Текст книги "Романы. Повести. Рассказы. В 2 томах. Том 2"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 42 страниц)

– Честь имею, милостивые государи, доложить вам, что все идет отлично,

– объявил Зефирен Ксирдаль, опускаясь на свое единственное кресло и закуривая искусно набитую трубку.

Полчаса спустя он остановил машину, которую затем несколько раз снова и снова пускал в ход как в этот день, так и в последующие дни, стараясь при каждом новом опыте поворачивать рефлектор в несколько ином направлении. В течение девятнадцати дней он с неукоснительной точностью повторял одни и те же действия.

На двадцатый день, едва только он успел пустить в ход машину и закурить свою верную трубку, как демон изобретательства снова овладел им. Одно из последствий теории беспрерывного разрушения материи, которую Зефирен вкратце изложил Роберу Лекеру, в этот момент вырисовывалось перед ним с ослепительной яркостью. Мгновенно, как это бывало с ним всегда, он представил себе принцип электрической батареи, способной самозаряжаться путем ряда последовательных реакций. Последняя из этих реакций должна была привести разложившиеся тела в их первоначальное состояние. Такая батарея действовала бы до тех пор, пока используемые вещества не исчезли бы полностью, превратившись в энергию. Практически это было бы вечным движением.

– Вот так штука! Вот так штука! – бормотал Зефирен Ксирдаль, охваченный сильнейшим волнением.

Он погрузился в размышления, как умел погружаться, сосредоточив на одном пункте все жизненные силы своего организма. Такая сконцентрированная мысль, направленная на разрешение одной задачи, была подобна светящейся кисти, в которой слились воедино все солнечные лучи.

– Это неоспоримо! – произнес он наконец, выражая вслух то, к чему пришел ценой величайшего внутреннего напряжения. – Надо немедленно попробовать.

Зефирен Ксирдаль схватил шляпу, кубарем скатился со своего седьмого этажа и бросился к столяру, мастерская которого находилась на противоположной стороне улицы. В кратких и точных словах он объяснил мастеру, что именно ему нужно – нечто вроде колеса на железной оси с подвешенными к ободу двадцатью семью ковшами, размеры которых он точно указал. Эти подвесные ковши предназначались для соответствующего числа стаканчиков. Стаканчики эти при вращении колеса должны были сохранять вертикальное положение.

Дав все необходимые объяснения и распорядившись, чтобы заказ-был выполнен немедленно, Ксирдаль отправился дальше. Пройдя с полкилометра, он завернул к торговцу химическими препаратами, у которого издавна пользовался доверием и уважением. Здесь Ксирдаль отобрал нужные ему двадцать семь стаканчиков. Приказчик тщательно упаковал, их в плотную бумагу и обвязал прочной веревкой, к которой прикрепил еще удобную деревянную ручку.

Когда все было уложено, Ксирдаль с пакетом в руках уже собрался домой, как вдруг в дверях магазина нос к носу столкнулся с одним из своих немногих друзей, очень знающим бактериологом. Ксирдаль, поглощенный своими мыслями, не заметил бактериолога, но бактериолог заметил Ксирдаля.

– Как? Да это Ксирдаль! – воскликнул он, и губы его сложились в приветливую улыбку. – Вот так встреча!

При звуке знакомого голоса Ксирдаль решился открыть свои большие глаза и узреть внешний мир.

– Как? – повторил он, как эхо. – Марсель Леру?

– Он самый!

– Очень рад вас видеть! Как дела?

– Дела у меня – как у человека, собирающегося сесть в поезд. Таким, каким вы меня видите, с походным мешком за плечами, в который положено три носовых платка и еще кое-какие туалетные принадлежности, я сейчас помчусь на берег моря, где буду целую неделю упиваться свежим воздухом.

– Счастливчик! – сказал Зефирен Ксирдаль.

– От вас самого зависит стать таким же счастливчиком. Потеснившись немного, мы уж как-нибудь вдвоем уместимся в поезде.

– Айв самом деле… – начал Ксирдаль.

– Может быть, вас что-нибудь задерживает в Париже?

– Да нет же.

