Текст книги "Дорога во Францию"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава седьмая

На следующее утро я проснулся очень поздно; было по крайней мере семь часов. Я торопился одеваться, чтобы идти готовить урок; надо было повторить все гласные, в ожидании пока дойдет очередь до согласных.

На последних ступеньках лестницы я встретил шедшую наверх сестру Ирму.

– Я шла будить тебя, – сказала она мне.

– Да, сегодня я долго проспал и, должно быть, запоздал?

– Нет, Наталис, теперь только семь часов. Тебя кто-то спрашивает.

– Меня? Спрашивают?

– Да… какой-то агент.

Агент? Черт возьми, не люблю я таких посетителей! Что им от меня нужно? Сестра казалась взволнованной.

В эту минуту появился господин Жан.

– Это полицейский агент, – сказал он мне. – Будьте осторожны, Наталис, и не наговорите чего не следует.

– Вот так штука, если он знает, что я солдат! – воскликнул я.

– Это маловероятно! Вы просто человек, приехавший в Бельцинген, чтобы повидать сестру, вот и все!

Собственно говоря, это была истинная правда, и я решил быть до последней степени осторожным.

Подойдя к двери, я увидел агента. Вот противная фигура! Весь какой-то кривой, несуразный, ноги обрубками, лицо пьяницы!

Жан по-немецки осведомился, что ему нужно.

– У вас остановился некто, прибывший вчера в Бельцинген?

– Да, но что же дальше?

– Начальник полиции просил передать ему приказание явиться к нему в канцелярию.

– Хорошо. Он придет.

Жан перевел мне этот короткий разговор. Я получил даже не приглашение, а приказание явиться. Стало быть, нужно было повиноваться.

Исполнив свое поручение, «обрубки» ушли, и прекрасно сделали, так как мне вовсе не улыбалась мысль шествовать по улицам Бельцингена в сопровождении этого сыщика. Я, конечно, и без него сумею найти дорогу к начальнику полиции.

– Что это за тип? – спросил я Жана.

– Человек, не лишенный известного чутья. Остерегайтесь его, Наталис. Фамилия его Калькрейт. Он постоянно делает нам неприятности, находя, что мы слишком интересуемся Францией, так что мы держим его в отдалении; он это знает, и я не удивлюсь, если он впутает вас в какую-нибудь неприятную историю. Так что вы, пожалуйста, будьте осторожнее в разговоре с ним.

– Отчего вы не идете со мной, господин Жан? – спросил я.

– Калькрейт не вызывал меня, и ему мое присутствие было бы, пожалуй, не по нутру.

– Говорит ли он по крайней мере по-французски?

– Прекрасно говорит. Но, Наталис, не забывайте хорошенько взвешивать ваши ответы и не говорите ничего лишнего.

– Будьте покойны, господин Жан.

Мне указали жилище Калькрейта, до которого было всего несколько сот шагов. Через минуту я уже был там.

Агент, стоявший у дверей, сейчас же ввел меня в кабинет начальника полиции.

При моем входе рот этой важности персоны расплылся до ушей, – это, по всей вероятности, означало, что меня удостоили улыбки, – затем Калькрейт весьма грациозным (по его мнению) движением руки пригласил меня сесть, продолжая в то же время перелистывать разложенные на столе бумаги.

Я воспользовался этим обстоятельством, чтобы разглядеть Калькрейта. Это был верзила, ростом в 5 футов, ужасно худой, костлявый, с длинной талией и бесконечными ногами, облеченными в брюки с нашивками. Лицо его было похоже на пергамент, да вдобавок еще на грязный пергамент; рот был огромный, зубы желтые, нос расплюснутый, виски сморщенные; глаза как щелки, блестели из-под густых бровей; одним словом, настоящий пластырь! Меня совершенно напрасно предупреждали остерегаться его, – недоверие рождалось само собой в его присутствии.

Окончив возиться с бумагами, Калькрейт стал расспрашивать меня на правильном французском языке, но, желая выиграть время для обдумывания своих ответов, я притворился непонимающим и даже заставил его повторить каждую фразу.

Вот каков был допрос:

– Ваше имя?

– Наталис Дельпьер.

– Француз?

