Текст книги "Найденыш с погибшей «Цинтии»"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

Соавторы: Андре Лори
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Глава XXI
ПИСЬМО ИЗ ПАРИЖА

После возвращения в Стокгольм Эрик почти ежедневно получал письма из разных европейских стран. Научные общества или частные лица прислали свои поздравления, иностранные правительства отмечали его заслуги наградами и премиями, судовладельцы и негоцианты просили ответить на интересующие их вопросы. И все же он немного удивился, когда в одно прекрасное утро, разбирая корреспонденцию, обнаружил два конверта с парижским почтовым штемпелем.

В первом, который он вскрыл, оказалось приглашение французского Географического общества капитану «Аляски» и его спутникам пожаловать в Париж за получением большой почетной медали, присужденной на торжественном заседании «Совершившему первое в мире кругосветное полярное плавание в арктических морях». Второй конверт заставил Эрика оцепенеть от неожиданности. Он был запечатан каучуковой облаткой в форме медальона, с вытисненными на нем инициалами Э. Д. и девизом Semper idem…

Те же инициалы и тот же девиз воспроизводились и на уголке письма, вложенного в конверт. Оно было от господина Дюрьена и содержало следующее:

«Мой дорогой мальчик! Позвольте мне в любом случае так Вас называть. Я только что прочел во французской газете одну биографическую заметку, переведенную со шведского, которая до такой степени взволновала меня, что я не в силах это выразить. В ней речь идет о Вас. Если можно верить тому, что там сообщается, Вы были подобраны в море двадцать два года тому назад норвежским рыбаком в окрестностях Бергена, в колыбели, привязанной к спасательному кругу с надписью «Цинтия»; арктическое плавание было предпринято Вами со специальной целью – отыскать человека, уцелевшего после крушения судна под этим названием – оно затонуло в октябре 1858 года неподалеку от Фарерских островов. И наконец, Вы вернулись из Вашей экспедиции, так и не сумев ничего выяснить.

Если все это правда (о, чего бы я не отдал, чтобы это оказалось правдой!), умоляю Вас, не теряя ни минуты ответьте мне телеграммой.

Ведь в таком случае, мой мальчик,– поймите мое нетерпение, мои сомнения и радость! – Вы оказались бы моим внуком, которого я уже столько лет оплакиваю, считая безвозвратно погибшим; Вы оказались бы тем, кого моя дочь, моя бедная дочь, с ее разбитым сердцем после драмы на «Цинтии», не перестает еще призывать и не перестает ждать каждый день – ее единственным сыном, единственным утешением и радостью в ее горестном вдовстве!… Найти Вас, найти Вас живым и прославленным – какое это было бы невероятное и огромное счастье! Но поверить в него я не решусь до тех пор, пока не получу от Вас личного подтверждения!… И тем не менее как все это выглядит правдоподобно!… В точности совпадают даже мельчайшие детали и подробности! Черты Вашего лица и весь облик удивительно напоминают мне моего покойного зятя. В тот единственный раз, когда мы случайно с Вами встретились, я сразу почувствовал к Вам глубокую симпатию!… И сейчас мне хочется верить, что мое безотчетное влечение к Вам было далеко не случайным…

Несколько слов, всего лишь несколько слов – телеграфируйте немедленно! Не знаю даже, как я доживу до той минуты. Даст ли она мне ответ, которого я так мучительно и так страстно жду? Принесет ли она моей бедной дочери и мне ту радость, которая вознаградит нас за долгие годы страданий и слез?

Э. Дюрьен,

генеральный консул в отставке.

104, ул Деварен, Париж».