– Вы ничем особенным не заняты? Не поставили, случайно, какого-нибудь опыта?

Ксирдаль добросовестно порылся в памяти.

– Ровно ничем, – ответил он.

– В таком случае я попробую соблазнить вас. Неделя полного отдыха пойдет вам на пользу… А как хорошо будет вволю поболтать, лежа на песке!

– Уж не говоря о том, – перебил его Ксирдаль, – что это даст мне возможность уяснить вопрос о приливах, который давно меня интересует. Этот вопрос отчасти связан с проблемами общего характера, которыми я сейчас занимаюсь. Я как раз об этом думал, когда встретился с вами, – закончил он трогательно, убежденный, что именно так оно и было.

– Значит, решено?

– Решено!

– Ну, тогда в путь!.. Да, но… наверно, придется забежать к вам домой, а я не знаю, успеем ли мы тогда на поезд…

– Незачем! – с уверенностью ответил Ксирдаль. – У меня при себе все необходимое.

И рассеянный ученый указал глазами на пакет с двадцатью семью стаканчиками.

– Чудесно! – весело воскликнул Марсель Леру.

И оба друга бодрым шагом двинулись по направлению к вокзалу.

– Понимаете, дорогой Леру, я предполагаю, что поверхностное натяжение…

Какая-то пара, попавшаяся им навстречу, принудила собеседников отодвинуться друг от друга, и последние слова утонули в уличном шуме. Зефирен а Ксирдаля такая мелочь смутить не могла, и он спокойно продолжал излагать свою мысль, обращаясь то к одному, то к другому прохожему, у которых это красноречие не могло не вызвать удивления. Но оратор ничего не замечал и продолжал разглагольствовать, бодро рассекая волны парижского людского океана.

А в то время как Ксирдаль, целиком поглощенный своей новой мыслью, широко шагая, спешил к поезду, который должен был увезти его из города, на улице Кассет, в комнате, расположенной в седьмом этаже, безобидный на вид черный ящик продолжал тихо жужжать, металлический рефлектор, как и раньше, отбрасывал лучи голубоватого света, а цилиндр, образовавшийся из пляшущих пылинок, прямой и хрупкий, устремлялся в неведомую даль.

Предоставленная самой себе, машина, которую Ксирдаль, забыв о самом ее существовании, не счел нужным выключить, продолжала свою никем не направляемую таинственную работу.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,

в которой мистеру Дину Форсайту и доктору Гьюдельсону суждено пережить сильнейшее потрясение

Болид теперь уже был хорошо известен всем. Мысленно во всяком случае его ощупали со всех сторон. Определили его орбиту, скорость, вес, объем, его природу, его сущность. Он не вызывал больше беспокойства, – ведь ему было суждено вечно двигаться по своей траектории. Вполне естественно, что интерес публики к этому недосягаемому метеору, утратившему всякую таинственность, постепенно угас.

В обсерваториях кое-какие астрономы еще изредка бросали беглый взгляд на золотой шар, проплывавший над их головами, но, занятые решением других загадок мироздания, быстро отворачивались от него.

Земля приобрела второго спутника, – вот и все! Золотой ли это спутник, или железный, – не все ли равно ученым, для которых весь мир – просто математическая абстракция?

Приходится пожалеть, что мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон не обладали таким душевным спокойствием. Растущее вокруг них равнодушие не способно было успокоить их разгоряченные воображения, и они продолжали наблюдать за болидом – их собственным болидом – со страстью, граничившей с безумием. Стоило появиться метеору, как они уже оказывались на своем посту и замирали, припадая глазом к объективу трубы или телескопа даже и тогда, когда метеор поднимался всего лишь на несколько градусов над горизонтом.

Погода оставалась великолепной и, к сожалению, благоприятствовала их страсти: им удавалось теперь лицезреть метеор раз по двенадцать в сутки. Суждено ли ему свалиться на землю, или нет, но необыкновенные свойства этого метеора делали его единственным в своем роде и предвещали ему вечную славу. Это сознание еще усиливало болезненное желание соперников, чтобы честь открытия болида была признана не за обоими, а за одним из них.

