворный брак, абсурдность нашей совместной жизни. С тех пор как мы поженились, у меня все время было впечатление, что я сплю наяву, что это один из тех странных, нелепых снов, где все оказывается вполне прочно и реально, и ты думаешь, что знаешь правду, но потом все меняется и принимает самые причудливые и непостижимые очертания. Вы скоро умрете, Гарэн, а я о вас ничего не знаю. Скажите мне правду, правду о себе! Почему я никогда не была вашей женой во плоти, а только по имени? Нет, не говорите мне о герцоге! Я убеждена, что между вами было нечто большее, чем то унизительное соглашение, о котором вы мне рассказали. Я знаю, я чувствую это. Есть что-то еще; что – то, чего я не понимаю; что-то, что отравляет мне жизнь!

От неожиданного прилива чувств ее голос задрожал.

Она взглянула на Гарэна. С того места, где она сидела, ей был виден только его неподвижный профиль, неповрежденная сторона его лица, которое казалось погруженным в раздумье.

– Ответьте мне! – взмолилась она.

– Сними свою маску, – сказал он мягко.

Она повиновалась и почувствовала, что скользящий по ее щекам шелк внезапно стал мокрым.

– Ты плачешь! – сказал пораженный Гарэн. – Почему?

– Я… я не знаю. Не могу объяснить…

– Наверное, лучше и не пытаться. Я могу представить себе твое замешательство, те вопросы, которые ты должна была себе задавать. Должно быть, тебе было трудно понять человека, пренебрегающего твоей невероятной красотой.

– Я стала думать, что не устраиваю вас, – слабым, взволнованным голосом сказала Катрин.

– Нет, не стала, и правильно сделала. Потому что я желал тебя, как безумный, как закованный в цепи и умирающий от жажды человек желает кувшина, из которого капает вода и который поставлен достаточно близко него, чтобы его видеть, но слишком далеко, чтобы потянуться. Я никогда не оказался бы на грани потери рассудка от ненависти ярости, если бы не желал тебя… и не любил тебя так сильно!

Он говорил ровным, монотонным голосом, который привлекал Катрин больше, чем она позволяла себе признать.

– Так почему вы все время отказывали… и мне, и себе?

Гарэн ответил не сразу. Некоторое время он сидел, склонив голову на грудь и как бы размышляя. Затем он снова выпрямился с видом человека, принявшего решение.

– Это старая и довольно-таки грустная история, но ты имеешь право ее узнать. Это было почти тридцать двадцать восемь, если быть точным, – лет тому назад, в этом же месяце. Я был тогда шестнадцатилетним сорвиголовой, который не думал ни о чем, кроме ратных подвигов да хорошеньких девушек. Я лопался от гордости, потому что должен был сопровождать графа Шеверского, будущего герцога Жана, в крестовом походе в качестве его оруженосца. Ты слишком молода и, наверное, не слыхала об этой безумной авантюре, когда целая армия молодых и пылких рыцарей из Франции, Германии и даже Англии отправилась на венгерские равнины помогать королю Сигизмунду, атакованному турецкими язычниками. Этой кавалькадой из десяти тысяч человек командовали граф Жан и юный маршал Бусико. Я никогда в жизни не видел более пышной и более безрассудной экспедиции! Конские сбруи, обмундирование все это было просто роскошным; возраст участников был где-то между восемнадцатью и тридцатью, и все они, как и я сам, были восхищены этой затеей. Когда 30 апреля 1396 года армия вышла из Дижона в направлении Рейна, посторонний мог бы подумать, что мы направляемся на какой-то колоссальный турнир. Вся кавалькада сверкала золотом, серебром и сталью; в воздухе трепетали шелковые знамена, и каждый во весь голос распространялся о тех подвигах, которые он был намерен совершить ради собственной славы и в честь своей возлюбленной. Я был, как все…

– Вы хотите сказать, что вы… были влюблены?