К этому письму был приложен документ с заверенной подписью господина Дюрьена, также написанный его рукой. Эрик с жадностью прочел следующие строки:

«Я был французским консулом в Новом Орлеане, когда моя единственная дочь Катерина вышла замуж за молодого француза Жоржа Дюрьена, горного инженера по профессии, нашего дальнего родственника, как и мы, родом из Бретани. Он приехал в Соединенные Штаты, чтобы заняться эксплуатацией недавно открытых нефтяных месторождений, и рассчитывал провести в Америке несколько лет. Сын ближайшего друга моей молодости, носивший ту же фамилию, что и мы, господин Дюрьен был принят в моем доме, как и подобало такому достойному человеку. Когда он попросил руки моей дочери, я без колебаний дал свое согласие. Вскоре после свадьбы меня неожиданно назначили консулом в Ригу и мне пришлось расстаться с дочерью, так как важные дела задержали зятя в Соединенных Штатах. Там она родила сына, которого назвали моим именем и именем его отца – Эмиль Анри-Жорж.

Через полгода мой зять стал жертвой несчастного случая на буровой. Бедная Катерина, овдовевшая в двадцать лет, спешно покончила со всеми делами и отправилась на борту «Цинтии» из Нью-Йорка в Гамбург, чтобы попасть ко мне кратчайшим путем.

Седьмого октября 1858 года «Цинтия» потерпела крушение восточнее Фарерских островов. Обстоятельства катастрофы вызывали подозрения, но выяснить их не удалось. Когда пассажиры тонущего судна перебирались в шлюпки, мой семимесячный внук, привязанный матерью вместе с его колыбелью к спасательному кругу, сорвался с палубы или был кем-то сброшен и исчез, унесенный бурей.

Моя дочь, обезумевшая от этого ужасного зрелища, хотела броситься за своим ребенком в пучину, но ее насильно удержали и в бессознательном состоянии перенесли в лодку, где находилось еще три человека. Только эта единственная лодка и уцелела. Через сорок восемь часов она причалила к одному из Фарерских островов. Оттуда дочь, измученную жестокой семинедельной горячкой, отвез в Ригу один заботливый матрос, который не только спас ее от гибели, но и препроводил к отцу. Джон Динмен, так звали этого славного парня, впоследствии умер в Малой Азии, находясь у меня на службе.

Мы почти и не надеялись, что наш бедный малютка остался в живых. Тем не менее я предпринял поиски на Фарерских и Шетландских островах и на побережье Норвегии к северу от Бергена. Подумать о том, что колыбель могло отнести еще дальше, было просто невозможно. Только по истечении трех лет я отказался от дальнейших поисков, и поселок Нороэ не попал в зону обследования единственно по той причине, что он расположен в стороне и довольно далеко от открытого моря.

Когда всякая надежда была потеряна, я целиком посвятил себя дочери, ибо ее физическое и моральное состояние требовало бережного ухода. Добившись перевода на Восток, я всячески старался отвлечь ее от горестных мыслей путешествиями и участием в моих научных изысканиях. Она приобщилась ко всем моим работам и была моей неизменной помощницей, но, увы, мне никогда не удавалось развеять ее безысходную печаль. Наконец, через два года, я подал в отставку, и мы вернулись во Францию. С тех пор мы живем попеременно то в Париже, то в моем старом доме в Валь-Фере, близ Бреста.

Так неужели нам суждено увидеть, как порог этого дома переступит мой внук, которого мы оплакиваем столько лет? Надежда так заманчива, что я не могу решиться сообщить о ней дочери, пока не обрету полной уверенности. Воистину это было бы настоящим возвращением к жизни! И если теперь мне придется отказаться от своей мечты, какое это будет горькое разочарование!…

Сегодня понедельник. В субботу, сказали мне на почте, я мог бы получить ответ!…»

Эрик с трудом закончил чтение. Слезы застилали ему глаза. Как и господин Дюрьен, он боялся слишком поспешно отдаться внезапно возникшей перед ним надежде. Найти одновременно семью, мать и родину!… И какую родину!… Именно ту, какую он предпочел бы выбрать сам, потому что в ней каким-то удивительным образом воплотились все щедроты, таланты и величие человечества, потому что в ней объединились в одно целое гений античной цивилизации, дух и пламень новых времен! Нет, это было бы настоящим чудом! Как он мог поверить в него после стольких разочарований! Вот и сейчас, быть может, достаточно будет одного слова доктора, чтобы развеять прекрасную мечту. Но, так или иначе, прежде всего нужно с ним посоветоваться.