Тщетно было в таких условиях надеяться на примирение соперников. Даже напротив: непреодолимая стена ненависти с каждым днем вырастала все выше. И миссис Гьюдельсон и Фрэнсис Гордон слишком хорошо это понимали. Фрэнсис Гордон уже не сомневался в том, что дядя будет всеми силами противиться его браку, а миссис Гьюдельсон уже перестала надеяться на покорность мужа, когда наступит долгожданный день. Нечего было обманывать, себя. К отчаянию жениха и невесты, к возмущению мисс Лу и Митс, свадьба, если ей вообще суждено было состояться, отодвигалась на весьма неопределенный, возможно очень отдаленный срок.

Но судьба решила еще больше усложнить положение, и без того достаточно серьезное.

Вечером 11 мая мистер Форсайт, который, по обыкновению, глядел в телескоп, внезапно глухо вскрикнув, отскочил, затем набросал что-то на бумаге и снова вернулся на свое место. Затем он опять отбежал, и такое странное поведение продолжалось до тех пор, пока болид не скрылся за горизонтом.

Мистер Форсайт побледнел как полотно, и дыхание его стало таким прерывистым, что Омикрон, думая, что господин его заболел, бросился к нему на помощь. Но Форсайт, жестом отстранив его, шатаясь, как пьяный, скрылся у себя в кабинете и заперся на ключ.

С тех пор мистер Форсайт больше не показывался. В течение тридцати с лишним часов он пробыл без еды и питья. Один только раз Фрэнсис добился, чтобы дверь отперли. Но она открылась настолько скупо, что Фрэнсису с трудом удалось в щелку разглядеть своего дядю. Мистер Форсайт казался совершенно разбитым и ужасно расстроенным. Взгляд его выражал безумие, и Фрэнсис, растерявшись, остановился у порога.

– Что тебе нужно от меня? – спросил мистер Форсайт.

– Но, дядюшка, – воскликнул Фрэнсис, – вот уже целые сутки как вы сидите взаперти. Позвольте мне по крайней мере хоть принести вам поесть.

– Ничего мне не нужно, кроме тишины и покоя, – ответил Форсайт, – и прошу тебя оказать мне величайшую услугу – не нарушать моего одиночества.

Эти слова, произнесенные с непоколебимой твердостью и в то же время звучавшие непривычно ласково, произвели на Фрэнсиса настолько сильное впечатление, что он не решился настаивать. Да вряд ли это было бы возможно, так как дверь при последнем слове астронома захлопнулась. Племяннику оставалось только ретироваться, так ничего и не добившись.

Утром 13 мая, за два дня до предполагаемой свадьбы, Фрэнсис, сидя у миссис Гьюдельсон, чуть ли не в двадцатый раз описывал эту сцену, создававшую новый повод для беспокойства.

– Ничего не понимаю, – произнесла, вздохнув, миссис Гьюдельсон. – Можно подумать, что и мистер Форсайт и мой муж сошли с ума.

– Как? – воскликнул Фрэнсис. – Ваш муж? Разве с доктором тоже что-нибудь неладно?

– Да, – вынуждена была признаться миссис Гьюдельсон. – Оба они ведут себя так, будто сговорились. У моего мужа это началось немного позже – вот и все. У себя в кабинете он заперся только со вчерашнего дня. С тех пор он больше не показывался, и вы можете себе представить, как мы тревожимся.

– Просто голову можно потерять! – воскликнул Фрэнсис.

– То, что вы рассказали мне о мистере Форсайте, – продолжала миссис Гьюдельсон, – заставляет меня предположить, что они снова одновременно сделали какое-нибудь открытие, относящееся к их проклятому болиду. Принимая во внимание их настроение, это не сулит ничего доброго.

– Ах, если бы я имела право распоряжаться… – вмешалась Лу.

– Что бы вы сделали, дорогая сестричка? – спросил Фрэнсис Гордон.

– Что бы я сделала? Очень просто. Я бы отправила этот подлый золотой шар куда-нибудь подальше… так далеко, чтоб его не было видно даже в самую лучшую трубу.