– Француз.

– Какое ваше ремесло?

– Ярмарочный торговец.

– Ярмарочный?.. Объяснитесь, я не совсем понимаю, что это значит.

– Да… Я объезжаю ярмарки, рынки, покупаю… продаю.

– Теперь вы прибыли в Бельцинген?

– Как видите.

– С какой целью?

– Повидаться с сестрой, Ирмой Дельпьер, которую я не видел тринадцать лет.

– Сестра ваша француженка и служит в семье Келлер?

– Совершенно верно!

Калькрейт, после небольшой паузы, продолжал:

– Итак, ваше путешествие в Германию не имеет другой цели?

– Никакой.

– А при возвращении?..

– Я просто-напросто отправлюсь тем же путем, которым и приехал.

– И прекрасно сделаете. А когда приблизительно думаете вы уехать отсюда?

– Когда сочту нужным. Разве иностранец, находясь в Пруссии, не может распоряжаться собой, как ему угодно?

– Не всегда!

При этих словах Калькрейт пронзил меня взглядом, – по всей вероятности, мои ответы казались ему более развязными, чем требовалось. Но взгляд этот был лишь молнией, гром же еще не загремел.

«Этот плут, кажется, собирается окончательно сбить меня с толку, – подумал я. – Вот когда надо быть настороже!»

Спустя минуту Калькрейт снова принялся за допрос и заговорил слащавым голосом:

– Во сколько дней доехали вы из Франции в Пруссию?

– В десять дней.

– А каким путем следовали?

– Кратчайшим и в то же время лучшим.

– Смею спросить: где именно вы проезжали?

– Но… скажите, пожалуйста, – спросил я, – к чему все эти вопросы?

– Господин Дельпьер, – сухо отвечал Калькрейт, – мы, пруссаки, имеем обыкновение допрашивать всех посещающих нас иностранцев. Это полицейская формальность, от которой вы, разумеется, не станете уклоняться?

– Ну ладно, будь по-вашему! Я ехал вдоль границы Нидерландов, через Брабант, Вестфалйю, Люксембург, Саксонию…

– Вы, стало быть, сделали большой круг?

– Почему?

– Потому что прибыли в Бельцинцен по тюрингенской дороге.

– Совершенно верно.

Ясно было, что он действовал по заранее определенному плану, и поэтому следовало быть очень осторожным.

– Скажите, пожалуйста, в каком месте вы перешли французскую границу? – спросил он.

– У Турне.

– Это странно.

– Что же тут странного?

– А то, что вас отметили идущим по Цербстской дороге.

– Это объясняется кругом, который я сделал.

По-видимому, за мной следили, и шпионом, конечно, был хозяин постоялого двора Эквенде. Он ведь видел, как я пришел в то время, как сестра ожидала меня на дороге. В общем, было как нельзя более ясно, что Калькрейт хочет выудить кое-какие сведения насчет Франции, ввиду чего я насторожился более, чем когда-либо.

Калькрейт продолжал:

– Стало быть, вы не встретили немцев со стороны Тионвилля?

– Нет.

– И вам ничего не известно о генерале Дюмурье?

– Ничего.

– Ни о движении французских войск, собранных на границе?

– Нет.

Тут выражение лица Калькрейта изменилось, и голос его стал повелительным.

– Берегитесь, господин Дельпьер! – сказал он.

– Чего? – осведомился я.

– Настоящее время неблагоприятно для иностранцев в Германии, особенно для французов; нам не нравится, когда приходят смотреть, что у нас делается!..

– Но вы не прочь узнать о том, что делается у других? Я не шпион, сударь!

– Тем лучше для вас, – отвечал Калькрейт угрожающим тоном. – Я буду следить за вами. Вы – француз, уже посетили французскую семью, остановились в доме Келлер, сохранившем связи с Францией. При существующих обстоятельствах этого достаточно, чтобы находиться под подозрением.

– Разве я не имел права приехать в Бельцинген?

– Полное.

– Разве Германия и Франция воюют между собой?

– Нет еще. Скажите, господин Дельпьер, у вас, кажется, хорошее зрение?

– Превосходное!

– Ну так я бы вам советовал не слишком пользоваться им.

