Текст книги "История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой"

Автор книги: Жозефина Мутценбахер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Это был господин Экхардт, который вернулся домой. Едва только я его увидела, как всё переполняющее меня жгучее желание сосредоточилось на нём. Вот кто сейчас будет меня сношать, подумала я, и с такой поспешностью распрощалась с Шани, что тот был чрезвычайно изумлён этим. Потом я торопливо бросилась на кухню к господину Экхардту. Я давно ничего с ним не предпринимала, скорее даже избегала его, и с тех пор, как господин Горак поимел меня в подвале нашего дома, а Алоиз – на коленях у Клементины, господин Экхардт уже, казалось, было, утратил для меня всякое значение. Однако в этот критический момент я снова обратила свой взор к нему. В моей сиюминутной беде он представлялся мне чаемым избавлением. Я вспомнила его шлейф, и меня тотчас же обуяло жадное любопытство его увидеть. Я вспомнила верную хватку его рук, определённые ласки, и при этом подумала о матери и сёстрах Шани, которым немало завидовала, потому что у них под рукой всегда имелась нужная макаронина, когда бы они ни захотели. И я абсолютно забыла, что у меня самой был брат Франц, который всегда сношал меня, когда бы я ни потребовала. Однако как давно уже этого не происходило! Я совершенно не думала больше о Франце, он перестал меня интересовать.

Итак, я ринулась на кухню, подбежала прямо к господину Экхардту, и прежде, чем он успел со мной поздороваться, схватилась одной рукой за ширинку брюк, нащупав в заправленной рубашке хвост, а другой рукой обняла его за шею и прошептала на ухо:

– Быстро, быстро! Кто-нибудь может придти.

Господин Экхардт моментально заразился моим сладострастием, я это почувствовала по тому, что его хобот в моей руке молниеносно поднялся во весь рост и в одну секунду стал очень горячим. Тем не менее, он спросил:

– Что значит быстро? Чего ты, собственно, хочешь?

С меня слетели остатки застенчивости. Он спросил, потому что хотел услышать это слово из моих уст. В его вопросе я ощутила похотливое желание, от чего пришла в ещё большее возбуждение и без колебаний произнесла:

– Я хочу сношаться, и как можно скорее.

Господин Экхардт задрожал. Он готов был накинуться на меня прямо там, где я стояла, и мы оба тут же улеглись бы. Однако я хотела не этого. Я потащила его в комнату; я за хобот тащила его за собой и там бросилась на кровать. Он свинцовым грузом навалился мне на грудь, и его шлейф неистово проталкивался в мою плюшку. В ту минуту он, вероятно, всю меня разорвал бы в клочья, когда бы я не сопротивлялась.

Мне удалось рукой перехватить его хвост и навести на цель. Кисть правой руки я сложила наподобие трубки, внутри которой он мог теперь гонять свой поршень туда и обратно, и впустила в себя только его жёлудь, длинный и острый. Тот до предела растянул меня, таким он был толстым. Однако он до крайности распалил во мне предвкушение наслаждения.

Господин Экхардт совершал такие ожесточённые толчки, что я ощущала, как его яйца ударялись о мою руку, придерживающую хвост. Я была в полном восторге и не понимала, как могла подпустить к себе ещё какого-то мужчину, кроме него. Я просто пришла в экстаз:

– Только сношайте меня, пожалуйста!.. хорошо… хорошо… хорошо!.. – кричала я ему, – сношайте, пудрите, долбите меня, пожалуйста!

При этом я почувствовала ладонью пульсацию его ствола и внутри себя конвульсивное вздрагивание его жёлудя. Экхардт на миг утратил контроль над собой, и я вдруг ощутила, как мощной приливной волной излилось его семя.