Возможно, что исчезновение болида и в самом деле вернуло бы покой мистеру Форсайту и доктору Гьюдельсону. Кто знает – если бы метеор навсегда скрылся из глаз, быть может угасла бы их нелепая вражда.

Но вряд ли можно было рассчитывать на такую случайность. Болид будет здесь и в день свадьбы, и после него, и всегда, раз он с ненарушимой правильностью движется по своей неизменной орбите.

– В конце концов, – произнес Фрэнсис, – скоро все выяснится. Не позже чем через два дня им обоим придется принять окончательное решение, и тогда мы будем знать, что нас ожидает.

Когда Фрэнсис вернулся на Элизабет-стрит, ему показалось, что последние события как будто бы не грозят тяжелыми последствиями. Мистер Форсайт, как узнал Фрэнсис, покинул свой кабинет и молча поглотил обильный завтрак. Сейчас, измученный, но сытый до отвала, он спал мертвым сном, в то время как Омикрон выполнял в городе какое-то его поручение.

– Ты видела дядю, перед тем как он уснул? – спросил Фрэнсис у верной Митс.

– Видела, как тебя вижу, сынок, – ответила старуха. – Ведь я подавала ему завтрак.

– Он был голоден?

– Как волк! Проглотил все, что было приготовлено к завтраку: сбитую яишенку, холодный ростбиф, картофель, пудинг с фруктовым соусом. Ни крошечки не оставил.

– А как он выглядел?

– Не так уж плохо. Только бледный он стал, как провидение, а глаза красные. Я посоветовала ему промыть глаза бурной кислотой, но он как будто даже и не слышал.

– Он ничего не велел передать мне?

– Ни тебе, ни кому другому. Он ел не раскрывая рта, а потом собрался спать. Но раньше послал своего друга Крона в «Уостон стандарт».

– В «Уостон стандарт»! – воскликнул Фрэнсис. – Бьюсь об заклад, что послал туда сообщение о результатах своей работы. Снова начнется газетная полемика. Только этого еще не хватало!.

На следующее утро, взяв в руки «Уостон стандарт», Фрэнсис с горечью ознакомился с этим сообщением Дина Форсайта. Ясно было, что появился новый повод для соперничества, грозившего разбить счастье молодого человека. Отчаяние Фрэнсиса еще возросло, когда он убедился, что оба соперника снова пришли к цели dead heat [76]76
  выражение, означающее, что двое или несколько участников спортивного состязания приходят к финишу одновременно (англ.)


[Закрыть]. В то время как «Уостон стандарт» опубликовал заметку мистера Дина Форсайта, газета «Уостон морнинг» поместила подобное же сообщение доктора Сиднея Гьюдельсона. Итак, отчаянной борьбе, в которой ни одному из соперников до сих пор не удалось добиться какого-либо преимущества, суждено было продолжаться!

Совершенно тождественные по началу, обе заметки значительно расходились в своих выводах. Такое различие взглядов неизбежно должно было вызвать новые споры, что могло, впрочем, принести и некоторую пользу: как будто намечалась возможность впоследствии разграничить заслуги обоих соперников.

Одновременно с Фрэнсисом всему Уостону, а одновременно с Уостоном всему миру, по которому через посредство телеграфных и телефонных проводов мгновенно разнеслась эта новость, стало известно о сенсационном сообщении двух астрономов с Элизабет-стрит и с Морисс-стрит. И эта новость тотчас же стала предметом самых страстных споров на всем земном шаре.

Могло ли появиться более поразительное сообщение и было ли достаточно оснований для всеобщего возбуждения – пусть рассудит читатель.

Мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон сообщали, что их непрекращавшиеся наблюдения дали им возможность отметить несомненное нарушение курса, по которому двигался болид. Его орбита, до сих пор направленная точно с севера на юг, теперь несколько отклонилась к линии северо-восток – юго-запад. Значительно большее изменение было в то же время отмечено в отношении расстояния болида от поверхности земли. Расстояние это бесспорно несколько уменьшилось, хотя скорость движения болида не увеличилась. Из этих наблюдений, а также и на основании произведенных ими вычислений, оба астронома пришли к выводу, что метеор отклоняется от своей постоянной орбиты и непременно должен упасть на землю. Место и дату падения теперь уже представляется возможным уточнить.