– Это почему?

– Потому что когда смотрят, – видят, а когда видят, – является желание рассказать о виденном!

– Еще раз повторяю, господин Калькрейт: я не шпион.

– А я еще раз повторяю вам: тем лучше для вас, а то…!

– А то что?..

– Я должен буду вас препроводить обратно через границу, если, впрочем…

– Впрочем?..

– Если мы, чтобы избавить вас от утомительного путешествия, не найдем нужным обеспечить вас жилищем и содержанием на более или менее продолжительное время!

С этими словами Калькрейт жестом дал мне понять, что я могу выйти, причем на этот раз рука его сжалась в кулак. Не имея ни малейшего желания дольше сидеть в этой полицейской канцелярии, я круто повернулся, сделав это, пожалуй, слишком по-солдатски, что, по всей вероятности, не ускользнуло от внимания Калькрейта.

Я вернулся в дом госпожи Келлер. Теперь я уже был предупрежден: меня не выпустят из виду.

Жан ждал меня. Я ему передал подробно свой разговор с Калькрейтом и сообщил о том, что мне угрожает.

– Это меня ничуть не удивляет, – заметил Жан, – и вы еще не развязались с прусской полицией! Не только для вас, Наталис, но и для нас я ожидаю в будущем больших осложнений.

Глава восьмая

Между тем в работе и прогулках время проходило очень приятно. Мой юный учитель имел возможность убедиться в моих успехах. Гласные уже крепко засели в моей голове, и мы принялись за согласные, причем некоторые из них заставили меня порядочно потрудиться, особенно последние; но тем не менее дело шло на лад, и я уже должен был скоро научиться составлять слова. Кажется, у меня были хорошие способности… для тридцати одного года!

О Калькрейте больше ничего не было слышно, и в канцелярию меня вторично не вызывали. Все-таки за нами, по всей вероятности, шпионили, в особенности за вашим покорным слугой, хотя мой образ жизни и не давал никакого повода к подозрению; ввиду этого я полагал, что дело ограничится сделанным мне предостережением, и начальник полиции не станет заботиться ни о моей квартире, ни о выдворении меня на родину.

В течение следующей недели Жан должен был отлучиться на несколько дней в Берлин из-за своего пресловутого процесса. Он хотел покончить с ним во что бы то ни стало, так как этого требовали обстоятельства. Как его примут в Берлине? Не вернется ли он обратно, даже не добившись назначения срока судебного решения? Не стараются ли там выиграть время? Это последнее предположение было весьма возможно.

По совету Ирмы, я, во время отсутствия господина Жана, взялся наблюдать за поведением Франца фон Граверта. Впрочем, так как Марта выходила из дому только раз, в церковь, то ей не пришлось встречаться с лейтенантом. Он по нескольку раз в день показывался около дома господина де Лоране, то прогуливаясь пешком и щеголевато поскрипывая сапогами, то гарцуя на лошади, – таком же великолепном животном, как и его хозяин. Но всегда в этих случаях решетки и двери дома бывали заперты… Воображаю, как он бесился! Благодаря всему этому, надо было торопиться со свадьбой; Жан и в Берлин-то поехал отчасти по милости лейтенанта, решив, чтобы там ни было, назначить день свадьбы сейчас же по своему возвращению в Бельцинген.

Жан уехал 18 июня и должен был вернуться только 21-го. Тем временем я продолжал усердно работать. Госпожа Келлер на уроках заменяла своего сына и была бесконечно терпелива со мной. Можно себе представить, с каким нетерпением ожидали мы возвращения отсутствовавшего! События принимали все более грозный характер, как читатель увидит из дальнейших подробностей, о которых я узнал уже впоследствии. Я передам их без всяких личных комментариев, так как откровенно признаюсь, что в политике ровно ничего не понимаю.

Французские эмигранты с 1790 года нашли убежище в Кобленце. В 1791 году король Людовик XVI, приняв конституцию, объявил об этом иностранным державам, причем Англия, Австрия и Пруссия рассыпались перед Францией в дружественных уверениях; но можно ли было доверять им! Эмигранты не переставали способствовать возникновению войны. Вопреки приказанию короля вернуться во Францию они все-таки продолжали свои военные приготовления, и несмотря на то, что законодательное собрание требовало от курфюрстов Трирского, Майнцкого и других имперских принцев рассеять стягивавшихся к границе эмигрантов, последние тем не менее оставались там, готовые вести за собой неприятеля. Тогда на востоке сформированы были три армии, таким образом, чтобы они все могли постоянно поддерживать между собой сношения.

