Текст книги "Дорога во Францию"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Жюль Верн
Дорога во Францию

Глава первая

Зовут меня Наталис Дельпьер. Родился я в 1761 году в деревне Граттепанш, в Пикардии. Отец мой был земледелец и работал в поместьях маркиза д'Эстрель, причем мать, сестры и я помогали ему по мере сил. Отец не имел и даже в будущем не предполагал иметь никакой собственности. Будучи земледельцем, он, кроме того, был и церковным певчим, так как обладал благодатным голосом, который слышен был даже на маленьком, прилегавшем к церкви кладбище; вдобавок отец был грамотен, так что мог бы быть не только певчим, но и священником. Я почти ничего не унаследовал от него, исключая голоса.

Родители мои, много потрудившись в жизни, умерли оба в 1779 году. Царство им небесное!

Старшей из двух моих сестер, Фирминии, в эпоху моего рассказа, было сорок пять лет, второй, Ирме, сорок, а мне тридцать один год. Когда родители умерли, Фирминия была замужем за уроженцем Эскарботена, Бенони Фантомом, простым слесарем, который никогда не мог хорошо устроиться, несмотря на то, что дело свое знал изрядно. В 1781 году у них уже было трое детей, а несколько лет спустя родился и четвертый; другая же сестра, Ирма, осталась в девушках. Ввиду всего этого я не мог рассчитывать ни на нее, ни на Фантомов и должен был сам позаботиться о своей судьбе, причем мне удалось устроить ее так, что на старости лет я имел возможность прийти на помощь родным.

Первым умер отец; мать последовала за ним через полгода. Я был очень огорчен этой двойной потерей. Да! Смерть не разбирает, похищая и нелюбимых и близких нам людей; но тем не менее, умирая, постараемся быть в числе тех, которых любят.

Отцовское наследство, за вычетом всех расходов, оказалось менее ста пятидесяти ливров. И это были все сбережения, накопленные шестидесятилетним трудом! Сумму эту мы с сестрами поделили поровну, так что каждый из нас не получил почти ничего.

Итак, после смерти родителей я остался восемнадцатилетним парнем с двадцатью пистолями в кармане; но я был здоров, крепко сложен, способен к тяжелой работе, да и голос у меня был отличный! Тем не менее я не умел ни читать, ни писать, чему, как дальше будет видно, научился позднее; а тому, кто не выучился грамоте в детстве, потом она дается с большим трудом, – что всегда отзывается на способе изложения мыслей, как, например, в этом рассказе.

Что мне было делать? Продолжать труд отца? Поливать своим потом чужое добро, чтобы в конце концов пожать нищету? Перспектива печальная и далеко не привлекательная; но пока я над ней раздумывал, произошло одно обстоятельство, решившее мою судьбу.

В Граттепанш как-то приехал родственник маркиза д'Эстреля, граф де Линуа, служивший капитаном в Ла-Ферском полку и пожелавший провести у маркиза двухмесячный отпуск. Для него устраивались большие празднества, облавы, охоты на кабанов и лисиц с гончими; на эти празднества съезжалась аристократия и собирались великосветские красавицы, не говоря уж о самой маркизе, которая была очень хороша собой.

Для меня среди всего этого блеска существовал только один капитан де Линуа, державший себя просто и охотно разговаривавший с нами. Мне захотелось быть солдатом. Что же может быть лучше для здорового и сильного человека? К тому же при хорошем поведении, храбрости и некоторой доле счастья нет причин застрять в пути, если будешь бодро шагать вперед.

Многие думают, что до 1789 года простой солдат, сын буржуа или крестьянина, никогда не мог быть офицером. Это ошибка: при наличии некоторой решительности и выдержки можно было без большого труда дослужиться до унтер-офицера; затем, пробыв в этом чине десять лет в мирное время или пять в военное, можно было получить эполетку, сделаться сержантом, из сержанта лейтенантом, из лейтенанта капитаном. Затем… затем, стоп! Дальше идти нельзя. Но ведь и это уже великолепно.

Граф де Линуа во время облав несколько раз обращал внимание на мою силу и ловкость. Само собой разумеется, что в чутье и понятливости я уступал собаке, но зато при больших облавах ни один загонщик не мог перегнать меня, носившегося быстрее ветра.

