Текст книги "Принцесса вандалов"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава II
Пушки Бастилии
Перед сном Изабель приняла теплую ванну, которая помогла ей успокоиться. Но спала она все-таки плохо, часто просыпалась, взволнованная неожиданным поворотом событий. Еще накануне утром она была окружена привычной пустотой, и вдруг ее сердечная жизнь бурно закипела, что привело ее в смущение. Завоевание героя, которого она полюбила еще девочкой, наполняло ее сердце радостью, хотя и не безоблачной. При этом она не могла не сознаться, что измена де Немура, попавшего в сети ее ненавистницы, причинила ей боль. Амадей был очаровательным человеком, чудесным любовником, чего нельзя было сказать о де Конде, грубом, излишне торопливом… Словом, хотя она сама прогнала де Немура, она горевала, узнав, что он утешился, отдав предпочтение главной ее врагине…
Оказавшись в положении буриданова осла, томимого голодом и жаждой и вынужденного выбирать между охапкой сена и ведром воды, Изабель в отличие от несчастного животного, которое умерло, потому что так и не сумело сделать выбор, на рассвете сделала выбор. С де Немуром она решила сохранить дружбу. Сочла, что совершит благое дело, если отвратит его от постыдного союзничества с испанцами, и таким образом, возможно, спасет и своего брата Франсуа. Не менее благое дело совершит она и для Конде, если поможет ему наладить отношения с двором. Хотя в эту возможность она не очень-то верила.
Ближайшее будущее подвергло ее чаяния и дипломатические ходы жестоким испытаниям.
Де Конде, который возымел намерение стеречь теперь свою возлюбленную, словно молоко на плите, возымел расчудесную мысль – разумеется, с его точки зрения! – попросить наблюдать за ней потихоньку своего друга де Немура, который, очень вовремя вернулся в Париж. Принц не сомневался, что де Немур отныне и навсегда пленен госпожой де Лонгвиль и никогда уже не сможет покинуть богиню, если она снизошла к нему. В самое ближайшее время он попросит герцога оказать ему эту услугу, объяснив, что следить нужно как можно более незаметно.
Уже на следующее утро принц появился у Изабель ранним утром, считая ее теперь чуть ли не своей собственностью. Изабель плохо спала ночью, выглядела не лучшим образом и попросила передать принцу, что заболела, приняла лекарство и просит ее извинить. Однако принц настаивал: он не собирается ее тревожить, но ему необходимо увидеть ее и сказать несколько слов.
Что могло стрястись такого срочного, что Конде примчался в такое время? Зная неистовый нрав Людовика, который может пренебречь любыми запретами и просьбами, Изабель поспешно намазала лицо кремом со свинцовыми белилами, от которого оно смертельно побледнело, слегка подчернила глаза, убрала волосы под кружевной чепчик, накинула рубашку-распашонку и снова улеглась в постель. Агата за это время поставила на столик у изголовья кружку для травяных отваров и флакон с душистой водой. Изабель хорошенько укрылась и отправила Агату за гостем.
Принц ни на секунду не поверил в болезнь Изабель. Как-никак только вчера вечером он видел ее, и она была ослепительна! Очень сурова, но ослепительна, и поэтому, увидев возлюбленную, не мог скрыть своего удивления:
– Как? Так вы в самом деле больны? – Потом спросил с понимающей улыбкой: – Неужели де Немур посмел плохо обойтись с вами?
– Плохо обойтись со мной? Де Немур? Только вы, монсеньор, могли такое заподозрить. И с какой стати, скажите на милость!
– Полно! Не гневайтесь! Простите за неловкое слово. Тем более что я пришел попросить у вас помощи.
– Помощи? В чем? Я не говорю по-испански!
– Вы невыносимы! Судя по вашему виду, вы всерьез больны, и у вас не должно быть сил на насмешки!
Изабель не могла не улыбнуться, она приподнялась, взбила подушки, оперлась на них и заявила:
– Я вся слух и целиком к вашим услугам!
Принц поделился опасениями, какие мучают его после холодного приема в Сен-Жермене.