Граф де Рошамбо отправился во Фландрию командовать Северной армией, Лафайет принял в Меце командование Центральной армией, а Люкнер получил Эльзасскую; все это вместе составляло около двухсот тысяч сабель и штыков. Что же касается эмигрантов, им не было никакого основания отказываться от осуществления своих планов, покорившись приказам короля, ввиду того что Леопольд Австрийский собирался пойти им на помощь.

Так обстояло дело в 1791 году, а в 1792 году произошло следующее.

Во Франции якобинцы с Робеспьером во главе горячо ратовали против войны. Их поддерживали кордельеры, боявшиеся учреждения военной диктатуры; жирондисты же, напротив, при посредстве Луве и Бриссо требовали войны во что бы то ни стало, имея в виду заставить короля разоблачить свои намерения.

Тогда-то и появился на сцене Дюмурье, до этого времени командовавший в Вандее и Нормандии. Его призвали послужить стране своим военным и политическим гением. Он принял предложение и тотчас же составил план кампании, одновременно наступательной и оборонительной. С ним можно было быть уверенным, что дело передано в энергичные руки.

Но пока Германия не шевелилась, войска ее не угрожали французской границе, и она даже продолжала повторять, что война причинила бы громадный ущерб интересам Европы.

Пока все это происходило, Леопольд Австрийский умер. Что предпримет его преемник? Будет ли он сторонником умеренности? Нет, в Вене издана была нота, требовавшая восстановления монархии на основах королевской декларации 1789 года.

Вполне понятно, что Франция не могла подчиниться подобному чрезмерному требованию. Впечатление, произведенное во Франции этой нотой, было значительно. Людовик XVI должен был предложить Национальному Собранию объявить войну Франциску I, королю Венгрии и Богемии. Этот вопрос был решен утвердительно, и предположено было прежде всего нанести Франциску I удар в его бельгийских владениях.

Бирон не замедлил захватить Киеврен, и можно было надеяться, что никакое препятствие уже не остановит французских войск, как вдруг перед Монсом произошла паника, изменившая все дело. Солдаты, крича об измене, умертвили двух офицеров, Дильона и Бертуа.

Узнав об этой катастрофе, Лафайет счел нужным остановить свое поступательное движение по направлению к Живе.

Все это происходило в конце апреля, еще до моего отъезда из Шарлевиля. Как видите, в этот момент Германия еще не воевала с Францией.

Тринадцатого июня Дюмурье был назначен военным министром, о чем мы узнали в Бельцингене, до возвращения Жана из Берлина.

Это известие было чрезвычайно важно; теперь можно было ждать перемены и большей ясности в положении дел. Весьма вероятно было, что Пруссия, до сих пор соблюдавшая строгий нейтралитет, нарушит его с минуты на минуту. Уже шли толки о 80 тысячах человек, двигающихся к Кобленцу.

В то же время в Бельцингене распространился слух, что командование старыми солдатами Фридриха Великого поручено будет герцогу Брауншвейгскому, генералу, пользовавшемуся в Германии некоторой известностью.

Понятно, какое впечатление произвело подобное известие, хотя бы еще и не подтвержденное; вдобавок через Бельцинген постоянно проходили войска.

Я много бы дал, чтобы фон Граверты, отец и сын, ушли со своим полком к границе; по крайней мере мы избавились бы от их присутствия. Но, к несчастью, полк этот не получал никакого приказа о выступлении, так что лейтенант продолжал разгуливать по улицам Бельцингена, преимущественно перед запертым домом господина де Лоране.

Что же касается меня, то мое положение заставляло призадуматься.

Правда, я был в законном отпуске и притом в стране, еще не вступившей в войну с Францией. Но разве мог я забыть, что принадлежал к Королевскому Пикардийскому полку и что товарищи мои стоят гарнизоном в Шарлевиле, почти на самой границе?

