Текст книги "Прекрасный желтый Дунай"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Тем временем лодка плыла на юго-восток вдоль левого берега. Плоская, но плодородная равнина простиралась справа и слева. Ложе реки тут во многих местах усеяно островами, некоторые из них довольно обширны, и, в частности, тот, что венгры называют Золотым садом.

Переход прошел без всяких происшествий, о чем Илья Круш и не думал сокрушаться. То, что никто не знал его имени, не слишком сказывалось на продаже рыбы. Рыба легко находила покупателей. Такое впечатление, что наш герой обладал даром выбирать их в быстрой воде, не покупателей, конечно, а рыб. В действительности он точно и со знанием дела выбирал подходящие по размеру крючки и подходящую для каждой рыбы наживку! Нет, к нему никак не подходила знаменитая фраза, лживая, как большинство подобных фраз: удочка – это такое приспособление, за один конец которого иногда хватается глупая рыба, а за другой всегда держится глупец!

Рааб стоит на месте впадения в Дунай реки, носящей то же название, что и сама крепость. Этот главный город комитата [83]83
  Комитат (венг.медье) – основная единица административно-территориального деления Венгрии.


[Закрыть]насчитывает около четырнадцати тысяч жителей. Благодаря Илье Крушу его население возросло на одну единицу, а могло бы и на две, если бы господин Егер занял свое место под гостеприимным кровом плоскодонки.

За крепостью Рааб последовала крепость Коморн, не менее знаменитая. Илье Крушу пришлось дойти до рынка, чтобы продать свой улов. Там он услышал о стычке в Малых Карпатах банды Лацко и отряда, возглавляемого самим Карлом Драгошем. Говорили, что полицейские потерпели поражение. С тех пор никто Карла Драгоша не видел и не знал, что с ним сталось. Никаких точных сведений на сей счет не было.

– Эх! – вздохнул Илья Круш. – Вот новость, которая здорово расстроила бы господина Егера!

Но, в конце концов, то было всего лишь рассуждение Ильи Круша, которое его компаньон мог бы подтвердить или опровергнуть, если бы в тот час не находился…

«Где? – беспрестанно спрашивал себя Илья Круш. – Где же он?»

Мысль, что в этом отсутствии кроется что-то таинственное, все чаще посещала его.

Здесь уже упоминалось о том, что венгерские земли своим богатством обязаны виноградникам. На холмах, чье расположение столь же благоприятно, как расположение холмов Бургундии, зреют гроздья знаменитого токайского винограда и других первоклассных сортов [84]84
  Характерная для Верна ошибка, которая повторяется и в «Тайне Вильгельма Шторица». Токай – местность, где выращивается знаменитая лоза, а не сорт винограда.


[Закрыть]. В то же время здесь в огромных количествах выращивают зерновые и табак. Несомненно, в этих краях Лацко мог загрузить свои корабли под завязку и спуститься по Дунаю. С этого места река, питаемая левыми и правыми притоками, становится настолько глубокой, что даже военные корабли среднего тоннажа, при условии правильного выбора фарватера, не рискуют здесь процарапать себе днище.

Горы вновь показались у города Гран, резиденции примаса [85]85
  Примас – старший по рангу священнослужитель Католической церкви в какой-либо стране. В Венгрии этот титул закреплен за архиепископом Эстергомским.


[Закрыть], одного из главнейших лиц в королевстве. Возможно, в этот день, а то была пятница, епископ увидел на своем столе щуку весом в пятнадцать фунтов и пару великолепных карпов, ловко извлеченных из Дуная удочкой Ильи Круша.

Нет смысла добавлять, что в этих местах судоходство очень оживленное, здесь господин Егер, который так любил наблюдать за плывущими кораблями, мог бы полностью удовлетворить свое очень особенное любопытство. Иногда даже образовывались заторы из судов, поскольку река сужалась у первых отрогов Норийских Альп и Карпат.