Доктор внимательно прочел письмо, неоднократно прерывая себя возгласами удивления и радости.

– Нечего и сомневаться,– сказал он наконец.– Все подробности точнейшим образом совпадают, даже и те, о которых забыл упомянуть твой корреспондент. Инициалы, вышитые на белье, изречение, выгравированное на колечке, те же самые, что и на его почтовой бумаге… Мой дорогой мальчик, на этот раз ты действительно нашел свою семью! Ты должен немедленно телеграфировать дедушке…

– Но что же сообщить ему? – спросил Эрик, побледнев от радости.

– Сообщи, что ты завтра выедешь курьерским, что мечтаешь поскорее обнять свою мать и его!

Успев только обменяться сердечным рукопожатием с этим благородным человеком, молодой капитан выбежал из дому и вскочил в первый попавшийся кабриолет [88]  [88]Кабриолет – легкий двухместный одноконный экипаж на высоком ходу.


[Закрыть], чтобы не теряя ни минуты добраться до телеграфа. В тот же день он выехал скорым поездом из Стокгольма в Мальме, расположенный на западном побережье Швеции, на пароходе за каких-нибудь двадцать минут пересек пролив и, добравшись до Копенгагена, сел в экспресс, следующий в Голландию и Бельгию, а там пересел на поезд Брюссель – Париж.

В субботу, в семь часов вечера, ровно на шестой день после того, как старый ученый отправил свое письмо, он с радостным нетерпением встречал своего внука на Северном вокзале. Эрик посылал с дороги телеграмму за телеграммой, которые сокращали для обоих томительные часы ожидания. Наконец поезд с грохотом ворвался под высокие, застекленные своды вокзала. Господин Дюрьен и Эрик бросились друг другу в объятия. За эти последние дни дед и внук настолько сблизились, что им начинало казаться, будто они всегда были хорошо знакомы.

– А моя мать? – спросил Эрик.

– Я так и не решился ей обо всем рассказать, пока тебя не встречу,– ответил старик, сразу переходя на нежное, как материнская ласка, «ты».

– Она еще ничего не знает?

– Как только пришла первая телеграмма от тебя, я начал исподволь ее подготавливать к ожидающей ее неслыханной радости. Я говорил ей, что меня, кажется, навел на след один шведский офицер, что в Бресте я познакомился с молодым моряком и почувствовал к нему большую симпатию… Но она еще ничего не знает и ни о чем не догадывается, хотя и начинает уже подозревать, что ее ждут какие-то новости… Сегодня утром, за завтраком, мне с большим трудом удалось скрыть от нее свое нетерпение. Я чувствовал, как она внимательно наблюдает за мной. Мне не раз уже казалось, что она вот-вот потребует от меня откровенного объяснения. И признаться, больше всего этого опасался. Легко представить, какое несчастье могло бы обрушиться на нас, если бы случилось неожиданное недоразумение или возникла непредвиденная помеха! В такой истории, как наша, можно всего опасаться… Чтобы не встретиться с нею сегодня за обедом и не попасть в затруднительное положение, я спасся бегством под предлогом неотложных дел…

Не дожидаясь багажа, они поехали на улицу Деварен в двухместной коляске, которой правил хозяин.

Тем временем, оставшись в одиночестве, госпожа Дюрьен с нетерпением дожидалась возвращения своего отца. Он правильно догадался о ее желании вызвать его на откровенный разговор. Уже несколько дней, как она была встревожена многочисленными телеграммами, которые он получал, какими-то туманными намеками, проскальзывавшими в его словах. У отца и дочери вошло в привычку поверять друг другу все свои помыслы и чувства, и потому ей даже не приходило в голову, что он в состоянии от нее что-либо утаить. Уже много раз она собиралась с ним объясниться, но не осмеливалась нарушить его упорное молчание. «Должно быть, отец готовит для меня какой-нибудь сюрприз,– думала она,– не стоит портить ему удовольствие». За последние два-три дня и особенно в это утро нельзя было не заметить какое– то явное нетерпение, которое обнаруживалось в каждом жесте господина Дюрьена, в счастливом блеске его глаз и в той непонятной настойчивости, с какой он возвращался к обстоятельствам гибели «Цинтии», хотя об этом они давно уже старались не говорить.