– Я не чувствую себя в безопасности у себя в особняке Конде, мечусь, не знаю, какому святому молиться, и крайне нуждаюсь в добром совете!
– Уверена, в чем в чем, а в советчиках у вас нет недостатка.
– Согласен, но их слишком много, и они так разноречивы… А я не в силах предпочесть советы одних и не выслушивать других [5]5
В житейских ситуациях принц де Конде с большим трудом принимал решения и потом не мог отказаться от того, какое принял, даже если оно было ошибочным и неблагоразумным. Зато в военных условиях, когда он командовал армией, его решения были гениальны. ( Прим. авт.)
[Закрыть].
– Если вы надумали переселиться ко мне, то скажу сразу: это очень неудачная мысль.
– Нет. Я только хотел, чтобы мои друзья собирались у вас в доме и вы взяли на себя роль арбитра. Вы никогда не теряете головы… Во всяком случае, как я успел убедиться, – прибавил он с тенью улыбки. – И лучшее тому доказательство – ваше хладнокровие и изобретательность, благодаря которым вы увезли мою мать из-под носа дю Вульди. Я осмеливаюсь просить вас, надеясь, что вы меня немного любите, помогите мне!
– Я не отказываюсь помочь, но, если вам так неуютно в особняке, почему бы не переехать в Сен-Мор, как вы уже делали?
– В таком случае вам тоже пришлось бы поселиться в Сен-Море. Но разве я когда-нибудь посмею посягнуть на вашу свободу, которой вы так дорожите?! – произнес он с таким благостным выражением лица, что Изабель, несмотря на старания выглядеть больной, не могла удержаться от смеха.
– Не стоит лицемерить, монсеньор. Вы бы никогда не посмели предложить мне там поселиться, потому что знаете, что я откажусь. Но раз уж мы заговорили о переездах, то не скрою от вас, – Изабель, не замедлив, отплатила принцу той же монетой, – что я как раз не собираюсь оставаться в Париже. Стоит такая прекрасная погода, что мне захотелось навестить Мелло и увидеться с моим сыном!
– Вы оставили его там одного?
– Нет, он под присмотром моей матери. Вполне возможно, она даже увезла его в Преси. Она не любит уезжать надолго из своего дома. Однако вернемся к нашему разговору. Если вы хотите собирать здесь своих друзей и советоваться с ними, то я не вижу в подобных сборищах ничего не подобающего. И если вы меня о чем-то спросите, я охотно выскажу свое мнение.
– А может быть, вы мне позволите… Позволите задерживаться у вас?
– Там будет видно. Пока обсудим еще один вопрос. Я ни при каких обстоятельствах не стану принимать у себя госпожу де Лонгвиль, но полагаю, ей отведена ведущая роль в ваших «советах».
– Успокойтесь. Ее нет в Париже. Она сейчас в Гиени вместе с нашим младшим братом де Конти. Бордо стал главным городом, в нем ведутся переговоры с Испанией. В зависимости от того, как пройдут мои переговоры с двором, она и будет действовать.
– Смею надеяться, что она не возьмет на себя смелость подписывать от вашего имени какие-либо договоры?
– Нет! Конечно, нет! Она не посмеет!
– Она? Не посмеет? Или Анна-Женевьева совершенно переменилась, или вы ее плохо знаете! Мы можем почитать себя счастливыми, если в один прекрасный день она не появится здесь во главе испанской армии с трубами и барабанами! Тогда перед вами встанет выбор: заключить сестру в свои объятия или уничтожить выстрелом из мушкета. И я вам не завидую.
– Вы преувеличиваете! Она желает мне только счастья.
– Если ваше счастье служит ее славе! Что касается меня, монсеньор, то слава меня не интересует вовсе. Зато мне не хочется, чтобы победитель при Рокруа вдруг сделался испанцем, а мой брат – последний из славных Монморанси – заплатил бы своей головой за безмерную преданность вам. Но если случится такая беда, имейте в виду, в моем лице вы обретете непримиримого врага.
