Текст книги "Воздушный корабль"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА III

Незнакомый господинъ рекомендуется самъ, такъ что нѣтъ надобности его рекомендовать.

– Граждане Соединенныхъ Штатовъ Сѣверной Америки! Меня зовутъ Robur, что значитъ Сила и Побѣдитель. Эта кличка мнѣ по шерсти. Мнѣ сорокъ лѣтъ, хотя на видъ мнѣ только тридцать, у меня желѣзное тѣлосложеніе, несокрушимое здоровье, замѣчательная мускульная сила и желудокъ такой, какому позавидуетъ страусъ. Таковы мои физическія качества.

Собраніе слушало. Да! Крикуновъ первымъ дѣломъ поразила эта неожиданная рѣчь, сказанная такъ смѣло. Кто такой этотъ человѣкъ? Сумасшедшій или мистификаторъ? Во всякомъ случаѣ, онъ сильно импонировалъ своею личностью. Собраніе, за минуту передъ тѣмъ такое бурное и крикливое, притихло до того, что можно было слышать полетъ мухи. То былъ настоящій штиль послѣ шквала.

Робюръ казался именно такимъ человѣкомъ, какимъ онъ себя описывалъ. Высокій ростомъ, широкій въ плечахъ, съ крѣпкою шеей, на которой твердо сидѣла округлая голова, онъ производилъ впечатлѣніе какого-то интеллигентнаго быка. Я очень странно выражаюсь, но это именно такъ. Добавьте къ этому блестящіе глаза, энергично сжатыя брови, короткіе, нѣсколько щетинистые волосы металлическаго оттѣнка, широкую грудь, крѣпкія ноги, сильныя руки, и вы получите полный портретъ интереснаго незнакомца.

Ни усовъ, ни бакенбардъ у него не было, а только довольно широкая бородка на американскій манеръ, что позволяло видѣть мощныя скрѣпы его здоровыхъ челюстей. Вычислено (чего только люди не вычисляютъ!), что давленіе челюсти обыкновеннаго крокодила достигаетъ иногда четырехсотъ атмосферъ, тогда какъ давленіе челюстей охотничьей собаки не превышаетъ ста атмосферъ! Вывели даже такую курьезную формулу: если одинъ килограммъ собаки даетъ восемь килограммовъ силы тренія, то на одинъ килограммъ крокодила приходится двѣнадцать килограммовъ тренія. Такъ вотъ, по-моему, одинъ килограммъ Робюра долженъ былъ давать, по крайней мѣрѣ, десять килограммовъ тренія. Такимъ образомъ, нашъ незнакомецъ въ извѣстномъ отношеніи представлялъ изъ себя нѣчто среднее между собакой и крокодиломъ.

Изъ какой страны былъ родомъ этотъ замѣчательный человѣкъ? По-англійски онъ говорилъ хорошо, безъ того тягучаго акцента, которымъ отличаются янки изъ Новой Англіи.

Онъ продолжалъ такъ:

– А вотъ и нравственныя мои свойства, почтенные граждане. Вы видите передъ собой инженера, нравственныя качества котораго не уступаютъ физическимъ. Я не боюсь никого и ничего. Сила воли у меня такова, что я никогда никому ни въ чемъ не уступлю. Разъ намѣтивъ себѣ цѣль, я достигаю ее, во что бы то ни стало, хотя бы вся Америка, хотя бы весь міръ встали у меня поперекъ дороги. Разъ у меня является какая-нибудь идея, я требую, чтобы всѣ ее раздѣляли, и не терплю противорѣчій. Я, господа, для того останавливаюсь на этихъ подробностяхъ, чтобы вы съ перваго же раза узнали, каковъ такой я человѣкъ. Быть можетъ, вы скажете, что я слишкомъ много о себѣ говорю. Что жъ, говорите пожалуй. А теперь подумайте, прежде чѣмъ будете меня перебивать, потому что я пришелъ съ тѣмъ, чтобы сказать вамъ такія вещи, которыя едва ли придутся вамъ по вкусу.

По переднимъ скамьямъ залы пронесся шумъ прибоя – признакъ, что море не надежно и, быть можетъ, скоро разбушуется.

– Говорите, почтенный незнакомецъ, – было единственнымъ возраженіемъ для дяди Прюдана, который съ трудомъ себя сдерживалъ.

И Робюръ продолжалъ говорить такъ же небрежно, какъ прежде, нимало не заботясь о своихъ слушателяхъ.