Корабли часто сталкивались и даже переворачивались, но при этом терпели небольшой ущерб. Главное – терялось драгоценное время. Капитаны и лоцманы ни на миг не должны были ослабить бдительность. Но когда столкновение все же происходило, поднималось столько крику, обвинений и ссор! Как вы понимаете, в такие моменты Илья Круш остерегался вмешиваться в конфликт.

Тем не менее одна баржа водоизмещением двести тонн обратила на себя его внимание: ему показалось, что ею управляет опытная рука. Ветер был попутным, хозяин судна поднял большой парус на мачте, установленной над верхней палубой. Такого рода суда оснащены своеобразной надстройкой, мостиком, тянущимся до кормы и закрывающим каюты, в которых живут матросы, небольшая мачта на носу служит флагштоком для национального стяга.

Чаще всего, особенно во время сплава по течению, эти суда управляются с помощью двух длинных кормовых весел, установленных в задней части этого мостика. Но на корабле, о котором идет речь, все было устроено иначе, он использовал попутный ветер всякий раз, когда позволяло направление течения. Руль с широким пером, возмещавшим в ширине потерянное в высоте, позволял лоцману при слабом течении придерживаться нужного курса.

Итак, кораблем управляла умелая и надежная рука. Ловко проскальзывая меж других судов, он изредка мешал им, но его команда не обращала никакого внимания на шум, поднимавшийся на борту оставшихся позади.

«Хороший лоцман, – подумал Илья Круш, вспоминая прежнее свое ремесло. – Нас было несколько таких в порту Раца, там лоцманское дело в почете, я и сейчас при необходимости не погнушался бы подобной работенкой – глаз у меня по-прежнему верен, рука тверда».

Простим приступ тщеславия нашему милому герою. Да, он не забывал своих товарищей и соотечественников из Раца, но, по правде говоря, у старых лоцманов это в крови до конца дней.

Ближе к верховьям берега Дуная становились все более суровыми. Там царило особое оживление, нараставшее при приближении к крупным городам. Тенистые, покрытые зеленью острова становились все многочисленнее, порой от реки оставались лишь узкие каналы. Но были и протоки, позволявшие кораблям свободно плыть дальше. Легкие суда, паровые или парусные, с туристами или прогуливавшимися жителями, скользили меж островов.

Погода была прекрасной, ветер попутным. Солнечные лучи просвечивали сквозь легкие облачка, плывущие на юг, в направлении, которому следует Дунай после городка Вайцен [86]86
  Вайцен – немецкое название венгерского города Вац.


[Закрыть], расположенного ниже Грана.

«Если бы он был здесь, господин Егер! – мечтал Илья Круш. – Это зрелище привело бы его в восторг… Кто знает, может, я скоро с ним встречусь?.. В Буде или в Пеште. Это, конечно, одно и то же, но дает два шанса вместо одного!»

В самом деле, с одной стороны, справа, находится Буда, старый турецкий город [87]87
  Буда была основана еще римлянами (Аквинкум); в XIV веке стала столицей Венгрии. Однако верно, что турки оказали заметное влияние на облик этого города. Следы турецкого пребывания сохранились здесь до сих пор.


[Закрыть], а слева – Пешт, столица Венгрии. Они стоят друг напротив друга, как сотни других городов ниже по течению, например Землин [88]88
  Землин – другое название сербского города Земуна, расположенного на левом берегу реки Савы.


[Закрыть]и Белград, два давних исторических врага.

Именно в Пеште Илья Круш собирался провести ночь, а может быть, даже следующий день и еще одну ночь, поскольку все время надеялся получить весть от своего друга. К тому же его плоскодонка посреди целой флотилии увеселительных лодок могла спокойно стоять у левого берега.

Если бы не радующее душу зрелище, которое являли собой эти два города, их дома с аркадами и террасами вдоль набережной, колокольнями церквей, позолоченными последними лучами заходящего солнца, да если бы все эти чудеса не привлекли его взгляда, он не пропустил бы того, что непременно заметил бы господин Егер, а именно, что в течение некоторого времени лодка с тремя мужчинами на борту, двое на веслах, а третий за рулем, неотступно держалась позади него.