Но если в начале своих сообщений мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон сходились на одном, то дальше их выводы резко отличались друг от друга.

В то время как один, основываясь на сложнейших расчетах, предсказывал, что болид упадет 28 июня в южной части Японии, второй, проделав столь же сложные вычисления, утверждал, что падение болида произойдет 7 июля где-то в Патагонии.

Вот как могут расходиться астрономы? Пусть публика сама решит, кто прав!

Но публика на сей раз не склонна была делать выбора. Ее интересовал только самый факт, что астероид упадет на землю, а с ним вместе и тысячи миллиардов, которые он носит с собой в пространстве. Вот это и было самое главное! А в остальном – будь то в Японии, в Патагонии – безразлично где,

– миллиарды все равно будут подобраны.

Все разговоры вертелись вокруг того, какой переворот в экономике произведет такой неслыханный прилив золота. Богачи, в общем, были огорчены тем, что их состояние окажется обесцененным, а бедняки радовались маловероятной возможности, что им достанется хоть кусочек пирога.

Что касается Фрэнсиса, то он почувствовал прилив подлинного отчаяния. Какое ему было дело до этих миллиардов! Он стремился только к одному: получить в жены свою любимую Дженни, этот клад, бесконечно более драгоценный, чем болид со всеми его омерзительными богатствами.

Он бросился на Морисс-стрит. Там уже были осведомлены о злополучной новости и понимали, какие плачевные последствия в ней таятся. Неизбежным становился теперь жестокий и непоправимый разрыв между обоими безумцами, считавшими небесное тело своей собственностью. И тем страшнее это было теперь, когда к профессиональному самолюбию примешивалась материальная заинтересованность.

Как тяжко вздыхал Фрэнсис, пожимая руки миссис Гьюдельсон и ее милых дочерей! Как топала от негодования ножками невоздержанная Лу! Сколько слез пролила прелестная Дженни, которую не в силах были утешить ни мать, ни сестра, ни жених! Напрасно Фрэнсис клялся ей в своей незыблемой верности и готовности, если придется, ждать до того дня, пока будущий владелец метеора и сказочных пяти тысяч семисот восьмидесяти миллиардов не истратит все до последнего сантима. Клятва, впрочем, довольно неосмотрительная и обрекавшая его, по всей видимости, на положение вечного холостяка.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

в которой мы увидим миссис Аркадию Стенфорт, обреченную в свою очередь на нетерпеливое ожидание, и где мистер Джон Прот будет вынужден признать свою некомпетентность

Судья Джон Прот в это утро стоял у окна, в то время как его служанка Кэт, наводя порядок, расхаживала взад и вперед по комнате. Проносился ли болид над городом Уостоном, или нет, уверяю вас, – это было судье совершенно безразлично. Беззаботным взглядом окидывал он площадь Конституции, на которую выходила парадная дверь его мирного жилища.

Но то, что для мистера Джона Прота было лишено интереса, горячо занимало его служанку Кэт.

– Стало быть, сэр, он из чистого золота? – произнесла она, останавливаясь перед мистером Протом.

– Говорят, – ответил судья.

– На вас это, кажется, нисколько не действует, сэр?

– Как видите, Кэт.

– Но ведь если он из золота, то стоит невесть сколько миллионов!

– Миллионов и даже миллиардов, Кэт!.. Да!.. И эти миллиарды разгуливают над нашими головами.

– Но ведь они свалятся, сэр!

– Говорят, Кэт.

– Подумать только, сэр: на земле не будет больше бедняков.

– Их будет столько же, сколько и было, Кэт.

– Но, сэр…

– Слишком долго пришлось бы объяснять. А кроме того, Кэт, представляете вы себе, что такое миллиард?

– Это… это…

– Это тысяча миллионов, Кэт.

– Так много?

– Да, Кэт. И если вы даже проживете сто лет, то и тогда не успеете досчитать до миллиарда, хоть бы занимались счетом по десяти часов в сутки.