– Ну да, почему нет? Ее звали Мари де ла Шенель. Ей было пятнадцать, и она была блондинкой, как и ты… может быть, не такой яркой и не такой красивой! Итак, мы пустились в путь. Я избавлю тебя от полного описания исхода этой гибельной экспедиции, неизбежного следствия нашей молодости и неопытности. Дисциплина там и не ночевала. Каждый из нас думал только о том, чтобы покрыть себя почетом и славой, и нисколько не заботился о пользе общего дела, несмотря на все горькие увещевания короля Сигизмунда, напуганного безумствами, которые мы творили. У него было то преимущество перед нами, что он знал своего врага – турка, чьи смелость и упорство в сражении были ему хорошо известны. Турками командовал их султан Баязет, которого они звали Илдерим, что значит «молния». И, поверь мне, он был достоин этого имени! Его янычары, как огонь небесный, налетали на избранную им цель и сплошь и рядом заставали нас врасплох. Мы встретились с войсками Баязета под Никополем и были разбиты наголову. Не из-за недостатка храбрости, ибо рыцари нашей безумной армии сражались как герои. Может быть, никогда еще это жгучее солнце не видывало такой доблести. Но когда наступил вечер 28 сентября, в плену у султана оказалось восемь тысяч христиан, из которых три сотни принадлежали к самым старинным и прославленным домам Франции и Бургундии: Жан, граф Неверский и я, Анри де Бар, графы д'Э и де ла Марш, Ангерран де Куси, маршал Бусико – почти все из оставшихся в живых. Впрочем, с турецкой стороны потери тоже были очень большими. Мы убили их так много, что султан пришел в неистовство. Большая часть пленников была истреблена на месте, и я никогда не забуду ужас этой кровавой бани.

Мою жизнь пощадили только благодаря слову, замолвленному графом Жаном, с которым я и был отправлен в столицу Баязета. Нас заперли в крепости, где мы должны были оставаться вплоть до прибытия гигантского выкупа, потребованного султаном. Мы находились там много долгих месяцев – столько, что глаз мой, выбитый стрелой, успел затянуться. Но даже преподанный нам жестокий урок не вполне отрезвил нас… во всяком случае, меня. Заключение и бездеятельность были мне в тягость. Я искал способов развлечься. Воспользовавшись тем, что внутри самой крепости мы имели значительную свободу передвижения, я попытался проникнуть в гарем командовавшего крепостью бея, воистину, порыв сумасшедшего! Я был застигнут врасплох, когда пытался перелезть через садовую ограду, схвачен, закован в цепи и приведен к бею. Он хотел отрубить мне голову немедля, но граф Жан узнал об этом вовремя, чтобы вмещаться. После долгих споров и уговоров он убедил их оставить меня в живых, но все – таки я был передан в руки палача, чтобы ответить за преступление, в котором был повинен. Когда тот окончил свою работу, я был жив, но не был больше мужчиной! Они обработали мою рану тем же варварским способом, что и людям, предназначенным для охраны гарема: закопали меня на несколько дней по голову в песок. Я едва не умер от этого, но, по-видимому, мой час тогда еще не настал. Я вернулся во Францию, к своим… и упросил Мари де Шенель выйти замуж за другого.

С широко раскрытыми от ужаса глазами Катрин молча смотрела на своего мужа, как будто видя его впервые. В ней больше не было злости: в глубине ее сердца открылся родник бесконечной жалости к этому человеку, чьи страдания она теперь поняла до конца. Раздававшийся в камере странно спокойный, неторопливый голос Гарэна сменила тяжелая тишина, нарушаемая только звуком сочащейся с потолка и капающей на землю воды. Чувствуя ком в горле, Катрин пыталась найти слова, которые не были бы ни глупыми, ни обидными, ибо она ощутила в Гарэне чувствительную и трепетную ранимость. Как бы то ни было, именно она первой нарушила молчание, заговорив с ним тоном хотя и сдержанным, но невольно окрашенным уважением.

– А… герцог знал о вашем ранении, когда приказал вам жениться на мне?

– Конечно, – с горькой улыбкой откликнулся Гарэн.