Разумеется, в случае столкновения с войсками Франциска Австрийского или Фридриха-Вильгельма Прусского мой полк окажется одним из первых под неприятельскими выстрелами, а меня там нет, чтобы отплатить врагу сторицею!

Я начинал серьезно волноваться, но старался не выказывать своего беспокойства, не желая огорчать госпожу Келлер и сестру, а сам между тем не знал, на что решиться.

При таких условиях положение француза в Германии было, конечно, нелегким. Сестра моя прекрасно понимала это, хотя ни за что не согласилась бы добровольно расстаться с госпожой Келлер. Но ведь могут же принять меры против иностранцев? Или Калькрейт вдруг вздумает предложить нам в 24 часа выехать из Бельцингена?

Мы очень волновались не только за себя, но и за господина де Лоране, положение которого внушало не меньше беспокойства. Если его обяжут выехать, то какое опасное путешествие предстоит ему с внучкой по воюющей стране!

Молодые люди еще не обвенчаны, и Бог весть, где и когда теперь состоится свадьба. Успеют ли отпраздновать ее в Бельцингене? Трудно было теперь что-либо предполагать.

Тем временем через город, направляясь в Магдебург, проходили войска: пехота, кавалерия, преимущественно уланы; за войсками следовали обозы пороха, зарядов, сотни экипажей; раздавался несмолкаемый грохот барабанов и звуки труб. Время от времени войска по нескольку часов отдыхали на большой площади, выпивая бесконечное количество шнапса и вишневой наливки, так как уже стояла сильная жара.

Вполне понятно, что мне любопытно было смотреть на все это, хоть я и рисковал возбудить неудовольствие Калькрейта и его агентов. В свободные часы, услышав сигналы или барабанный бой, я непременно выбегал на улицу. Говорю «в свободные часы», так как ни за что на свете не ушел бы с урока госпожи Келлер. Но в свободное время я тихонько проскальзывал в парадную дверь и, придя на площадь, смотрел, невзирая на Калькрейта, запретившего мне видеть что бы то ни было.

Если все это движение интересовало меня как солдата, то как француз я мог только сказать: «Гм… это все скверно пахнет! По-видимому, скоро начнутся враждебные действия».

21 июня Жан вернулся из Берлина. Как и следовало ожидать, путешествие его было напрасно; процесс все еще стоял на той же точке, и даже в случае окончания его невозможно было предвидеть результата. Это было ужасно.

А относительно общего положения дел Жан из берлинских разговоров вынес убеждение, что Пруссия со дня на день объявит войну Франции.

Глава девятая

Все следующие дни мы с господином Жаном были настороже, ожидая новостей. Наверно, все разрешится не позже чем через неделю. 21, 22 и 23 июня еще проходили через Бельцинген войска, среди которых находился, как мне говорили, генерал граф Кауниц со своим штабом. Вся эта масса солдат направлялась в Кобленц, где их ожидали эмигранты. Пруссия со своей союзницей Австрией больше не скрывала, что идет против Франции.

Мое положение в Бельцингене становилось с каждым днем тяжелее, а положение моей сестры и семьи господина де Лоране в случае войны будет, конечно, не лучше. Быть в Германии при таких условиях не только неприятно, но даже опасно, и нужно быть готовым ко всяким случайностям.

Я часто говорил об этом с сестрой, напрасно старавшейся скрыть свое беспокойство. Мысль о разлуке с госпожой Келлер не давала ей покоя. Неужели она принуждена будет покинуть эту семью? Ей никогда в голову не приходило ничего подобного! Оставить любимых ею людей, с которыми она, как ей казалось, должна прожить всю жизнь, может быть, никогда больше не видеть их, если так сложатся обстоятельства, – эта мысль огорчала ее до глубины души.

– Я умру, – повторяла она, – да, Наталис, я умру, если это случится!

– Я понимаю тебя, Ирма, – отвечал я, – положение очень трудное, но нужно сделать все, чтобы выпутаться из него. Нельзя ли уговорить госпожу Келлер покинуть Бельцинген, ведь теперь ее ничто не обязывает оставаться здесь? По-моему даже благоразумно было бы поступить так, пока положение вещей еще позволяет это.