– Возможно ли, сэр?

– Так оно и есть.

Служанка была совершенно потрясена, узнав, что целого века было бы недостаточно, чтобы сосчитать до миллиарда… Затем, снова схватив щетку и тряпку, она продолжала уборку. Но каждую минуту она приостанавливалась, не будучи в силах справиться со своими мыслями.

– А сколько бы досталось каждому, сэр?

– Чего досталось, Кэт?

– Болида, сэр, если его поделить поровну между всеми?

– Это нужно сосчитать, Кэт, – ответил мистер Джон Прот.

Судья взял карандаш и бумагу.

– Если принять во внимание, что на земле тысяча пятьсот миллионов жителей, – произнес он, подсчитывая, – это составило бы… составило бы три тысячи восемьсот пятьдесят девять франков двадцать семь сантимов на человека.

– Только и всего? – прошептала Кэт с разочарованием.

– Только и всего, – подтвердил мистер Джон Прот, в то время как Кэт задумчиво возвела взор к небу.

Решившись, наконец, спуститься на землю, Кэт заметила у въезда на Эксетер-стрит двух женщин, к которым она поспешила привлечь внимание своего хозяина.

– Поглядите, сэр, – сказала она. – Вон там… эти две дамы…

– Да, Кэт, вижу.

– Поглядите на одну из них… на ту, что повыше ростом… ведь это та самая особа, которая приезжала к нам и венчалась, не сходя с лошади.

– Мисс Аркадия Уокер? – осведомился мистер Джон Прот.

– Теперь уже миссис Стенфорт.

– И в самом деле, это она, – согласился судья.

– Зачем она сюда пожаловала, хотела бы я знать?

– Понятия не имею, – ответил мистер Джон Прот. – И должен признаться: я не дал бы и фартинга за то, чтобы узнать, в чем дело.

– Неужели ей снова понадобились ваши услуги?

– Это маловероятно, принимая во внимание, что двоемужество не разрешено на территории Соединенных Штатов, – произнес судья, закрывая окно. – Но как бы там ни было, не следует забывать, что мне пора в суд; там сегодня разбирается интересное дело, имеющее, кстати сказать, отношение к болиду, который вас так занимает. Если эта дама явится сюда, будьте любезны передать ей мои извинения.

Продолжая говорить, мистер Джон Прот спокойно спустился с лестницы, вышел через калитку, открывавшуюся на Потомак-стрит, и скрылся в огромном здании суда, расположенного как раз против его дома на другой стороне улицы.

Служанка не ошиблась: незнакомая дама и в самом деле была миссис Аркадия Стенфорт, прибывшая в Уостон в сопровождении своей горничной Берты. Они нетерпеливо расхаживали взад и вперед, не спуская глаз с отлогого склона, по которому спускалась Эксетер-стрит.

Городские часы пробили десять.

– Подумать только, – его все еще нет! – воскликнула миссис Аркадия.

– Может быть, он забыл, на какой день назначена встреча? – нерешительно заметила Берта.

– Забыл! – гневно повторила молодая женщина.

– Если не передумал, – робко заметила Берта.

– Передумал! – с еще большим возмущением воскликнула ее госпожа.

Она сделала несколько шагов в направлении Эксетер-стрит. Горничная следовала за ней по пятам.

– Ты не видишь его? – через несколько минут с нетерпением спросила миссис Стенфорт.

– Нет, сударыня!

– Возмутительно!

Миссис Стенфорт снова повернула к площади.

– Нет… Никого… Все еще никого, – твердила она. – Заставить меня ждать… после того, что было условлено… Ведь сегодня восемнадцатое мая, не правда ли?

– Да, сударыня.

– И скоро пробьет половина одиннадцатого?.

– Ровно через десять минут…

– Так вот!.. Пусть он не надеется, что у меня лопнет терпение. Я пробуду здесь весь день и еще дольше, если понадобится.