– Когда-то моя тайна была известна только герцогу Жану, и он поклялся хранить ее. Филипп узнал об этом совершенно случайно, когда я был ранен возле него в бою. Мы были одни, все остальные телохранители были отрезаны от нас. Он сам меня выходил, привел в сознание и спас мне жизнь, проследив, чтобы меня вынесли из сражения как можно быстрее. И он сдержал свое слово, но я перестал испытывать к нему какую-либо признательность с тех пор, как однажды он воспользовался этим, чтобы выдать тебя за меня замуж. Я думаю, что стал ненавидеть его с нашей брачной ночи, когда твоя изумительная красота открылась наконец передо мной полностью. Ты была прекрасна, но запретна, недостижима для меня… навсегда! А я любил тебя, любил, как безумец, которым, в сущности, я и стал…

Его голос сделался хриплым, и он отвернулся, но в колеблющемся свете факела Катрин увидела слезу, одну-единственную слезу, скатившуюся по его небритой щеке и скрывшуюся в бороде. Побежденная, она упала перед скованным узником на колени и нежно вытерла оставшийся на щеке влажный след.

– Гарэн, – прошептала она, – почему вы не сказали мне об этом раньше? Зачем вы молчали? Неужели вы не понимали, что я бы вам помогла? Если бы я знала об этой ужасной истории раньше, то герцог, клянусь, никогда бы не дотронулся до меня; я никогда не навлекла бы на вас этот стыд, эту жуткую пытку!

– Это было бы ошибкой, моя прелесть. Ты создана для любви и счастья, чтобы давать жизнь. Со мной твоя жизнь зашла бы в тупик…

Гнев Катрин был обращен теперь на другого. Теперь она ненавидела Филиппа… за тот жестокий и холодный расчет, жертвой которого стал Гарэн. Как мог герцог использовать в своих целях тайну этой трагедии, которую ему открыл случай? Ее недоброжелательность по отношению к мужу исчезла.

– Я не могу позволить вам умереть, – торопливо прошептала она. – Мы должны сделать что – нибудь, этот человек, ваш тюремщик, он любит золото. Если мы предложим ему богатство и место, где скрыться, он даст вам бежать… Послушайте, у меня нет денег, но есть мои драгоценности, все камни, что вы дали мне, даже тот знаменитый черный алмаз. Любой из них для этого человека будет целым состоянием…

– Нет, – резко перебил Гарэн. – Не продолжай! Я благодарен за предложение, продиктованное твоим сердцем и чувством справедливости, но у меня больше нет никакого желания жить! Филипп Машфуан и его советники оказали мне услугу, приговорив к смерти. Ты не представляешь, как я устал от жизни.

Катрин не сводила глаз с рук Гарэна, закованных в кандалы. Эти руки наводили на мысль о необычайном смирении и о недолговечности.

– Свобода! – шепнула она. – Свобода – это чудесная вещь! Вы еще молоды и полны жизни и будете богаты, если захотите. Того, что я сохранила, вам хватит, чтобы начать новую жизнь где-нибудь в другом месте… Вдали отсюда вы могли бы начать все сначала…

– Что я буду делать со своей свободой? Продолжать страдать от той изощренной и бесчеловечной танталовой пытки, которой ты для меня являешься? Оставаться Прометеем, скованным своим собственным бессилием и вечно пожираемым заживо стервятником желания, покуда старость не положит этому конец? Нет, Катрин, я помирился с тобой и умру теперь счастливым человеком, поверь мне!

Она еще долго продолжала бы убеждать его, устрашенная мыслью о том, что конец его столь близок. Все это выглядело такой чудовищной несправедливостью!

Она искренне забыла, что только совсем недавно сама подверглась в его руках гораздо более жестокому обращению. Но на лестнице вдруг раздались шаги и гул голосов.

– Кто-то идет, – сказал Гарэн, услышав их. – Тюремщик, и с ним, несомненно, святой отец, который пришел исповедать меня. Тебе надо идти. Прощай, Катрин.

Прости мне, что я не сделал тебя счастливой, и поминай меня иногда в твоих молитвах. Я умру с твоим именем на устах.

Его изуродованное шрамом лицо было таким неподвижным, как будто было высечено из камня. На глаза Катрин навернулись слезы. Она в волнении заломила руки.

– Неужели я действительно ничего не могу сделать для вас?.. Совсем ничего? Я бы отдала что угодно, чтобы иметь возможность помочь вам хоть чем-нибудь…

В уцелевшем глазу Гарэна внезапно появился проблеск.

