Текст книги "Собрание сочинений в 12 т. Т. 4"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Когда я вернулся на борт, я уже совсем задыхался. Какая ночь! Я этого не в силах описать. Таких страданий описывать нельзя! На следующее утро стало предельно тяжело дышать. К головной боли присоединились одуряющие головокружения, от которых я был похож на пьяного. Мои товарищи испытывали те же самые страдания. Несколько человек из экипажа только хрипели.

Сегодня, на шестой день нашего пленения, капитан Немо, полагая, что кирки и ломы являются средством, слишком медленным, решил проломить ледяной пласт, еще отделявший нас от водяной поверхности моря, иным способом. Он неизменно сохранял и свое хладнокровие и свою энергию, нравственной силой он подавлял физические страдания. Он думал, комбинировал и действовал.

По его приказанию корабль приподняли с ледяного слоя, облегчив его и изменив этим центр его тяжести. Когда «Наутилус» всплыл, его подтянули канатами с таким расчетом, чтобы он стал точно над огромной выемкой, сделанной по очертанию его ватерлинии. Как только резервуары достаточно наполнились водой, «Наутилус» опустился и вклинился в прорубленную выемку. К этому моменту весь экипаж вошел в корабль и запер двойную дверь внешнего сообщения. «Наутилус» лежал на ледяном пласте толщиною в один метр, продырявленном во множестве мест зондами.

В то же время краны резервуаров были открыты до отказа, и в них хлынули сто кубических метров воды, увеличив вес «Наутилуса» на сто тысяч килограммов.

Мы ждали, слушали, даже забыв свои страдания. Делалась последняя ставка на спасение.

Несмотря на шум в голове, я вскоре услыхал какое-то потрескивание под корпусом «Наутилуса». Происходило смещение поверхности пласта. Наконец, лед треснул со странным шумом, похожим на разрыв листа бумаги, и «Наутилус» начал опускаться.

– Прошли! – шепнул мне на ухо Консель.

Я был не в силах отвечать; я только схватил его руку и непроизвольным, конвульсивным движением стал ее сжимать.

«Наутилус», под действием своей огромной тяжести, стал врезаться в воду, как ядро, иначе говоря, стал падать точно в пустоту. Сейчас же всю электрическую энергию переключили на насосы, чтобы выкачивать воду из резервуаров. Через несколько минут падение затормозилось. А вскоре манометр показал уже восходящее движение судна. Винт заработал с такой скоростью, что железный корпус весь дрожал вплоть до заклепок, и мы понеслись на север.

Но сколько же времени продлится наше плавание под торосами, пока мы не достигнем свободного пространства океана? Еще день? Но я до этого умру.

Полулежа на диване в библиотеке, я задыхался. Лицо мое сделалось лиловым, губы синими, наступало полное функциональное расстройство. Сознание времени исчезло. Мускулы потеряли способность сокращаться. Не могу сказать, сколько часов длилось такое состояние. Я только сознавал, что это начало агонии. Я понимал, что умираю…

Вдруг я пришел в себя. Несколько глотков чистого воздуха проникли в мои легкие. Неужели мы всплыли на поверхность моря? Неужели мы прошли торосы?

Нет! Это мои милые друзья, Нед и Консель, пожертвовали собой, чтобы спасти меня, отдав мне несколько молекул воздуха, оставшихся в одном из аппаратов! Вместо того чтобы вдохнуть в себя, они их сохранили для меня и, сами задыхаясь, вливали капля по капле в меня жизнь. Я хотел оттолкнуть аппарат, но они схватили меня за руки, и в течение нескольких минут я с наслаждением дышал.

Я перевел взгляд на часы; они показывали одиннадцать часов дня. Значит, наступило 28 марта. «Наутилус» шел со страшной скоростью сорока миль в час. Он точно ввинчивался в море.

Где же капитан Немо? Неужели он погиб? Неужели вместе с ним умерли и его товарищи?

Судя по показаниям манометра, мы находились всего в двадцати футах от поверхности. Простое ледяное поле нас отделяло от воздуха земли. Разве нельзя его пробить? Может быть! Во всяком случае, «Наутилус» намеревался это сделать, я это чувствовал; он принял наклонное положение, опустив корму и приподняв кверху бивень. Для этого достаточно было впустить воду определенным образом и тем нарушить обычную точку равновесия. Затем, сделав разгон всей мощью своего винта, он ринулся на ледяное поле снизу, подобно гигантскому тарану. Он стал долбить его мало-помалу, то отплывая, то вновь бросаясь на ледяное поле, которое все больше трескалось, и, наконец, последним броском «Наутилус» пробился на оледенелую поверхность моря и продавил ее своею тяжестью.