– Конечно, Наталис, это было бы благоразумно, но госпожа Келлер не согласится уехать без сына.

– А почему бы господину Жану не ехать с ней? Что привязывает его к Пруссии? Он может устроить их потом! Бесконечный процесс? Да ведь при нынешних обстоятельствах решения его придется ждать месяцами!

– Это весьма вероятно, Наталис.

– Кроме того, меня главным образом беспокоит, что они еще не поженились. Кто знает, какие могут возникнуть препятствия! Если французов будут выселять отсюда, – что весьма возможно, – господин де Лоране с внучкой должны будут выехать в двадцать четыре часа. Как тяжела будет для молодых людей такая разлука! Если же брак будет заключен, то господин Жан или увезет жену во Францию, или же, в случае необходимости остаться в Бельцингене, он по крайней мере останется здесь с нею.

– Ты прав, Наталис.

– На твоем месте, Ирма, я поговорил бы с госпожой Келлер; она скажет сыну, мы поторопимся со свадьбой и потом будем спокойно ожидать дальнейших событий.

– Да, – отвечала Ирма. – Действительно, надо торопиться со свадьбой; едва ли невеста будет препятствовать этому!

– Ну разумеется нет! Иметь такого мужа, как господин Жан, подумай только, какая это для нее защита! Ты только представь себе, Ирма, как она должна будет выехать из Бельцингена и проехать кишащую войсками Германию вдвоем со своим старым дедушкой! Что бы с ними было? Нет, что ни говори, а надо скорее кончать дело, не дожидаясь, пока это станет невозможным!

– А этот офицер, – спросила меня сестра, – ты его встречаешь когда-нибудь?

– Почти каждый день, Ирма. Это просто несчастье, что его полк все еще в Бельцингене! Надо бы сделать так, чтобы о свадьбе Марты узнали только после ее отъезда!

– Да, в самом деле, так лучше будет.

– Я боюсь, что, узнав о свадьбе, этот Франц выкинет какую-нибудь штуку! Господин Жан, конечно, сумеет поставить его на место и тогда… Одним словом, я беспокоюсь!

– И я тоже, Наталис! Надо как можно скорее обвенчать их, но прежде придется выполнить кое-какие формальности, и я боюсь, что в это время объявят войну.

– Так поговори с госпожой Келлер.

– Непременно, сегодня же!

– Да, нужно спешить! Как бы и теперь уже не было поздно!

Действительно, за эти дни произошло одно событие, вследствие которого Пруссия и Австрия, вероятно, ускорят наступление. Это было совершенное 20 июня в Париже покушение, слух о котором намеренно распространялся агентами обеих союзных держав.

Двадцатого июня был осажден Тюильрийский дворец. Чернь под предводительством Сантера, продефилировав перед законодательным собранием, бросилась на дворец. Разрубаемые топором двери, выломанные железные решетки, пушки, поставленные на уровне первого этажа, – все указывало на силу начинавшегося восстания. Спокойствие, хладнокровие и храбрость короля спасли его самого, его жену, сестру и двоих детей. Но какою ценой оплачено было это спасение? Король должен был надеть на голову красный колпак.

Разумеется, среди сторонников двора, так же как и среди конституционалистов, это нападение на дворец названо было преступлением; но король все-таки еще оставался королем, имеющим право на кое-какие почести. Долго ли это продлится? Самые легковерные люди не дали бы ему и двух месяцев царствования после всех полученных им угроз и оскорблений. И как известно, они не ошиблись бы, так как шесть недель спустя, 10-го августа, Людовик XVI был изгнан из Тюильри, и, низложенный, заключен в Тампль, откуда должен был выйти только, чтобы сложить голову на площади Революции.

Если велико было впечатление этого покушения в Париже, во всей Франции, то невозможно представить себе, как сильно было оно за границей. В Кобленце раздались вопли отчаяния, ненависти, мести, и немудрено, что отзвук их дошел до маленького уголка Пруссии, в котором мы сидели. Если эмигранты начнут наступать, да к ним еще присоединятся Имперские войска (как их уже называли), то начнется ужасная война.