И вдруг ее словно осенило. Она поняла, что появились какие-то признаки надежды, что отцу, по-видимому, удалось напасть на какой-то след, и он опять надеется найти ее пропавшего сына. Даже и не подозревая, как далеко продвинулось дело, она твердо решила выпытать у него все подробности.

Госпожа Дюрьен никогда не отказывалась от мысли, что сын ее мог остаться в живых. До тех пор, пока мать не удостоверится собственными глазами, что ее ребенок мертв, она не поверит в его гибель. Она будет убеждать себя, что свидетели ошиблись, что их ввело в заблуждение внешнее сходство, и даже много лет спустя все еще будет надеяться на внезапное возвращение пропавшего и не перестанет его ждать.

Госпожа Дюрьен, как тысячи других обездоленных матерей, берегла и лелеяла свою надежду. Все картины этого страшного дня отчетливо стояли у нее перед глазами, словно события двадцатидвухлетней давности произошли только вчера.

Она видела перед собой «Цинтию», видела себя привязывающей малютку к широкому спасательному кругу, в то время как пассажиры и матросы с бою захватывали места в спасательных шлюпках; оттесненная толпой, она умоляла, требовала, чтобы захватили хотя бы ее ребенка, но в эту минуту какой-то человек вырвал у нее из рук ее бесценное сокровище, а сама она была брошена в лодку. Почти в тот же миг обрушился новый вал и – о, ужас! – спасательный круг мелькнул на гребне волны, кружева колыбели надулись от ветра, который уносил свою добычу, как перышко, упавшее в бурный поток. Душераздирающий вопль смешался с криками и стонами насмерть перепуганных людей, потом отчаянная борьба, падение во мрак, потеря сознания… После мучительных ночей в горячке и бреду начались длительные и безуспешные поиски, а потом – безысходная тоска, поглотившая все другие чувства…

О, как свежо все это было в ее памяти! Прошло почти четверть века с тех пор, как случилась беда, а госпожа Дюрьен, как и в первые дни, продолжала оплакивать свое дитя. Ее бедное материнское сердце изнемогало от горя, и вся ее жизнь, омраченная трауром, была отдана воспоминаниям.

Перед ее мысленным взором часто возникал образ сына. Детство сменялось отрочеством, подросток становился юношей. Из года в год она рисовала его себе таким, каким он мог бы стать и каким, возможно, был в действительности, ибо она ни на минуту не переставала верить в его возвращение. Ничто не могло поколебать ее безотчетную надежду – ни бесполезные хлопоты, ни бесплодные поиски, ни истекшее время! Вот почему в тот вечер она ожидала отца с твердым намерением освободиться от мучивших ее сомнений.

Вошел господин Дюрьен. Его сопровождал молодой человек, он был представлен ей в следующих выражениях:

– Дорогая моя, это тот самый месье Герсебом, о котором я тебе рассказывал. Географическое общество присудило ему большую почетную медаль, и он оказал мне честь, согласившись воспользоваться нашим гостеприимством.

По пути с вокзала было решено, как Эрику следует себя вести. Проведя весь вечер в обществе господина и госпожи Дюрьен, он только к концу своего визита невзначай упомянет о ребенке, найденном близ Нороэ. Очень осторожно, чтобы не вызвать у бедной женщины сильного потрясения, наведет ее на мысль, что он и был тем самым ребенком. Но, когда Эрик увидел свою мать, у него не хватило сил войти в эту роль. Побелев как полотно, он низко поклонился, не произнеся ни слова. А она приветливо улыбнулась, слегка приподнявшись в кресле. И вдруг глаза ее широко раскрылись, губы задрожали, руки протянулись ему навстречу.