– Да, я знаю… Цѣлый вѣкъ дѣлались опыты, которые ни къ чему путному не привели, а между тѣмъ, до сихъ поръ есть еще неразумные люди, вѣрующіе въ возможность управлять аэростатами. Эти люди воображаютъ, что какого-нибудь электрическаго двигателя достаточно для противодѣйствія воздушнымъ теченіямъ, игралищемъ которыхъ служатъ ихъ глупые шары. Они воображаютъ, что можно управлять аэростатомъ въ воздухѣ, какъ кораблемъ въ морѣ. На чемъ они основывали такое убѣжденіе? Неужели на томъ, что нѣкоторые изобрѣтатели достигали кое-какихъ жалкихъ результатовъ при тихомъ вѣтрѣ? Это ли не глупость? Васъ здѣсь цѣлая сотня людей, увлекшихся нелѣпою мечтой и бросающихъ тысячи долларовъ даже не въ воду, а въ пустоту, въ абсолютную пустоту. Это ли не безумная борьба съ невозможностью?

Довольно странно, но члены Вельдонскаго института даже не шелохнулись при такомъ рѣзкомъ утвержденіи. Оглохли они или вдругъ сдѣлались терпѣливы, какъ овцы? Или, можетъ быть, они нарочно сдерживали себя, желая узнать, до чего способенъ дойти дерзкій спорщикъ?

Робюръ продолжалъ:

– А, шаръ!.. Вы называете это аэростатомъ, когда для поднятія одного килограмма требуется кубическій метръ газа! Вы полагаете, что вашъ шаръ можетъ противиться вѣтру при помощи какого-то тамъ механизма, когда давленіе крѣпкаго бриза на парусъ корабля равно четыремстамъ лошадинымъ силамъ, когда изъ случая съ Тейхскимъ мостомъ стало для всѣхъ очевидно, что ураганъ можетъ оказывать на одинъ квадратный метръ давленіе въ четыреста сорокъ килограммовъ? Вы надѣетесь на шаръ, когда сама природа не создала по этой системѣ ни единой летающей твари, будь ли то птица, снабженная крыльями, или рыба, снабженная летательной перепонкой, или, наконецъ, млекопитающее…

– Млекопитающее?!.. – вскричалъ одинъ изъ членовъ клуба.

– Да, млекопитающее, напримѣръ, хоть летучая мышь, если не ошибаюсь. Развѣ мой оппонентъ никогда не слыхалъ, что это летучее животное принадлежитъ къ классу млекопитающихъ? Ѣдалъ ли онъ когда-нибудь яичницу изъ яицъ летучей мыши? А!?

Оппонентъ прикусилъ языкъ до поры до времени, и Робюръ продолжалъ съ прежнимъ воодушевленіемъ:

– Неужели изъ этого слѣдуетъ, что человѣкъ долженъ отказаться отъ завоеванія воздуха, отъ преобразованія политическихъ нравовъ дряхлаго міра при помощи этой удивительной среды? Вовсе же нѣтъ. Подобно тому, какъ онъ сдѣлался владыкою морей при помощи корабля, весла, паруса, колеса и винта, такъ точно онъ подчинитъ своему владычеству и атмосферную безпредѣльность при помощи аппаратовъ тяжелѣе воздуха, ибо для того, чтобы быть сильнѣе воздуха, нужно быть тяжелѣе его.

На этотъ разъ собраніе разразилось. Какіе грозные возгласы полились на Робюра, словно выстрѣлы изъ ружей или изъ пушекъ!

И въ самомъ дѣлѣ, развѣ его слова не были объявленіемъ смертельной войны? Развѣ они не были задорной бомбой, брошенной въ лагерь баллонистовъ? Развѣ они не были сигналомъ къ борьбѣ между принципомъ «тяжелѣе» или «легче» воздуха?

Робюръ даже бровью не повелъ. Скрестивъ на груди руки, онъ храбро ждалъ, когда снова водворится тишина.

Дядя Прюданъ жестомъ предложилъ собранію помолчать.

– Да, – вновь заговорила, Робюръ. – Будущее принадлежитъ летающимъ машинамъ. Воздухъ представляетъ солидную точку опоры. Сообщите воздушной колоннѣ восходящее движеніе въ сорокъ-пять метровъ скорости въ секунду, и на верху ея получитъ возможность держаться человѣкъ, если поверхность подошвъ его обуви будетъ равняться хотя бы только одной восьмой квадратнаго метра. А если скорость колонны дойдетъ до 90 метровъ въ секунду, то человѣка, устоитъ на ней даже босикомъ. Такимъ образомъ, двигая лопастями винта впередъ съ подобною скоростью массу воздуха, можно получить такіе же точно результаты.

То, что теперь говорилъ Робюръ, еще раньше было высказано сторонниками воздушныхъ лодокъ, которые своими изысканіями много содѣйствовали развитію этого интереснаго вопроса.