– Ты, кажется, смелый и крепкий малый? – сказал мне однажды граф де Линуа.

– Да, ваше сиятельство.

– А руки сильны?

– Поднимаю триста двадцать.

– Поздравляю!

Вот и все, что было между нами сказано, но, как видно будет дальше, дело не ограничилось этим коротким разговором.

В то время в армии был странный обычай; всем известно, как производилась вербовка солдат: каждый год вербовщики рыскали по деревням, напаивали молодежь, потом давали подписывать бумагу тем, кто умел писать, а неграмотные ставили крест, что было равносильно подписи.

Затем злополучный юноша получал двести ливров, которые тут же уходили на выпивку, укладывал свою котомку и отправлялся умирать за отечество.

Такой образ действий мне был совсем не по нраву: мне хотелось служить, но не продавать себя, – в чем, думаю, согласится со мной всякий уважающий себя человек.

Так вот, в те времена офицер, получивший отпуск, обязан был по закону, при возвращении в полк привезти одного или двух новобранцев; обязательство это распространялось и на унтер-офицеров; стоимость же вербовки колебалась тогда между двадцатью и двадцатью пятью ливрами.

Все это было мне известно, и у меня явился проект, ввиду которого я, когда отпуск графа де Линуа подходил к концу, смело попросил капитана взять меня в рекруты.

– Тебя? – удивился он.

– Да, ваше сиятельство.

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– И ты хочешь быть солдатом?

– Да, если вашему сиятельству угодно.

– Нужно, чтобы не мне, а тебе было угодно. Ты серьезно желаешь этого?

– Совершенно серьезно.

– Тебя прельщают двадцать ливров?

– Нет, меня прельщает желание послужить родине, а так как мне было бы стыдно продавать себя, я не возьму ваших двадцати ливров.

– Как тебя зовут?

– Наталис Дельпьер.

– Прекрасно, Наталис, ты мне нравишься.

– Очень счастлив, капитан.

– И если только ты согласен следовать за мной, то пойдешь далеко!

– Хоть на край света!

– Предупреждаю тебя, что я покидаю полк для морского перехода. Море не страшит тебя?

– Ничуть.

– Хорошо! Ты переплывешь его. Знаешь ли ты, что там воюют с целью прогнать англичан из Америки?

– Что такое Америка?

Я в самом деле никогда не слышал о ней.

– Есть такая страна у черта на куличках, – отвечал капитан. – Не буду тебе много о ней толковать, скажу только, что это страна, воюющая за свою независимость. Уже два года, как генерал Лафайет заставляет там говорить о себе, и в прошлом году король Людовик Шестнадцатый обещал помочь американцам своими войсками. Граф Рошамбо и адмирал Грасс уезжают туда с шестью тысячами человек. Я намереваюсь отправиться с ними в Новый Свет, и, если ты согласен сопровождать меня, мы поедем вместе освобождать Америку.

– Едем освобождать Америку!

Вот каким образом я, будучи зачислен в экспедиционный корпус графа Рошамбо, в 1780 году высадился в Ньюпорте.

Три года я пробыл вдали от Франции; видел генерала Вашингтона – гиганта ростом в 5 футов 11 дюймов, с большими руками, большими ногами, в голубом мундире с лосиными отворотами и черной кокардой на фуражке; видел моряка Поля Джонса на его корабле «Боном Ришар», видел генерала Антони Вайна, прозванного бешеным; участвовал в нескольких схватках (не без того, чтобы перед первым выстрелом не осенить себя крестным знамением); был в бою при Йорктауне, в Виргинии, где жестоко побитый лорд Корнваллис сдался Вашингтону. Во Францию я вернулся в 1783 году, не быв ни разу ранен, вернулся простым рядовым, как и прежде.

Что вы хотите, я не умел читать!..

Граф де Линуа, возвратившийся вместе с нами, хотел зачислить меня в Ла-Ферский полк, где думал продолжать службу, но меня потянуло служить в кавалерии. Я инстинктивно любил лошадей, а чтобы дождаться производства в конные офицеры, мне нужно было бы пройти такую массу чинов!