Стеклянные окна раскрылись, можно сказать – разверзлись, и волны морского воздуха стали вливаться в «Наутилус».

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
От мыса Горн до Амазонки

Как я очутился на палубе, я не знаю. Может быть, перенес меня туда канадец. Так или иначе, но я дышал. Я втягивал в себя животворящий воздух моря. Рядом со мной мои товарищи упивались его освежающими молекулами. Несчастным, долго голодавшим людям нельзя набрасываться на первую предложенную пищу. Нам же, наоборот, не надо было сдерживать себя, мы могли всей силой своих легких вдыхать атомы морского воздуха, а морской бриз сам собой вливал в нас этот сладостный пьянящий воздух.

– Ах, кислород, какое это благо! – говорил Консель. – Теперь, господин Аронакс, не бойтесь наслаждаться им. Здесь хватит его на всех.

Нед Ленд не произносил ни слова, а только раскрывал свой рот, но так, что даже акуле сделалось бы страшно. А какой у него могучий вдох! В легких канадца была такая «тяга», как в хорошо растопленной печи.

К нам быстро возвращались наши силы, и, когда я огляделся, я увидал, что на палубе были только мы. Никого из экипажа. Даже капитана Немо. Странные моряки «Наутилуса» удовлетворялись тем воздухом, который циркулировал внутри самого судна. Ни один не вышел насладиться вольным воздухом.

Первые произнесенные мной слова были словами благодарности двум моим товарищам. За долгие часы нашей агонии Консель и Нед поддерживали во мне жизнь. Никакой благодарностью нельзя было отплатить за их преданность.

– Ладно уж, господин профессор, не стоит и говорить об этом! – ответил мне Нед Ленд. – В чем же тут заслуга? Никакой. Это простая арифметика. Ваша жизнь дороже нашей. Стало быть, ее и надо сохранить.

– Неверно, Нед, – ответил я. – Нет никого выше человека доброго и благородной души, а вы – такой!

– Ладно! Ладно! – повторял смущенный канадец.

– И ты, мой милый Консель, ты тоже очень страдал.

– Да нет – не очень. Говоря правду, мне, конечно, не хватало немного воздуху, но, по-моему, я к этому был приспособлен. Кроме того, я видел, что господин профессор теряет сознание, а от этого у меня пропадало желание дышать. Как говорится, у меня в зобу спирало дыхание.

Консель, чувствуя, что запутался в общих рассуждениях, замолк.

– Друзья мои, – ответил я, глубоко тронутый, – теперь навеки мы связаны друг с другом, и по отношению ко мне вы имеете полное право…

– Которым я воспользуюсь, – прервал меня канадец.

– Эге! – произнес Консель.

– Да, – продолжал Нед Ленд, – правом взять вас с собой, когда я брошу этот дьявольский «Наутилус».

– В самом деле, – сказал Консель, – разве мы не идем в хорошую сторону.

– Да, – ответил я, – мы идем к солнцу, а здесь солнце – это север.

– Все так, – заметил канадец, – но вопрос в том, пойдем ли мы в Атлантический или в Тихий океан, иными словами, в море, часто посещаемое кораблями или безлюдное.

На это я не мог ответить,.я сам побаивался, что капитан Немо поведет нас в тот великий океан, который омывает берега Америки и Азии. Этим он закончит свое подводное кругосветное плавание и вернется в те моря, где «Наутилус» будет находиться в полной независимости. А если мы вернемся в Тихий океан, далеко от обитаемой земли, что станется с планами Неда Ленда?

Но в скором времени мы будем точно осведомлены в этом отношении. «Наутилус» шел большим ходом. Мы быстро пересекли южный полярный круг и держали курс на мыс Горн. 31 марта в семь часов вечера мы были на траверсе южной оконечности Америки.

К этому времени все наши прошлые страдания были забыты. Воспоминания о нашем заключении во льдах мало-помалу стушевались в нашей памяти. Мы думали только о будущем. Капитан Немо не появлялся ни на палубе, ни в салоне. Ежедневные отметки на карте полушария, которые делал помощник капитана, давали мне возможность точно следить за курсом «Наутилуса». И вечером того же дня выяснилось, к моему глубокому удовлетворению, что мы возвращаемся на север по Атлантическому океану.