Поскольку Илья Круш знал один тихий уголок на краю города, где можно спокойно отдохнуть денек-другой, он продолжал плыть вдоль берега. Лодка следовала за ним на расстоянии двадцати футов.

Наконец плоскодонка достигла места, где можно было не опасаться ни столкновения, ни чужого любопытства.

Но, к великому огорчению Ильи Круша, около пятидесяти человек, мужчин и женщин, толпились на набережной.

«Так, – подумал Илья Круш, – меня уже ждут!»

Он хотел было проплыть дальше, но в это время лодка с незнакомцами приблизилась к борту его плоскодонки.

Что до любопытных, то ими как будто владело какое-то недоброжелательство, глухой ропот пробегал по толпе.

Человек, сидевший на корме лодки, прыгнул в плоскодонку вместе с одним из своих компаньонов. Затем он обратился к вновь прибывшему:

– Вы Илья Круш?

– Да, – прошептал наш славный герой.

– Тогда следуйте за мной!

XI
КРУШИСТЫ И АНТИКРУШИСТЫ

Хотя Буда в течение полутора веков была резиденцией паши и одним из важнейших форпостов Османской империи, хотя ей приходилось мириться со своим турецким положением, в настоящее время это вполне австрийский, а не венгерский город, несмотря на то, что официально он считается столицей Венгрии. В Буде проживает всего пятьдесят тысяч человек; ее общественные здания, кафедральный собор, церкви и дворцы не занимают сколько-нибудь заметного места в мировой архитектуре; промышленность и торговля здесь почти отсутствуют. Это военный город, город для постоя проходящих войск, город патрулей, курсирующих по улицам денно и нощно. Здесь есть замок, арсенал, театр, Буда является резиденцией губернатора, а также военных и штатских властей. И, невзирая на все эти преимущества, она по праву завидует Пешту, стоящему на противоположном берегу великой реки.

Пешт – это, напротив, интенсивная жизнь, сто тридцать одна тысяча жителей, бойкая торговля. Это город мадьяров, можно даже сказать, город благородных людей, где безумно любят музыку и танцы. В Пеште заседает сейм и действует верховный суд. В его театрах и на бульварах всегда многолюдно, а туристам вечно не хватает времени для осмотра всех достопримечательностей. Кроме того, здесь проходит четыре ярмарки в год, заключаются миллионные сделки. Пештские памятники не превосходят красотой памятники его соперницы, зато тут есть восхитительный городской парк, Штадтвальхен, с тенистыми аллеями, зелеными лужайками, небольшими озерами, по которым плавают элегантные лодки. Понятно, что, обладая такой привлекательностью, Пешт испытывает некоторое презрение к Буде.

Таким образом, эти два города разделяются не только Дунаем, но и непохожестью нравов, обычаев и характеров.

Раньше два города соединялись мостом из кораблей, ныне его заменил великолепный мост, висящий на двух промежуточных опорах [89]89
  Верн пишет про знаменитый пешеходный Цепной мост (венг.Ланцхид) над Дунаем (длиной 380 м и шириной 15,7 м), сооруженный в 1839–1849 годах по проекту английского инженера У.-Т. Кларка английским же мостостроителем А. Кларком.


[Закрыть], но установить мост духовный, который бы объединил во взаимном чувстве симпатии давних соперников, оказалось совсем непросто.

Парадокс состоит в том, что путешественник, желающий увидеть венгерскую столицу в самом выгодном с точки зрения живописности свете, должен отправиться в Буду, чтобы лицезреть Пешт, и в Пешт, чтобы полюбоваться Будой.