Конечно, пехотная форма всем к лицу и очень красива со своей пудреной косичкой, голубиными крыльями и белой крестообразной амуницией; но, что вы хотите – лошадь еще более соблазнительная штука, и я, по зрелом размышлении, открыл в себе призвание быть кавалеристом.

Итак, я, отблагодарив графа де Линуа, рекомендовавшего меня своему другу, полковнику де Лостанжу, поступил в Королевский Пикардийский полк.

Я люблю этот великолепный полк, и потому да простят мне, если я буду говорить о нем с нежностью, которая может даже показаться смешной. Я сделал в нем почти всю свою карьеру, уважаемый начальниками, которые никогда не лишали меня своего покровительства и подталкивали вперед по службе.

Впрочем, через несколько лет, в 1792 году, Ла-Ферскому полку суждено было сыграть такую странную роль по поводу его сношений с австрийским генералом Болье, что мне не приходится жалеть о моем выходе из этого полка. Я больше о нем говорить не буду.

Вернемся к Королевскому Пикардийскому полку. Лучше него ничего быть не может. Он стал моей семьей, и я оставался верен ему до того момента, когда он был распущен. Там счастливо жилось. Я насвистывал все сигналы, – у меня всегда была дурная привычка насвистывать, но мне прощали и смотрели на это сквозь пальцы.

В продолжение восьми лет я только и делал, что переходил из гарнизона в гарнизон, не имея ни разу случая обменяться выстрелом с неприятелем. Для понимающего человека такого рода жизнь имеет свою прелесть; кроме того, недурно познакомиться с новыми местами, особенно такому закоренелому пикардийцу, как я. После Америки не мешает, в ожидании больших переходов через Европу, взглянуть и на Францию.

В 1785 году мы были в Саррелуи, в 1788-м и 1791-м в Анжере, в 1792-м в Бретани, в Жос-селене, Понтиви, Плоэрмеле, Нанте, под начальством полковника Серр-де-Гра, в 1792-м в Шарлеви-ле с полковниками де Варднером, де Лостандом, Ла-Роком и в 1793 году с полковником Ле-Контом.

Но я забыл сказать, что 1 января 1791 года вышел закон, изменивший составные части армии. Королевский Пикардийский полк был зарегистрирован 20-м кавалерийским полком. Это продолжалось до 1803 года. Однако полк не утратил своего прежнего названия и остался Королевским Пикардийским, несмотря на то, что во Франции уже несколько лет не было короля.

При полковнике Серр-де-Гра меня, к величайшему моему удовольствию, произвели в унтер-офицеры; при полковнике де Варднере я был сделан старшим вахмистром, что осчастливило меня еще больше. За мной числилось тогда тринадцать лет службы, одна кампания и ни одной раны. Всякий согласится, что я быстро шел вверх по служебной лестнице. Дальше двигаться в чинах я не мог, так как, повторяю, не умел ни читать, ни писать. Вместо того я все свистел, а ведь унтер-офицеру как будто бы и не совсем прилично состязаться с дроздами.

Старший вахмистр Наталис Дельпьер! Как это звучит! Можно ли не гордиться подобным титулом? И как я был благодарен за него полковнику де Вардену, несмотря на всю его грубость и любовь к крепким словечкам! В день моего производства солдаты моего эскадрона расстреляли мой ранец, и я нашил себе на обшлага галуны, которые, увы, никогда не должны были подняться до локтя.

Когда мы стояли гарнизоном в Шарлевиле, я получил двухмесячный отпуск. Вот именно историю этого отпуска я и хочу рассказать подробно по следующим причинам.

С тех пор как я в отставке, мне часто приходилось по вечерам рассказывать в Граттепанше о своих походах, причем друзья мои или все путали, или ровно ничего не понимали.

Один говорил, что я находился направо, когда я был налево, другой, наоборот, утверждал, что я был налево, когда на самом деле я был направо. По этому поводу за стаканом вина или кофе возникали бесконечные споры; особенно часто выходили разногласия в вопросе о происшествиях, бывших со мной во время моего отпуска в Германии.

Так как я научился писать, то как раз кстати будет изложить на бумаге историю этого отпуска. Итак, я, невзирая на свои 80 лет, приступаю к делу. Память у меня хорошая, и прошедшее мне представляется вполне ясно. Это повествование посвящается моим друзьям из Граттепанша: Тернизьенам, Беттембоеам, Ирондарам, Паунтеферам, Кеннегенам и многим другим, которые, я надеюсь, больше не будут спорить обо мне.