– Сын мой! Мой сын! – воскликнула она и бросилась к Эрику.– Да, ты, ты… ты и есть мое дитя! – сказала она.– Я вижу перед собой твоего отца! Он воскресает во всем твоем облике.

И в то время как Эрик, обливаясь слезами, опустился на колени перед своей матерью, бедная женщина, обхватив его голову и поцеловав в лоб, лишилась чувств от радости и счастья.

Глава XXII
ВАЛЬ-ФЕРЕ.– ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Месяцем позже в пригороде Бреста Валь-Фере на семейном торжестве у матери и деда Эрика собрались гости из Нороэ и Стокгольма. Госпожа Дюрьен горячо просила, чтобы добрые люди, спасшие ее сына, разделили с ней ни с чем не сравнимую радость. Ей хотелось во что бы то ни стало принять у себя в доме не только матушку Катрину и Ванду, господина Герсебома и Отто, но и доктора Швариенкрону, Кайсу, Бредежора и Маляриуса.

Среди суровой бретонской природы близ мрачного Армориканского моря [89]  [89]Арморика – в древности кельтское название северо-западной Галлии (территория Франции).


[Закрыть]норвежские гости, несомненно, должны были чувствовать себя менее оторванными от родины, чем на улице Деварен в Париже. Во время далеких прогулок в окрестные леса и долгих бесед в гостиной Дюрьенов родственники и друзья вновь и вновь обсуждали историю Эрика, во многом еще загадочную. И постепенно восстанавливалась истина. Прежде всего, кто такой Тюдор Броун? Какая корысть заставляла его с помощью Патрика О'Доногана препятствовать поискам семьи Эрика? Как много значило одно слово, сказанное несчастным ирландцем! Он назвал Тюдора Броуна Джонсом, а ведь не кто иной, как мистер Ной Джонс являлся компаньоном отца Эрика по эксплуатации нефтяного месторождения, открытого молодым инженером в Пенсильвании! Достаточно было установить этот факт, чтобы события, казавшиеся до недавнего времени таинственными, вдруг озарились зловещим светом.

Крушение «Цинтии», падение ребенка в море, а может быть, и смерть отца Эрика,– все это – увы! – было результатом рокового контракта, который господин Дюрьен обнаружил в бумагах своего зятя.

– За несколько месяцев до своей женитьбы,– сообщил он друзьям Эрика,– мой зять открыл возле Гаррисберга нефтяное месторождение. У него не было средств, чтобы закрепить за собой участок, но тут подвернулся некто Ной Джонс, который выдавал себя за скотопромышленника с Дальнего Запада, а на самом деле был работорговцем из Южной Каролины. Этот субъект охотно взялся вложить необходимую сумму для покупки месторождения «Вандалия» и последующей его разработки. Но в виде возмещения издержек он заставил Жоржа подписать совершенно неравноправный контракт. По этому соглашению Ною Джонсу причиталась львиная доля прибыли. Пока моя дочь была замужем, я ничего не знал об условиях договора, и, судя по всему, сам Жорж о нем больше не думал. Можно сказать, что он ничего не смыслил в подобных вещах. Исключительно одаренный и разносторонний человек, математик, химик и выдающийся механик, он был крайне неопытен в коммерческих делах и по своей неосведомленности дважды терял состояние. Несомненно, что и в отношениях с Ноем Джонсом он остался верен себе. Весьма возможно, что он, не читая, подписал двустороннее обязательство, которое тот ему подсунул. Вот главные статьи, параграфы и выводы, представляющие типичный образец англосаксонской фразеологии:

Статья 3. Месторождение «Вандалия» – неделимая собственность открывшего его Жоржа Дюрьена и вкладчика капитала Ноя Джонса.

Статья 4. Ною Джонсу предоставляется исключительное право распоряжаться всеми денежными средствами, сбывать продукцию, собирать доходы, оплачивать издержки с обязательством ежегодно отчитываться перед своим компаньоном и делить с вышеупомянутым компаньоном чистую прибыль. Жорж Дюрьен, со своей стороны, обязуется руководить работами и технической эксплуатацией месторождения.