На сей раз Пешт был особенно оживлен, город наводнили иностранцы, из окрестных мест на рынки приехали крестьяне, на набережных выстроились цепочки четырехколесных повозок с пестрыми матерчатыми навесами, под которыми находились корзины с овощами и фруктами и клетки с птицей. Движение оказалось затрудненным вплоть до самых отдаленных кварталов. Множество лодок, не говоря о грузовых судах и пароходах, курсировали вверх и вниз по реке. Илье Крушу было бы трудно причалить к левому берегу, не знай он пустынного местечка на краю города, где теперь его плоскодонка стояла под охраной полицейского.

Что же случилось в главном городе комитата? В эту первую неделю июня в Пеште проходило собрание сейма. Радикалы, противники австрийского влияния, вступили в более или менее учтивую схватку с легистами, представлявшими партию умеренных. Над дворцом развевались длинные зеленые, белые и красные полотнища венгерского флага.

Однако случилось так, что в течение нескольких дней страсти, сотрясавшие сейм, сменились страстями, разгоревшимися из-за шумного «дела Круша». Причем два соперничающих города заняли противоположные позиции по отношению к несчастному лауреату «Дунайской удочки». Еще ничего толком не зная, их жители стали крушистами в Пеште и антикрушистами в Буде.

Даже не спросив, кто его арестовывает и за что, Илья Круш, как человек смиренный и покорный, ступил на набережную.

– Вперед! – тут же скомандовали ему.

И Илья Круш пошел, да, пошел, между двумя полицейскими, поскольку сразу понял, с кем имеет дело. Счастье, что ему не надели наручники. Впрочем, по мягкости характера, он и это снес бы безропотно.

Что больше всего удивляло, так это отношение людей, мимо которых его вели. Оно казалось явно враждебным, слышались крики, угрозы, взгляды были полны негодования и ужаса.

– Вот он! – вопил один.

– Очень похож! – рычал другой.

– Какое отвратительное лицо!

– Наконец-то его взяли, теперь уж не выпустят!..

– Поделом ему!..

Злые мегеры – а они есть повсюду, даже в Пеште, – размахивали кулаками.

По дороге толпа лишь разрасталась. «Crescit eundo» [90]90
  Увеличивается по дороге (лат.).Это выражение употребляется по отношению к реке.


[Закрыть], – подумал бы Илья Круш, если бы знал латынь и если бы его недоумение не разрасталось вместе с толпой.

Миновав несколько густонаселенных кварталов, полицейские и арестованный подошли к зданию, странным образом походившему на те специальные дома, в которые очень просто войти, но очень трудно выйти.

То была городская тюрьма. Дверь отворилась, появился охранник. Он принял Илью Круша как долгожданного гостя и закрыл за ним дверь перед самым носом у толпы, насчитывавшей уже около сотни человек.

Через несколько мгновений Илья Круш очутился в одиночной камере, где были койка и скамья, замки за ним закрылись, причем ни тюремщик, ни полицейские не объяснили заключенному причину ареста.

Более того, бедняга дошел до такой степени растерянности, что даже не задал ни одного вопроса.

Однако он не был приговорен к смерти от голода или жажды. На маленьком столике, прибитом к стене, лежал кусок хлеба, который он съел, а рядом стояла кружка с водой, из которой он отпил несколько глотков.

Тем временем дневной свет, проникавший в камеру через узкую, зарешеченную амбразуру, постепенно померк. Вскоре наступила ночь, и камера погрузилась в полную темноту.

Тогда Илья Круш, не раздеваясь, вытянулся на койке, и самым добросовестным образом задал себе один-единственный вопрос: «Ну и ну! И что же я такого натворил?»

Какой долгой и тоскливой казалась ему ночь! Но в конце концов он задремал, и, поскольку не чувствовал за собой никакой вины, ему не снилось ничего плохого. Напротив, приснилась щука весом в двадцать один фунт, клюнувшая на головастика, а также господин Егер, который вновь был рядом. Во сне два друга мирно путешествовали вниз по течению.

Пробуждение принесло горькое разочарование.

Охранник приходил утром и вечером, чтобы принести тюремную еду. Каждый раз Илья Круш вежливо спрашивал, за что его держат в четырех стенах. Но тюремщик, несомненно, получил указание молчать и ничего не отвечал.