Я получил отпуск 7 июня 1792 года. Разумеется, тогда ходили кое-какие слухи о войне с Германией, но еще очень неопределенные. Говорили, что Европа, хотя это ее совершенно не касалось, косо смотрела на события во Франции. Король все еще был в Тюильри, но уже в воздухе чувствовалось 10 августа, и над страной как бы носился призрак республики.

Ввиду всего этого я из предосторожности не говорил, для чего именно мне нужен был отпуск. У меня было дело в Германии, вернее сказать – в Пруссии, и мне в случае войны очень трудно было бы вернуться к своему посту. Что вы хотите? Нельзя одновременно и в колокол звонить, и в шествии участвовать.

К тому же я был готов в случае надобности сократить свой двухмесячный отпуск, но все-таки надеялся, что до войны дело не дойдет.

Теперь доскажу в нескольких словах обо всем, что касается меня и моего лихого полка.

Прежде всего вы узнаете, каким образом я научился читать и писать, что давало мне возможность сделаться офицером, генералом, маршалом Франции, графом, герцогом, принцем, не хуже Нея, Даву, или Мюрата во время имперских войн. Но на самом деле мне не удалось подняться выше чина капитана, что все-таки для крестьянина весьма недурно.

Что же касается Королевского Пикардийского полка, я могу рассказать его историю в нескольких строках.

В 1793 году, как я уже говорил, им командовал полковник Ле-Конт, и в этом же году полк, в силу декрета от 21 февраля, из полка превратился в полубригаду. До 1797 года он принимал участие в походе северной армии, стоявшей в департаменте Самбры и Мезы, отличился в сражениях при Ленселе и Куртрэ, когда я был произведен в лейтенанты. Затем, пробыв в Париже от 1797 до 1800 года, полк участвовал в итальянском походе и отличился при Маренго, окружив шесть батальонов австрийских гренадеров, которые, после поражения венгерского полка, сдались. В этом походе я был ранен пулей в бедро, на что нисколько не пенял, так как получил за это чин капитана.

В 1803 году Королевский Пикардийский полк был раскассирован, я поступил в драгуны, участвовал во всех войнах Империи и в 1815 году вышел в отставку.

Теперь, говоря о себе, я буду рассказывать только о том, что видел или делал в Германии во время своего отпуска; но прошу не забывать, что я человек неученый и не владею искусством хорошо рассказывать. Я записываю только свои впечатления, не стараясь вдаваться в рассуждения. В особенности же прошу извинить меня, если в этом незатейливом рассказе у меня будут проскальзывать пикардийские словечки или обороты речи: я не умею говорить иначе. Я буду рассказывать быстро, не мямля; буду говорить все и прося разрешения свободы выражаться. Надеюсь получить от вас в ответ: «Пожалуйста, сделайте одолжение!»

Глава вторая

В описываемую мною эпоху Германия, как я впоследствии узнал из исторических книг, разделялась на десять округов. Позднее, около 1806 года, была учреждена Рейнская конференция под протекторатом Наполеона, а потом германская конференция 1815 года. Один из этих округов, заключавший в себя корфюршества Саксонское и Бранденбургское, назывался тогда округом Верхней Саксонии.

Впоследствии этому Бранденбургскому курфюршеству суждено было превратиться в прусскую провинцию с двумя округами Брандербургским и Потсдамским.

Я говорю все это для того, чтобы читателю было яснее местоположение городка Бельцингена, находящегося на юго-западе Потсдамского уезда, в нескольких лье от границы.

На эту самую границу я и прибыл 16 июля, сделав 150 лье, отделяющих ее от Франции. Вследствие трудностей сообщения я употребил на это путешествие девять дней, причем большей частью приходилось идти пешком. К тому же капитал у меня был весьма невелик; он заключался в скудных сбережениях из моего жалованья, и я хотел как можно меньше тратить. К счастью, во время гарнизонной службы на границе я научился кое-каким немецким словам, которые мне теперь очень пригодились; но все-таки скрыть мою национальность было невозможно, благодаря чему я дорогой оказался предметом немалого количества косых взглядов. Конечно, я очень строго соблюдал тайну своего имени и звания, – предусмотрительность вполне уместная ввиду возможности возникновения войны с Пруссией, Австрией и всей Германией.