Статья 5. В случае, если один из совладельцев пожелает продать свою долю, он должен предпочесть в качестве приобретателя своего компаньона, которому после официального уведомления будет предоставлен трехмесячный срок для принятия соответствующего решения, после чего он станет единственным владельцем, уплатив своему бывшему компаньону сумму в размере одной трети чистого годового дохода, установленного последним переучетом.

Статья 6. Только дети каждого из компаньонов наследуют его права. Если один из компаньонов умрет бездетным или до достижения двадцатилетнего возраста своего ребенка, единственным собственником предприятия и капиталовложений становится оставшийся в живых совладелец, минуя всех других наследников покойного.

Настоящая статья продиктована различием национальности обоих компаньонов и неизбежными процессуальными трудностями, которые возникли бы при любых других условиях договора.

– Таков контракт,– продолжал господин Дюрьен,– подписанный моим будущим зятем в ту пору, когда он еще не помышлял о женитьбе и когда все окружающие, за исключением разве одного только Ноя Джонса, даже не представляли себе, какие огромные доходы сулит разработка «Вандалия». В ту пору еще не были закончены изыскания и только собирались приступить к освоению месторождения. По-видимому, янки рассчитывал охладить пыл своего компаньона и отстранить его от дел, всячески преувеличивая трудности эксплуатации нефтяной скважины, чтобы взять ее в ближайшем будущем в свою полную собственность. Женитьба Жоржа на моей дочери, рождение нашего дорогого мальчика и неожиданное установление громадной ценности месторождения – все это, разумеется, коренным образом изменило положение. Теперь уже не могло быть и речи о покупке Ноем Джонсом за бесценок этого прибыльного участка. Такую возможность дала бы ему только кончина сначала Жоржа, а потом и его единственного наследника. И вот, через два года после женитьбы и шесть месяцев спустя после рождения моего внука, Жорж был найден мертвым возле буровой скважины, задохнувшимся, как говорили врачи, от ядовитых газов. В то время я уже уехал из Соединенных Штагов. Вопрос о наследовании урегулировали с помощью судебного исполнителя. Ной Джонс показал себя с хорошей стороны и подписался под всеми обязательствами в отношении моей дочери. Было решено, что он будет по-прежнему распоряжаться общими средствами и вносить каждое полугодие в Центральный банк в Нью-Йорке часть чистого дохода, принадлежащего ребенку. Однако ему не пришлось уплатить даже за первое полугодие. Моя дочь, чтобы поскорее встретиться со мною, оказалась в числе пассажиров «Цинтии», которая потерпела крушение при таких странных обстоятельствах, что страховой компании удалось освободиться от всяких обязательств, а единственный наследник Жоржа бесследно пропал во время катастрофы… С тех пор Ной Джонс стал полновластным владельцем месторождения «Вандалия», ежегодно приносившего ему в среднем сто восемьдесят тысяч долларов чистого дохода.

– И вы никогда не подозревали, что он замешан во всех этих, следовавших одно за другим, несчастьях? – спросил Бредежор.

– Конечно, подозревал, ведь нагромождение трагических случайностей, ведущих к одной цели, обнаруживалось все с большей очевидностью. Но как я мог обосновать свои предположения и, главное, сформулировать их перед правосудием? В моем распоряжении были не факты, а только смутные догадки. Я знал по опыту, как мало можно полагаться на суд, когда вопрос идет о тяжбе между подданными разных государств. И к тому же еще мне нужно было утешить или хотя бы отвлечь мою дочь от ее навязчивых дум, а судебный процесс только увеличил бы ее страдания, не говоря уже о том, что его могли приписать моей алчности. Стоит ли об этом сожалеть? Но думаю и остаюсь при своем убеждении, что я все равно не добился бы никакого результата. Вы сами видите, как нелегко нам даже сегодня, собрав воедино все наши впечатления и все известные нам факты, прийти к какому-то определенному и окончательному выводу!

– Но какую роль мог играть в этом деле Патрик О'Доноган? – задал вопрос доктор Швариенкрона.

– В отношении Патрика О'Доногана, как и во многом другом,– сказал господин Дюрьен,– нам придется ограничиться одними только предположениями. Но вот какой довод мне кажется наиболее убедительным. Этот самый О'Доноган, младший матрос на борту «Цинтии», приставленный в услужение капитану, постоянно общался с пассажирами первого класса, которые обедают в кают-компании. Он знал, конечно, имя моей дочери, ее французское происхождение и мог без труда отличить ее в толпе пассажиров. Не дал ли ему Ной Джонс какого-нибудь преступного поручения? Не приложил ли тот матрос руку к подозрительному крушению «Цинтии» или к падению ребенка в море? Поскольку его уже нет в живых, мы никогда об этом не узнаем, но, так или иначе, Патрик О'Доноган хорошо понимал, какое значение для компаньона покойного Жоржа Дюрьена имел «ребенок на спасательном круге». А такому человеку, как О'Доноган, этому лодырю и пропойце, вполне могло прийти в голову использовать сведения о ребенке в корыстных целях. Знал ли О'Доноган, что «ребенок на спасательном круге» остался в живых? А не помог ли он сам его спасти, то ли подобрав в море, чтобы затем оставить близ Нороэ, то ли каким-нибудь иным способом? Это тоже загадочно. Но несомненно одно: он сообщил Ною Джонсу о том, что ребенок уцелел после кораблекрушения и что ему, Патрику, известно, в каком месте младенца подобрали. И само собой разумеется, он не забыл предупредить Ноя Джонса, что «ребенок на спасательном круге» узнает обо всем, если бы с ним, Патриком О'Доноганом, случилось какое-нибудь несчастье. Ной Джонс вынужден был платить ему за молчание. Таков, без сомнения, источник нерегулярных доходов, которыми пользовался ирландец в Нью-Йорке каждый раз, когда туда попадал.

– Это кажется мне весьма правдоподобным,– сказал Бредежор.– И я добавлю от себя, что последующие события полностью согласуются с вашей гипотезой. Газетные объявления доктора Швариенкроны встревожили Ноя Джонса. Он сделал все возможное, чтобы избавиться от Патрика О'Доногана, но вынужден был действовать крайне осмотрительно. Ной Джонс, по-видимому, запугал ирландца нашими объявлениями, внушив ему мысль о возможном вмешательстве полиции. К такому выводу приводит рассказ Боула, содержателя таверны «Красный якорь» в Нью-Йорке, и та поспешность, с какой скрылся Патрик О'Доноган. Считая, должно быть, что его как преступника могут выдать иностранному государству, он забрался в самую глушь,– к самоедам, да к тому же еще и под чужим именем. Ной Джонс, который, как видно, и подал ему эту идею, отныне мог считать себя гарантированным от всяких неожиданностей. Но объявления, настойчиво разыскивающие Патрика О'Доногана, как говорится, сверлили ему мозг. Он предпринял даже специальное путешествие в Стокгольм, чтобы заставить нас поверить в смерть Патрика О'Доногана и увидеть воочию, как далеко продвинулось наше расследование. Наконец, было опубликовано сообщение с «Веги», и «Аляска» отправилась в арктические моря. Ной Джонс, или Тюдор Броун, предвидя свою неминуемую гибель, ибо у него были основания не доверять Патрику О'Доногану, не остановился ни перед какими злодеяниями, лишь бы обеспечить себе безнаказанность.

– Как знать, быть может, перенесенные испытания и помогли нам в конечном счете достигнуть цели! – сказал доктор.– Не случись несчастье на Бас-Фруад, мы, наверное, продолжали бы наш путь через Суэцкий канал и вошли бы в Берингов пролив с таким опозданием, что не застали бы там «Вегу». И еще менее вероятно, что нам удалось бы вытянуть из Патрика О'Доногана это единственное, наводящее на след слово, если бы мы застали его в обществе Тюдора Броуна!… Таким образом, выходит, что наше путешествие, хотя оно и сопровождалось с самого начала трагическими событиями, помогло нам в конце концов отыскать семью Эрика, и это произошло только благодаря кругосветному плаванию «Аляски», создавшему ему такую славу!