– По крайней мере… это серьезно? – позволил себе простодушно спросить арестант.

Кивок – вот все, чего он добился, и еще один кивок, который, казалось, говорил, что дело чрезвычайно серьезное.

Пришла вторая ночь. Сны были уже менее приятными, и на этот раз господин Егер уже не появлялся в плоскодонке.

«Что они сделали с моей лодкой? – повторял про себя Илья Круш. – С моими удочками, крючками, со всей моей рыболовной снастью? И как долго они собираются продержать меня здесь? И вообще, что все это значит?»

Этот последний вопрос особенно не давал ему покоя.

Вскоре Илья Круш уже не мог думать ни о чем другом.

На следующее утро, 2 июня, около десяти часов дверь камеры отворилась, затем распахнулась, и тюремщик вывел заключенного за пределы камеры, а затем и за пределы тюрьмы. На улице в сопровождении двух полицейских он сел в экипаж. Вокруг опять толпились любопытные, столь же враждебно настроенные, как и два дня назад.

– Это он! Он! – раздавалось со всех сторон.

– Кто он? – недоумевал Илья Круш.

Экипаж ехал очень быстро и через полчаса остановился, но не перед дворцом правосудия, а перед городской ратушей. Двое полицейских проводили заключенного в низкое помещение.

Если сейм собрался в Пеште согласно конституции, то одновременно на чрезвычайное и особое совещание там собралась и Международная комиссия. Не все ее члены смогли прибыть: кого-то не нашли, кого-то вызвали слишком поздно. Таким образом, сейчас присутствовали только председатель Рот из герцогства Баден, секретарь Хоцим из Бессарабии, господин Ханиш из Венгрии, господин Урош из Сербии и господин Тича из Молдовы. Всего пять человек, имеющих право голоса.

Мы помним: решая вопрос о том, кто возглавит операцию по поимке дунайских контрабандистов, комиссия единогласно остановила свой выбор на шефе полиции Карле Драгоше. И Драгош немедленно приступил к делу. Ему предоставлялась полная свобода действий, отчитываться перед комиссией он должен был тогда, когда сочтет это необходимым. Всякое разглашение сведений могло поставить под вопрос успех порученного ему дела.

Новостей о Драгоше не было до того самого дня, как прошел слух о стычке его группы с бандой Лацко в предгорьях Малых Карпат. Под натиском превосходящих сил противника он вынужден был отступить. С тех пор никто не знал, что с ним сталось.

Вскоре президент Рот получил настолько серьезное донесение, что счел необходимым собрать Международную комиссию в Пеште, где предполагаемый преступник должен был быть арестован сразу же по прибытии. Внимание членов комиссии обращалось на ряд фактов серьезнейшего характера. Сообщение вовсе не было анонимным, под ним стояла подпись шефа полиции Белграда, который утверждал, что его сведения почерпнуты из самых надежных источников.

Не придать значения данному документу председатель Рот просто не мог. Посовещавшись с коллегами, он принял решение 2 июня созвать комиссию в столице Венгрии. Закрытое заседание должно было состояться в одном из залов Пештской городской ратуши. Но, как это обычно бывает с подобными заседаниями, уже с девяти часов утра зал заполнили привилегированные лица. Впрочем, комиссия не должна была судить обвиняемого. Как инстанция, учрежденная для поимки Лацко и его банды, она собиралась определить, должен ли человек, который предстанет перед ней, быть отдан под суд.

В половине одиннадцатого по приказанию председателя ввели обвиняемого.

Ничего не понимающий Илья Круш с опущенными глазами и виноватым видом в самом деле походил на виновного. Он стоял перед столом, допрос вел председатель Рот, тогда как секретарь Хоцим записывал вопросы и ответы.

– Ваше имя?

– Илья Круш.

– Национальность?

– Венгр.

– Место рождения?

– Рац на Тисе.

– Место жительства?

– Рац.

– Возраст?

– Пятьдесят два года.