– А я-то полагал, что вы меня любите! Во всяком случае, так вы говорили!
– И могу повторить еще и еще: моя любовь в ваших руках. Все зависит от вас, монсеньор!
– В таком случае, положитесь на меня, я сделаю все возможное. Можем ли мы начать наши встречи уже с сегодняшнего дня?
– Да, но собираться мы будем как принято, по вечерам. Неурочный час придал бы нашим сборищам характер заговора.
– Но это и есть что-то вроде заговора. Разве нет?
– Да, но не обязательно кричать об этом со всех крыш. Приходите ближе к вечеру, и не все одновременно. Вспомните, как мы собирались когда-то в гостиной госпожи де Рамбуйе. Мы приходили туда, чтобы вместе провести время, послушать новые стихи наших поэтов, насладиться музыкой. Я позабочусь, чтобы музыка была приятной для слуха, ни слишком тихой, ни оглушительно громкой – мягким фоном для нашей беседы.
– Мне нравится ваша идея, хотя трудно поверить в невинный вечер, если нет обворожительных женщин…
– Не буду возражать, если вы пригласите, например, Мадемуазель – дочь герцога Орлеанского. Она горит желанием выказать вам свою преданность, особенно в те дни, когда здоровье вашей супруги внушает беспокойство. Не прилагая больших усилий, она уже чувствует себя принцессой де Конде.
– Я думал, вы ее терпеть не можете… Хотя, слушая вас…
– Терпеть не могу? Ничего подобного! Это она меня терпеть не может. А точнее, никак не может решить любить меня или ненавидеть. С одной стороны, ей нравится видеться со мной, болтать, пощипывать других, шутить, остроумничать, а с другой – отзывается она обо мне всегда плохо и уничижительно.
– Да, так оно и есть. Причина в том, что вы обольстительны, а она точь-в-точь швейцарец королевской гвардии, и ничего тут не поделаешь!
– Швейцарец она или не швейцарец, но пригласите ее. Она охотно согласится и будет представлять здесь своего отца. Полагаю, что Месье по-прежнему остается одним из ваших? После совершеннолетия короля он перестал быть королевским наместником и, думаю, очень этим огорчен, хотя не показывает виду. Если вам нужны еще дамы, то, пожалуйста, – госпожа де Бриенн, по-прежнему близкая подруга королевы, и моя подруга Мари де Сен-Совёр охотно составят нам компанию. Они обе умные женщины и не страдают склонностью к шпионажу. Если хотите, я приглашу их сегодня вечером.
– Сегодня вечером? Нет… Пожалейте меня, Изабель, и позвольте вернуться одному. Мне нужно столько сказать вам!
– Того, о чем говорится только в ночной темноте?
– Не только! Я могу говорить вам о любви всегда и…
– Покажите ваши руки. – Она развязала бант ночной рубашки и обнажила плечо с синяками и следом от укуса. – Если завтра прибавится хоть один синяк, один-единственный, мы не увидимся больше никогда в жизни. Мне двадцать пять лет, и я обожаю танцевать на балах. Если вы собираетесь обречь меня на высокие воротники и допотопные брыжи, то лучше простимся сразу без долгих слов.
Вид у Конде сразу стал таким несчастным, что у Изабель не хватило духу продолжать ему выговаривать.
– Хорошо, я согласна, сегодня вечером приходите один. Я пошлю слугу на чердак, пусть посмотрит, не сохранилась ли там какая-нибудь кольчуга.
– А что прикажете мне? Мне прийти с большими садовыми ножницами?
Без садовых ножниц, в самом деле, не обошлось. Незадолго до прихода принца Изабель принесли охапку чудесных роз, которые были срезаны в Сен-Море по его повелению. Изабель с наслаждением подышала ароматом, прежде чем их расставили по вазам. Двумя розами из этой охапки она украсила скромный вырез платья. Ужин был изыскан, но короток, так как нетерпение принца можно было при желании потрогать. Изабель, поблагодарив, отослала слуг и взяла своего гостя за руку, чтобы проводить к себе в спальню. В спальне он усадил ее за туалетный столик перед большим зеркалом и после нескончаемых поцелуев принялся раздевать.