На границе уезда меня ожидал приятный сюрприз.

Я направлялся пешком к постоялому двору Эквенде с намерением там позавтракать. После довольно свежей ночи утро вставало чудесное. Погодка была славная, и раннее солнышко сияло над покрытыми росой полями. Мириады птиц резвились в ветвях бука, дуба, вяза и березы. Поля были мало обработаны, и многие стояли под паром, что, конечно, до известной степени объясняется суровостью здешнего климата.

Перед входом в Эквинде стояла тележка с худенькой клячонкой, способной только-только пробежать свои два лье в час и то, если по дороге не встретится много подъемов.

В тележке сидела высокая, полная женщина в лифе с бретельками, обшитыми позументом, на ней была соломенная шляпка с желтыми лентами, юбка с красными и лиловыми полосами, – все это сидело аккуратно и было чисто, как праздничное или воскресное платье.

Да и в самом деле этот день, хотя и не воскресный, был праздником для нее.

Мы несколько минут пристально вглядывались друг в друга, и она, недолго думая, бросилась ко мне с распростертыми объятиями, воскликнув:

– Наталис!

– Ирма!

Это была она, моя сестра! Она узнала меня! Право, женщины со своим чутким сердцем умеют узнавать быстрее вас. Мы ведь не виделись почти 13 лет, и можно себе представить, как я по ней соскучился.

Как она была бодра! Как хорошо сохранилась! Она напоминала мне нашу мать своими большими, живыми глазами и черными волосами, начинавшими седеть на висках.

Я расцеловал всласть ее милые, покрасневшие от деревенского загара щеки, и прошу верить, что она ответила мне тем же.

Я брал отпуск только ради нее, ради того, чтобы повидаться с пей. Меня начинала беспокоить мысль, что сестра моя находится вне Франции в такое время, когда пребывание француженки среди немцев может оказаться далеко не приятным. При таких обстоятельствах лучше быть на родине, и, если Ирма пожелает, я увезу ее с собой. Но ведь она ни за что не согласится расстаться со своей госпожой Келлер! Да, вообще это вопрос серьезный, над которым следует подумать.

– Какое счастье снова свидеться, Наталис, – сказала Ирма, – и как далеко встретились мы от нашей Пикардии! Ты точно принес мне частичку славного родного воздуха. Как мы давно не виделись!

– Тринадцать лет, Ирма!

– Да, тринадцать лет разлуки! Как это долго, Наталис!

– Милая Ирма!

Я взял сестру под руку, и мы принялись ходить взад и вперед по дороге.

– Как поживаешь? – спросил я.

– Понемногу, как всегда, Наталис. А ты?

– И я так же!

– Старший вахмистр! Какая честь для нашей семьи!

– Да, Ирма, большая честь. Кто бы мог подумать, что маленький погонщик гусей в Граттепанше когда-нибудь сделается старшим вахмистром! Но не следует говорить об этом слишком громко.

– Почему?.. Почему нельзя об этом громко говорить? Не понимаю…

– Не совсем удобно рассказывать здесь о том, что я солдат. Когда ходят слухи о войне, положение француза в Германии и без того достаточно неприятно. Нет! Я просто твой брат, приехавший повидаться с тобой, вот и все.

– Хорошо, Наталис, даю тебе слово молчать.

– Это нелишнее, так как у немецких шпионов прекрасный слух!

– Не беспокойся!

– И даже, Ирма, если ты послушаешь моего совета, я увезу тебя с собой во Францию.

Глаза сестры выразили глубокую печаль, и я услышал от нее предвиденный мною ответ:

– Покинуть госпожу Келлер, Наталис? Увидев ее, ты поймешь, что я не могу оставить ее одну.

Я уже теперь понимал это и решил отложить разговор до другого времени.

Милые глаза Ирмы снова приняли свое обычное выражение, и ее милый голос зазвучал по-прежнему. Она без устали расспрашивала меня о родине, родных, друзьях.

– А сестра Фирминия?..

– Совершенно здорова. Я имел о ней известия через нашего соседа Лотекара, который два месяца тому назад приехал в Шарлевиль. Ты хорошо помнишь Лотекара?