– Профессия?

– Около двадцати лет я служил лоцманом на Дунае.

– А в настоящее время?

– В настоящее время я на пенсии и, конечно, никогда бы не выехал из Раца, если бы не идея принять участие в состязании «Дунайской удочки»…

– Где вы получили два приза?

– Да, господин председатель, приз за количество в семьдесят девять рыб и приз за вес с щукой в семнадцать фунтов.

Илья Круш несколько пришел в себя, впрочем, на столь четкие вопросы он был в состоянии дать не менее четкие ответы. До сих пор его поведение было скорее положительным, и, хотя ему собирались приписать самое серьезное преступление, надо признать, теперь он совсем не походил на преступника.

Наш бедняга до сих пор так и не знал, почему был арестован по прибытии в Пешт и по какой причине его допрашивает Международная комиссия.

– Итак, – продолжил председатель, – вы покинули Рац и отправились в Зигмаринген для участия в состязании.

– Исключительно с этой целью, – ответил Илья Круш. – И выиграл две премии по сто флоринов.

– В самом деле, – несколько иронично произнес председатель. – Но после такого успеха вам, казалось бы, оставалось только вернуться в Рац, чтобы насладиться триумфом!

– Именно это я делал, господин председатель… – В голосе Ильи Круша явно слышалось недоумение, вызванное последним утверждением.

– Именно это вы и делали, да… но необычным способом. Вместо того чтобы поехать по железной дороге, которая доставила бы вас через Саксонию в Венгрию, или поплыть на пароходе по Дунаю, вы поступили весьма оригинально: решили с удочкой в руках спуститься вниз по реке – от истоков до устья.

– Разве это запрещено, господин председатель?

– Разумеется, нет, если только эта оригинальность не послужила вам маскировкой для осуществления преступных замыслов, в чем мы совершенно убеждены!

– Что вы хотите сказать, господин председатель? – Слова господина Рота, казалось, смутили Илью Круша. – Да, в Зигмарингене мне захотелось пройти весь Дунай… В собственной плоскодонке я отправился к истокам в Донауэшингене. Я все время ловил рыбу и добрался до Пешта. Теперь я был бы уже недалеко от Белграда, если бы два дня назад меня не арестовали, даже не объяснив за что…

– Я все объясню, – заявил председатель. – Но сначала скажите еще раз: вас действительно зовут Илья Круш?

– Верно.

– Вот и неверно! Вы вовсе не Илья Круш…

– А кто же я, по-вашему?

– Вы Лацко, главарь контрабандистов!

– Я… Лацко?!

Илья Круш очень хотел опротестовать это утверждение, но голос его потонул в криках, раздавшихся в зале.

Тогда председатель зачитал полученное им письмо. Да, оно содержало весомые улики против некоего Ильи Круша. Разве здравомыслящему человеку придет в голову идея ловить рыбу на всем протяжении Дуная, если только этот план не предназначался для маскировки совсем иных дел… Пресловутый Лацко до сих пор не был схвачен только потому, что скрывался под именем Ильи Круша. Он знал, что его обложили со всех сторон, и не осмеливался подняться на борт одного из тех кораблей, что подлежат полицейскому или таможенному досмотру… Железная дорога была ему заказана так же, как и дорога по реке… Отсюда возникла идея принять участие в состязании в Зигмарингене, а затем, после успеха, достигнутого там то ли благодаря ловкости, то ли благодаря случаю, был составлен и предан огласке план спуститься по Дунаю весьма необычным манером! На плоскодонке, которая проходила незамеченной, плывя по течению так же, как его корабль или корабли, за которыми он следил днем и ночью, с которыми мог оставаться на связи и за тайной погрузкой которых мог наблюдать, не вызывая ничьих подозрений… Короче, все эти аргументы оборачивались против обвиняемого и делали из него настоящего Лацко и мнимого Илью Круша.

Когда бедняга все выслушал, он был весьма удручен. Тысяча страхов терзали его мозг, глаза ослепли, уши оглохли, разум помутился.