Честь распространенія этихъ здравыхъ идей принадлежитъ ученымъ: Понтону д'Амекуръ, де-Лаланделю, Надару, де-Люси, де-Лувріэ, де-Ліэ, Белегюру, Моро, братьямъ Ришаръ, Бабинэ, Жоберу, дю-Тамплю, Саливу, Пено, де-Вильневу, Гошо и Татену, Мишелю Лу, Эдиссону, Планаверню и многимъ другимъ. Сколько разъ эти идеи бросали и потомъ снова брались за нихъ, и въ концѣ-концовъ ихъ ждетъ несомнѣнное торжество. Враги воздушныхъ кораблей утверждаютъ, что птица держится на воздухѣ лишь черезъ нагрѣваніе того воздуха, который она въ себя вбираетъ. Но развѣ имъ не дали блистательнаго возраженія? Развѣ не доказали имъ, что орелъ, вѣсящій пять килограммовъ, долженъ бы былъ въ такомъ случаѣ вбирать въ себя пятьдесятъ кубическихъ метровъ воздуха только для того, чтобы держаться въ пространствѣ?

Этотъ аргументъ Робюръ выставилъ съ неопровержимой логикой среди гвалта, поднявшагося со всѣхъ сторонъ.

Въ заключеніе онъ бросилъ въ лицо баллонистамъ слѣдующія слова:

– Съ вашими аэростатами вы ничего не сдѣлаете, ничего не достигнете, ни на что не рѣшитесь. Самый храбрый изъ вашихъ аэронавтовъ, Джонъ Вайзъ, хотя и пролетѣлъ надъ материкомъ около 1,200 миль, однако, вынужденъ былъ отказаться отъ перелета черезъ Атлантическій океанъ. И съ тѣхъ поръ вы не подвинулись на своемъ пути ни на шагъ, ни на одну іогу.

– Сэръ, – сказалъ тогда президентъ, тщетно стараясь сохранить спокойствіе, – вы забываете слова нашего безсмертнаго Франклина, сказанныя имъ при возникновеніи перваго монгольфьера. Онъ сказалъ: «Это еще ребенокъ, но онъ выростетъ и будетъ большимъ». И ребенокъ дѣйствительно выросъ.

– Нѣтъ, президентъ, нѣтъ, онъ не выросъ и никогда не выростетъ. Онъ только растолстѣлъ, а это не все равно.

Это было прямымъ нападеніемъ на проекты Вельдонскаго института, только-что ассигновавшаго громадную сумму на постройку аэростата-монстра. Въ залѣ съ разныхъ сторонъ послышались угрожающіе возгласы:

– Долой пришлеца! Вонъ его, нахала!

– Сбросить его съ трибуны!..

– Показать ему, насколько онъ тяжелѣе воздуха!

И многое другое въ этомъ родѣ.

Но до дѣла все-таки не доходило. Война ограничивалась пока одними словами. Робюръ безстрастно выждалъ удобной минуты и вскричалъ:

– Прогрессъ принадлежитъ не аэростатамъ, господа баллонисты, а летающимъ машинамъ. Да-съ. Птица летаетъ, а вѣдь она не воздушный шаръ, она – механизмъ!..

– Да, летаетъ! – вскричалъ, весь кипя отъ негодованія, мистеръ Батъ Г. Файнъ, – но это ровно ничего не доказываетъ. Она летаетъ вопреки всѣмъ правиламъ механики.

– Какъ бы не такъ! – пожалъ плечами Робюръ, и продолжалъ съ неослабѣвающею энергіей – съ тѣхъ поръ, какъ начали изучать полетъ большихъ и малыхъ аппаратовъ, выяснилось и установилось одно неизмѣнное правило: подражай природѣ, ибо она никогда не введетъ въ заблужденіе. Разница между альбатросомъ, который дѣлаетъ не болѣе десяти взмаховъ крыльями въ минуту, и между пеликаномъ, дѣлающимъ семьдесятъ взмаховъ…

– А не семьдесятъ-одинъ? – произнесъ чей-то насмѣшливый голосъ.

– Пчелою, которая дѣлаетъ сто-девяносто-два взмаха въ секунду…

– Нѣтъ, немножко больше: сто-девяносто-три! – кто-то еще крикнулъ насмѣхъ.

– Обыкновенною мухой, дѣлающей триста-тридцать…

– Триста-тридцать съ половиною, – продолжали издѣваться баллонисты.

– И комаромъ, дѣлающимъ нѣсколько милліоновъ…

– Что вы! Милліардовъ!..

Но Робюръ не обращалъ вниманія на то, что его перебиваютъ, и продолжалъ высчитывать:

– Между этими цифрами разница громадная…

– Но бываетъ и больше! – возразилъ еще одинъ голосъ.

– Но изъ этой разницы можно сдѣлать практическій выводъ… Съ тѣхъ поръ, какъ г. де-Люси доказалъ, что насѣкомое, вѣсящее два грамма, можетъ поднять грузъ вѣсомъ 400 граммовъ, то-есть грузъ въ двѣсти разъ большій, чѣмъ вѣситъ оно само, – съ этихъ поръ вопросъ о воздухоплаваніи можно считать рѣшеннымъ. Этотъ же ученый доказалъ, что поверхность крыла уменьшается по мѣрѣ увеличенія размѣровъ и вѣса летающаго животнаго. Послѣ того было изобрѣтено и построено болѣе шестидесяти аппаратовъ…

– Изъ которыхъ ни одинъ не могъ летать! – вскричалъ секретарь Филь Эвансъ.