Я сообщил канадцу и Конселю результат своих наблюдений.

– Хорошая новость, – заметил канадец, – но куда пойдет «Наутилус»?

– Этого, Нед, сказать я не могу.

– Уж не вздумает ли капитан после Южного полюса попасть на Северный, а потом вернуться в Тихий океан через пресловутый Северо-Западный проход?

– За него не поручишься, – ответил Консель.

– Ну и пусть его, – сказал канадец, – мы улепетнем от него раньше.

– Во всяком случае, – добавил Консель, – капитан Немо – человек, какой надо, и мы не пожалеем, что свели с ним знакомство.

– Особенно когда мы с ним расстанемся! – заметил Нед Ленд.

На следующий день, 1 апреля, за несколько минут до двенадцати часов, когда «Наутилус» всплыл на поверхность, мы заметили на западе берег. Это была Огненная Земля, прозванная так первыми мореплавателями, которые увидели на ней множество дымков, поднимавшихся над хижинами туземцев. Огненная Земля представляет собой скопление островов, раскинутых на пространстве тридцати лье в длину и двадцати четырех в ширину, между пятьдесят третьим и пятьдесят шестым градусом южной широты и шестьдесят седьмым градусом пятидесятой минутой и семьдесят седьмым градусом пятнадцатой минутой западной долготы. Берег мне показался низким, но вдали высились большие горы. По-моему, я даже различил среди них гору Сармиенто, достигающую высоты 2070 метров над уровнем моря, – это пирамидальная глыба из сланцевых пород, с очень острой вершиной, которая в зависимости от того, закрыта ли она облаками, или нет, предсказывает, как сообщил мне Нед Ленд, плохую или хорошую погоду.

– Отличный барометр, мой друг, – заметил я.

– Да, барометр природный, он не обманул меня ни разу, когда я плавал по Магелланову проливу.

В это время пик Сармиенто отчетливо вырисовался на фоне неба. Это предсказывало хорошую погоду, что и подтвердилось.

«Наутилус», погрузившись в воду, приблизился к берегу, но шел вдоль него только несколько миль.

Сквозь стекла окон в салоне я видел длинные, похожие на лианы стебли гигантских представителей фукусовых водорослей, несущих грушевидные пузыри и представленных несколькими видами в свободных водах Южного полюса; их клейкие гладкие стебли достигают трехсот метров в длину – это настоящие веревки толщиною в большой палец, очень крепкие; они нередко служат вместо причальных канатов для небольших судов. Другой вид травы, под названием вельпы, с листьями длиной в четыре фута, покрытыми коралловидными наростами, устилал морское дно. Он служил пищей и местом скоплений для мириада ракообразных, моллюсков, крабов, каракатиц. Среди них пиршествовали тюлени и морские выдры, соединяя на английский манер рыбу с зеленью.

По этим исключительно плодовитым глубинам «Наутилус» плыл с предельной скоростью. К вечеру он уже приближался к Фолклендским островам, и на следующее утро я уже мог видеть горные вершины этих островов. Глубина моря была тут незначительна. Я полагал, и не без оснований, что два главных острова, окруженные многочисленными островами, когда-то образовывали часть Магеллановой земли. Фолклендские острова были открыты, вероятно, Джоном Девисом, который назвал их Южными островами Девиса. Позднее Ричард Хаукинс назвал их Майдэн-Айланд – островами Девы Марии. В начале XVIII века французские рыбаки из Сен-Мало назвали их Малуинами, и, наконец, англичане, которым теперь принадлежат эти острова, дали им имя Фолкленд.

У их побережий наши сети захватили несколько интересных видов водорослей я среди них фукусов, корни которых были усеяны лучшими в мире ракушками. Дикие гуси и утки десятками слетались на побережье; они по заслугам заняли подобающее место в кухне «Наутилуса».

Что касается рыб, то я специально заинтересовался костистыми из группы бычков. В особенности меня привлек один вид бычка в двадцать сантиметров длиной, покрытый желтыми и беловатыми крапинами.