«Неужели волей случая я стану Лацко и не буду больше Ильей Крушем?» – подумал он.

Наконец рыболов, ставший вдруг контрабандистом, вышел из оцепенения и попросил председателя хотя бы навести справки о нем в Раце, в его родном городе, чтобы удостоверить его личность. Снисходительно и по-прежнему насмешливо председатель Рот пообещал ему сделать это в самые кратчайшие сроки, после чего его вновь препроводили в тюрьму. Но никто не сомневался, что он – бандитский главарь, прячущийся под личиной лауреата «Дунайской удочки»!

Тут, однако, следует заметить, что если абсолютное большинство жителей Пешта поверили в версию комиссии, то жители Буды дружно придерживались противоположного мнения. Здесь крушисты, там антикрушисты. Спор ради спора.

Прошла еще одна, дурная для Ильи Круша, ночь, на этот раз бессонная. Разумеется, он чувствовал себя столь же невинным, как новорожденное дитя. Но разве от этого легче? Сколько юридических ошибок признано слишком поздно!

Внезапно его пронзила мысль… А как же господин Егер? Никто ни словом не обмолвился о господине Егере? Значит, они не знают, что он был с ним в лодке?

Да, никто этого не знал. В Ульме вряд ли это привлекло чье-либо внимание… Затем, поскольку Илья Круш стремился не появляться на публике, господин Егер также остался незамеченным… И наконец, его не было на борту, когда в Пеште лодку захватили полицейские.

«Великий Боже, а вдруг мой попутчик и есть… – подумал он и тут же с негодованием отбросил это предположение. – Нет, – повторял рыболов, – нет! Такой превосходный человек! Ах! Хорошо, что я ничего не сказал о нем. Они осудили бы и его и решили, что это он Лацко, а мой товарищ знать его не знает, так же как и я! Какое счастье, что председатель не выведал, что мы путешествуем вдвоем… Я не скажу ни слова! Нет! Ничего не скажу!»

Да, у славного рыболова оказался славный характер. Он не хотел даже задерживаться на мысли, что господин Егер и есть Лацко, ловкий и жестокий контрабандист. И тем не менее упорство, с которым его новый друг рассматривал дунайские суда… его визиты в города… отсутствие как раз в тот момент, когда отряд Карла Драгоша потерпел поражение… Не следовало ли из всего этого сделать соответствующие выводы? Ну, конечно нет! Илья Круш не станет делать никаких выводов! Он не сомневается, что если бы господин Егер приехал в Пешт, то, не колеблясь, выступил бы гарантом его порядочности. Впрочем, его и так признают невиновным, как только из Раца пришлют необходимые документы.

Весь следующий день Илья Круш провел в напрасных ожиданиях, его так и не вызвали в Международную комиссию. Очевидно, еще не пришли сведения, запрошенные в Раце.

Четвертого июня Илья Круш в одиночестве предавался размышлениям – ему еще не предъявили никаких юридических обвинений, и никто из адвокатов не пришел к нему, чтобы поговорить по существу дела. Оставалось лишь беседовать с самим собой. Все время мысли возвращались к господину Егеру. Наверняка так называемое «дело Круша» получило широкую огласку и уже достигло ушей его друга. Следовательно, господин Егер знает об аресте компаньона и не будет искать с ним встречи ниже по течению Дуная, а, напротив, поторопится в Пешт, чтобы выступить в его защиту…

«Вот только, – думал наш славный герой, – не побоится ли он, что его самого примут за главаря бандитов Лацко, как это случилось со мной? Перспектива очутиться за решеткой кому угодно покажется малопривлекательной».

И ни разу, ни разу у него не возникло подозрения, даже малейшего, насчет его спутника, подозрения, которое, несомненно, возникнет у председателя Рота, секретаря Хоцима и многих-многих других, пожалуй, у каждого, кто узнает, при каких обстоятельствах Илья Круш и господин Егер познакомились в Ульме и стали путешествовать вниз по течению великой реки!