– Посмотрим на ваши боевые раны, – прошептал он, щекоча ей усами шею.
Изабель закрыла глаза, и в спальне воцарилась тишина, изредка прерываемая стонами, не имевшими ничего общего со стонами боли.
На следующий день во второй половине дня к герцогине де Шатильон приехали гости: первым прибыл принц де Конде, вскоре за ним де Ларошфуко со своим секретарем Гурвилем, президент Виоле, кардинал де Рец, по своему обыкновению словоохотливый и улыбающийся, Лэне и… герцог де Немур. Он единственный не сиял восхищенной улыбкой. Правда, вслед за ним сразу же появился герцог де Бофор, его шурин. Но эти родственники не слишком любили друг друга из-за вечного и неразрешимого спора, кто родовитее. К тому же де Бофор, не скрывая своей принадлежности к Фронде Принцев, воодушевляемой ненавистью к Мазарини и дружескими чувствами к Конде, не одобрял переговоров с испанцами и в особенности был против того, чтобы они вступали на французскую землю. Он ни разу не поставил своей подписи под договорами с испанцами, чем страшно сердил де Немура.
– Этот незаконнорожденный считает себя вправе ни с кем не считаться, потому что Генрих IV приходится ему дедом, но и у меня мать была принцессой королевской крови!
– Почему же вы женились на сестре этого незаконнорожденного? – оборвал его однажды кардинал де Рец, который был близким другом семьи Вандомов. – К тому же в отношении испанцев я совершенно с ним согласен. И не я один. А у прекрасного пола де Бофор пользуется не меньшим успехом, чем вы. И сводит счеты он с одним только Мазарини. А его мать, о которой вы отозвались с таким высокомерием, была, не будем забывать, из дома Водемон-Лоррен. И вообще я его люблю, – простодушно прибавил новоиспеченный кардинал.
Изабель тоже любила Франсуа де Бофора – он был приятен в обществе, любил посмеяться не меньше, чем она, и однажды помог ей выпутаться из пренеприятнейшей истории на Новом мосту, когда Париж бунтовал. Она встретила де Бофора радостной улыбкой, которая привела де Немура в отвратительное настроение. Увидев, что сразу после него руку Изабель целует его шурин, что они вместе смеются какой-то шутке, он не преминул все это сообщить де Конде, когда тот подошел к нему. Но принц, находясь с возлюбленной рядом, терял свою подозрительность и ответил небрежно:
– Мы собрались здесь для решения важных дел! Сейчас нам не до пустяков.
Обидевшийся Немур продолжал кипятиться.
– Но он ведет себя здесь как…
– Один из наших. И таковым для нас является.
– Не обольщайтесь! Он слышать не хочет о союзе с его католическим величеством!
– Но он кумир парижан, которые прозвали его Королем Чрева Парижа. Парижане любят испанцев не больше, чем он. Однако пора за дело. Настало время открыть наше собрание, – прибавил Людовик.
– А мы разве не будем дожидаться Месье?
– Он прислал свои извинения, очередная хворь, – проворчал Конде.
Гости расположились в кабинете, где их ждали стоявшие полукругом кресла и небольшой письменный столик. Одно из кресел пока оставалось пустым.
– Мы ждем кого-нибудь еще? – осведомился кардинал.
– Разумеется, – вздохнула Изабель. – Моего брата. Мне кажется, он ухитрится проворонить даже собственный смертный час!
В эту секунду появился улыбающийся Франсуа. Он поцеловал сестру, любезно поприветствовал собравшихся, пробормотав какое-то невразумительное объяснение своему опозданию и занял пустующее кресло. Изабель взяла слово первой, поблагодарила своих высокородных гостей за то, что почтили ее своим присутствием, и выразила желание ознакомиться с тем, что произошло в замке Сен-Жермен-ан-Лэ, куда Гурвиль был отряжен в качестве посла.
– Я бы хотела прочитать послание, которое секретарь де Ларошфуко должен был передать, если, разумеется, с него была снята копия.