– Может быть, – прошептал он очень тихо. – Слушай! Я не боюсь ни пытки, ни смерти, по мысль о том, что меня проволокут по городу, страшит меня. Чтоб меня волокли, как скотину на бойню, – в пыли, у ног толпы, под брань и плевки тупого сброда… да, это меня пугает! Если ты сможешь избавить меня от этого, я буду молиться Господу, чтоб он благословил тебя…

– Но как?

Дверь камеры отворилась, и вошел Руссо в сопровождении перепоясанного веревкой монаха, чьи руки были спрятаны в длинных рукавах рясы, а лицо скрыто тенью капюшона.

– Время вышло! – сказал Катрин тюремщик. – Я и так уже оставил вас тут слишком долго. Но добрый отец никому не скажет. Идите…

– Еще секунду! – вскричал Гарэн. Затем он посмотрел на Катрин умоляющим взглядом. – Перед тем, как покончить с этой жизнью, я хотел бы выпить еще одну пинту доброго бонского вина… мой распорядитель по винам, Абу, прекрасно умеет его готовить! Попроси этого человек разрешить тебе переслать мне бутыль!

– Вот настоящий бургундец! Не хочет отбросить копыта, не выпив напоследок! Это я понимаю, я и сам люблю бонское!

– Сын мой, – воскликнул возмущенный монах. – О чем ты беспокоишься, когда тебе предстоит предстать перед судом Божиим…

– Будем считать это моим последним «прости» земле, которую Он сотворил такой прекрасной, – с улыбкой ответил Гарэн.

Катрин не сказала ни слова. Ей было ясно, чего хочет Гарэн. Она направилась к двери вместе с тюремщиком, но обернулась с порога и, увидев взгляд мужа, все еще прикованный к пей и выражавший такую любовь и отчаяние, не сдержала рыданий.

– Прощайте, Гарэн, – со слезами на глазах прошептала она.

Из глубин пещеры к ней донесся ответ закованного в цепи человека:

– Прощай, Катрин…

Она, не глядя, бросилась из камеры по направлению к лестнице. На нижней ступеньке она обернулась и посмотрела в лицо тюремщику:

– Сколько вы хотите за то, чтобы выполнить его последнюю просьбу?

Руссо не колебался. В его глазах сверкнул жадный огонек.

– Десять золотых дукатов!

– И вы клянетесь мне, что он получит это вино? Не вздумайте обмануть меня!

– Клянусь своей вечной душой, что я дам вино ему в руки!

– Хорошо. Вот, возьмите золото. Женщина, которая ждет во дворе, принесет вино через несколько минут.

Золотые перешли из рук в руки. Затем Катрин заспешила вверх по скользкой лестнице и вернулась к Саре, прохаживавшейся взад и вперед по двору.

– Идем! – только и сказала она.

Едва они вернулись в дом Эрменгарды, Катрин послала за Абу-аль-Хайром и рассказала ему о последнем желании Гарэна.

– Он просил прислать ему бонского вина, но на самом деле он хочет яду, чтобы избежать унижения быть проволоченным по улицам на салазках. Вы можете что-нибудь сделать для него?

Врач-мавр, не дрогнув, выслушал ее. Затем он кивнул.

– Понимаю, – сказал он. – Принесите мне бутыль вина. Она нужна мне только на минуту.

Сара пошла за вином, потом вернулась и подала его арабу. Тот удалился к себе в комнату; через минуту он вышел, держа в руках оловянную кружку, которую тоже, получил от Сары. Затем он подал ее Катрин.

– Вот! Это то, о чем вы просили. Перешлите ему сейчас же.

Катрин полуиспуганно, полузавороженно посмотрела на темно-красную жидкость.

– А… он не будет мучиться? – нерешительно спросила она.

Абу-аль-Хайр покачал головой и печально улыбнулся.

– Он просто заснет… и никогда не проснется. Половины содержимого этого сосуда вполне достаточно. Идите же!

Сара быстро выхватила кружку из рук Катрин.

– Дай это мне! – сказала она. – Тебе не следует касаться таких вещей.

Спрятав кружку под черной пелериной, цыганка скрылась на лестнице. Катрин и доктор некоторое время неподвижно глядели друг на друга. Спустя минуту Абу подошел к молодой женщине и кончикам пальца коснулся ее глаз.