Служащие гостиниц на площади Конституции обратили бы внимание на явное беспокойство молодой женщины, как два месяца назад заметили нетерпеливые движения всадника, ожидавшего ее. Тогда оба они собирались предстать перед судьей, который должен был связать их брачными узами. Но сейчас весь город

– мужчины, женщины и дети – был увлечен совсем другим. В городе Уостоне миссис Стенфорт была, вероятно, единственным человеком, не интересовавшимся этим «другим». Все были заняты одним лишь чудесным метеором, его продвижением по небу, его падением, назначенным на определенный день обоими местными астрономами, хотя между их предсказаниями и существовало некоторое расхождение. Люди, толпившиеся на площади Конституции, так же как и служащие у подъездов гостиниц, нисколько не интересовались присутствием здесь миссис Аркадии Стенфорт. Мы не беремся сказать, в самом ли деле луна, как принято считать в народе относительно лунатиков, оказывает воздействие на человеческий мозг. Но во всяком случае можно утверждать, что на земном шаре в те дни насчитывалось значительное количество «метеориков». Эти люди забывали обо всем на свете при мысли о том, что над их головами носится шар, стоящий миллиарды и готовый в один из ближайших дней свалиться на землю.

Но у миссис Стенфорт были явно другие заботы.

– Ты не видишь его, Берта? – после короткого ожидания спросила она снова.

– Нет, сударыня.

В эту минуту в конце площади раздались крики. Несколько сот человек выбежали из соседних улиц, и вскоре на площади собралась значительная толпа. В окнах гостиниц также показались любопытные.

– Вот он!.. Вот!..

Слова эти переходили из уст в уста, и они так совпадали с желаниями миссис Аркадии Стенфорт, что она воскликнула, как будто эти возгласы относились к ней:

– Наконец-то!

– Да нет же, сударыня, – в смущении проговорила горничная. – Это не вам кричат.

Да и в самом деле, – с какой стати толпа так горячо приветствовала бы человека, которого ожидала миссис Аркадия Стенфорт? С какой стати обратила бы она внимание на его прибытие?

Вое головы в эту минуту были подняты к небу, все руки тянулись вверх, все взгляды устремлялись к северной части горизонта.

Не прославленный ли болид появился над городом? Не собрались ли горожане на площади, чтобы приветствовать его по пути следования?

Нет. В этот час болид проносился над другим полушарием. А кроме того, если бы он и в самом деле сейчас пронесся в пространстве, то при дневном свете не был бы виден простым глазом.

К кому же тогда относились приветствия толпы?

– Сударыня!.. Воздушный шар! – воскликнула Берта. – Поглядите!.. Вот он выплывает из-за колокольни Сент-Эндрью.

Медленно спускаясь из верхних слоев атмосферы, показался аэростат, встреченный бурными аплодисментами толпы. Но к чему эти аплодисменты? Разве подъем воздушного шара представлял какой-то особый интерес? И были ли у публики основания для подобной встречи?

Да, несомненно были.

Накануне вечером этот шар поднялся в воздух, унося в своей гондоле знаменитого аэронавта Уолтера Брагга с его помощником. И поднялся Брагг с тем, чтобы попытаться произвести в более благоприятных условиях наблюдения над болидом. Такова была причина волнения толпы, жаждавшей ознакомиться с результатами этой оригинальной затеи.

Само собой разумеется, что как только был решен вопрос о подъеме шара, мистер Дин Форсайт, к ужасу старухи Митс, попросил взять его с собой, и, как легко догадаться, он и тут столкнулся с доктором Гьюдельсоном. Доктор также, к великому ужасу миссис Гьюдельсон, претендовал на право участвовать в полете. Положение получалось довольно щекотливое, если принять во внимание, что воздухоплаватель мог взять с собой только одного пассажира. Между соперниками возникла бурная переписка со ссылками на свои права и преимущества. В конце концов оба они потерпели неудачу: Уолтер Брагг оказал предпочтение какому-то третьему лицу, якобы своему помощнику, без которого, по его словам, он не мог обойтись.

И вот сейчас легкий ветерок нес аэростат над Уостоном, где население собиралось устроить воздухоплавателям торжественную встречу.

Чуть подталкиваемый еле заметным бризом, воздушный шар медленно опускался и приземлился, наконец, в самом центре площади Конституции. Десятки рук ухватились за гондолу, из которой выскочили на землю Уолтер Брагг и его помощник.