Я любовался многочисленными медузами и самыми красивыми из них – хризаорами, свойственными водам Фолклендских островов. Они имели форму то полусферического зонтика, совершенно гладкого с бурокрасными полосками и обрамленного двенадцатью правильными фестонами, то форму корзинки, откуда изящно свешивались широкие листья и длинные красные веточки. Они плавали, гребя своими листовидными губными щупальцами и распуская по течению свою густую шевелюру из тонких краевых щупалец. Мне хотелось сохранить несколько образцов этих нежных зоофитов, которые, к сожалению, быстро разрушаются вне родной стихии.

Когда последние высоты Фолклендских островов скрылись за горизонтом, «Наутилус» ушел под воду на двадцать – двадцать пять метров и плыл вдоль берега Южной Америки. Капитан Немо не появлялся.

До 3 апреля мы еще плыли вдоль берегов Патагонии, то под водами океана, то на его поверхности. Наконец, «Наутилус» пересек широкий лиман, образованный устьем Ла-Платы, и 4 апреля оказался на траверсе Уругвая, но на пятьдесят миль от него в открытом море. Следуя причудливым извилинам берега Южной Америки, он все время держался направления на север. Таким образом, с того времени, когда мы вступили на борт «Наутилуса» в Японском море, мы покрыли расстояние в шестнадцать тысяч лье.

К одиннадцати часам утра мы пересекли тропик Козерога у тридцать седьмого меридиана и прошли в открытом море мимо мыса Фрио. К великому неудовольствию Неда Ленда, капитану Немо, видимо, не нравилось соседство этих обитаемых берегов Бразилии, и потому он шел с головокружительной быстротой. Ни одна рыба, ни одна из самых быстролетных птиц не могли следовать за нами, и все, что было любопытного в этой части океана, ускользнуло от нас.

Такой быстрый ход держался несколько дней, и вечером 9 апреля мы увидели самую восточную точку Южной Америки, какую представляет собой мыс Сент-Рок. Но «Наутилус» опять ушел в другую сторону и направился в самые глубины подводной долины, образовавшейся между этим мысом и горной цепью Сьерра Леоне на африканском берегу. На широте Антильских островов эта долина расходится в разные стороны; к северу долина заканчивается огромной впадиной в девять тысяч метров глубиной. Геологический срез в этом месте океана до малых Антильских островов представляет собой отвесную скалу в шесть километров вышиной, а на широте островов Зеленого Мыса высится другая, не менее почтенная стена, и здесь, в морских глубинах, меж этих двух скалистых стен, затонул целый материк – Атлантида. На дне огромной морской долины вздымается несколько гор, придающих живописный вид ее подводным глубинам. Я говорю об этом, руководясь главным образом картами в библиотеке «Наутилуса», которые вычерчены, видимо, рукою капитана Немо и основаны на его личных наблюдениях.

В течение двух дней мы бороздили эти пустынные глубины, пользуясь нашей системой наклонных плоскостей, благодаря которым «Наутилус» мог держать курс по длинным диагоналям на любую высоту. Но 11 апреля судно вдруг поднялось прямо вверх, и мы увидели побережье огромной лагуны, образованной впадением Амазонки, которая изливает в море такое количество воды, что море опресняется на пространстве многих миль.

Мы пересекли экватор. В двадцати милях к западу от нас осталась французская Гвиана, где мы легко могли бы найти себе убежище. Но бушевал ветер, и яростные волны не дали бы достичь ее на утлой лодке. Нед Ленд это понимал и не заговаривал о бегстве. Я, с своей стороны, ни одним словом не намекнул на его планы, опасаясь вызвать какую-нибудь попытку, которая заведомо была обречена на неудачу.

Я вполне вознаградил себя за эту задержку интересной научной работой. Последние два дня, 11 и 12 апреля, «Наутилус» не погружался, и его шлюпка привозила чудесный улов всяких зоофитов, рыб и рептилий. Некоторые зоофиты были выловлены шлюпочным канатом. Большей частью это были красивые фикталины одного из семейства актиний, и среди других видов – phyctalis protexta, свойственная только этой части океана; она имеет вид коротенького цилиндрика, украшенного продольными линиями и красными точечками, а сверху увенчанного чудесным букетиком из щупалец. Что касается улова моллюсков, то он состоял из видов, которые я уже наблюдал, – турителлы, оливы, порфиры с правильно перекрещивающимися линиями и с рыжими крапинками, ярко выступающими на телесном фоне; фантастические птероцеры, похожие на окаменелых скорпионов; прозрачные хиалы, аргонавты и превосходные для еды каракатицы, а также несколько видов кальмаров, которых древние натуралисты причисляли к летающим рыбам и которые служат главной насадкой при ловле трески.