– Вы плакали, – заметил он. – И слезы вымыли горечь из вашего сердца. Вы снова обретете покой и мир… когда-нибудь.

– Я не верю в это! – закричала Катрин. – Как я смогу когда-нибудь забыть все это? Это так ужасно… так отвратительно несправедливо!

Абу-аль-Хайр пожал плечами и пошел к двери, но перед тем, как покинуть комнату, остановился.

– Время лечит скорбь, усмиряет ярость и подавляет ненависть; со временем прошлое перестает существовать.

6 апреля 1424 года, на заре, Катрин проведшая всю ночь в молитве, заняла место около узкого окна, выходящего на улицу. Небо было серым и облачным, мелкий дождик покрывал город, как вуаль. Несмотря на ранний час и плохую погоду, перед Обезьяньим домом уже собиралась толпа, охочая до обещанного ей кровавого зрелища. Молитвы очень помогли Катрин. В них она нашла утешение и спокойствие, которых так давно уже была лишена. Она молила Бога быть милостивым к человеку, чья тайна наконец была ей открыта, трагическая тайна, за которой было столько ужасного страдания. Открыв ей свое сердце, Гарэн завоевал также и ее привязанность. Ее тревожило только одно: выполнил ли тюремщик свое обещание?

Ее внимание привлекло внезапное возбуждение в толпе. К Обезьяньему дому приближался отряд лучников провоста с обоюдоострыми топориками на плечах и стальными шлемами на головах, по которым текли струйки дождя. Лучники как бы составляли эскорт стареющего, но все еще бодрого и сохранившего могучий вид человека, которого Катрин с содроганием узнала.

Это был Жозеф Блени, палач… Он пришел, чтобы заняться осужденным.

По мере того как эта маленькая зловещая группка исчезала в недрах Обезьяньего дома, сердце Катрин все тревожнее билось под ее черным шерстяным корсажем.

Она вдруг испугалась, что увидит Гарэна, выходящего из дома посреди когорты лучников, – живого! Перед зданием уже стояла огромная белая ломовая лошадь, волочащая за собой что – то вроде грубо сколоченной деревянной решетки. Это были салазки, к которым надлежало привязать осужденного, чтобы протащить его через город, и их появление было встречено в толпе гулом удовлетворения…

Прошло несколько минут, показавшихся Катрин вечностью. Она скорее почувствовала, чем увидела, что рядом с ней стоят Эрменгарда и Сара. Снаружи раздался ропот удивления, быстро перешедший в возмущенный рев.

Жозеф Блени снова появился перед домом, таща в руках длинное белое тело, полностью обнаженное, за исключением куска рваной материи, обвязанной вокруг бедер и сбросил это безжизненное тело на салазки. Это был Гарэн, и Катрин пришлось призвать на помощь все свои силы, чтобы не зарыдать в голос.

– Он мертв, – сказала Сара сзади нее.

Да, то, что палач так тщательно привязывал к салазкам было только трупом – толпа не ошиблась. Это и вызвало в ней ярость и разочарование. Мало интересного было в том, чтобы видеть, как вешают мертвое тело…

Три женщины медленно перекрестились. Вдруг Сара вздрогнула.

– О! Смотрите! – закричала она, указывая на вход в Обезьяний дом. Два лучника только вышли оттуда, неся на руках большое безжизненное тело человека, в котором Катрин, к своему изумлению, узнала тюремщика Руссо. Она моментально поняла, что случилось. Руссо, как и обещал, дал Гарэну отравленное вино, но из жадности не смог отказаться от того, чтобы попробовать его самому. Он дорого заплатил за свое обжорство.

– Он тоже мертв, – сказала Катрин.

И услышала, как где-то за ее спиной Абу-аль-Хайр тихо сказал:

– Что ж, тем лучше. Теперь мы знаем, что он не заговорит.

Но Катрин не слушала. Она следила за Жозефом Блени. Палач кончил привязывать тело к салазкам и, взяв в руку поводья, огрел лошадь кнутом. Та двинулась вперед, и толпа расступилась, освобождая ей путь. Салазки затряслись и поехали по жирной дорожной грязи; бледное тело начало покрываться брызгами и пятнами грязи. С концов салазок свисали ноги и голова.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю