Текст книги "Лев"

Автор книги: Жозеф Кессель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

IX

Нет, конечно же, то не была случайность.

Буллит хорошо знал – поскольку он сам мне об этом рассказал, – что Кинг за мили чуял его машину и бежал, чтобы встретить его. Знал Буллит, должно быть, и то – поскольку такова была у него профессия, – где в зависимости от времени года – в сезон ли дождей, в засушливый сезон или в межсезонье – находилось логово льва-исполина, выпущенного на волю в бруссу.

Я, кстати, обратил внимание в тот момент, когда перед нами открылся весьма протяженный участок саванны, что Буллит приподнимает голову, как бы высматривая что-то поверх ветрового стекла, и что его глаза под всклокоченными рыжими бровями, глаза охотника, привыкшие различать мельчайшие детали ландшафта, с особым вниманием задерживаются на далекой опушке высокого леса, который обрамлял покрытую сухой травой прерию. Потом он вдруг улыбнулся. А потом слегка коснулся локтем до руки Патриции. И тут я увидел, как в глубине саванны возникает, расширяется, устремляется к нам пятнышко, клубок, рыжий зверь.

– Кинг! – закричала Патриция. – О! Папа, это же ведь Кинг!

Буллит тихо смеялся. Было в порядке вещей, чтобы это утро безграничной дружбы между ним и Патрицией закончилось самым великолепным сюрпризом, какой он только мог преподнести своей дочери.

– Когда ты узнал, что он перебрался сюда? – воскликнула Патриция.

– Только вчера, – ответил Буллит. – Когда он покинул старое место, я снарядил трех рейнджеровна его поиски. И вот вчера Майна, Кипсиг, – Буллит обернулся на секунду к самому молодому из сидевших сзади охранников, – сообщил мне, где он находится.

Буллит обнял девочку своей тяжелой рукой.

– И мне захотелось проверить вместе с тобой, – сказал он.

– Кинг, Кинг! – закричала Патриция, привставая со своего сиденья.

Лев-исполин несся во весь опор с развевающейся на ветру гривой и рычал от радости. Он должен был вот-вот настигнуть машину, но Патриция распорядилась:

– Отец, заставь-ка его еще немного пробежаться. Как можно быстрее. Он такой красивый, когда бежит.

Буллит, резко крутанув руль, вильнул в сторону, чтобы лев оказался не перед машиной, а рядом. Потом он погнал «лендровер» на такой скорости, чтобы не отрываться особенно от Кинга, но в то же время достаточно быстро, чтобы тот бежал изо всех сил, используя все ресурсы своих легких. И Кинг бежал за нами вприпрыжку, словно собака, и радостно лаял, но только от лая этой апокалипсической собаки сотрясалась буквально вся брусса.

Так мы сделали один круг, другой, третий по кромке огромной поляны. Нам было видно, как на горизонте разбегаются в разные стороны испуганные животные, а над нами, обманутые этой игрой, которая и по виду, и по производимому шуму походила на кровавую охоту, кружились, собирались в солнечных лучах грифы.

Кинг все еще бежал вприпрыжку и продолжал рычать, но в уголках его рта уже появилась пена. Патриция опустилась на сиденье и положила ладонь на руку Буллита. Было такое ощущение, что они ведут машину вместе. Машина замедлила ход, остановилась.

Кинг тут же очутился рядом, встал на задние ноги, а передние лапы положил на плечи Буллита. С хриплым от усталости и радости дыханием он терся своей мордой о лицо человека, который приютил его в детстве. Грива и рыжая шевелюра составляли теперь единое руно.

– Правда же можно подумать, что это два льва? – сказала Патриция.

Она произнесла это шепотом, на выдохе, но Кинг услышал ее голос. Он протянул лапу, заканчивающуюся чувствительным, как огромная губка, утолщением, обнял девочку за шею, подтянул ее голову к голове Буллита и облизал сразу два лица вместе.

Потом он спрыгнул на землю и его золотистые глаза осмотрели всех, кто находился в машине. Он знал нас всех: Кихоро, рейнджерови меня. После чего спокойно обратил свой взгляд на Буллита. И Буллит понял, чего ждет от него лев.

Он медленно открыл дверцу, медленно поставил ноги на землю, медленно пошел к Кингу. Встал перед ним и сказал, отчетливо произнося каждое слово:

– Ну что, мальчик мой, хочешь помериться силами? Как в доброе старое время? Я угадал?

И Кинг смотрел прямо в глаза Буллиту, а поскольку левый глаз у него был чуть уже и длиннее правого, то казалось, что он им подмигивает. И очень легким рычанием он скандировал каждую фразу Буллита. Кинг понимал.

– Ну что ж, держись, мой мальчик, – вдруг закричал Буллит.

И бросился на Кинга. Лев поднялся на задних лапах во весь рост, а своими передними лапами обхватил Буллита за шею. Теперь это была уже не ласка. Лев давил на человека, чтобы опрокинуть его. А человек предпринимал то же усилие, чтобы бросить льва на землю. Было видно, как под шерстью и кожей Кинга длинными волнистыми движениями перекатывается хищная сила. На голых руках Буллита, на его выглядывающей из воротника шее выступили мышцы и сухожилия настоящего атлета. Усилие уравновешивалось усилием, давление – давлением, и ни Буллит, ни Кинг не отступали ни на шаг. Конечно же, если бы лев пожелал употребить всю свою мощь, если бы приступ ярости побудил его напрячь свои чресла и грудь в полную их силу, Буллит, несмотря на все свои удивительные физические возможности, не продержался бы и мгновения. Однако Кинг знал – умом, не уступающим уму Буллита, – что это лишь игра. И точно так же, как Буллит несколькими мгновениями раньше ехал на машине на той скорости, на которой Кинг мог за ним угнаться, сейчас лев-исполин пользовался своими страшными возможностями ровно в той мере, в какой они позволяли ему уравновешивать усилия Буллита.

Тогда Буллит изменил манеру борьбы. Он захватил правой ногой одну из лап Кинга и потянул ее к себе с криком:

– А вот что ты скажешь об этом приеме, сын мой?

Человек и лев покатились по земле. Борьба продолжалась, беспорядочная и сопровождаемая рычанием и хохотом. И вот человек оказался на лопатках, прижатым львиной грудью к земле. Буллит теперь переводил дух, а Кинг ждал, и казалось, что его более узкий, более удлиненный глаз чуть иронично улыбается. Внезапно Буллит резко перевернулся на живот, подтянул колени, уперся обеими ладонями в землю, изогнул спину и титаническим усилием, рывок за рывком поднял великого льва Килиманджаро вверх, и тот, опустив лапы, позволил ему это сделать.

– Ура, отец! Поздравляю! – кричала Патриция.

Оба рейнджеразахлопали в ладоши.

И только Кихоро хранил молчание. Мало того, он отвернулся от зрелища и со странным упорством всматривался своим единственным глазом в клинообразную группу тонких высоких деревьев на опушке.

Похоже, Буллит каким-то образом заметил это. Он выпрямился, чтобы Кинг соскользнул с его спины, и, запрокинув голову навстречу солнцу, расправлял плечи, потягивался, прогибал поясницу. У него, наверное, болели все мышцы, наверное, ныли все суставы. Но он смеялся от счастья. Он, наконец, нашел применение своей силе, дал выход неистовости своей натуры, к немалому удовольствию Патриции.

– Прекрасно поиграли, мой мальчик, – сказал он Кингу, беря его за гриву.

– А теперь я, – закричала Патриция.

Она собралась было спрыгнуть на землю, но черная сухая рука Кихоро удержала ее. И в то же мгновение из тернистого клина, в который так пристально всматривался старый одноглазый следопыт, послышался чей-то рев, потом еще и еще. И тут даже я, с моим совсем не привыкшим к голосам бруссы слухом, даже я не мог ошибиться. Это было не то добродушное рычание с дружескими или веселыми нотками в голосе, различать которые я уже успел научиться благодаря Кингу. Нет, это были суровые, хриплые и страшные раскаты, – останавливающие на мгновение даже самые отважные сердца, – которые образуются в горле хищников, одержимых яростным желанием убивать.

Из зарослей вышли две львицы. Две крупные, великолепной масти львицы с хвостами, словно цепы летающими от одного бока к другому и рычащими мордами, призывно обращенными к Кингу.

А за ними бежала группка львят.

Мгновенно я понял истинный смысл этой сцены только благодаря тому, как изменилось выражение лица Патриции. Обычно такое чувствительное, такое подвижное, оно вдруг стало каменным, отрешенным. Казалось, им овладело, нанеся ему непоправимый урон, какое-то злобное, нездоровое, позорное страдание. Есть одно чувство – единственное чувство, – которое в состоянии так обезобразить человеческое лицо: предельная ревность. И у недуга этого, напавшего на Патрицию, причем в такой острой форме, могла быть лишь одна причина: две львицы были постоянными спутницами Кинга и теперь они звали его к себе.

Кинг понял это одновременно с Патрицией. Он посмотрел на Буллита, на девочку, на разъяренных львиц. Он тряхнул гривой. Он колебался. Патриция приоткрыла рот. Лев-исполин повернул голову в ее сторону. Если бы она позвала его, он непременно остался бы. Но взгляд Патриции в этот момент был полон яростного высокомерия. Она промолчала. И тогда Кинг пошел к поджидавшим его самкам. Сначала медленно, с достоинством, как бы демонстрируя свое уважение к нам. Затем шаги его стали длиннее. Наконец он сделал рывок и в несколько прыжков присоединился к львицам и львятам. И все вместе они скрылись в зарослях.

Буллит снова сел за руль и повернул ключ зажигания. С неестественной улыбкой он произнес таким тоном, в котором тоже не было ничего естественного:

– Ну что, позабавились мы сегодня, да?

Девочка ничего не ответила. Буллит направил машину к краю рощицы, которая находилась слева от нас.

– Теперь мы уже скоро будем дома, – сказал Буллит, обращаясь ко мне.

Он произносил слова, как человек, который делает это лишь затем, чтобы не думать. Он продолжал:

– За тем вон выступом леса пойдет хорошая дорога. На юг. Я совсем недавно сделал ее. Чуть дальше будет саванна с маниаттой,а потом и бунгало, и сразу же после этого – виски.

Опушка леса теперь оказалась позади нас, и у Буллита вырвался глубокий вдох облегчения. Однако в тот момент, когда до дороги, о которой он говорил, оставалось совсем немного, Патриция схватила его за запястье.

– Останови вот здесь, – сказала она.

Буллит смотрел на нее, не понимая. Она крикнула:

– Останови, я же сказала. Или я выпрыгну на ходу.

Патриция старалась, чтобы голос ее звучал нормально. И все же интонация его была почти истерической. Я даже вздрогнул: такой же тембр возник у Сибиллы перед ее нервным срывом.

Буллит сделал то, что она хотела. Девочка спрыгнула на землю, даже не открывая дверцу. Буллит приподнялся.

– Нет, – произнесла Патриция тем же строптивым голосом. – Я не хочу никого. В этом заповеднике я не нуждаюсь в защите.

Ее лихорадочно горящие глаза встретились в моими глазами. И она добавила как бы полубессознательно, так что даже было невозможно понять, из презрения ли ко мне или из какого-нибудь смутного дружеского расположения:

– Вы… Ну конечно… Если вам так хочется.

– Да, да, – шепнул мне Буллит.

Я вышел из машины. Патриция сказала отцу:

– Уезжай отсюда.

Буллит тронулся с места. Патриция углублялась в тернистый лес. Следуя за ней, я успел обернуться и заметил, как черное тело с изуродованным тазом бесшумно выпало из машины и тут же распласталось на земле.

Лес оказался очень густым. А между стволами деревьев росли усыпанные колючками кусты. Они замедляли продвижение Патриции. Я радовался этому. Кихоро, скользящему или ползущему за нами, так легче было поспевать.

Однако вскоре Патриция вышла из леса и быстро пошла по опушке. Когда впереди показалась клинообразная роща, где находилось логово хищников, она сказала мне:

– Зайдите в лес. Львы не любят нападать среди деревьев, которые растут так близко друг к другу. А если и нападают, то у них это плохо получается. Идите туда быстро. Я хочу быть спокойной.

Патриция побежала к опушке, туда, где начиналась саванна, и остановилась только тогда, когда достигла открытого пространства. Солнце светило ей прямо в лицо. А ее лицо было обращено к треугольнику, заросшему колючим кустарником.

Девочка поднесла ко рту сложенную в рожок ладонь и издала тот своеобразно модулированный звук, с помощью которого Кихоро недавно подзывал Кинга.

Внутри треугольника раздались два коротких рыка, и из кустов вышли две ощетинившиеся львицы с оскаленными клыками. Обе они могли преодолеть расстояние, отделявшее их от Патриции, одним прыжком, и они собирались это сделать. Что же делает сейчас Кихоро? Чего же он ждет?

Однако тут же раздался еще один рык, настолько мощный, что он покрыл все звуки саванны, и необыкновенный прыжок вознес Кинга над зарослями и приземлил его там, где было нужно: точно между его разъяренными самками и Патрицией.

Более крупная, более красивая и более дерзкая из двух львиц прыгнула в сторону, чтобы обойти Кинга сбоку. Он бросился на нее и опрокинул ее плечом. Она тут же резко вскочила и снова устремилась в атаку. Кинг опять преградил ей путь, причем на этот раз сильно полоснул ее лапой с выпущенными когтями по затылку, разодрав кожу и мясо. На рыжую шерсть брызнула кровь. Раненая самка, взвыв от боли и от унижения, попятилась назад. А Кинг, рыча, оттолкнул ее еще раз и шаг за шагом заставил ее уйти в кусты, куда другая львица скрылась еще раньше.

Раскаленный воздух саванны снова огласился призывными модуляциями. Кинг подошел к Патриции, которая стояла все это время, не двигаясь с места.

Она немного дрожала. Я увидел это, когда она подняла руку и положила ее на морду Кинга между его золотистых глаз. Дрожание прекратилось. Ногти девочки тихо шевелились на коже льва. Потом Кинг лег, а Патриция устроилась у него перед грудью, в его объятиях. Она провела пальцем и» той лапе, на которой еще сохранились совсем свежие пятна крови. Девочка с вызовом смотрела в сторону живой колючей изгороди, за которой глухo стонали самки Кинга, укрощенные, побитые и пристыженные.

Потом стихли и эти хриплые жалобы. Львицы смирились, и над саванной мгновенно воцарилась густая полуденная тишина.

Я уверен, что если бы не внезапность и не глубина этой тишины, я был бы не в состоянии различить звук, который встревожил меня. Это был тихий, протяжный, почти неуловимый звук, что-то вроде позвякивания или даже шелеста металла, соприкасающегося с деревом. Я наклонился, пытаясь увидеть сквозь кусты, откуда доносится этот легкий звук. В рассеянном свете подлеска смутно поблескивал железный наконечник копья. Острием оно было прислонено к стволу высокого тернистого дерева. И на фоне коры этого же дерева выделялась каска цвета меди. То была шевелюра моранаОриунги.

Его свирепый надменный профиль, повернутый к Патриции, казался – настолько он был неподвижен – выточенным из черного мрамора. В это мгновение для него не существовало ничего, кроме этой белой девочки в объятиях льва. Он выпустил из рук копье и стоял, не скрываясь и не обращая внимания на то, что его могут заметить.

Патриция отдыхала, прижавшись к груди Кинга.

X

День подходил к концу.

– Крепитесь, мы уже почти дома, – весело сказала Патриция.

И точно, я уже обратил внимание на единственный в заповеднике массив тернистых деревьев, который я был в состоянии узнать и который приютил в своей тени несколько легких сооружений, обустроенных для жизни людей. Это было весьма своевременно. Мои мышцы и мои нервы уже начинали сдавать. Наш переход от опушки, где поселился Кинг со своим племенем, занял около четырех часов. Патриция проделала этот бесконечный путь по лесистым зарослям и кустарникам без напряжения, словно не было ни пыли, ни зноя, ни колючек. Она то шла, напевая, передо мной, то, как бы желая приободрить меня, брала меня за руку. Ее дружеские чувства ко мне стали более глубокими, более подлинными, словно изменилась сама их природа: я ведь был свидетелем, причем, как думала она, единственным свидетелем ее реванша и ее триумфа.

С равными интервалами она повторяла одинаковым ликующим голосом:

– Вы видели! Вы видели!

Остальное время мы шли молча. Патриция думала о своей победе, а я – о моране.

Как и почему Ориунга оказался в нужный момент и в нужном месте, чтобы стать свидетелем ужасного пари Патриции? Случайно ли он обнаружил логово Кинга (ведь маниаттанаходится не очень далеко от него), бродя по Королевскому заповеднику? Не подстерегает ли он с тех пор хищника-исполина, мечтательно вспоминая о тех совсем недалеких еще годах, когда незапамятный и устойчивый, как миф, обычай предписывал всем мужчинам из племени масаев быть убийцами львов? А что означал его неотступный жгучий взгляд, которым он смотрел на девочку все то время, пока она сидела между лап у Кинга и когда она прощалась с ним?

Возможно, Патриция сумела бы ответить на мои вопросы. Однако она не знала, что Ориунга видел ее, а мне помешало сказать ей об этом какое-то опасение, весьма напоминающее суеверный ужас.

– Ну вот мы шли, шли и пришли, – сказала Патриция, с милой улыбкой глядя на мое отмеченное печатью усталости лицо.

Мы добрались до негритянской деревни. От деревни одна дорога вела к бунгало Буллита, а другая, гораздо более короткая, – к лагерю посетителей, где находилась моя хижина.

Патриция остановилась в нерешительности на развилке. Она слегка склонила голову и принялась носком своей туфли чертить в пыли геометрические фигуры. В ее лице, в ее глазах, без страха смотревших недавно на двух разъяренных львиц, появилась вдруг какая-то удивительная робость.

– Если вы не слишком, не слишком устали, – сказала наконец вполголоса девочка, – то проводите меня, пожалуйста, домой… Вы доставите мне этим большое удовольствие: если вы будете рядом, мама не будет сердиться. Я сегодня ужасно опоздала.

Патриция подняла голову и добавила с горячностью:

– Вы понимаете, это я не для себя прошу. Это для нее. Она очень расстраивается, очень.

То ли моему мнению и в самом деле придавалось то значение, о котором говорила Патриция, то ли Буллит придумал для дочери какую-то правдоподобную отговорку, но только Сибилла встретила нас как нельзя более радушно. Потом она отправила Патрицию в душ, а когда та ушла, сказала мне:

– Мне очень хочется поговорить с вами наедине.

– У меня это было бы проще, – ответил я.

– Договорились, на днях я зайду к вам, – сказала Сибилла с улыбкой.

Добравшись до хижины, я тут же свалился на постель. Это был плохой сон, беспокойный, изнурительный. Когда он прервался, уже была беспросветная ночь. На сердце у меня не было покоя, и ум тоже находился в смятении. Я сердился на себя за то, что продлил свое пребывание в заповеднике, которое отныне выглядело бесполезным. Любопытство мое было уже удовлетворено в гораздо большей степени, чем я смел надеяться. Я знал теперь все о жизни Кинга и о его взаимоотношениях с Патрицией. Мало того, лев-исполин стал для меня близким существом. Я мог со спокойной совестью уезжать. Мне следовало уехать.

«А развязка? – внезапно мелькнула у меня мысль. – Я должен присутствовать при развязке».

Я выскочил из койки и стал раздраженно ходить взад-вперед по темной веранде.

Что еще за развязка? И какая развязка?

Может быть, я ждал, что Кихоро выстрелит в Ориунгу? Или что моранпронзит своим копьем старого одноглазого следопыта? Или что какой-нибудь носорог вспорет Буллиту живот? Или что Кинг, забыв вдруг правила игры, разорвет Патрицию? Или что Сибилла сойдет с ума?

Все эти мысли были и отвратительны и абсурдны. Мне постепенно начинал изменять мой здравый смысл. Нужно было как можно скорее уезжать из этих мест, расставаться с этими животными и этими людьми.

Тем не менее я чувствовал, что останусь в Королевском заповеднике до самой развязки, потому что во мне жила какая-то необъяснимая уверенность, что развязка обязательно будет.

Я зажег ветрозащитную лампу и сходил за бутылкой виски. Мне пришлось изрядно выпить, чтобы в конце концов, нескоро, все-таки заснуть.

Крошечная бархатистая лапка подняла мне одно веко. И я увидел сидящую на краю моей подушки обезьянку ростом с кокосовый орех и с черной атласной полумаской на мордочке. Все было как тогда, когда я впервые проснулся в хижине Королевского заповедника: робкий рассвет, комком лежащая в ногах кровати моя одежда для бруссы, и рядом – ветрозащитная лампа, которую я забыл погасить.

И так же, как тогда, я вышел на веранду. И там обнаружил Цимбелину, миниатюрную газель с наперстками вместо копытец и сосновыми иголками вместо рожек. И точно так же туман скрывал большую поляну, спускавшуюся к большому водопою.

Да, все окружавшие меня вещи были теми же самыми, что и в первый раз. Но только теперь они утратили свою власть надо мной. Николас и Цимбелина утратили свое таинственно-поэтическое очарование. Я видел заранее все детали пейзажа, которые собирался открывать одну за другой туман. Одним словом, мои теперешние чувства были всего лишь жалким подобием испытанного тогда восторга.

Но тут вдруг запылала пожаром заря, стремительная и величавая. Снега Килиманджаро тут же превратились в ласковый костер. Туман разорвался на шлейфы фей, рассыпался алмазной пылью. В траве заблестела вода. И звери принялись ткать свой живой ковер у подножия великой горы.

И тогда мои глаза опять увидели эту красоту во всей ее свежести и новизне, увидели ее такой, как в то небывалое утро. И ко мне снова вернулось желание приобщиться к свободе и простосердечности диких стад. И оно было таким же яростным, как и в день моего приезда в этот заповедник, поскольку оно ведь и осталось неудовлетворенным.

Я быстро оделся и пошел вдоль частокола высоких тернистых деревьев. Мне казалось, что я пребываю в полусне, что вот сейчас все повторится, как на рассвете того первого дня. Это чувство овладело мной до такой степени, что, дойдя до места, откуда дальше нужно было двигаться по открытому пространству, я на мгновение остановился, чтобы услышать голос Патриции.

И ее голос действительно произнес:

– Дальше не ходите, это запрещено.

Однако как раз потому, что я предчувствовал его, этот беззвучный, заговорщический возглас меня удивил и испугал гораздо сильнее, чем в то утро, когда я услышал его неожиданно. Слишком уж много совпадений. Наверняка галлюцинация, порождение моего собственного сознания.

Но когда я оглянулся назад, оказалось, что стриженная под горшок девочка в сером комбинезончике стоит, опершись о ствол все того же дерева. Только на этот раз она смеялась.

– Чудеса какие-то, да и только… – сказал я ей. – Николас… Цимбелина… А теперь ты.

Беззвучный смех Патриции усилился. В глубине ее зрачков плясали очаровательнейшие лукавые огоньки.

Я так и знала, что вы не догадаетесь, – сказала она. – Это же ведь я подослала их к вам. Я знала, что потом вы обязательно придете сюда.

Я рассмеялся так же беззвучно, как и она. Потом мы с ней разглядывали животных.

Я узнал по глубокому шраму на спине того носорога, который бросался на нас… Я говорил себе, что маленькая зебра, которая, повалявшись в грязи, теперь каталась по траве, приминая ее своими полосатыми боками, могла быть сестрой того зебренка, остатками которого лакомились маленькие гепарды. При виде пасущихся буйволов мне вспомнился тот вчерашний буйвол, который нес на себе во время последнего в своей жизни бега вцепившегося ему в холку Кинга.

И много других мыслей приходило мне в голову, много возникало всяких зрительных ассоциаций. Я рассказывал о них Патриции. Она одобряла, поправляла меня, объясняла.

Вдруг она сказала мне очень серьезно:

– Я вот все думаю, чем вы вообще занимаетесь в жизни.

– Я путешествую… смотрю, – сказал я ей. – Это очень интересно.

– Разумеется, – сказала Патриция. – Но неужели это все?

– Нет… Потом я пишу.

– Что?

– Описываю то, что я видел во время путешествия.

– Зачем?

– Для людей, которые не могут путешествовать.

– Понимаю, – сказала Патриция.

Между бровями девочки пролегла морщинка. Она спросила меня, показывая в сторону животных:

– А о них вы тоже напишете?

– Не думаю, – ответил я.

– И правильно, – сказала девочка. – У вас ничего не получится.

– Я понял это.

– Как?

– Благодаря тебе.

Патриция дружески рассмеялась и взяла меня за руку.

– Вам нужно будет, – сказала она, – вернуться сюда к нам, приезжать почаще и надолго… Тогда, может быть…

Она снова рассмеялась и добавила:

– Мне пора идти поговорить с моими друзьями. Подождите меня здесь.

И тонкий, хрупкий силуэт в сером комбинезончике заскользил между высокими травами, кустами и широкими лужами, чтобы шепнуть зверям Килиманджаро волшебные слова.

Я оперся о ствол дерева и стал рассматривать вершину горы с ее снегами цвета утренней зари. Отдав дань грезам, я через несколько мгновений опустил свой взгляд к земле, чтобы поискать там Патрицию. Я увидел ее тут же. Она еще не дошла до основного скопления животных. И тут же чуть не закричал от ужаса: по следам девочки быстро перемещалась в траве какая-то тонкая темная форма с треугольной плоской головой, блестевшей на солнце. Распространяются ли чары Патриции на пресмыкающихся? И в состоянии ли Кихоро – будь он хоть трижды лучшим в мире стрелком – поразить эту колыхающуюся, изменчивую цель? Я готов был запаниковать, звать на помощь одноглазого следопыта, бежать к Патриции… да и мало ли чего еще. Но девочка остановилась возле газели, и черная форма медленно поднялась с земли и выпрямилась. Она оказалась мужским телом обнаженным и прекрасным, вооруженным копьем и увенчанным похожей на медную каску шевелюрой.

Я закричал:

– Патриция, будь осторожна! Ориунга!

То ли голос отказал мне? То ли ветер отнес в сторону мои слова? Мое предупреждение не достигло ушей девочки. Оно лишь испугало группу антилоп да заставил пуститься в галоп нескольких проходивших рядом со мной зебр. И уже было слишком поздно. Моранстоял рядом с Патрицией. Я затаил дыхание. Но ничего не произошло. Просто дальше Ориунга и девочка пошли вместе Ориунге тоже было не привыкать к диким животным и, возможно, у него в запасе тоже были волшебные слова.

Когда Патриция вернулась, одна, солнце уже успело подняться довольно высоко и грело сильнее, Она спросила меня со смехом:

– Вы видели морана?

– Да. – В горле у меня пересохло. – И что?

– Он провел всю ночь вблизи нашего бунгало, в лесу, дожидаясь, когда я выйду – сообщила Патриция.

– Зачем?

– Чтобы не упустить меня и поговорить со мной, – сказала Патриция.

– И чего он хотел?

– Узнать, являюсь ли я дочерью большого льва или же я просто колдунья, – сказала Патриция, снова рассмеявшись.

– А ты что ему ответила?

– Чтобы он угадал, – сказала Патриция.

Она посмотрела на меня, подмигнула мне и спросила:

– А ведь вы же видели вчера, как он прятался около дома Кинга и что он видел все, что там произошло со львицами?

– Да, видел.

– Почему же вы не предупредили меня? – спросила девочка.

Я не ответил. Патриция подмигнула мне другим глазом.

– О! А я знаю, – сказала она. – Вы испугались за меня. Но это вы напрасно. Он ничего не может мне сделать. Я белая женщина.

Она вдруг сложилась вдвое от приступа душившего ее смеха, тем более мучительного, что из-за животных смеяться она могла только молча. Немного справившись с этим приступом, она продолжила:

– И еще он предложил мне выйти за него замуж.

– А ты что сказала? – спросил я.

– Посоветовала, – ответила она, – поговорить об этом с Кингом.