Среди рыб, обитающих у этих берегов, я отметил несколько различных видов, которых я еще не имел случая наблюдать. В подклассе хрящевых: угревидные миноги-прикка длиною пятнадцать дюймов, с зеленоватой головой, фиолетовыми плавниками, сероголубой спиной, серебристо-бурым брюхом, усеянным яркими крапинами, и с золотистой радужиной вокруг глаз – животное очень интересное, вероятно занесенное в море течением Амазонки, так как, вообще говоря, живет в пресных водах; затем бугорчатые скаты с острой мордой и длинным, гибким хвостом, который вооружен длинным зазубренным шипом; затем маленькие акулы в метр длиной, покрытые серой и беловатой кожей, – у них зубы расположены в несколько рядов и загнуты внутрь; затем рыба – летучая мышь, похожая на красноватый равнобедренный треугольник, в полметра длиной, у которых грудные плавники в виде мясистых лопастей, что делает их похожими на летучих мышей, но их называют и морскими единорогами по той причине, что у них около ноздрей есть роговой нарост; наконец, несколько видов балистов-спинорогов, бока которых, покрытые мелкими точечками, сверкали ярким золотистым цветом, и, наконец, каприски светлолилового цвета с переливчатыми оттенками, как на груди у голубя.

Свое несколько сухое, но точное описание я закончу рядом костистых рыб, каких я наблюдал: пассаны из рода аптеронотов, имеющие тупую морду снежно-белого цвета, черное тело красивого оттенка и длинный очень подвижной мясистый хвост; одонтагнаты – колючие сардины в тридцать сантиметров длиной, отливающие ярким серебристым блеском; скомбры-гары с двумя анальными плавниками; контронаты-негры черноватой окраски, которых ловят при свете факелов, это рыбы длиной до двух метров, с белым жирным, но плотным мясом, – жаренные в свежем виде они имеют вкус угрей, а сушеные – вкус копченой семги; затем – светлокрасные губаны, одетые чешуей только у основания спинных и анальных плавников; хризоптеры, у которых золотистая и серебристая окраска переходит в цвета рубина и топаза; золотохвостые морские караси с очень нежным мясом, обладающие способностью испускать фосфорический свет, что и выдает их присутствие в воде; оранжевые спары-пробы с тонким языком; горбыли с золотистыми хвостами; черноватые рыбы-хирурги, суринамские четырехглазые рыбы-анаблепсы и прочие.

Впрочем, выражение «прочие» не может удержать меня от упоминания еще одной рыбы, которую будет долго помнить Консель, и не без причины.

В один из наших неводов попал очень плоский скат такой формы, что если ему обрубить хвост, то получится правильный диск; вес – двадцать килограммов, окраска – снизу белая, сверху красноватая с большими круглыми темносиними пятнами в черном ободке, кожа – гладкая, задняя часть оканчивается двулопастным плавником. Когда его положили на палубу, он бился, стараясь судорожными движениями тела перевернуться, и благодаря этим усилиям он чуть было не соскользнул в море, но Консель, дороживший добытой им рыбой, бросился к нему и, прежде чем я успел удержать его, схватил ската обеими руками. В то же мгновенье Консель, наполовину парализованный, упал вверх ногами, крикнув мне:

– Профессор! Профессор! Помогите! – Впервые бедный юноша назвал меня просто – профессор.

Мы с канадцем его подняли и растерли руками, а когда этот неисправимый классификатор пришел в себя, то дрожащим голосом забормотал:

– Класс – хрящевых, отряд – хрящеперых, с неподвижными жабрами, подотряд – акулообразных, семейство – скатов, род – электрический скат.

– Да, мой друг, это электрический скат, он-то и причинил тебе большую неприятность.

– О господин профессор, можете мне поверить, я отомщу этому животному.

– Каким образом?

– Я его съем.

Он так и сделал в тот же вечер, но только в порядке наказания, потому что, говоря откровенно, мясо было твердо, как подошва.