Нет, ни о каких копиях не было и речи. Речи не было даже о послании, оно было не письменным, а устным.
– Гурвиль прекрасно знает, что желательно получить каждому из нас для того, чтобы сложить оружие, – объяснил Конде.
– Я не сомневаюсь, что вы все знаете, чего хотите, беда в том, что этого не знаю я.
Тут собравшиеся заговорили все разом, и поднялась такая разноголосица, что принц, повинуясь взгляду Изабель, постарался положить ей конец, громко постучав по столу.
– Прошу тишины! Можно подумать, что мы в парламенте. Гурвиль, вы помните, что вы говорили?
– Да, монсеньор.
– Ну так напишите все, что помните, черт побери, – сердито распорядилась герцогиня, потерявшая терпение. – Если я правильно поняла, прошение было устным.
– Разумеется, – подтвердил Конде. – Потому что, дорогая кузина, мы не подавали прошения от подданных государю, а вели переговоры как одна власть с другой. И целью этих переговоров было окончательное устранение Мазарини и назначение наших людей на важные государственные должности. Людей, преданных королю, уверяю вас, – поспешил уточнить принц, видя, как округляются от изумления большие темные глаза молодой женщины.
– Одна власть с другой? – повторила она. – Но мне, говоря по чести, кажется, господа, что все вы немного забылись! То, что вы, дорогой кузен, Людовик II дома принцев Конде, не дает вам права считать себя равным Людовику XIV, королю Франции и Наварры. Все здесь находящиеся, и я в том числе, его подданные. И только.
Слова ее были встречены недовольным ропотом. Изабель подождала, пока он утихнет, и продолжила:
– Я задам вам только один вопрос: если в эту минуту к нам в комнату войдет Его Величество, как вы поступите?
– Поприветствуем его как положено по этикету, – ответил принц, передернув плечами.
– Но король вправе не приветствовать вас в ответ. Он вправе сесть и оставить вас стоять. Через несколько месяцев его ожидает священное помазание в Реймсе. Святой Людовик ваш общий покровитель, но корона принадлежит не вам, и король не ваш брат. Постарайтесь понять, что главное сейчас покончить с нелепыми притязаниями, которые никому не делают чести и разрушают королевство, которое не оправится, возможно, еще долгие годы!
Воцарилось молчание. Ни один из мужчин не нашелся, что возразить этой женщине. Улыбался ей один только де Бофор. Даже Франсуа встретил недоуменным взглядом резкую отповедь сестры. Первым заговорил Конде.
– Гурвиль, – сказал он, – извольте сесть вот за этот стол и записать на бумаге все наши требования как для нас самих, так и для правителей нашего королевства.
– После чего на основании этой записи вы составите докладную записку, куда включите главные пункты, на основании которых согласны будете сложить оружие, – подхватила Изабель. – А затем кто-то из вас лично с той торжественностью, какую вы сочтете уместной, отправится к королю. Было бы разумно, монсеньор, присовокупить к записке небольшое письмо, написанное вашей собственной рукой, где вы выразили бы ваши сожаления по поводу происходящего и свою привязанность к особе государя.
Докладная записка писалась долго, то и дело вызывая споры. Конде настаивал на солидной компенсации, которую должны были выплатить ему самому и его родственникам за несправедливое заточение. Он также потребовал включить в список требование ста тысячи ливров герцогине де Шатильон за понесенные ею убытки. Изабель возмутилась.
– Шатильон разграбили не солдаты короля, а ваши, монсеньор. Кто бил горшки, тот за них и платит – так говорят мои крестьяне. И я прошу всего лишь десять тысяч ливров. Вычеркните этот пункт из записки. Я не хочу быть замешана в этом деле.
– Хотите вы или нет, но вы в нем уже замешаны, сестричка, – заметил Франсуа. – И если сто тысяч ливров не нужны вам, то мне бы они очень пригодились. Мы можем разделить их по-братски: вам десять тысяч, остальное мне! [6]6
На самом деле эти деньги должны были стать компенсацией де Ларошфуко, у которого был сожжен замок. ( Прим. авт.)
