Текст книги "Фарфоровая джонка"

Автор книги: Жозеф Дельтей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Грелюш не хотел отказываться от своей мысли. Он проскользнул между матросами в первый ряд и остановился возле Поля Жора, который снова смотрел на руки Ла. Он осторожно обошел его и приблизился к Ла. Она все еще стояла перед китайцами. И только неподвижный Некто стоял за ней со скрещенными на груди руками, с косой на шее. Понемногу Грелюш перешел на сторону Ла, все больше и больше убеждаясь в том, что она накрашена смесью золотой пудры и сока растений, которой раскрашивают статую Святых. Желание заблестело в его карих глазах, цвета горького ореха. Он подошел еще ближе и вдруг, подняв руку, коснулся груди Ла. И тотчас же его рука упала наземь, отрубленная ножом с рукояткой слоновой кости неподвижного Некто. Так и не узнали, сделал ли ему знак мандарин. И снова Некто скрестил руки на груди, где на желтой материи отпечаталась красная кровь. На фарфоре палубы отрубленная рука исходила кровью. Кто-то поднял ее и равнодушно швырнул в море. Несколько капель крови брызнули на шею Ла и застыли как бусы.

Бу Лей Сан сделал жест и тотчас же два китайца в перевязях схватили неподвижного и увели его в трюм. Остальные китайцы по двое ушли под палубу. Великая неловкость повисла над этой сценой. Несколько дьеппцев рычали ругательства в адрес коварных желтокожих. Другие хранили враждебное молчание. Грелюш, бледный, как пустой флакон, неловко подымал кверху обрубок, глядя на рану. Его увели.

Мандарин, дрожа, подбирал извинения; фальшивым голосом он говорил слова о наказании и мести. Но чувствовалось, что он неискренен от губ до глубины сердца. Поль Жор пытался успокоить его, так как рассчитывал сделать из него лоцмана по китайским морям. Он не смел еще прямо сказать о своем намерении, но он настаивал на коммерческих целях путешествия, на торговле в китайских портах.

Вскоре два китайца вернулись по кормовой лестнице; они несли длинную лакированную шкатулку, запечатанную сургучами, с ручками из голубого фарфора. Они поставили ее перед Полем Жором и отперли ее бронзовым ключом. И они вынимали из нее гладкие и узорчатые ткани, парчовые и шелковые материи, украшенные камнями в форме шаров, треугольников, вышитые топкие полотна. Два других китайца подошли сзади, неся корзину из бамбуковых волокон, наполненную слоновыми бивнями и статуэтками из дерева тальму и из розовой глины. За ними появились еще китайцы, идущие торжественным шагом. На медном подносе они несли первое издание классических книг 952 года, гравированное на деревянной доске. Потом из сундука потянулись редкости: тонкие пряности, предметы обихода, странные драгоценности, игральные карты, пачки бумажных денег разных времен.

И по мере того, как их проносили, мандарин Бу Лей Сан давал объяснения. И беспрестанно трогал ткани, металлы и яшму своими руками, белыми и печальными, выхоленными праздностью и скукой.

Наконец, появились два последних китайца. Они несли большой лакированный поднос. На подносе лежал Некто с руками, связанными на груди тонкой золотой цепью, с лицом бледным как рисовое зерно, с кинжалом, вонзенным в сердце, безволосый и еще более неподвижный, чем прежде...

Глава 13

РЕСНИЦЫ

"Святая Эстелла" не в состоянии была поднять паруса. Решили, что Джонка возьмет ее на буксир. На каравелле оставили двух человек: дядю Капиля, Бастарда из Э. Для компании оставили им обезьяну, остальной дьеппский экипаж устроился на Джонке. По молчаливому соглашению, поделили палубу: нос – белым, корму – желтым.

Несколько матросов блуждали по фарфоровой палубе. Они разглядывали красивые снасти из тонкого фаянса, ощупывали богатое убранство мачт. Тупой стороной ножа они скребли поверхности перекладин, чтобы угадать, в чем их секрет. Они радовались новизне. И только Жоан, маленький юнга с верхней палубы, с сожалением глядел на раненую "Святую Эстеллу".

Поль Жор вместе с Аналютом заняли каюту на носу.

Через некоторое время Аналют вышел и направился на корму. Он вошел в одну из китайский келий. Он пробыл внутри несколько минут. Он вышел оттуда, неся в руках желтый веер. За ним шла Ла. Она была одета. Тотчас же матросы попрятались за бочки и лари. И только маленький юнга остался стоять посреди палубы. У него была царапина вдоль щеки, на голове была белая шапочка, как у девочки. Он казался бледнее, чем обычно, в слабом отсвете фарфора. Ла шла медленно. Ее тонкое лицо освещалось широкой желтой улыбкой. Порой она глядела на свои руки без колец, потом целомудренно прятала их в рукава. Она была царственна и миниатюрна, ей трудно было следовать за дьяком Аналютом, который хорошо знал языки, но плохо сердца.

Ла, проходя мимо юнги, остановилась на мгновение. Она заметила его крайнюю бледность и желтизну глаз. И на мгновение она улыбнулась ему.

Она прошла... Она вошла в каюту на носу. А Аналют запер за ней двери.

Она хотела преклонить колени перед Полем Жором. Но капитан тотчас же поднялся и удержал ее. Он указал ей на табурет, покрытый шкурой котика, и сказал:

– Привет тебе, душа! Ла ответила:

– Моя душа приветствует твою душу.

Они стали разговаривать при помощи дьяка. Поль Жор говорил о женщинах Европы, полнокровных, с волосами на теле. Он восхищался крошечной Ла, золотистой и гладкой, с четкими формами и чистой кожей: он представлял себе ее тело, без изъянов, ровного прекрасного оттенка, как рисунок, тело ровное и скользкое как десять тысяч раз обкуренная трубка, тело сущее и вневременное.

Он вспоминал: однажды, в Марокко, магометанка научила его поцелую Садли-Кама. Ее нос был расплющен, лоб отшлифован прикосновениями и у нее были длинные чувственные уши и легкие ресницы.

Ресницы Ла обрамляли благородные зрачки, доступные лишь глазам избранных. Они менялись по мере того, как Поль Жор описывал обычаи Дьеппского края, нравы белых девушек, сражения короля Карла и его полководцев...

Ла говорила:

– Я играла подле лотосов, около рисового поля. Ну Нам, сын Кана, держал меня за руку. Голубая река текла между желтыми берегами. Солнце провинции Тси-Синь заходило над индиговым прудом. Я чувствовала, как рука Ну Нама поднимается по моей руке, над кистью, над локтем, над плечом, над всем... Мне казалось, что лотосы застонут или пруд затопит мир... Тогда его поцелуй укусил мои губы. На другой день Бу Лей Сан дал моей матери четырнадцать таэлей и я уехала вместе с ним в город Кин-Чеу...

Оба умолкли. Снаружи слышались голоса Томаса Хоги и Салюра, который плевал без перерыва.

Порой Ла, казалось, думала о тайных поступках. И Поль Жор, не отрываясь, смотрел на крошечные руки, которые написали на бумаге странные слова.

И вдруг он сказал:

– Я увидел в море фарфоровые бутылки. И в них были правильно написанные письма и любовные вздохи.

Вместо ответа Ла улыбнулась.

Потом она рассказала. Мандарин Бу Лей Сан увез с собой десять бутылок, которые делают в Лан-Тсу неутешные вдовы. В них изысканный ликер. Ла вкладывала свои чувства в пустую бутылку и потом, в безлунную ночь, кидала бутылку в море...

Глава 14

ПОЦЕЛУЙ ПРИ ЗЕЛЕНЫХ МУХАХ

Однажды мандарин Бу Лей Сан пожелал посетить "Святую Эстеллу". Поль Жор сопровождал его. Маленький юнга сказал, что на каравелле, по вечерам, в тот час, когда встает звезда святого Якова, виднеются таинственные сияния в виде мохнатых зверей, красные, как румяна, или зеленые, как бутылка, перебегающие с реи на рею в порывах ветра, или перепрыгивающие с мачты на мачту. Спросили Бастарда из Э, но тот ничего необычного не видел. Правда, Бастард имел обыкновение пить настойки и в особенности кислый Трипольский Лагби, и потому его слова не всегда были достойны доверия.

Мандарин, Поль Жор и Ла уселись в лодку. Томас Хог сидел у руля. В лодке оказалась течь. Ла, сидя в середине, притворно кричала, глядя на свои промоченные ноги, и по мере того, как поднималась вода, она подвигалась к носу, где сидел мандарин. Поль Жор сидел на корме. Вскоре Ла очутилась рядом с Бу Лей Саном и касалась его своей обнаженной рукой; испуганная, она полузакрыв глаза, смотрела на капитана. В этот момент Поль Жор передал весла Томасу Хогу и наклонился над водой. Он позорно покраснел и несколько раз ополоснул лицо соленой водой.

Бу Лей Сан равнодушно глядел на каравеллу. Он, казалось, не чувствовал ни малейшего интереса к чуждым ему вещам, но зато записывал на бумаге подробности, не имеющие значения. Так он заметил, что один из вантов сплетен из пяти тросов, и что одна из досок палубы прогнила. Но он не кинул ни единого взгляда на кулеврину и не удостоил вниманием Трактат Орезма, что не понравилось капитану.

Ла шла впереди, легкая и немного насмешливая. На ней было платье жемчужного шелка, длинное и свободное в талии. И капитан, идя сзади, тщетно старался угадать под материей округлость ее бедер или линию ноги. Ла была слишком ровна, без расширения в бедрах, без округлости грудей. Порой, она оборачивалась, и, пока она смеялась, Поль Жор смотрел на бесстрастность ее кожи, на золото ее груди. И вдруг он вспоминал, как линия этой груди, спускаясь, изменялась, вспоминал неровную линию, разделяющую верхний мир от нижнего, и еще ниже, бесполезный символ рождения и выпуклость живота, более чистую, чем орбиты планет.

И потом он думал о поведении Ла в лодке, когда она, закрыв глаза, склонялась на плечо мандарина...

Теперь она говорила о каравелле. Она трогала все предметы руками и томно проводила ими по канатам и перекладинам. Или же, опустив руки вдоль тела, она останавливалась на мгновение и бледнела... Потом она шла дальше с лукавой улыбкой, как девственница.

У камбуза мандарин пожелал погладить петухов. Их оставалось два. У одного были синие перья, и он умел петь. Другой, с белыми перьями, был мрачен. Мандарин улыбнулся, как Будда, гладя их по крыльям и гребешкам.

Теперь они шли над складами. Запах дегтя и обмана поднимался от них. Бочки солонины валялись на палубе среди ящиков с сухарями и бочонков рома. Повар спал на подстилке, широко раскинув ноги, скрестив руки, лицом к небу. Капли рома на бороде сверкали, как карбункулы. Жирная краснота покрывала его нос, и зеленые мухи кружились над его глазами, очерчивая круги параболы.

Мандарин с отвращением отвернулся от этого зрелища и прошел вперед. Но Ла медлила, разглядывая сцену со странным удовольствием. Смысл вещей часто ускользает от мужского ума, но затрагивает инстинкт женщин. Ла побледнела еще больше. Жестокая неподвижность овладела ею. Вдруг она пошатнулась, оперлась на Поля Жора, и с определенными муками, поцеловала его. Потом, не говоря ни слова, она пошла дальше.

В этот момент обезьяна, подпрыгивая, выбежала навстречу шествию. Бу Лей Сан, остановившись/глядел на нее. У нее были короткие острые уши. Ее обнаженный живот показывал два прелестных розовых соска. Она то съеживалась и морщила брови, очищая непослушный орех, то прыгала, грызя зернышки, и чесала зад миндальной скорлупкой.

Капитан подозвал ее:

– Маон, дай лапу!

Маон подошла, испуская пронзительные крики. Она была раздражена и бормотала трагические замечания, подобно тем, какие произносил Ахилл у порога палатки, когда у него похитили Бризеиду. Потом внезапным жестом она отшвырнула последнюю скорлупку, внимательно осмотрела свои бедра и меланхолически начала поливать возле главной мачты.

Они проходили мимо капитанской каюты. Бу Лей Сан пожелал посетить ее.

У каюты был заброшенный вид. От тяжелого запаха, сложного и сухого, першило в горле. Повсюду валялись вещи, компасы, секстанты, карыти и требники. Жестяная кружка, служившая лампой, опрокинулась, и воск пролился на стол и на пол. Рожок для костей валялся в углу, рядом с тростью из кизила.

Но Бу Лей Сан не видел всего этого. Пораженный, он глядел на фарфоровую бутылку, стоящую на тумбе, на фарфоровую бутылку, которую он прекрасно знал. Он потрогал ручку с подозрительным и все же восхищенным видом, и его чуткий нос обнюхал горлышко. Он позвал Ла. Она подошла и тотчас же, при виде фарфоровой бутылки, все поняла.

Поль Жор бормотал какое-то объяснение.

Но Ла ласкалась к мандарину. Она угадывала его скрытый гнев и боялась его, несмотря на присутствие Поля Жора и европейцев. Она чувствовала между собой и мандарином неразрывные узы. Одно ее слово, и Поль Жор уничтожил бы и мандарина, и китайцев, и их Джонку. Но это слово она никогда не произнесет. Она чувствовала себя связанной с Джонкой слишком уважаемыми обычаями. Темный закон, закон крови, без ее ведома правил ее душой.

Она взяла руку Бу Лей Сана и поднесла ее к губам.

Она нежно взглянула на него и прижалась к нему. Потом опустила голову и притворилась печальной.

Они вернулись на джонку в лодке, в которой была течь.

Мандарин и Ла удалились на корму. Поль Жор медлил на верхней палубе, мечтая о поцелуях.

Бу Лей Сан последовал за Ла в ее каюту. Не говоря ни слова, она уселась на циновку, с расширенными глазами, занимая свое воображение дипломатическими подробностями. Она ждала.

Мандарин бросился в подушки, украшенные драконами. Он был огромен от негодования и полон расчетов. Он заботился о своем дыхании и о цвете своих щек. Складка ума, пересекавшая лоб, покраснела. Он ждал, чтобы она снова стала бледной. Он положил руку на сердце, выждал, пока биение стало ровным. Тогда важным голосом он сказал:

– Кто дал фарфоровую бутылку белому капитану.

– Ла кинула бутылку в море.

Потом оба умолкли, ибо желтая раса – самая утонченная из всех. Она не удостаивает пояснять свою мысль, она умеет намеком передать ее. Этих слов было достаточно для Бу Лей Сана и для Ла, чтобы понять – ей, что он угадал истину, ему – что любовь хитра.

Ла подошла к мандарину, изобретательная и сладострастная. Она легла перед ним и целовала его колени. Сердце мужчины смягчается быстрее, чем воск на огне. Голое мандарина стал менее суров. Ла вспоминала сладостные утра во дворце Кин-Чеу и океанские ночи на фарфоровых ложах. Она взяла его голову в свои руки, такие крошечные, что они едва прикрывали его уши, и заговорила медленнее. Понемногу их тела, теплые, томные, слились. Никакой шум не долетал извне, кроме кашля капитана, который изнывал на палубе от лихорадки и ревности. Одежды расстегнулись сами собой. Ожерелье лакированных бус, которые Ла носила вокруг грудей, упало, и его падение на фарфор издало звук человеческого вздоха. Может быть, действительно, человеческий вздох вырвался из сжатого горла. Или, может быть, это был легкий крик смерти, какой испускают в час решимости женщины, которым подходит та роль, что умеет играть Ла.

Глава 15

СЕРДЦЕ ОБЕЗЬЯНЫ

В тот вечер на Джонке фонарь на мачте потух через несколько мгновений после того, как его зажгли. Поль Жор думал о Ла. Он чувствовал в своем сердце гнев. Он решился. Раз дьеппцы снова колеблются.., тем хуже... Тем хуже для "Святой Эстеллы"!

Он пошел на корму. Он был одет в льняную куртку, белее, чем шерсть. У него было жесткое сердце, кинжал за поясом и сапоги из невыделанной кожи.

Поль Крабб подошел к нему. Они поговорили о трубках. Мандарин подарил обоим желтые трубки и несколько унций вещества плавкого, ядовитого и всеведущего. Все трое курили. Крабб вяло говорил. У него были вздутые пальцы и отвисшие губы. Иногда он смотрел на свои ладони, будто ища в них воспоминаний. Поль Жор был более сдержан. Он говорил мало.

На марсе дозорный зажег фонарь. Зеленый огонь горел на вершине мачты. Там, вдали, виднелся огонь "Святой Эстеллы", розовый и бледный во мраке.

Поль Крабб удалился, разговаривая сам с собой. Несколько матросов бесцельно бродили по палубе. Они казались взволнованными. Капитан окликнул их. Он знал, что они больны меланхолией и тоской по родине. С каждым днем они становились печальнее, замкнутей и жестче.

– Эй, что с вами? Животы болят?

Люди серьезно покачивали головами. Один из них заговорил: они опасаются китайских предательств; им чудятся пиратские притоны и тайные убийства; им не нравится мандарин. Никто не произнес имени Ла. Они хотели вернуться на "Святую Эстеллу", повернуть руль на Дьепп.

Понемногу они успокоились и удалились. Снова капитан остался один. "Если они уплывут, – думал он, – нет, нет, он останется на джонке, около Ла... Тем хуже для "Святой Эстеллы"!"

Он пошел назад, держа руку на ноже.

Он смотрел с кормы на черный корпус "Святой Эстеллы", плывшей на буксире. Бледный огонь на фок-мачте мигал, как глаз. Мачта, черная, обнаженная, поднималась бесцельно и беспредельно. На джонке какой-то китаец застонал... Какой-то китаец... Или Она?.. А там, вдали, вынырнув из тумана, луна, луна из фарфора осветила вдруг Бастрда в вороньем гнезде и сделала его белым, белее, чем девушка...

Поль Жор вынул нож и попробовал лезвие. И тогда послышался голос. Он исходил из каюты на корме. Он запел на чужом восточном языке, в ритме, отточенном веками. Он пел о сердце мужчины, о сердце, сохраняющем тот же контур, тот же оттенок и то же биение на берегах Голубых рек и Франкских морей. Это был голос очень молодого человека, быть может голос женщины... Нож выпал из рук Поля Жора, ударившись о фарфор. Голос умолк, но тотчас же зазвучал снова. И снова он расцветал в ночи, как воспоминания... Он пел о сердце мужчины, ибо Поль Жор, не понимая, чувствовал это. Сердце мужчины!

Поль Жор все еще смотрел на "Святую Эстеллу". Он видел, как на бугшприте расхаживало четвероногое существо. Теперь Бастард неподвижно стоял на марсе рядом с бледным огнем, бледным, как сердце мужчины. Черная фигурка прыгала по бугшприту. Порой она издавала жалобный звук, который тотчас же угасал. Вынырнула луна и осветила обезьяну. Это была она. Она прыгала в лунном свете и стонала он удовольствия... Сердце мужчины... Обезьяна плясала на палубе, потому что дитя Китая пело о сердце мужчины. Тончайшие соответствия соединяют сердца в единстве мира. Поль Жор, полный смущения, вернулся и поднял нож. Он отчетливо почувствовал, что сердце обезьяны бьется в такт с его сердцем. Так значит, та песня Китая не о сердце мужчины, но о сердце мира.

Поль Жор перешагнул через заслоны. Он нагнулся, но не смог достать буксирного каната. Он скрывал жест, который предстояло сделать. Луна вынырнула еще раз; он стоял неподвижно, выжидая, чтобы она скрылась. Он уселся верхом на перекладину.

Луна исчезла. Момент настал. Но Поль Жор чувствовал, что лишается сил.., может быть, трубка, может быть, воспоминание о Франции... Пояс давил бока. Он расстегнул его и вдохнул ветер обнаженной грудью. Делать нечего. Каравелла или Ла... Он прошептал во мраке: Ла!..

Он быстро прыгнул на борт и сильными ударами ножа перерубил канат. Последний удар.

Канат упал в воду, застонав, как ребенок, как обезьяна...

Глава 16

БЕЛАЯ ЧУМА

Четыре доски держались на защитных заслонах, в неустойчивом равновесии. На них положили четыре трупа, зашитые в парусину и завязанные тщательно, как мумии. Это были трое китайцев и один человек из Дьеппа, Флешу Л'Онс. Болезнь искусно преобразила их лица, согласно законам дополняющих цветов. Лицо европейца было вздуто и красно; лица китайцев – сморщены и зеленоваты. В этот миг над ними поднялась заря, мертвенно бледная и братская.

Они умерли за одну ночь. Это была тяжелая болезнь; она начиналась со рта, скребла горло, разъедала внутренности и спускалась в ноги. Многие были заражены ею. Они не знали, турецкая ли это болезнь или белая чума.

Показался капитан. И тотчас же Томас Хог одну за другой качнул все четыре доски. Ветер в снастях пел монотонно, как священник. Море желтело с каждой минутой. Оба экипажа выстроились перед досками: с одной стороны белые, мрачный и бородатые, с другой – маленькие китайцы, распухшие от слез.

Четыре тела, с ядрами на ногах, нырнули в веселое море, прямо и точно.

Все было конечно.

Поль Жор направился к Китайской каюте (так дьеппцы называли каюту на корме). С тех пор, как "Святая Эстелла" исчезла, его мысли были свободны. Отныне с этим покончено. Нет возврата, нет родины. Он посвятит все свои мысли Ла, всю свою жизнь. Он бросил Европу, как котомку.

На нем был коричневый сюртук, в виду церемонии, и кепи с козырьком из кордовской кожи. Он снял кепи, наслаждаясь свежестью ветра, ласкавшего его виски. Восходящее солнце накладывало на фарфоровые мачты тонкий слой румян. Матрос в гнезде, кашлянув, расстроил изящную картину: белая джонка на бледном море.

Поль Жор хотел посетить Ла в ее комнате. Приятная нерешительность овладела им. Он беспричинно медлил.

Перед бизань-мачтой Жоан помогал управлять реей. Капитан рассеянно взглянул. Кончив работу, маленький юнга сел на связку канатов, и спрятав лицо в маленькие кулаки, заплакал.

Поль Жор подошел к нему. Он никогда не думал, что другой мужчина может полюбить Ла.

– Ты плачешь? – спросил он.

– Я люблю ее, – ответил мальчик.

Поль Жор ушел в раздумье. Пред тем, как войти к Ла, он остановился на мгновенье, чтобы пригладить бороду, оправить рукава. И вдруг он насторожил слух, изнутри доносились взрывы голосов, и металлический звон. Кто-то стонал. Вскоре стоны усилились и громкий крик разорвал воздух. Поль Жор узнал голос Ла. Под напором его плеча поддалась хрупкая китайская дверь. На низкой постели без подушек лежала Ла, с руками протянутыми вдоль тела, со скрещенными ногами, скованная у шеи, бедер и ног длинной золотой цепью.

Мандарин вскочил и пятился, не говоря ни слова. Поль Жор, переступая прог, схватил вазу и швырнул ее в Бу Лей Сана. Ваза разбилась о китайский череп и длинная черная жидкость потекла по ушам Желтокожего, по его жирной спине и пяткам.

Тогда Поль Жор подошел к кровати. Пама была из красной меди, постель из черного шелка.

На черном шелке лежала Ла, одетая в желтый шелк. Капитан неуклюже снял цепи и швырнул их на пол. На фарфоре золотые цепи издали хрупкий пророческий звон, звенящий в ушах девушек всего мира.

Ла поднялась и протянула руки Полю Жору. Капитан сел в ногах. Он взял руки Ла в свои и молча глядел на них. Они были матовые и гладкие, без вен и без жилок. Ногти, отточенные треугольниками и раскрашенные, сверкали на кончиках пальцев. Он сжал эти пальцы. Он был молчалив, растроган... Ла ударила в бронзовый гонг и тотчас же показался китаец, это был южный китаец. Поль Жор глядел на него с некоторой тревогой.

Он был еще меньше, чем другие китайцы. Его круглое лицо лоснилось от полноты и мудрой юности. Кроткий лоб овально выступал над двумя линейными глазами. Его тело женственно извивалось. Он был одет в шелк с цветами лотоса.

Он почтительно склонил голову и украдкой улыбнулся. Капитан нашел, что он слишком красив. Он похвалил его преданность и его тело. Ла заговорила с ним, и он вышел. Вскоре он вернулся и принес ликеры. Руки Ла еще хранили следы цепей. Она говорила о своем несчастном детстве:

– Я родилась в красном Бассейне, где молчаливые пески окрашены кровью, где есть колодцы каменной соли и зеленого масла. Когда я была маленькая, я ходила смотреть, как вода бьет из колодцев, солоноватая, белая вода. Однажды струя жидкости воспламенилась. Одна из моих подруг сгорела живьем. Я помню, когда ее платье сгорело, ее маленький голый животик, вздутый огнем, лопнул. Из него вылетели маленькие зеленые внутренности, как змеи. У меня был ожог на плече, шрам виден до сих пор.

Она расстегнула рукав и Поль Жор увидел на ее плече старый след огня. Но его рука еще дрожала от прикосновения к обнаженному плечу.

Ла продолжала:

– Иногда мы ходили на берег пруда, но никто не решался купаться в нем, ибо он был бледен и полон чувственных снов, тростников и пиявок...

Тогда она понизила голос и заговорила о Ну Наме, о Лу Пей Хо и Пе Ли У. Она склонялась к Полю Жору, смущенная печалью. Капитан целовал ее желтые руки. Она опустила голову на черный шелк постели...

Когда Поль Жор вышел, он увидел, что на груде канатов маленький юнга Жоан все еще плачет...

Глава 17

ЮНГА

Компас находился над каютой на носу. К нему вела винтовая лестница, высеченная в цельном фарфоре. Жоан торжественно поднялся по ступеням. Он был высок и в этот вечер казался более мужественным. Свет фонаря, который он нес в правой руке, освещал узкое лицо, раненное двумя большими глазами. Голова была непокрыта, волосы спускались на брови. Он чувствовал усталость.

Он глядел на маленькую коробку черного дерева, вправленную в розовое дерево. Внутри стрелка компаса двигалась, как сердце юноши. Она указывала направление звезды. Но ни одной звезды не сверкало еще на сумеречном небосводе. И только слабая луна безжизненно светила на небе. Жоан попробовал поднять крышку. Но его руки, побледневшие от луны, были бессильны. Тогда он зажег маленькую лампу. Мир показался ему великим, слишком великим для него. Он сел на белые ступени и задумался. Он вспомнил, что у матери золотистые волосы. Луна заливала своим светом джонку. Светом, золотистым, как волосы матери.

Почему Ла улыбнулась ему? С тех пор Жоан тысячи раз мысленно видел эту улыбку. Но Ла больше ни разу не взглянула на него. Ла была женой мандарина. Ла любила капитана. А Жоан...

Без Ла к чему жизнь?

Он вспоминал. Теперь он чувствовал, что кровь снова струится по его жилам.

Жоан чувствовал, что вены его наполняются кровью. В сердце билась любовь к жизни. После улыбки Ла он созрел, он стал мужчиной.

Мужчиной. Но к чему? Этого мужчину терзали юношеские муки. Он взглянул на свои слишком нежные руки, на слабые мускулы. И впервые он ощутил узость своих плеч. Ему хотелось убить, умереть, заплакать. Но он не заплакал. Он улегся на ступени и припомнил всю свою жизнь. Он увидел свое ничтожество. Его душа уменьшалась перед величием моря. Он ждал, когда пробьет час судьбы. Ветер порывами дул в лицо и щекотал уши. Казалось, женская рука, китайская рука, ласкает ему лоб и шею. Ну что же! Еще несколько мгновений и потом...

Без Ла к чему жизнь?..

Он хотел сначала выполнить последний труд жизни. Он встал и спустился на палубу. Он обошел ванты, проверил галсы, укрепил тросы. Он очнулся на баке у капитанской каюты. Спустилась ночь. Ходили матросы, перенося мачты или канаты. Ветер свистел в снастях, как и в другие вечера. Ничто не изменилось на Джонке, ничто кроме судьбы Жоана. Одним Жоаном меньше.., и жизнь продолжается.

Прошел Поль Жор. Он ходил проверять ночные посты. Лунный луч играл на его груди у самого сердца.

– Эй, Жоан, что ты здесь делаешь?

Жоан сел. Он встал и что-то пробормотал. Но капитан уже прошел мимо. Он, должно быть, спешил.., или был счастлив...

Поль Жор отпер двери своей каюты. Квадрат света вырвался из нее. Юнга на мгновение украдкой заглянул в каюту: там на лакированном столе, рядом с трубкой, горела желтая круглая лампа. Высокие стулья с большими драконами вместо спинок стояли у стен. Фарфоровые вазы и бумажные картинки свисали с потолка на шелковых нитях. На шкафу, расписанном цаплями, стояла статуя Будды с серебряными глазами и животом слоновой кости. В глубине, на подушках, лежала Ла в ткани, расписанной птицами.

Жоан глядел на нее долго, долго.., в течение секунды. Потом дверь закрылась.

Без Ла к чему жизнь?

Он снял шапочку и бессознательно вертел ее в руках. Он считал шерстяные кисти: семь.., восемь... девять... Их пришила Ивелина. Значит там, в Дьеппе, есть девушка, пришивающая шерстяные кисти к шапочкам юнг. У нее глаза, как подушки с булавками. Жоан вспомнил ее первый поцелуй.., и последний...

Человек на бизани убрал парус и потушил фонарь. Ночь стала гуще. Слышались то крик ночной птицы в небе, то взрыв смеха в каюте. Ночь была спокойна, как зверь поджидающий добычу. Фонари отбрасывала прямоугольники мертвенно-бледного света, как гробы. Огонь на рее погас. Потом кто-то задул фонарь на гафеле.

Жоан начал ходить большими шагами. Он вдыхал ветер, чтобы освежить сердце. Теперь он спешил. Только Смерть казалась подругой. Он принялся насвистывать и для бодрости вспоминал красивых девчонок Дьеппа; и тех, что родом из Фландрии, толстых, с белыми животами; и тех, что прибыли из Германии, со светлыми, как пиво, бедрами и волосами цвета льна; и тех, из царства Арль, которые прячут в глазах дикую любовь; и тех, что привезены из стран неверных, с умелыми губами и без волос на теле.

Но вдруг все эти образы исчезли. Жоан почувствовал еще большую усталость. Ему было жарко. Он открыл куртку черному ветру и потрогал грудь. На ней едва пробивался легкий пух. Кожа была нежная, мягкая. И вся эта юная кожа, все это – для Смерти.

Фонарь на главной мачте только что потух. Над всей Джонкой осталось два огня: фонарь в вороньем гнезде и луна.

Жоан влез на мачту и на середине вдруг, без всякой торжественность, разжал руки...

Тело упало в воду.

Глава 18

ТРУБКА ВОДЫ

Бу Лей Сан, мандарин Сан-Кина, замер в проеме окна. Он созерцал Джонку. Свою Джонку. На палубе матросы, одни желтые, другие белые, ходили взад и вперед. Слева, на бакборте, у трапа, среди свечей, спал последним сном Жоан, маленький юнга. Над ним стоял матрос. Вдали, на баке, капитан и Ла глядели в сторону моря.., в сторону своих сердец.

Всей своей тяжестью Бу Лей Сан закрыл окно. Он опустил занавес и сел.

Он размышлял. Ла любила Поля Жора. Никаких сомнений. Она проводила с полем Жором все свои дни, все свои ночи... Бу Лей Сан улыбнулся.

Он встал. Он открыл ящик, запертый на пять ключей, и вынул трубку Великих обстоятельств. Она была смуглая, как женщина, с украшениями в форме грудей. Затем выбрал хорошее зелье. И приготовил Трубку судьбы.

По временам он взглядывал на компас Достопамятного Фа Су Лака. Все идет хорошо. Поль Жор сделал Бу Лей Сана лоцманом джонки. Он управляет рулем. И сегодня же он поставил киль на скалы. Он знал китайские моря, как свои пять пальцев. Он потирал руки. Ла любит Поля Жора. Ла и Поль Жор по воле его, Бу Лей Сана, умрут. Джонка неслась на скалы. Джонка плыла к Смерти. Бу Лей Сан производил последние расчеты. Еще несколько часов и...

Бу Лей Сан стал презирать белых людей. Они не ведают мудрости и бесстыдно плавают, не заботясь о воле воды. Он же обладает знанием и уверенностью. Ему ведомы время и место. Он улыбнулся: час близок.

Какое прекрасное любовное мщение, мщение мандарина! Он сладострастно воображал предстоящую сцену: джонка, разбившись при первом же ударе, раскрывается как переспелый гранат и рассыпает по свету зерна жизни: людей и мачты.

Все правильно. Морская карта улыбалась своими скалами. Компас клонил к северо-востоку, как и требовалось.

Бу Лей Сан вышел на палубу.

Небо было неизмеримо. И в неизмеримости океана плясал тонкий белый предмет – фарфоровая джонка. В неизмеримости джонки добродушно расхаживал мандарин Бу Лей Сан, существо измеримое. Среди раздумья он заметил, что один из ногтей, самый любимый, испачкан тушью. Он вернулся в каюту, оттер недостойный ноготь зеленым эликсиром болот Лу-Сей и отполировал его бронзовой пудрой. Потом он снова вышел с чистой совестью и чистым ногтем.