Бедняга Консель пострадал от самого опасного вида скатов – «куманы». В таком хорошем проводнике, как вода, это своеобразное животное поражает рыб на расстоянии нескольких метров, – такова сила разряда его электрических органов, из коих два основных имеют площадь не менее двадцати семи квадратных футов.

На следующий день, 12 апреля, «Наутилус» подошел к Нидерландской Гвиане, недалеко от устья реки Марони. Здесь находилось несколько групп ламантинов. Ламантины, как дюгони и стеллерова корова, – тоже морские коровы и принадлежат к отряду сирен. Эти красивые мирные и безобидные животные, длиной шесть-семь метров, достигают веса до четырех тысяч килограммов. Я сообщил Неду Ленду и Конселю, что прозорливая природа отвела этим животным важную роль. Так же, как тюленям, им приходится пастись на подводных морских лугах, и таким образом они уничтожают скопления трав, которые заносят устья тропических рек.

– А знаете ли вы, – добавил я, – что происходит с той поры, как человек почти уничтожил эти полезные виды животных? Теперь скопления трав гниют и заражают воздух, а зараженный воздух вызывает желтую лихорадку, которая является бичом этой удивительной страны. Ядовитая гниющая растительность накопилась в этих морских водах жаркого пояса, и лихорадка гуляет беспрепятственно от устья Рио де ла Плата до Флоридского пролива.

Если верить Тусснелю, этот бич еще ничто сравнительно с тем бедствием, какое постигнет наших потомков, когда человек истребит всех тюленей и китов; тогда морские воды будут захвачены полчищами кальмаров, медуз, спрутов и станут огромными очагами всяких инфекций, потому что не будет тех обладателей «объемистых желудков, которым повелел сам бог бороздить поверхность моря».

Тем не менее экипаж «Наутилуса», хотя и не относился с пренебрежением к этой теории, все же добыл штук шесть морских коров. Для кухни было действительно необходимо запастись свежим мясом, к тому же превосходным, гораздо лучше говядины и телятины. Эта охота не представляла интереса. Морские коровы давали убивать себя, не защищаясь. Несколько тысяч килограммов их мяса, предназначенного для сушки, попали в склады «Наутилуса». Здешние морские воды обладали таким количеством всякой «дичины», что в тот же день своеобразная по своему способу ловля еще больше пополнила запасы «Наутилуса». Шлюпка захватила в свои сети некоторое количество рыб, у которых голова заканчивается овальной пластинкой с мясистыми краями. Это были рыбы-прилипалы из третьего семейства мягкоперых. Их овальный диск состоит из подвижных поперечных хрящевых пластинок, а рыба обладает способностью образовывать между ними пустоту, что позволяет ей присасываться к предметам наподобие кровососной банки.

Ремора, которую я наблюдал в Средиземном море, принадлежит к тому же роду. Но та, о которой идет речь теперь, – это особая рыба-прилипало, свойственная лишь здешним водам. Наши моряки, вылавливая этих рыб, тут же опускали их в чан с морской водой.

Когда лов закончился, «Наутилус» подошел ближе к берегу. Здесь несколько морских черепах предавались сну, плавая на поверхности воды. Захватить такую интересную рептилию трудно, – их будит малейший шум, а крепкий панцырь противостоит даже гарпуну. Но при помощи рыб-прилипал можно ловить этих черепах с полным успехом. Действительно, прилипало представляет собой как бы живой крючок, который осчастливил бы простоватого рыбака.

Моряки «Наутилуса» привязали к хвосту этих рыб колечко, достаточно широкое, чтобы не стеснять их движений, а к колечку – длинную веревку, зачалив другой ее конец за борт лодки.

Выброшенные в море, рыбы-прилипалы сейчас же приступили к своей «охоте», подплыли к черепахам и присосались к их панцырям, причем цепкость этих рыб настолько велика, что они скорее разорвутся, чем отпустят свою добычу. Затем их подтянули к борту, а вместе с ними и тех черепах, к которым они присосались.

Таким способом поймали нескольких какуан длиною в целый метр и весом в двести килограммов. Их щит, покрытый крупными роговыми пластинами, тонкими, прозрачными, бурого цвета, с белыми и желтыми крапинами, представляет большую ценность. Вдобавок морские черепахи ценны и с съедобной точки зрения, так же как и обычные черепахи, очень тонкие на вкус.

Этой ловлей закончилось наше пребывание у берегов в районе Амазонки, и той же ночью «Наутилус» вышел в открытое море.