Предоставив своему начальнику самому заниматься сложной операцией выпуска газа, помощник быстрыми шагами направился к сгоравшей от нетерпения миссис Аркадии Стенфорт.

– Я к вашим услугам, сударыня! – подходя к ней, произнес он с поклоном.

– В десять тридцать пять, – сухо ответила миссис Аркадия Стенфорт, указывая на циферблат городских часов.

– А встреча наша была назначена на десять тридцать. Знаю, – согласился вновь прибывший, почтительно склонив голову. – Прошу прощения. Аэростаты не всегда с достаточной точностью подчиняются нашей воле.

– Значит, я не ошиблась? Это вы летели на воздушном шаре с Уолтером Браггом?

– Да, я…

– Объясните ли вы мне…

– Все очень просто. Мне показалось оригинальным таким способом явиться к месту нашего свидания. Вот и все. Я приобрел, не жалея долларов, место в гондоле, заручившись обещанием Уолтера Брагга, что он спустит меня на площади ровно в десять тридцать. Думаю, что ему можно простить пятиминутное опоздание.

– Можно, раз вы все же здесь, – снисходительно согласилась миссис Аркадия Стенфорт. – Вы не изменили ваших намерений, надеюсь?

– Ни в какой мере.

– Вы по-прежнему продолжаете считать, что мы поступаем благоразумно, отказываясь от совместной жизни?

– Да, я так думаю…

– Я тоже полагаю, что мы не созданы друг для друга.

– Совершенно с вами согласен.

– Я в полной мере признаю все ваши высокие качества, мистер Стенфорт…

– Я по достоинству ценю все ваши качества…

– Можно уважать друг друга и не любить. Уважение – еще не любовь. Оно не в силах сгладить столь резкое различие характеров.

– Золотые слова…

– Понятно… если б мы любили друг друга…

– Все сложилось бы по-иному.

– Но мы не любим друг друга…

– В этом не может быть сомнения…

– К сожалению, это так.

– Мы поженились, не зная хорошо друг друга, и нам пришлось испытать кое-какие разочарования… Ах, если б нам было дано оказать друг другу услугу, способную поразить воображение… дело, возможно, сложилось бы совсем иначе…

– К сожалению, нам это-не было дано.

– Вам не пришлось пожертвовать своим состоянием, чтобы спасти меня от разорения…

– Я сделала бы это, мистер Стенфорт. Зато и вам не представилось случая спасти мне жизнь, рискуя вашей собственной.

– Я бы ни минуты не колебался, миссис Аркадия…

– Убеждена в этом… Но случай не представился. Чужими были мы друг другу, чужими и остались.

– До слез правильно…

– Нам казалось, что у нас одинаковые вкусы… по крайней мере во всем, касающемся путешествий.

– И мы ни разу не могли решить, куда именно ехать.

– Да. Когда мне хотелось ехать на юг, вас тянуло на север.

– И когда мое желание было направиться на восток, вы стремились на запад.

– История с болидом переполнила чашу…

– Переполнила.

– Ведь вы по-прежнему на стороне Дина Форсайта?

– Разумеется.

– И отправляетесь в Японию, чтобы присутствовать при падении метеора?

– Да, это так…

– А я, подчиняясь мнению доктора Сиднея Гьюдельсона, решила…

– Отправиться в Патагонию…

– Примирение становится невозможным.

– Невозможным…

– И нам остается только одно…

– Да, только одно.

– Отправиться к судье, сударь…

– Я следую за вами, сударыня.

Оба, держась на одной линии в трех шагах друг от друга, двинулись к дому мистера Джона Прота. За ними, на почтительном расстоянии, следовала горничная Берта.

Старуха. Кэт встретила их на пороге.

– Мистер Прот у себя? – в один голос спросили мистер и миссис Стенфорт.

– Его нет дома, – ответила Кэт.

Лица обоих посетителей одинаково вытянулись.

– Он надолго отлучился? – спросил мистер Стенфорт.

– Вернется к обеду, – произнесла Кэт.