– Да,– сказала госпожа Дюрьен, нежно гладя курчавые волосы своего сына,– слава помогла ему вернуться ко мне.

И затем она добавила:

– Преступление отняло у меня моего мальчика, а ваша доброта не только его сохранила, но и сделала незаурядным человеком…

– И к тому же этот скотина Ной Джонс, помимо своей воли, снабдил его состоянием, которому могут позавидовать многие американские богачи! – воскликнул Бредежор.

Все посмотрели на него с удивлением.

– Бесспорно,– продолжал опытный адвокат.– Разве Эрик не унаследовал от своего отца доходы, приносимые нефтяным промыслом «Вандалия»? Разве он не был незаконно их лишен на протяжении двадцати двух лет? И разве не достаточно будет для установления его родства и признания за ним прав наследования простых свидетельских показаний нескольких лиц, знавших его с детства, начиная с присутствующих здесь господина Герсебома и его супруги Катрины и кончая господином Маляриусом и нами? Если Ной Джонс оставил детей, то они юридически ответственны за этот огромный просроченный долг, который, по-видимому, поглотит целиком принадлежащую им долю совместного капитала. Если же у этого негодяя не было детей, то по условиям договора, которые прочел нам господин Дюрьен, Эрик – единственный законный наследник всего состояния. В любом случае он должен иметь в Пенсильвании не менее ста пятидесяти или двухсот тысяч долларов годового дохода!

– Ну и ну! – смеясь, произнес доктор Швариенкрона.– Вот вам и маленький рыбак из Нороэ! Он представляет теперь довольно завидную партию!… Лауреат Географического общества, впервые осуществивший кругосветное полярное плавание, молодой человек, обремененный «скромным» доходом в двести тысяч долларов – такого жениха не так-то легко найти в Стокгольме! Как ты думаешь, Кайса?

При этом шутливом замечании, о жестокости которого ее дядя, конечно, не подозревал, девушка густо покраснела. Именно в ту минуту Кайса говорила себе, что была несколько недальновидна, оттолкнув такого достойного поклонника, и что в дальнейшем нужно будет оказывать ему больше внимания.

А Эрик думал о Ванде. Ее доброта, врожденное изящество и чистосердечие привлекали к ней симпатии всех, кто ее знал. Она и недели еще не провела в Валь-Фере, как госпожа Дюрьен заявила, что даже не представляет себе, как с нею расстанется.

Эрик взялся все уладить. Он уговорил Герсебома и матушку Катрину оставить Ванду во Франции, но с непременным условием, чтобы она ежегодно навещала вместе с ним Нороэ. Ему бы очень хотелось переселить приемного отца со всей семьей в Бретань, и он даже предложил перевезти на берег Брестского рейда деревянный дом, в котором провел свое детство. Но этот план всеобщего переселения был признан практически неосуществимым. Господин Герсебом и матушка Катрина говорили, что на старости лет не так-то легко изменить привычный образ жизни, да и к тому же они не чувствовали бы себя счастливыми в чужой стране, не зная ее языка и нравов. Эрику поневоле пришлось согласиться с их желанием вернуться на родину, и он обеспечил своих приемных родителей таким достатком, какого не могла до сих пор им дать вся их честная трудовая жизнь.

Эрик хотел, по крайней мере, удержать при себе Отто, но и его названый брат тоже предпочитал свой фьорд всем гаваням мира и не видел более заманчивой перспективы, чем суровая жизнь рыбака. Но уж если быть до конца правдивым, то следует сказать, что белокурые косы и голубые глаза Регнильды, дочери управляющего фабрикой рыбьего жира играли не последнюю роль в привязанности, которую Отто испытывал к Нороэ. Во всяком случае, к такому заключению можно было прийти, когда стало известно, что на будущее Рождество он собирается жениться.