Наконец утром 5 июня дверь камеры вновь отворилась. Точно так же, как в первый раз, обвиняемого дожидался экипаж, который доставил его в городскую ратушу. По-видимому, в деле произошел какой-то сдвиг. Зал был опять переполнен. Казалось, аудитория настроена к Илье Крушу еще более враждебно. Он все еще был Лацко.

Надо сказать, у полиции не было никаких новых известий о Лацко, и для всех это объяснялось тем фактом, что мнимый Илья Круш сидел под замком.

Обвиняемый предстал перед членами комиссии с обескураженным видом, совершенно естественным после четырех суток заточения. Как ни был он уверен в своей невиновности, его подавленность и беспокойство были слишком заметны. Напрасно искал он в зале хотя бы один дружелюбный взгляд… Он не нашел ни одного. Но вдруг в лице председателя Рота что-то изменилось. Да и секретарь Хоцим, и другие члены комиссии смотрели на него с симпатией.

Ах! Какой был эффект, когда председатель, взяв слово, произнес следующее:

– Илья Круш, мы запросили в Раце сведения о вас. Я не стану тянуть время и скажу, что они блестящи по всем пунктам…

Волна удивления, а возможно, и разочарования, пронеслась по аудитории, которая увидела, как добыча ускользает из ее рук.

– Блестящи, – повторил председатель Рот. – Шеф местной полиции прислал неопровержимые доказательства вашей личности и вашей порядочности… Да, вы – Илья Круш, бывший лоцман, один из самых выдающихся на Дунае. Вы ушли в отставку в маленьком городе Раце, где теперь и проживаете…

Илья Круш поклонился, ей-богу, так, как будто выслушал комплименты. Вряд ли в тот день, на состязании в Зигмарингене, получая двойную премию из рук председателя Миклеско, он имел вид более ошеломленный.

И тогда в зале раздались рукоплескания.

– Мы встали на ложный путь, Илья Круш, – сказал в заключение председатель. – Вы свободны, и остается только принести вам наши извинения и пожелать полного успеха вашему оригинальному путешествию!

Дело было закрыто к чести Ильи Круша, ставшего жертвой юридической оплошности, признанной на самом высоком уровне. Его ждала лодка. Но в пути к ней его сопровождала восторженная толпа, в которой смешались и австрийские вельможи, и многочисленные рабочие, в основном мадьяры и словаки. Мужчины, женщины, дети сбежались со всех кварталов, чтобы увидеть героя дня, героя дня вдвойне, смущенного еще больше обычного от такого обилия приветствий и почестей. Хотя это и удлиняло путь, вышедшему из-под стражи пришлось пройти через Штадтвальхен, где цыганский хор присоединил свои пляски и песни к общим восторгам городского люда.

В какой-то момент родилась даже идея проводить Илью Круша в Брюкенбад, в знаменитые купальни, и там как следует отмыть от ложных обвинений. Жители Пешта отказались от этой мысли только потому, что нужно было пересечь реку выше Буды. Так Илье Крушу удалось избежать триумфальной церемонии, в которой он, впрочем, и не испытывал особой нужды.

Наконец после трехчасового шествия демонстрация достигла маленького мыса, за которым под охраной полицейского стояла плоскодонка. Илья Круш забрался в нее и пустился по Дунаю, который быстро унес рыболова от этого нервного и экспансивного города, где на долю бедняги выпали сначала тюремные страдания, которые могли закончиться смертной, да, да, смертной казнью, а потом – огромная радость оправдания. Еще какое-то время целая флотилия сопровождала его, пока в нескольких лье ниже по течению не потерялись из виду последние колокольни столицы.

Не надо, однако, думать, что счастливая развязка поставила точку в его деле. Нет, еще долго различные партии спорили между собой, высказываясь «за» или «против» Ильи Круша. При этом Пешт и Буда поменяли свои мнения на противоположные. Первый стал крушистом, а вторая – антикрушисткой.