[Закрыть]
Еще один спор вспыхнул, когда речь зашла о требовании назначить герцога де Бофора наместником Парижа. На этот раз возмутился де Немур.
– Если герцог стал королем торговок, гулящих девок и распутников, то это еще не основание отдавать ему весь Париж!
Бофор закатился громким смехом.
– Успокойтесь, дорогой зятек, я совсем не горю желанием получить эту должность. Мне гораздо приятнее сохранить любовь разношерстного парижского народца, чем стать для него грозой. Я мечтаю получить должность адмирала. Адмиралом был мой отец, и я желал бы продолжать его дело. Морской стихии нет износу, господин герцог де Немур. Вы понятия не имеете, что это такое. Море стоит всех на свете женщин… За редчайшим исключением, – галантно прибавил он, поклонившись Изабель.
Де Немур открыл было рот, чтобы продолжить спор, но принц потребовал от него молчания.
Наконец записка была написана, состояла она из двадцати одного пункта. Ее внимательно прочитали вслух, прежде чем переписать набело. Оставался самый главный вопрос: кто передаст ее в королевские руки?
– Я! Я могу это сделать, – предложил Франсуа де Бутвиль. – Королева всегда ко мне благоволила. Может быть, потому что я умел ее рассмешить.
– Не вижу здесь поводов для смеха, – ворчливо заметил де Немур. – Королева томится без своего Мазарини и не нуждается в шутах.
Конде, слава богу, успел удержать за пояс рванувшегося вперед юношу, усадил на место и грозно сказал:
– Если тебе хочется подраться на дуэли, Немур, не ищи противника в стане друзей. Мы собрались здесь не для того, чтобы ссориться, к тому же в присутствии госпожи герцогини де Шатильон, столь чтимой всеми нами.
С этими словами принц взял руку Изабель и больше ее не выпускал. Рец, наблюдавший за ними, заметил:
– Королева охотно видится с госпожой герцогиней. Почему бы нам не попросить мадам де Шатильон оказать нам эту услугу? Перед ее улыбкой устоять невозможно! К тому же говорят, что наш юный король уже неравнодушен к женским чарам.
– Для нее это может представлять опасность, я возражаю, – вновь вступил в спор де Немур.
– На каком основании возражаете вы? – осведомился принц, нахмурив брови.
– На каком основании? На том, что…
– Успокойтесь, – вновь заговорил кардинал. – Мое предложение возникло не на пустом месте. Вы знаете, как у прециозниц именуется наша прелестная хозяйка после своего триумфального возвращения в Париж в сопровождении двойного эскорта?
– У прециозниц? Я вижусь только с мадемуазель де Скюдери и больше не бываю в их салонах, – удивленно сказала молодая женщина.
– Но у них есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. В их кружке вы именуетесь Цирцеей.
– Волшебницей, которая превращает мужчин в свиней? – переспросил Изабель, недовольно сморщив носик. – Я не уверена, что для меня это лестно.
– Не обращайте внимания на частности, – улыбнулся ей Конде. – Драгоценно могущество! Что вы думаете о предложении кардинала, Изабель? Согласитесь ли вы стать нашей посланницей?
– Почему бы и не согласиться? Если королева и король соизволят меня принять!
Госпожа де Бриенн была удивлена, когда Изабель попросила ее о посредничестве, чтобы получить аудиенцию у Их Величеств. Их Величества всегда с удовольствием видели у себя герцогиню де Шатильон. Но она поняла свою молодую подругу, когда узнала, с какой миссией ей предстоит появиться перед королем и королевой: выступать защитницей принцев – дело ответственное и нелегкое.
– На мой взгляд, подобное решение не делает чести их мужеству, – высказала госпожа де Бриенн свое мнение. – По мне, было бы гораздо разумнее, если бы они явились все вместе, преклонили бы перед королем колено и отдали свои шпаги ему на службу. Но, конечно, вы можете попробовать начать переговоры, если вам дадут на них время. Мне, однако, кажется, что попытка запрячь карету вместо лошади не встретит в Сен-Жермене одобрения.