– Сына тележника?

– Да! Знаешь ты или нет, что он женился на одной из Матифас?

– На дочери этого старикашки из Фуанкана?

– Да. Он говорил мне, что сестра наша не жалуется на здоровье. Там, в Эскарботене, по-прежнему усиленно трудятся. Вдобавок у них теперь четверо детей. К счастью, муж честный человек, хороший работник и выпивает только по понедельникам. А все-таки ей в ее годы приходится много переносить!

– Да, она ведь уже немолода!

– На пять лет старше тебя, Ирма, и на четырнадцать лет старше меня, это что-нибудь да значит!.. Но она такая же стойкая, как и ты.

– Ах, Наталис, если мне и знакомо было горе, то не свое, а чужое. С моего отъезда из Граттепанша я не нуждалась ни в чем; но видеть, как около тебя страдают другие, и не быть в состоянии помочь…

Лицо сестры снова затуманилось, и она переменила разговор.

– А твое путешествие? – спросила она меня.

– Прошло благополучно. По времени года дни стоят довольно хорошие, и ноги у меня, как видишь, из здоровых! Впрочем, какая тут может быть усталость, когда знаешь, что тебя примут как желанного гостя!

– Ты прав, Наталис, тебя в этой семье примут радушно и полюбят так же, как меня.

– Добрая госпожа Келлер! Знаешь, думаю, я не узнаю ее! Она для меня все еще дочь славных господина и госпожи Аклок из Сен-Софлье. Когда она выходила замуж, почти двадцать пять лет тому назад, я еще был мальчишкой, но наши родители всегда говорили о ней столько хорошего, что это врезалось у меня в память.

– Бедная женщина, – заметила на это Ирма, – она теперь очень изменилась, исхудала! Какой она была женой, Наталис, и какой матерью!

– А сын ее?..

– Лучший из сыновей. Он смело взялся за дело отца, который умер год и три месяца тому назад.

– Молодец господин Жан!

– Он обожает мать; они оба живут только друг для друга.

– Я его никогда не видел, Ирма, и сгораю нетерпением познакомиться с ним. Мне кажется, я уже люблю этого молодого человека.

– Это меня не удивляет, Наталис; ты полюбил его благодаря мне.

– Двинемся в путь, сестра.

– Едем.

– Далеко ли до Вельцингена?

– Целых пять лье.

– Ба, – отвечал я, – будь я один, я прошел бы их в два часа! Но нужно…

– Ну, Наталис, я перегоню тебя!

– Ты?..

– Нет, не я сама, а моя лошадь, – отвечала Ирма, указывая мне на тележку, стоявшую у входа в корчму.

– Это ты приехала за мной в этой тележке? – спросил я.

– Да, Наталис, чтобы привезти тебя в Бельцинген. Я выехала сегодня рано утром и была здесь ровно в семь часов. Получи я раньше твое письмо, – я выехала бы дальше.

– Не стоило того, сестра. Ну, едем. Ты все уплатила в корчме? У меня есть несколько крейцеров…

– Спасибо, Наталис, все сделано, и нам остается только ехать.

Пока мы разговаривали, содержатель корчмы, казалось, слушал нас, прислонясь к двери и делая вид, что не обращает на нас внимания.

Это мне не особенно понравилось. Может быть, благоразумнее было нам болтать подальше от него?

Этот кабатчик был безобразно толстый человек весьма невзрачного вида; глаза у него были, как винтовые прорези, веки висели складками, нос был точно прищемленный, а рот невероятных размеров. Одним словом, это была скверная рожа барышника низшего разряда.

Собственно говоря, мы не сказали ничего такого, что могло бы возбудить подозрение. А может быть, он даже и не слышал нашего разговора! Да если он не знает французского языка, то и не мог понять, что я прибыл из Франции.

Мы уселись в тележку. Кабатчик, не пошевельнувшись, взглянул, как мы поехали. Я взял вожжи и быстро погнал лошадку. Мы летели со скоростью январского ветра, что не мешало нам разговаривать, и Ирма дорогой посвятила меня во все дела приютившего ее семейства.

Многое мне было известно и раньше, остальное рассказала сестра, так что я могу рассказать читателю всю историю семейства Келлер.