В Париже все это знали, и были приняты энергичные меры, чтобы быть готовыми ко всему. Быстро образовалась организация федералистов. Так как патриоты считали короля и королеву ответственными за угрожавшее Франции нашествие, комиссия собрания решила, что вся нация вооружится и будет действовать самостоятельно, без вмешательства властей.

А что нужно было для этого? Нужно было только объявление законодательного собрания о том, что «отечество в опасности!»

Все это мы узнали через несколько дней после возвращения Жана, и новость сильно взволновала нас.

Известие распространилось по городу 23-го утром. Во всякое время можно было ожидать сообщения о том, что Пруссия ответила Франции объявлением войны. Через город с быстротою молнии приносились эстафеты, курьеры, передавались распоряжения из одной части армии в другую. Говорили, что сардинцы тоже должны присоединиться к Имперским войскам, что они уже выступили и угрожают границе. К несчастью, это была истинная правда.

Все это повергло семейства Келлер и де Лоране в величайшую тревогу, а мое положение становилось все труднее и труднее.

Все чувствовали это, и, если я молчал, то исключительно оттого, что не хотел усугублять всеобщего беспокойства.

Словом, времени терять было нечего, и так как свадьба была решена, то следовало отпраздновать ее без замедления, о чем в тот же день и условились.

По общему соглашению выбрано было 29-е число. До этого дня можно было успеть выполнить все формальности, которые в те времена были крайне просты. Обряд должен был совершиться в церкви, в присутствии обязательных свидетелей из числа лиц, имеющих сношения с семействами Келлер и де Лоране. Я выбран был одним из свидетелей. Какая честь для старшего вахмистра!

Положено было действовать как можно осторожнее и никому не говорить о предстоящем событии, кроме свидетелей, присутствие которых необходимо. В эти тревожные дни надо было стараться не привлекать к себе внимание. Калькрейт сейчас бы сунул нос в это дело. Кроме того, лейтенант Франц мог с отчаяния выкинуть какую-нибудь штуку и тем вызвать осложнения, которых нужно было во что бы то ни стало избежать.

Что касается приготовлений к свадьбе, то они займут немного времени. Все будет очень просто, без всяких празднеств, которые в другое время, конечно, устроили бы с большим удовольствием. Теперь же будет только обряд венчания и больше ничего.

Торопиться, торопиться! Не время было действовать согласно поговорке: «поспешишь – людей насмешишь».

Но несмотря на все принятые меры, тайна наша, оказывается, выплыла наружу. Конечно, соседи, – ох, эти провинциальные соседи! – весьма интересовались происходившим в обоих домах. Разумеется, и мы, и господа де Лоране иногда посещали друг друга в необычное время, чем и возбудили любопытство окружающих. Калькрейт также не упускал нас из виду, без сомнения приказав своим агентам зорко следить за нами. Может быть, нам не так-то легко будет привести в исполнение наш план.

Но хуже всего было то, что слух о свадьбе дошел до лейтенанта фон Граверта. Ирма сама случайно слышала, как товарищи лейтенанта разговаривали об этом.

Оказывается, лейтенант, узнав новость, в сильном припадке гнева заявил товарищам о своем намерении употребить все средства, чтобы помешать браку.

Я надеялся, что Жан ничего не узнает, но, к несчастью, слова эти были ему переданы. Он, говоря со мной об этом, едва сдерживал негодование, и мне стоило большого труда успокоить его. Жан хотел идти к лейтенанту Францу лично требовать объяснений, хотя сомнительно было, чтобы офицер согласился иметь дело с простым буржуа.

Наконец мне удалось успокоить его, дав понять, что такой поступок может все испортить.

Жан согласился со мной, обещав больше не обращать внимания на слова лейтенанта, каковы бы они ни были, и занялся исключительно приготовлениями к свадьбе.

День 25 июня прошел спокойно. Оставалось всего четыре дня. Я считал часы и минуты, оставшиеся до свадьбы. Только бы повенчать их скорее, а там уж можно приняться и за окончательное решение другого важного вопроса – о нашем выезде из Бельцингена.

Но над нами между тем собиралась гроза, и гром ударил вечером того же дня, то есть 25-го числа. В 9 часов вечера пришло страшное известие…