Мне не хотелось допускать в мое сознание все то, что скрывалось за этими словами, и я сказал:

– Не понимаю.

– А тут все просто, – объяснила девочка. – Я рассказала морану,где мы с Кингом каждый день встречаемся. Я сказала ему, что он вряд ли осмелится прийти туда без оружия. – Патриция важно покачала головой. – Кинг ненавидит негров с копьями. Он, может быть, знает, что его родителей убили такие же люди, как они.

– Но ты же сама говорила мне, что масаи безумно гордые? – воскликнул я.

– Ну и что? – спросила девочка, искусно изобразив невинность.

– А то, что теперь Ориунга не может не прийти.

– Вы так считаете? – сказала Патриция.

Голос ее прозвучал так же невинно, но она подмигнула обоими глазами, почти одновременно.

И Ориунга пришел.

Едва успели мы вместе с Кингом расположиться под деревом с длинными ветвями – Кинг теперь обращался со мной, как со старым другом, – как моранотделился от зарослей, где он, очевидно, уже давно поджидал нас, и направился к нам. На нем не было ничего, кроме куска серой ткани, наброшенной на плечо, который на каждом шагу обнажал все его тело.

Лев-исполин глухо зарычал. Его желтые глаза пристально и враждебно смотрели на Ориунгу. Он не испытывал симпатии к этому незнакомому красноволосому негру, который приближался спесивой походкой, вызывающе глядя ему в глаза.

Кинг повернул голову к Патриции, спрашивая у нее совета.

– Сиди, – сказала ему девочка.

Кинг продолжал рычать, но с места не сдвинулся.

Ориунга вошел в тень ветвей, пройдя так близко мимо льва, что даже коснулся его морды полой своей развевающейся ткани, и прислонился к стволу дерева.

Патриция встала, а вместе с ней и Кинг. Но поскольку девочка держала руку на его мощном затылке, лев позволил медленно подвести себя к морану.Патриция и Кинг остановились в трех шагах от него.

Он смотрел на них, совершенно неподвижный, гордо вздымая голову под каской из волос и глины на прямой шее. Кинг открыл пасть. Блеснули клыки. Одна из его передних лап с выпущенными когтями рыла землю. Ориунга пренебрежительно улыбнулся.

Тогда Патриция, подобно тому, как она проделала это со мной, стала натравливать льва на морана,а потом удерживать его, и так несколько раз. Однако сегодня лев рычал и рвался вперед не только ради того, чтобы удовлетворить каприз девочки. Сегодня он делал это и ради себя тоже. Он ненавидел Ориунгу со всей силой своего инстинкта. Можно было подумать, что в человеке, прислонившемся к дереву, он чуял все его племя, всегда воевавшее с его собственным племенем. И Патриции пришлось использовать все свое влияние на Кинга, чтобы побороть его ярость.

На протяжении всех этих повторявшихся, приостанавливаемых и возобновляемых наскоков, когда пасть Кинга оказывалась всего в дюйме от ничем не защищенного горла и когда моранощущал жар львиного дыхания, ни один мускул не дрогнул на черном, атлетически сложенном теле юноши, ни одна черточка не пошевелилась на его высокомерном лице.

То ли Ориунга был уверен, что белая девочка обязательно защитит его? То ли дело тут было в храбрости, которую питала безумная гордость? Или в гордости, которую питала безграничная храбрость? Или же, наконец, на самом деле храбрость и гордость Ориунги черпали свои силы в не-рассуждающей смутной и всемогущей верности мифам племени, бесчисленным и не имеющим возраста теням всех морановнарода масаи, оказывавшихся то жертвами, то убийцами львов?

Я не мог оторвать глаз от Ориунги, и мне вдруг стало страшно. Страшно не за него. После того, как я увидел проявления власти Патриции, у меня было ощущение, что в мире диких зверей для нее не было ничего невозможного, ничего недозволенного. Однако теперь я видел, что ей для ее игр уже было мало зверей. Девочка испытывала потребность вовлекать в них людей, чтобы распространить свою власть и на другой мир тоже, чтобы пользоваться своей властью одновременно в двух мирах, заказанных друг для друга.