Сама я вкусила лишь малую толику удовольствия. Этого первого номера мне было абсолютно недостаточно. Однако Экхардт сидел рядом со мной с изнурённым видом и вытирал меня. Я захотела, чтобы он посношал меня в анальное отверстие, и как можно глубже. Поэтому я снова принялась играть его стержнем. Сначала я зажала его между двух пальцев, как это делала Клементина, и указательным пальцем легко водила по крайней плоти. А когда толку от этого оказалось чуть, я, быстро решившись, принялась за облизывание. Я целиком взяла мягкий хвост в рот и быстро задвигала по нему языком туда и обратно. Одновременно я прибирала ладонями длинные чёрные волосы вокруг его стержня, которые щекотали мне глаза, или поглаживала его по мошонке, в крайнем возбуждении дожидаясь того, чтобы его хвост становился всё больше и больше, что при столь добром обхождении тот довольно скоро и сделал. Наконец он встал точно новенький. Экхард вознамерился, было, схватить меня, чтобы исполнить второй номер программы, но я обняла его за шею и сказала на ухо:

– Не хотите ли воткнуть мне глубже?

– Да! Да! – жадно ухватился он за это предложение. – Глубже… Но как?.. ничего не выйдет.

И при этом он порылся у меня под юбками и так энергично сунул мне в плюшку палец, что я чуть не закричала. Я продолжала напирать на него:

– Не выйдет так… попробуем по-другому…

– И как же? Как? – поинтересовался он.

Я повернулась к нему спиной, нагнулась и, просунув руку между ногами, подтолкнула его шлейф к своей попке. Господин Экхард, похрюкивая, как свинья, медленно проник ставшим от моей слюны скользким стержнем мне в зад. Он просверливал меня всё глубже и глубже, гораздо глубже, как мне показалось, чем это в своё время удалось господину Гораку. Я чувствовала себя заполненной так прекрасно, что мне больше и желать было нечего, кроме ощущения его щекочущего пальца в моей плюшке. И этот палец я заполучила. Однако господин Экхардт пришёл под влиянием похоти в такое неистовство, что, верно, разорвал бы мне щелку до крови. Отвлекая его, я сжала попку, и господин Экхардт громко застонал от блаженства. Поскольку мне доставляло удовольствие слушать его кряхтение, я сужала попку ежесекундно. Последствием моих стараний стало то, что его сперма протекла в меня раньше, чем мне бы хотелось.

Он совершенно обессиленный прислонился к стене, а я опять выпрямилась. Но я была ещё настолько полна ощущением в себе его стержня, что дрожала от сладострастия, и сок, который оставил во мне господин Экхардт, вытекая из меня тонкими струйками, щекоча мне попку.

Я не оставила его в покое и под предлогом того, что хочу обтереть его, опять занялась его шлейфом. Когда я надвигала и оттягивала назад его крайнюю плоть, он утомлённо сказал:

– Хватит, оставь меня.

Только мне было ещё недостаточно. У меня по-прежнему не выходил из головы Шани, его мать и обе сестры, поэтому я спросила:

– Скажите, пожалуйста, вы сношались уже когда-нибудь голым?

До сего дня я с господином Экхардтом никогда ещё так непринуждённо и откровенно не разговаривала.

– Но ты же сама бывала у меня в постели.

На что я возразила:

– Да, но я имею в виду совсем голым, без рубашки?

Он спросил:

– А ты это уже делала?

– Нет, – сказала я, – однако хотела бы когда-нибудь попробовать. Ну, так вы это уже делали?

Он улыбнулся:

– Естественно. Я ведь был женат.

– Ваша жена умерла?

– Нет, она не умерла.

– Где же она?

– Она, знаешь ли, стала шлюхой.

Я вспомнила, что именно так в своё время назвал меня господин Горак, и спросила:

– Наверно, я тоже шлюха?

– О нет! – Он от души расхохотался такому вопросу. – Ты моя милая маленькая Пеперль.

С этими словами он прижал меня к себе, и я не замедлила воспользоваться удобным случаем, чтобы поиграть с его шлейфом.

– Такую маленькую девчонку, как ты, я ещё никогда не драл, – признался он, – тебе так нравится сношаться?

Вместо ответа я нагнулась и тихонько взяла в рот его хобот. Кончиком языка облизав жёлудь, я соскользнула вниз вдоль всего древка, поцеловала ему яйца и пощекоталась лицом о его волосы. Однако хвост оставался мягким. Я сосала, сосала и сосала, а он только время от времени говорил:

– Как славно…

Затем он вынул колбаску у меня изо рта и попросил меня встать между его ногами. Он поднял мне юбки и, зажав рукой вялый шлейф, стал водить им по моей плюшке, будто щекоча меня толстым языком.

– Приятно? – поинтересовался он.

– Да, только почему он у вас не встаёт? – спросила я. – Мне бы хотелось, чтобы он снова у вас стоял…

– Если бы твоя мать узнала, чем ты тут занимаешься… – внезапно проговорил он.

Я засмеялась:

– Мать тоже хочет, чтобы у отца почаще стоял…

– Откуда ты это знаешь?

И пока он оглаживал мне щелку обмякшей колбаской, я рассказала ему о ночных сценах, за которыми подсматривала. Он с увлечением слушал:

– Ага, стало быть, она сказала, что подыщет себе для совокупления кого-нибудь другого?

И в один миг шлейф у него вдруг встал так же туго, как прежде. Он приподнял меня, чтобы я могла на него усесться и, таким образом удерживая меня на руках, кончиком стержня протиснулся внутрь, насколько мог далеко. Я поднималась и опускалась, и на меня быстро, раз за разом накатывало, о чём я незамедлительно сообщала ему:

– На меня накатывает… сейчас… сейчас… не так глубоко, мне от этого больно… сейчас… так… так…сейчас уже опять накатывает…

Он между тем спросил:

– Почему же твоя мать не хочет посношаться со мной?

Качаясь на острие его хобота вверх и вниз, я только обронила:

– Почём мне знать…

Он продолжал:

– Я скажу твоей матери, что она может это сделать… ладно?

– Не возражаю, – промолвила я в ответ, – на меня снова накатывает… а-а… а-а… как же здорово пудриться… здорово… это делать…

Сейчас он чудесно сношал меня, но думал при этом только о том, что я ему рассказала, а я в свою очередь думала только о матери и сёстрах Шани.

– Полагаешь, она станет со мню сношаться? – пыхтя, спросил он.

– Может быть… я не знаю… – И поскольку он опять начал толкать ожесточённее, я попросила его: – Не так глубоко…

– У твоей матери он войдёт целиком… что скажешь?

– Естественно…

– Ты хотела бы, чтобы я с ней сношался?

Из любезности я ответила:

– Да…

И в этот момент он в меня брызнул. Я соскочила с него. Однако он ещё не закончил и потому разозлился.

– Оставайся на месте, непоседа, глупая… у меня только подходит, тысяча чертей… нельзя же сбегать прямо посредине…

Сжатой ладонью я выдоила ему оставшееся, и меня снова возбудило зрелище того, как высоко он брызнул; этому, казалось, конца и края не будет.

На дворе между тем стемнело. Я прилегла отдохнуть, а господин Экхардт сделал то же самое на кухне. Однако через некоторое время он явился, снял рубашку и нагишом забрался ко мне на ложе.

Сначала он не собирался иметь меня, но гладил по всему телу, целовал соски, что доставляло мне огромное наслаждение. Затем увлажнёнными кончиками пальцев он по груди и по животу провёл вниз до самой раковины, так что я просто зашлась от сладострастия.

Я опасалась, что кто-нибудь может придти домой раньше, чем наша игра завершится, поэтому попросила его:

– Давайте, господин Экхардт, поторапливайтесь, с минуты на минуту кто-нибудь может придти.

– С чем поторапливаться? – спросил он.

– С соитием… – шёпотом ответила я ему.

– Нет, ты только её послушай! – Он уселся в кровати, положил меня на колени перед собой и попытался в темноте разглядеть моё лицо. – Нет, ты только её послушай… – повторил он, – я же тебя уже три раза сделал, а ты теперь опять хочешь?

– Нагишом… – с робкой надеждой прошептала я.

– Погляди на свою виньетку, – возразил он, – да она ж у тебя совершенно расточилась за сегодняшний вечер…

– О, это не только за сегодняшний, – сорвалось у меня с языка.

– Так? А с каких пор? – Он соскользнул пальцем мне в дырочку, и это необычайно взволновало меня. – И с каких же пор? С кем это ты совокупляешься? Мне, однако, кажется, что ты слишком много забавляешься этим! Скажи мне, с кем?

Он продолжал сверлить меня пальцем, от чего я точно голову потеряла. Тем не менее, я молниеносно обдумала свой ответ и решила выдать господина Горака. Он ведь тоже был взрослым.

– Итак, кто же это тебя так растачивал? – спросил господин Экхардт, низко склонившись надо мной и ковыряя пальцем у меня в плюшке. Он явно сгорал от любопытства. – Кто? Ты должна мне сейчас же это сказать…

– Горак… – ответила я.

Он пожелал знать все подробности:

– Пивной барышник снизу?

– Да.

– И сколько времени?

– Уже давно.

– Раньше, чем с тобою сношался я?

– Нет, позднее…

– Где же? Где ты ему попалась?

– В подвале…

– Н-да, и почему он тебя так расточил?

– Потому что у него такой длинный стержень…

– Насколько длинный? Длинней моего?..

– Да, гораздо длиннее, но не такой толстый.

– И сколько раз он сношал тебя за один приём?

Я солгала:

– Раз пять он мне это всегда делал…

Экхардт очень возбудился:

– Давай, – пропыхтел он внезапно, – давай-ка, я ещё разок в таком случае тебя отпудрю.

Я скользнула под него, он перевернулся и теперь обнажённым лёг на моё маленькое голое тело. Ничего, однако, не вышло. Его шлейф был мягким и даже не собирался стоять.

– Проклятие, – прошептал он, – я действительно хотел бы…

– Я тоже, – ответила я и старательно выгнулась ему навстречу. Однако и это не помогло.

– Знаешь что, – сказал он, – возьми его снова в рот, тогда он тотчас же встанет…

Я попыталась, было, оказать поддержку рукой и нафаршировать мягкую мясную кишку. Но он повторил:

– Возьми его снова в рот… у Горака, поди, ведь тоже сосала, а?

– Да… – призналась я.

Экхардт подвинулся по мне вверх, а я, поняв его намерения, сползала в кровати всё ниже, пока он, продолжая лежать на мне, не поднёс хвост к моим губам. Таким образом, я, в этой позе особенно недвусмысленно, уподобила свой рот влагалищу. Ибо Экхардт целиком сунул мне между губ свою колбаску. Его живот оказался у меня на лице, почти перекрыв мне свободный доступ воздуха. И, тем не менее, я трудилась старательно, как только могла, потому что меня подстёгивал страх того, что вдруг воротившиеся домой близкие помешают мне. Он уткнулся головой в подушку, тихо-тихо стонал и приподнимал седалище, как во время совокупления. Я лежала под ним и сосала, и лизала, и оглаживала языком его шлейф, ходивший у меня во рту взад-вперёд. Это продолжалось довольно долго. Пот ручьями струился с меня, и губы уже болели. Наконец, я почувствовала, как копьё распрямилось, почувствовала, что оно стало круглым, упругим, большим и твёрдым. Наконец оно уже не полностью помещалось мне в рот, наконец, я ощутила, как оно начало пульсировать.

Подобно ящерице я проскользнула под Экхардтом выше, пока его тёплый жезл не оказался между моими ногами. Там я торопливо схватила его и погрузила в плюшку, насколько ему хватило места. Оставшийся снаружи отрезок, а это была большая часть, я удерживала обеими руками, нежно сжимая его и радуясь тому, как он двигался туда и обратно.

Экхардт сношал меня с подлинной яростью:

– Я никогда б не поверил, – тяжело дыша, говорил он, – я никогда б не поверил, что мы исполним ещё один номер.

– Толкай лучше, – просила я, – толкай лучше!

– Ну, погоди, – шепнул он мне, – я тебя так отдеру, что ты услышишь пение ангелов… Ну, погоди…

Он положил мне ладони на грудь и мокрыми кончиками пальцев играл моими сосками, от чего озноб блаженства прошиб меня до самых пяток.

Я подмахнула плюшкой навстречу шлейфу, чуточку ослабив сдерживающую хватку рук, и почувствовала, как тот проник глубже.

– Ну, погоди у меня теперь, – прохрипел он. – Ах ты, проститутка, негодница, паршивка, сладострастница, подъебушка, мокрощелка!.. Ну, погоди ж ты у меня, проститутка, я тебе покажу, где раки зимуют…

Он прижал рот к моему уху и принялся вылизывать мне ушную раковину. В этот момент меня охватило такое состояние, что я готова была изойти криком. У меня было ощущение, будто он сношает меня шестью членами одновременно: во влагалище, в рот, в оба уха и в оба соска. Я из последних сил сдерживала громкий крик, но не говорить я не могла:

– Боже мой, господин Экхардт… это здорово… это здорово… я всегда позволю вам сношать меня… всегда только вам… боже мой, у меня подходит… у меня подходит… войдите совсем глубоко… так…

Я снова ещё немного впустила его в себя, и хотя это уже вызывало боль, я не обращала на неё внимания.

– Погоди, – шептал он мне на ухо, продолжая между словами орудовать языком в ушной раковине: – Погоди, впредь я буду тебя так дрючить, что век не забудешь… ты у меня перестанешь больше по подвалам шастать… пудриться на бочках с пивным барышником… погоди… я тебя сейчас так отсношаю, как сношал когда-то свою жену… так… так… и если ты после этого сразу родишь ребёнка… меня это не смущает, голуба… долблю себе… так… чтобы ты мне подмахивала… что скажешь? Уже почувствовала… да?

Я настолько утратила контроль над собой, что в ответ ему лепетала безостановочно:

– Нет, господин Экхардт… нет… я никогда больше в подвал не пойду… я больше не позволю… Гораку меня сношать… никому больше не позволю… только вам… только вам одному… и больше ни Алоизу… ни Францу… и Роберту никогда больше… и никакому солдату тоже никогда больше не позволю… только вам…

– В тебе уже так много хвостов побывало?

– Да, – сказала я, – так много хвостов… и ещё гораздо больше… ещё целая куча других мальчишек…

Он сношался неистово, словно шёл на штурм.

– В таком случае мне стесняться нечего… ты меня не предашь…

– Нет, господин Экхардт, – в экстазе пролепетала я. – Вас нет! Но вы каждый день должны сношать меня так… ах, как хорошо… как хорошо чувствовать в плюшке хвост… а-а, на меня снова уже накатывает… на меня накатывает… только не останавливайтесь… только продолжайте толочь… только продолжайте… покрепче…

– Если возникнут последствия, – сказал он, – ты скажешь, что это был Горак… понятно?

– Да, но вы должны сношать меня каждый день…каждый день…

– Я буду работать с полной отдачей, – крикнул он, – всё будет, как я захочу, уж я тебя так высношаю, что мой дружок ещё целиком войдёт…

И затем мы уже без слов продолжили трахаться в согласном ритме. Ладони мои горели, плюшка горела, в ушах стоял шум, дыхание отказывало. Эрхардт же пудрил дальше как паровой молот. Я уже не двигалась, лежала пластом и только периодически отваживалась на вопрос:

– Ещё не скоро закончите?

– Нет, – сопел он и продолжал отбивать членом чечётку.

Во мне уже всё отзвучало. Последний раз, когда на меня накатило, я почувствовала скорее боль, чем блаженство. Меня лишь слегка передёрнуло, и словно быстрая судорога пробежала по пальцам ног, так что я конвульсивно вытянулась. И я ощутила жжение всей стёртой чуть не до крови кожи.

– Ещё нет?

– Теперь скоро.

Через некоторое время:

– Ну, пожалуйста, господин Экхардт, мне уже больно.

– Сию секунду, мышка моя… на тебя ещё разок не накатит?

– Нет… на меня больше совсем не накатывает… Ну, брызните, пожалуйста, господин Экхардт… брызните…

Завершающим аккордом он нанёс такой удар, который, я думала, в клочья разнесёт мою плюшку. Потом у него началось извержение. Влага в таком изобилии вливалась мне в щелку и с чавканьем снова вырывалась обратно, будто он мочился. Вся постель была мокрой. При этом он совершенно тихо лежал на мне тяжёлым чурбаном и хрипел как умирающий.

Изловчившись, я выскользнула из-под него, когда он закончил, еле живая от усталости. Он подтолкнул меня и пробормотал:

– Как я погляжу, ты делаешь успехи, шлюха паршивая, чертовка проклятая…

Я ничего ему не ответила, а как была голая пошла в комнату, надела рубашку и бросилась на свою постель. Моя раковина внутри и по краям горела огнём. Я подумала, что она вся изранена, поэтому зажгла лампу и осмотрела себя в ручное зеркальце. Раны или крови, разумеется, не было, однако я всё же испугалась того, какой красной оказалась плюшка, как широко зияла она и очень болела. Я прилегла, задула лампу. Буквально через две минуты пришли мои близкие. Я сделала вид, что сплю, заглушая в себе голод, пока они ужинали, а позднее, и в самом деле, уснула.

На следующее утро господин Экхардт расхворался. Он лежал на кухне в постели, прикладывал холодные компрессы к голове и, как мне показалось, кое-куда ещё. Я же чувствовала себя совершенно здоровой, только плюшка у меня ещё немного саднила. Экхардт не смотрел на меня, я тоже избегала заговаривать с ним. Впрочем, он почти целый день проспал. Когда вечером я проходила мимо него, он злобно прошипел мне:

– Это ты виновата!

Меня внезапно охватил страх, и я убежала в комнату, где находилась мать, но не находила покоя и потому спросила её:

– Что стряслось с господином Экхардтом?

– Не знаю, – равнодушно ответила мать, – заболел вроде.

Несколько минут спустя она прошла в кухню, и я слышала, как она спросила:

– Что с вами, господин Экхардт, собственно говоря, случилось?

Я ужасно перепугалась, потому что была уверена, что он сейчас скажет: «Пепи во всём виновата…»

Он прошептал что-то, чего я не поняла, и разобрала только, как мать сказала:

– Да хватит вам, перестаньте.

На цыпочках я осторожно прокралась к двери, чтобы подслушать. Я должна была, чего бы мне это ни стоило, я обязана была услышать, что там происходило.

Экхардт шептал своим басом, и мать теперь тоже заговорила очень тихо:

– Но почему вы пошли на такое?

Он шёпотом ответил:

– Уж больно девчонка меня возбудила, говорю вам, я совершенно лишился рассудка…

Я была ни жива, ни мертва от страха.

Моя мать сказала:

– Однако, это, должно быть, настоящая стерва какая-то…

Эрхардт возразил:

– Да нет же, она ещё совершенный ребёнок, сама не знает, что творит, она приблизительно такого же возраста, как ваша Пепи…

Теперь я облегчённо вздохнула.

Однако мать в негодовании всплеснула руками:

– И вы посмели так обесчестить ребёнка…

Экхардт расхохотался:

– Да куда там, обесчестить! Обесчестить! Если она сама вытаскивает хвост у меня из штанов, если она сама берёт в рот мою макаронину и облизывает, тогда как же, скажите на милость, я могу её обесчестить?

Мать пришла в ужас:

– Нет, какие же дети всё-таки нынче испорченные… Ну, видно, невозможно за всем уследить.

Потом её голос понизился совсем до шёпота, и я только по его ответу сообразила, о чём она у него поинтересовалась. Господин Экхардт стал оживлённее и промолвил:

– Ну, нет, где ему было войти целиком… Всего вот столечко, только кусочек… дайте-ка мне, пожалуйста, сюда руку, я вам покажу…

– Нет, нет, премного благодарна… как вам такое вообще пришло в голову?

– Ну, так ведь ничего бы от этого не случилось, – резонно заметил господин Экхардт.

Мать перебила его:

– Сколько раз всего, говорите, вы её сделали?

– Шесть… – Господин Экхардт лгал, и меня развеселило, что я это знаю, а мать даже не подозревает об этом. – Шесть раз я сумел её припечатать, – продолжал он, – она меньше и не хотела…

– Ой, не рассказывайте сказки, – с сомнением произнесла мать. – Это совершенно неправдоподобно, шесть раз… Что-то вы больно здесь привираете…

– Но если я говорю вам, – клятвенно заверил Экхардт, – так и есть. Вы же сами видите, что я сейчас даже пошевелиться не в состоянии. Шесть раз…

– Ах, нет! – Мать ему не поверила. – На такое ни один мужчина не способен…

– Послушайте, госпожа Мутценбахер, – смеясь сказал Экхардт, – разве ваш муж никогда не исполнял на вас шесть номеров?

Мать захихикала:

– Да где там. А что если?..

В этот момент кто-то пришёл. Разговор оборвался, и я почувствовала себя освобождённой от всякого страха.

В последующие дни господин Экхардт тоже сказался больным. Он, правда, уже не лежал в постели, однако расхаживал по дому в подштанниках и в домашних туфлях, накинув на плечи только старое летнее пальто, сидел с матерью в кухне, и скоро я заметила, что они вернулись к прежнему разговору.

На третий или четвёртый день я уже в десять часов освободилась от школьных занятий и пришла домой до полудня. Кухня была пуста; стеклянная дверь, ведущая в комнату и завешенная белой кружевной гардиной, была затворена. Я тотчас увидела, что мать находится в комнате с господином Экхардтом. И поскольку они не услышали моего появления, я вела себя тихо и очень хотела подслушать их разговор, ибо полагала, что речь снова зайдёт обо мне.

Вот до меня донеслось, как мать сказала:

– Ничего вы не слышали, это всё напраслина с вашей стороны…

– Но вы вспомните хорошенько, ведь именно так и было… Я расслышал совершенно отчётливо, как вы говорили, что у вас-де ещё ничего не произошло, и как вы требовали от мужа исполнить второй номер.

Мать рассмеялась:

– Да, разогнались, от него второй номер… тут будешь рада, если он на один-то сподобится.

– Ну, вот видите, – ревностно заявил Экхардт, – он кончает раньше вас, потому что чересчур слабосилен…

Мать ворчливо ответила:

– Другие мужчины тоже немногим лучше.

– О-го-го, тут вы, однако, очень даже ошибаетесь, – возразил господин Экхардт, – лично я могу сдерживать себя сколько хочу, и если вы желаете получить удовлетворение трижды, мне это ничего не стоит.

Мать засмеялась:

– Такое всякий может сказать. Я этому не верю… Вы только бахвалитесь…

– Что? Я бахвалюсь?! Это я-то бахвалюсь? Дайте разок попробовать… вот тогда сами и увидите…

Мать отрицательно покачала головой:

– Нет, нет, вы же прекрасно знаете, что я этого не сделаю.

Экхардт ухватил её за талию:

– Да давайте же, как раз сейчас я был бы весьма расположен, исполнить парочку номеров…

Он наседал на неё, она упиралась:

– Отпустите меня, господин Экхардт, я закричу…

Экхардт отпустил её, однако остался сидеть к ней вплотную и прошептал:

– Давайте, госпожа Мутценбахер, позвольте мне это, вы мне уже давно нравитесь.

Мать отодвинулась от него и решительно покачала головой:

– Оставьте меня в покое, пожалуйста, я женщина порядочная!

Моя мать была стройной, крепко сложенной женщиной и ей в ту пору было, вероятно, лет тридцать шесть-тридцать восемь. У неё было ещё свежее лицо и красивые белокурые волосы.

– Послушайте, – сказал Экхардт, – по вам, однако, совершенно не скажешь, что у вас уже трое детей…

Мать никак не прокомментировала это признание, а он продолжал:

– То бишь, я хотел сказать, что по лицу этого не заметишь… однако где-нибудь уже, наверняка, видно…

– Нигде ничего не видно, – запальчиво воскликнула мать, верно, задетая за живое, – я всё такая же, какою была в девицах.

Теперь он изобразил недоверие:

– Быть такого не может… Знаем мы эти байки.

Мать этот скептицизм очень обидел:

– Ничего-то вы не знаете. Грудь у меня по-прежнему точно такая же, как была.

Экхардт подскочил к ней и вознамерился, было, потрогать груди.

– Я должен сам в этом удостовериться! – крикнул он.

Однако мать уклонилась от его проверки:

– Оставьте, пожалуйста, коли на слово не верите.

Тем не менее, Экхардту удалось поймать её за одну из грудей. Я увидела, как он схватил и сдавил её. Он был вне себя от радости:

– Нет, ну надо же! Вот это да! – воскликнул он несколько раз кряду. – Она действительно как у девственницы… послушайте, такого мне в жизни ещё не встречалось.

Мать для приличия ещё немного поупиралась, но потом успокоилась и с гордостью улыбнулась:

– Ну, вот видите, – сказала она, – теперь вы мне верите.

– Теперь, душенька моя, верю, – ответил Экхардт и взял в руку вторую грудь, не встретив никакого сопротивления со стороны матери.

– Знаете, – продолжал он, при этом обеими руками играя её грудями, так что под тонкой перкалевой блузкой отчётливо выступили соски. – Знаете, вы поступаете ужасно глупо, когда с такой красивой грудью ещё и прилагаете усилия для того, чтобы добиться оргазма от своего мужа. Да другие ради одних этих сисек наизнанку бы вывернулись…

– Я всё-таки честная женщина, – сказала мать, однако держалась спокойно и позволила дальше мять свои груди.

– Чуть честнее, чуть нечестнее, – заявил ей Экхардт, – но если муж ничего предложить не может, всякая честность кончается. В таком случае у вас больше нет обязательств. Природа требует удовлетворения…

С этими словами он расстегнул ей блузку и извлёк из сорочки голые груди. Они белой массой лежали теперь в его смуглых руках.

– Ну, что вы, перестаньте сейчас же, – прошептала мать и хотела высвободиться. Но он быстро наклонился и поцеловал её в левый сосок. Я видела, как мать затрепетала всем телом. – Прекратите! Прекратите же! – настоятельно прошептала она. И потом добавила: – Кто-нибудь может придти…

Она стояла перед двуспальной кроватью, ещё не застеленной с минувшей ночи. Внезапным приёмом Экхардт бросил её поперёк кровати и мгновение спустя уже лежал между её ногами.

Она сучила ногами, и Экхардту стоило немалых усилий не дать ей подняться.

– Нет, нет, – шептала она, – я не хочу… я честная женщина…

– Да что там, – прикрикнул на неё Экхардт, – вы наверняка уже когда-нибудь пробовали на вкус другую колбаску…

– Нет, никогда ещё… никогда… Убирайтесь… или я закричу…

Между тем шлейф Экхардта уже искал заветный вход.

– Не устраивайте истерику, из-за одного-то раза… – пропыхтел он. При этом я со стороны видела, как он гладил и сжимал груди.

– А если сейчас кто-нибудь придёт?.. – взмолилась мать.

– Никто не придёт, – успокоил он её и резкими толчками начал, было, половой акт. Мать лежала спокойно и почти не шевелилась. Она только безостановочно повторяла:

– Прошу вас, не делайте этого… прошу вас… не… – Вдруг она засмеялась: – Да вы никак не найдёте дорогу… – Экхардт безуспешно пытался втолкнуться в неё. И я услышала, как она внезапно прошептала: – Погодите… нет… не так… – Потом раздался короткий стон, длинный вздох. Экхардт воткнул ей шлейф.

Ситуация в мгновение ока изменилась. Мать задрожала всем телом, затем широко раскинула ноги, а Экхардт приподнял её и просунул под неё обе руки:

– Так, – прошептал он, – вот так-то, бабёнка.

Мне были знакомы его ритмичные удары, и я увидела, что сейчас он сношается с превеликим наслаждением. Я стала размышлять, остаться ли мне здесь и продолжить свои наблюдения, или спуститься вниз и поискать в подвале господина Горака. Однако во-первых я побоялась, что могут услышать, как я буду уходить, а во-вторых, остаться на месте меня заставило любопытство.

Мать начала отвечать на толчки Экхардта.

– Ага, – крикнул он, – значит, ты всё-таки можешь… всё-таки можешь… ах… какая тёплая, узкая втулочка… и какие прекрасные титьки… ах… а как хорошо ты подмахиваешь… ах… теперь я не стану спешить с оргазмом… теперь я надолго поселюсь в этой норке…

Дыхание матери становилось всё учащённее и быстрее, и вскоре она, наконец, тоже заговорила:

– Мария и Иосиф… ты делаешь мне больно… что за хоботище, такой большой… и такой толстый… а-а… сладко… как сладко… а-а… а-а… это совершенно иначе, чем происходит обычно… крепче, ещё крепче… это даже в грудях отдаётся… сношай меня… сношай меня хорошо… Вот сейчас у меня подходит!

– Только не торопись, – заметил Экхардт, который как молотилка двигался вверх и вниз. – Только не торопись… я не стану брызгать сейчас, только подожди.

– Ах, как это замечательно… Никогда не думала, что можно так долго сношаться, – шептала она. – Мой муженёк уже давным-давно бы закончил… а-а… как же хорошо… он так крепко входит… так крепко… и так продирает… а-а… это чудесно… так долго мой муж никогда не делал…

– Если сейчас вытащить, было бы неприятно? – спросил Экхардт и при этом чуточку подался назад.