– Могли, и летали, и будутъ летать, – хладнокровно и убѣжденно возразилъ Робюръ. – Называйте ихъ стреофорами, геликоптерами, ортоптерами, называйте ихъ avis'ами или navis'ами, – это рѣшительно все равно. Важно то, что въ концѣ-концовъ несомнѣнно получится аппаратъ, который сдѣлаетъ человѣка властителемъ пространства.

– Ахъ, да, это вы про винтъ! – не унимался Филь Эвансъ. – Но вѣдь позвольте: у птицъ, сколько мнѣ извѣстно, не бываетъ винта.

– Бываетъ, гражданинъ, – отвѣчалъ Робюръ – г. Нено недавно доказывалъ, что птица при летаніи сама превращается въ винтъ. Ея полетъ винтовой. Слѣдовательно, двигатель будущаго – винтъ.

– О, Господи! Спаси насъ отъ войны, глада, мора и… винта, – комически продекламировалъ нараспѣвъ кто-то изъ баллонистовъ.

– Да, да! – громовымъ хоромъ рявкнули остальные члены института и закатились смѣхомъ.

Долго стоялъ стонъ въ обширной залѣ. Воспользовавшись кратковременнымъ перерывомъ гвалта, дядя Прюданъ счелъ долгомъ замолвить слово отъ себя.

– Господинъ воздухоплаватель, – отнесся онъ къ инженеру, – вы вотъ такъ хорошо все это намъ расписываете. На словахъ всегда хорошо выходитъ. А позвольте васъ спросить: летали ли вы когда-нибудь сами?

– Очень успѣшно.

– И воздухъ себѣ покорили?

– Весьма возможно и это, сэръ.

– Въ такомъ случаѣ поздравляю васъ!

– Да здравствуетъ Робюръ-завоеватель!.. Ура!.. – крикнулъ одинъ ироническій голосъ.

– Ну, что жъ. Очень хорошо. Завоеватель, такъ завоеватель. Я принимаю это прозвище и буду его носить. Я, мнѣ кажется, имѣю на него право.

– Позволяемъ себѣ сильно сомнѣваться въ этомъ! – вскричалъ Джемсъ Кипъ.

Робюръ нахмурилъ брови.

– Господа, – сказалъ онъ, – когда я веду серьезную бесѣду о чемъ-нибудь серьезномъ, то не терплю неприличныхъ выходокъ. Желалъ бы знать имя того господина, который сейчасъ меня перебилъ.

– Меня зовутъ Джемсъ Кипъ. Я вегетаріанецъ¹1
  Сторонникъ исключительно растительной пищи.


[Закрыть]).

– Гражданинъ Джемсъ Кипъ, – отвѣчалъ Робюръ, – извѣстно, что у вегетаріанцевъ, какъ вообще у травоядныхъ, внутренности длиннѣе, чѣмъ у прочихъ людей и, говорятъ, длиннѣе почти на футъ. Это вѣдь ужъ очень много… не доводите меня до того, чтобъ я вытянулъ ихъ вамъ еще больше, начавши сь вашихъ ушей.

– Вонъ его, вонъ!

– За дверь!

– На улицу!

– Въ куски его!

– По закону Линча!

– Скрутить его вотъ такъ!

– Шею ему свернуть!

Ярость баллонистовъ дошла до высшей степени. Всѣ они вскочили съ своихъ мѣстъ и окружили трибуну, на которой стоялъ Робюръ. Инженера не стало видно среди цѣлой рощи поднятыхъ рукъ, качавшихся словно деревья во время бури. Тщетно паро

вая труба президента гудѣла на весь домъ. Гвалтъ стоялъ, точно на пожарѣ. Жители Филадельфіи имѣли полное право вообразить, что загорѣлся цѣлый кварталъ, и что не достанетъ всей воды изъ Скуйлькиля, чтобы потушить бушующее пламя.

Вдругъ толпа по какой-то причинѣ отхлынула прочь; Робюръ, вынувъ руки изъ кармановъ, протянулъ ихъ къ переднему ряду нападавшихъ.

Въ каждой рукѣ у инженера было по скорострѣльному револьверу. Видъ этихъ-то двухъ карманныхъ картечницъ и отрезвилъ толпу.

Тогда, пользуясь отступленіемъ нападающихъ и моментально наставшею тишиной, инженеръ проговорилъ своимъ зычнымъ голосомъ:

– Положительно можно сказать, что Америку открылъ не Америго Веспуччи, а Себастьянъ Кабо. Вы не американцы, господа баллонисты, вы не достойны этого имени. Вы просто кабот…

Раздались четыре или пять выстрѣловъ, пущенныхъ на воздухъ и никого не ранившихъ. Инженеръ скрылся въ дыму, а когда дымъ разсѣялся, то незнакомца простылъ и слѣдъ.

Робюръ-завоеватель какъ будто улетѣлъ на одномъ изъ своихъ воздушныхъ аппаратовъ…

ГЛАВА IV

Авторъ, по поводу рѣчи о лакеѣ Фриколенѣ, пытается возстановить репутацію луны.

Конечно, не разъ уже случалось членамъ Вельдонскаго института при разъѣздѣ съ бурныхъ засѣданій оглашать своимъ крикомъ Вальнутъ-стритъ и примыкающія улицы. Не разъ уже обитатели околотка справедливо жаловались на такое неумѣстное окончаніе споровъ, нарушавшее ихъ домашній покой. Нерѣдко даже полисмены вмѣшивались, расчищая дорогу прохожимъ, нисколько не заинтересованнымъ въ вопросѣ о воздухоплаваніи и потому терпѣвшимъ похмелье въ чужомъ пиру. Но до нынѣшняго вечера шумъ и гвалтъ не доходилъ до такихъ ужасныхъ размѣровъ, ни разу еще жалобы обывателей не были такъ справедливы и вмѣшательство полисменовъ такъ настоятельно необходимо.

Впрочемъ, почтенныхъ членовъ Вельдонскаго института на этотъ разъ можно было вполнѣ извинить и ужъ во всякомъ случаѣ дать имъ снисхожденіе. Вѣдь, подумайте, читатель: на нихъ не побоялись напасть въ ихъ же домѣ, у ихъ священнаго очага, такъ сказать. Ярымъ сторонникамъ системы «легче воздуха» не менѣе ярый сторонникъ системы «тяжелѣе воздуха» наговорилъ самыхъ непріятныхъ вещей, и въ тотъ моментъ, когда съ нимъ хотѣли расправиться по заслугамъ, наглецъ исчезъ самымъ непонятнымъ образомъ.

Такая дерзость требовала отмѣстки. Ни одинъ американецъ не проститъ подобнаго оскорбленія. Сыновъ Америго назвать сынами Кабо! Развѣ же это не смертельная обида? Развѣ можно. ее простить, тѣмъ болѣе, что она вдобавокъ еще и исторически справедлива?

Члены клуба отдѣльными кучками бросились сначала на улицу Вальнутъ-стритъ, лотомъ въ сосѣднія улицы и разбѣжались по всему кварталу. Они перебудили всѣхъ жителей и потребовали обыска въ домахъ съ условіемъ заплатить впослѣдствіи за безпокойство и за нарушеніе права домашняго очага, которыя считаются священными у всѣхъ народовъ англосаксонской расы. Но вся суматоха, всѣ обыски ни къ чему не повели. Робюра не нашли нигдѣ. Онъ исчезъ безслѣдно. Если бы онъ улетѣлъ на Gvalead'е, шарѣ Вельдонскаго института, то и тогда его исчезновеніе не было бы безслѣднѣе. Цѣлый часъ шли розыски, отъ которыхъ пришлось въ концѣ-концовъ съ безславіемъ отказаться, и почтенные коллеги разстались другъ съ другомъ, давъ себѣ торжественную клятву разыскать нахала хотя бы на днѣ морскомъ.

Часамъ къ одиннадцати въ кварталѣ водворилась, наконецъ, тишина. Богоспасаемая Филадельфія получила возможность погрузиться въ тотъ крѣпкій сонъ, который данъ въ удѣлъ лишь городамъ не промышленнымъ. Члены клуба разошлись по домамъ. Въ отдѣльности упомянемъ лишь о самыхъ выдающихся изъ нихъ. Вильямъ Т. Фарбсъ пошелъ на свой тряпично-сахарный заводъ, гдѣ миссъ Долли и миссъ Матъ приготовили для него вечерній чай съ сахаромъ собственной фабрикаціи. Трукъ Мильноръ пошелъ къ себѣ на фабрику, труба которой дымила день и ночь въ одномъ изъ отдаленнѣйшихъ предмѣстій. Казначей Джемсъ Кипъ, публично обвиненный въ томъ, что у него кишки длиннѣе, чѣмъ слѣдуетъ, по пріѣздѣ домой прямо прошелъ въ столовую, гдѣ его ждалъ ужинъ исключительно изъ растительныхъ веществъ.

Но два самыхъ именитыхъ баллониста – только они двое не думали еще возвращаться подъ домашній кровъ. Они воспользовались случаемъ, чтобы побесѣдовать между собою самымъ основательнымъ образомъ. То были непримиримые враги, дядя Прюданъ и Филь Эвансъ, одинъ президентъ, другой секретарь Вельдонскаго института.

У дверей клуба дядю Прюдана поджидалъ его лакей, Фриколенъ. Лакей пошелъ сзади барина, не заботясь о бесѣдѣ послѣдняго съ секретаремъ клуба.

Впрочемъ, мы употребили слово «бесѣда» только изъ учтивости. Оно совсѣмъ недостаточно для обозначенія того, что происходило между президентомъ и секретаремъ. Они не бесѣдовали, они просто спорили между собою, на чемъ свѣтъ стоитъ. Ихъ обоюдная, плохо скрытая вражда чрезвычайно подогрѣвала и обостряла споръ.

– Нѣтъ, сэръ, нѣтъ, это не такъ, – твердилъ Филь Эвансъ: – если бы я имѣлъ честь быть президентомъ Вельдонскаго института, то я бы никогда, никогда не допустилъ до такого скандала.

– Ну-съ, а что. бы вы сдѣлали, если бъ имѣли эту честь? – освѣдомился дядя Прюданъ.

– Я бы срѣзалъ этого нахала, прежде чѣмъ онъ успѣлъ бы заговорить.

– Мнѣ кажется, что прежде чѣмъ срѣзать кого бы то ни было, нужно дать ему сказать слово.

– Только не въ Америкѣ, сэръ, не въ Америкѣ.

Слово за слово, послѣдовалъ обмѣнъ колкостей, и соперники, увлекшись незамѣтно для самихъ себя, пошли совсѣмъ не по тѣмъ улицамъ, по которымъ имъ слѣдовало идти. Такимъ образомъ, имъ предстоялъ огромный крюкъ.

Фриколенъ не отставалъ отъ нихъ, но уже начиналъ безпокоиться по тому поводу, что его господинъ заходитъ въ мѣста все болѣе и болѣе пустынныя. Онъ, лакей Фриколенъ, не долюбливалъ подобныхъ мѣстъ, особенно въ полночь. Дѣйствительно, было очень темно, и молодой, только что народившійся мѣсяцъ, едва-едва свѣтилъ на небѣ.

Фриколенъ поглядывалъ то направо, то налѣво: не слѣдятъ ли за ними какія-нибудь подозрительныя тѣни. И, какъ на грѣхъ, ему вдругъ показалось, что за ними не перестаютъ слѣдить какихъ-то пять или шесть рослыхъ молодцовъ.

Фриколенъ инстинктивно подошелъ поближе къ своему барину, но онъ ни за что на свѣтѣ никогда бы не рѣшился помѣшать разговору, изъ котораго ему удалось подхватить налету нѣсколько обрывковъ.

Случилось такъ, что президентъ и секретарь Вельдонскаго института, сами не отдавая себѣ отчета въ томъ, что они дѣлаютъ, направились къ Фермонтскому парку. Тутъ, въ самомъ пылу спора, они перешли черезъ рѣку Скуйлькиль по знаменитому металлическому мосту, встрѣтили нѣсколько запоздалыхъ прохожихъ и очутились среди обширнаго пространства, частью образующаго превосходные луга, частью обсаженнаго прекрасными деревьями, благодаря которымъ Фермонтскій паркъ имѣетъ право назваться единственнымъ въ своемъ родѣ изъ парковъ цѣлаго свѣта.

Тогда на лакея Фриколена напалъ леденящій страхъ, тѣмъ болѣе основательный, что замѣченныя имъ пять или шесть подозрительныхъ тѣней вступили слѣдомъ за нимъ на Скуйлькильскій мостъ. Онъ напрягалъ зрѣніе до послѣдней степени, расширялъ зрачки до невозможности, а самъ все ежился и умалялся тѣломъ, уподобляясь какому-то моллюску.

Сказать правду, лакей Фриколенъ былъ совершеннѣйшій трусъ.

Онъ былъ кровный негръ изъ Южной Каролины, съ бычачьей головой на здоровенномъ торсѣ. Лѣтъ ему было, какъ разъ, съ годомъ двадцать, слѣдовательно, онъ никогда не былъ рабомъ, даже не родился имъ, но отъ этого онъ нисколько не былъ лучше. Онъ былъ страшный притворщикъ, обжора и лѣнтяй, но главное – замѣчательный трусъ. Онъ былъ на службѣ у дяди Придана три года. Разъ сто онъ доводилъ своего барина до того, что тотъ хотѣлъ прогнать его вонъ, но дядя Прюданъ въ концѣ-концовъ всякій разъ прощалъ своего сквернаго слугу изъ опасенія попасть на еще сквернѣйшаго. Съ другой стороны, служа барину, готовому пуститься въ какое угодно смѣлое предпріятіе, и самъ Фриколенъ не имѣлъ ни минуты душевнаго покоя. Онъ того и ждалъ, что ему придется впутаться въ какую-нибудь опасную передѣлку. Такое неудобство уравновѣшивалось для негра только тѣмъ, что за обжорство его не бранили, за лѣность прощали и, вообще, рѣдко нарушали его тѣлесное спокойствіе. А это для него было всего дороже. Ахъ, Фриколенъ, Фриколенъ! Если бы ты только могъ предвидѣть будущее!

И зачѣмъ только, Фриколенъ, не остался ты въ Бостонѣ на службѣ у нѣкоего семейства Снеффель, которое раздумало ѣхать въ Швейцарію, услыхавъ, что тамъ въ горахъ бываютъ обвалы? Это мѣсто было гораздо больше по тебѣ, чѣмъ служба у дяди Придана, который бросается изъ одного безразсудства въ другое.

Но какъ бы то ни было, а Фриколенъ все-таки служилъ у дяди Прюдана, и баринъ подъ конецъ привыкъ къ его недостаткамъ. Впрочемъ, у него было и одно качество. Хотя Фриколенъ и былъ по происхожденію негръ, но негритянскаго языка не зналъ и говорилъ по-англійски правильно. Дядѣ Прюдану это очень нравилось, потому что, дѣйствительно, крайне несносенъ этотъ ужасный жаргонъ съ обиліемъ притяжательныхъ мѣстоименій и неопредѣленныхъ наклоненій.

Итакъ у насъ окончательно установленъ фактъ, что Фриколенъ былъ страшный трусъ. Однимъ словомъ, онъ по поговоркѣ былъ «трусливъ, какъ луна».

Тутъ я сдѣлаю отступленіе, воспользуюсь случаемъ для заявленія громкаго протеста противъ оскорбительнаго сравненія цѣломудренной сестры лучезарнаго

Аполлона, кроткой Селены, съ лакеемъ Фриколеномъ. По какому праву обвиняютъ въ трусости планету, которая, съ тѣхъ поръ какъ міръ стоитъ, всегда смотрѣла землѣ прямо въ лицо и никогда не поворачивала къ ней тыла?

Въ эту ночь – а было ужъ за полночь – оклеветанная красавица, блѣдная и юная, начинала исчезать на западѣ за высокими деревьями парка. Серебристые лучи ея лишь кое-гдѣ сквозили изъ-за густой листвы, разбрасывая по землѣ рѣдкіе обрывки матоваго свѣта. Вслѣдствіе этого нижнія части деревьевъ казались свѣтлѣе верхнихъ.

Такое обстоятельство дало Фриколену возможность вглядѣться попристальнѣе и попытливѣе.

– Брр! – произнесъ онъ. – Негодяи этакіе, они еще тутъ. Ну, право же, они подходятъ все ближе и ближе.

Онъ не могъ больше удержаться и сказалъ пронзительнымъ шопотомъ, подходя къ своему барину:

– Мистеръ дядя! Мистеръ дядя!

Такъ называлъ онъ всегда президента Вельдонскаго института по личному приказанію самого дяди Прюдана.

Какъ разъ въ эту минуту пререканіе между двумя соперниками достигло высшаго градуса. Такъ какъ они въ это самое время усиленно посылали другъ друга къ чорту, то влетѣло и Фриколену. Ему тоже предложили принять участіе въ этой прогулкѣ.

Забрасывая противника гнѣвными словами и отъ него получая въ отвѣтъ таковыя же, дядя Прюданъ все дальше и дальше углублялся въ пустынные луга Фермонтскаго парка, все больше и больше удаляясь отъ Скуйлькиль-ривера и моста, по которому вела дорога въ городъ. Фриколенъ поневолѣ не отставалъ, весь дрожа, какъ осиновый листъ.

Всѣ трое очутились въ самой серединѣ густой купы деревьевъ, вершины которыхъ обливались послѣднимъ свѣтомъ заходящей луны.

За этой купой разстилалась широкая поляна овальной формы, чрезвычайно удобная для гимнастическихъ игръ и для скачекъ. На всемъ пространствѣ обширнаго овала не было ни одной малѣйшей неровности, ни одного бугорка, ни одной кочки; на протяженіи нѣсколькихъ верстъ не росло ни одного дерева, которое бы мѣшало кругозору.

Однако, если бы дядя Прюданъ и Филь Эвансъ не были такъ заняты своимъ препирательствомъ, если бъ они взглянули чуточку повнимательнѣе, то они замѣтили бы, что поляна измѣнила свой обычный видъ.

Въ полутьмѣ можно было видѣть какой-то предметъ, очень похожій на вѣтряную мельницу съ неподвижными крыльями.

Но ни президентъ, ни секретарь Вельдонскаго клуба не замѣтили этой странной перемѣны въ пейзажѣ Фермонтскаго парка. Фриколенъ тоже не замѣтилъ. Онъ былъ занятъ исключительно одними таинственными бродягами. Ему казалось, что они приближаются и стараются окружить путниковъ, словно приготовляясь къ рѣшительному удару. Отъ страха у него сдѣлались спазмы въ груди, руки и ноги похолодѣли и не двигались, по спинѣ бѣгали мурашки. Онъ былъ въ полномъ смыслѣ этого слова объять ужасомъ.

Хотя онъ уже и ногъ подъ собой не слышалъ, однако, все-таки собрался съ силами и крикнулъ въ послѣдній разъ отчаяннымъ голосомъ:

– Мистеръ дядя!.. Мистеръ дядя!

– Да ну, чего тебѣ? Что ты присталъ? – съ сердцемъ огрызнулся на бѣднаго лакея дядя Прюданъ.

Быть можетъ, и онъ и Филь Эвансъ не прочь были сорвать свою злобу на подвернувшемся слугѣ, но у нихъ не нашлось на это времени. Точно также и лакей не успѣлъ отвѣтить на сердитый вопросъ барина.

Случилось нѣчто необыкновенное.

Въ лѣсу раздался пронзительный свистъ. Вслѣдъ затѣмъ на серединѣ поляны зажглось что-то вродѣ электрической звѣзды.

Быстрѣе, чѣмъ можно сказать словами, изъ-за деревьевъ выбѣжали шесть человѣкъ и кинулись двое на дядю Прюдана, двое на Филя Эванса и двое на Фриколена. Въ послѣднемъ случаѣ двухъ было слишкомъ много, потому что негръ не въ силахъ былъ защищаться: страхъ заковалъ его въ цѣпи.

Несмотря на крайнюю неожиданность нападенія, президентъ и секретарь Вельдонскаго института хотѣли оказать сопротивленіе. Но у нихъ не было для этого ни времени, ни силъ. Въ нѣсколько секундъ ихъ скрутили по рукамъ и по ногамъ, завязали имъ ротъ и глаза и быстро понесли ихъ черезъ поляну. Разумѣется, они первымъ дѣломъ подумали на обыкновенныхъ грабителей, спеціально занимающихся очищеніемъ кармановъ у запоздалыхъ путниковъ. Но это было не совсѣмъ такъ. Ихъ никто не обыскивалъ, хотя у дяди Прюдана по обыкновенію лежало въ карманѣ нѣсколько тысячъ долларовъ ассигнаціями.

Во все это время нападающіе не перемолвились между собою ни словомъ. Спустя минуту, дядя Прюданъ, Филь Эвансъ и Фриколенъ почувствовали, что ихъ куда-то тихо кладутъ, но не на траву, а на какой-то помостъ, который подъ ними заскрипѣлъ. Ихъ положили рядомъ, затѣмъ захлопнулась дверь и щелкнула задвижка. Всѣ трое поняли, что они въ плѣну.

Затѣмъ послышался протяжный звукъ вродѣ не то хрипѣнья, не то шуршанья, – какъ бы «фрррр» съ безконечнымъ протяженіемъ р—и, кромѣ этого страннаго звука, ничто больше не нарушало глубокой ночной тишины…

На другой день вся Филадельфія была въ страшномъ волненіи.

Съ ранняго утра весь городъ уже зналъ о событіи, случившемся наканунѣ во время засѣданія Вельдонскаго института, – о томъ, что въ засѣданіе явился какой-то инженеръ Робюръ-завоеватель, тяжко оскорбилъ баллонистовъ и непонятнымъ образомъ исчезъ.

Но это были еще цвѣточки. Можно себѣ представить, до чего дошелъ переполохъ, когда по городу разошлась молва о таинственномъ исчезновеніи президента и секретаря клуба въ ту же самую ночь съ 12-го на 13-е іюня.

Перешарили весь городъ и всѣ окрестности. Ничего не нашли, ни малѣйшаго слѣда. О событіи заговорили газеты, сначала филадельфійскія, потомъ пенсильванскія, а потомъ и вся американская печать. Судили и рядили на всѣ лады, толковали фактъ вкривь и вкось и, какъ водится, ничего не объяснили. Появились объявленія и афиши съ обѣщаніемъ крупной награды не только тому, кто отыщетъ пропавшихъ, но даже всякому, кто дастъ хотя бы малѣйшее указаніе. Ничто не дѣйствовало. Президентъ и секретарь Вельдонскаго института словно сквозь землю провалились.

По этому случаю правительственные органы пустили въ ходъ проектъ объ увеличеніи штата полиціи, на томъ основаніи, что если въ государствѣ возможны такіе дерзкіе проступки противъ личности, то слѣдовательно существующей полиціи недостаточно.

Съ другой стороны, оппозиціонныя газеты принялись доказывать, что всю полицію нужно распустить, потому что все равно отъ нея нѣтъ никакого толку: она-де ни за чѣмъ не смотритъ и не только не умѣетъ пресѣкать преступленій, но даже не способна отыскать преступниковъ.

Быть можетъ, обѣ стороны были до извѣстной степени правы.

Въ концѣ-концовъ полиція осталась въ томъ же видѣ, какъ и была. Ничто не совершенно въ нашемъ лучшемъ изъ міровъ, который отнюдь не можетъ назваться совершеннымъ, да никогда и не будетъ такимъ.