– Господин принц полагает, что обладает правом вести переговоры как равный с равными.
– Иисус сладчайший! Что-то будет! Но в любом случае я вас не оставлю. Вам, конечно, понадобится поддержка, бедная моя овечка, которую надумали отдать волкам.
Изабель мало походила на несчастную овцу, когда несколько дней спустя садилась в карету вместе со своей подругой, чтобы ехать во дворец. Она была хороша до умопомрачения в платье из парчи того радостного кораллового цвета, который так ей шел. Бриллианты сияли у нее на шее, в ушах, на запястьях и пальцах. Они сияли даже на веере, без которого было не обойтись в такую жару. Все драгоценности были ее собственными. Изабель не надела ни одного бриллианта, завещанного ей принцессой Шарлоттой де Конде, чтобы не возникло впечатления, будто она неотделима от дома Конде.
Ей не слишком понравилось, что принцы выделили для ее сопровождения эскорт, который гарцевал вокруг ее кареты. Снабдили ее еще и охранной грамотой.
– Хотите вы того или нет, но теперь вы и в самом деле официальная посланница, что дает нам право въехать в карете во двор замка и выйти из нее возле самого крыльца.
Когда же карета герцогини в сопровождении эскорта прибыла в Сен-Жермен, охрана отсалютовала ей шпагами.
Что было, пожалуй, слишком большой честью.
Пожалуй, и посланница втайне испытывала немалую робость, но никому не позволила о ней догадаться, когда после официального объявления о ее прибытии появилась на пороге большой залы, где собрались все придворные, выстроившись в два ряда. По этому коридору Изабель должна была пройти к Их Величествам, которые восседали в креслах.
Увидев, с какими почестями ее принимают, Изабель согласно этикету сделала первый реверанс при входе, второй в середине зала и третий перед королем и королевой. Реверансы ее отличались такой грациозностью, что невольно вызвали восхищенный шепот.
Их Величества приняли посланницу не просто любезно, но с большой теплотой. Позднее кардинал де Рец, у которого повсюду были шпионы, напишет в своих мемуарах: «Ей не хватало только оливковой ветви в руках. Ее приняли и с ней обходились, как могли бы обходиться с самой Минервой…»
Анна Австрийская, вся в черном, сияя великолепными жемчугами, поцеловала свою гостью. Юный король, уже не чуждый обольстительности, поцеловал ей руку, сопроводив поцелуй необыкновенно галантным комплиментом, на что получил остроумный ответ. Они продолжали обмениваться любезностями и комплиментами, пока наконец Изабель, сделав очередной реверанс, не протянула Ее Величеству пресловутую записку. Королева, не заглянув в нее, передала сыну со словами:
– Теперь, дорогая, все послания нужно подавать королю. Пришло время ему принять на себя бремя государства… С помощью, разумеется, опытных советников.
– Таких, как господин кардинал, – добавил Людовик, взяв Изабель за руку. – Идемте! Он ждет вас в кабинете.
Изабель ожидала, чего угодно, но только не этого. Удар был такой силы, что от неожиданности она могла лишиться чувств, что было бы весьма прискорбно при подобных обстоятельствах, но, к счастью, она не имела привычки падать в обморок, и поэтому с присущей ей грациозностью отправилась на встречу с врагом, лишь немного энергичнее поработав веером, чтобы немного освежиться. По дороге она вспомнила о прозвище, которым наградили ее прециозницы: Цирцея! Изабель сочла, что ей представился замечательный случай проверить, заслужила она его или нет.
После взаимных приветствий и положенных любезностей, кардинал принялся читать записку, а Изабель благодарить Господа Бога, что ей удалось добиться, чтобы в число непременных условий, сулящих заключение мира, не было включено требование окончательного исчезновения кардинала! Хотя оно подразумевалось.
Мазарини спокойно и бесстрастно читал, а Изабель его внимательно рассматривала. Никогда она еще не видела кардинала так близко и в такой, можно сказать, домашней обстановке. В свои пятьдесят лет Мазарини, безусловно, сохранял свою мужскую привлекательность: у него были правильные черты лица, тонкие усики подчеркивали чувственность полных губ, густые волнистые волосы оставались по-прежнему темными. Хотя две-три серебряные нити в них напоминали о бегущих годах, а легкая синева под темными, легко загорающимися смехом глазами, говорила о нелегких заботах. У кардинала и близко не было царственной значительности Ришелье, его властного тона, при необходимости становящегося непререкаемым. Мазарини говорил мягко, с итальянским акцентом, от которого так и не смог избавиться, что за редчайшим исключением вызывало насмешки. Была в этом человеке, снискавшем ненависть целой нации, какая-то лицедейская неискренность. Он был кокетлив, следил за собой, в особенности за руками, которые были у него очень красивыми, и он непременно надевал одно или два кольца с бриллиантами, питая к ним неудержимую страсть. Мог ли этот человек пробудить пылкую страсть в стареющей, но все еще привлекательной женщине? Изабель в конце концов решила, что мог, тем более что, кажется, в салоне Рамбуйе или в какой-то другой гостиной она слышала, что Мазарини похож на обольстительного герцога Бэкингемского, которого королева Анна любила в молодости. Любила до такой степени, что могла бы даже забыться чудесным вечером в амьенском саду. И если этого не случилось, то причиной всему был сам герцог. Он слишком поспешил, позабыв, что инфанту нельзя тащить в кусты, как горничную.
Мазарини закончил чтение и повернул улыбающееся лицо к своей гостье.
– Не знаю, как благодарить вас, госпожа герцогиня, за то, что вы взяли на себя труд приехать сюда и привезти мне столь драгоценный документ. Он представляет собой огромную важность и заслуживает размышления. Вы можете понять меня лучше всех: я не смогу ответить на него в тот же миг, как получил его, но сразу могу сказать, что он содержит необыкновенно интересные пункты.
– Простите меня, монсеньор, – заговорила Изабель, – но мне трудно было бы ожидать скорого ответа от Вашего Преосвященства, поскольку я вообще не ожидала, что отвечать на него будете вы. Главной моей заботой было доставить это письмо Их Величествам, так как этот документ предназначался вниманию Его Величества короля и Ее Величества королевы.
Тон герцогини был несколько резок, а постановка вопроса несколько дерзкой, но Мазарини не выказал ни малейшего неудовольствия.
– Это естественно, госпожа герцогиня, это естественно. Воля Их Величеств всегда была и будет моей волей, как в этом случае, так и в любом другом, касающемся нашего королевства, и я всегда был только лишь исполнителем августейших пожеланий. Нам нужно будет собрать небольшой совет, и в самом тесном кругу хорошенько подумать, что будет возможно предоставить…
– Предоставить, например, что?
– Например, места губернаторов в провинциях… Но с вашего позволения, мы теперь поспешим и вернемся к Ее… К Его Величеству. Король пришел в восторг, увидев вас, и не простит мне, если я задержу вас надолго.
Они вернулись в зал и провели время в непринужденной и приятной беседе, коснувшись множества самых разных вещей. Атмосфера была настолько благоприятной, что все опасения и страхи посланницы рассеялись, и она с удовольствием приняла приглашение снова приехать во дворец в ближайшие дни. Прощаясь, Изабель сочла нужным осведомиться:
– Возможно, было бы лучше, если бы во дворец приехал сам господин принц?
– Чтобы сражаться со мной? Он никогда со мной не примирится! – отвечал кардинал с такой печалью, что, если она была наигранной, то игра делала честь актерскому таланту Его Преосвященства. – Нет, мне никогда не дождаться радости примирения. Я боюсь даже, что господин принц откажется вести дальнейшие переговоры, узнав, что я принимаю в них участие.
«Вполне возможно, что и так», – подумала Изабель, садясь в карету, которую вновь окружил ее почетный эскорт. Все, что случилось в конце дня, подтвердило, что она не ошиблась. Конде буквально взорвался, услышав о Мазарини.
