Текст книги "Габриэла, корица и гвоздика"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

О стеклянной змее

Вечером, в нескончаемых сумерках, тени в лесах и какаовых рощах становились мрачными и таинственными, ночь спускалась медленно, словно желая продлить тяжелый трудовой день. Фагундес и Клементе закончили посадку.

– Погребли в земле четыре тысячи какаовых саженцев, чтобы полковник разбогател еще больше, – рассмеялся негр.

– И чтобы мы года через три могли купить здесь участок, – ответил мулат Клементе, губы которого разучились улыбаться.

После неудачи с Аристотелесом Мелк обрушился на Фагундеса («Я думал, ты действительно умеешь стрелять. А ты, оказывается, никуда не годишься»). Тот выслушал это молча (что он мог ответить? Промазал черт знает почему!). Вознаграждение Фагундес получил скудное («Я тебя нанимал прикончить человека, а ты промазал. Я вообще мог бы тебе не платить») и согласился взяться за этот подряд вместе с Клементе. А свой промах он объяснил следующим образом:

– Видно, не пришел еще день его смерти. У каждого есть свой день, который назначили там, наверху. – Фагундес указал на небо.

Они должны были вырубить десять тареф^[73] леса, выжечь и расчистить их, посадить по четыреста какаовых саженцев на каждой тарефе и следить в течение трех лет за их ростом. Между какаовыми деревьями они посадили для себя маниоку, кукурузу, сладкий картофель. Этот крошечный огород будет кормить их в течение трех лет. А потом за каждое принявшееся дерево полковник заплатит им по пятнадцать мильрейсов. На эти деньги Клементе мечтал купить участок земли, чтобы они вдвоем могли посадить свою собственную маленькую плантацию. Но какой участок удастся им купить на эти деньги? Совсем пустячный – клочок плохой земли. Негр Фагундес считал, что, если вооруженные стычки не возобновятся, им будет трудно, очень трудно приобрести даже такой участок. На маниоке, кукурузе, сладком картофеле, айпиме^[74] долго они не протянут. Этого едва хватает на еду, но не на то, чтобы отправиться в поселок, переспать с самой дешевой девкой, устроить попойку и пострелять в воздух.

Приходилось брать у плантатора вперед. К концу третьего года эмпрейтейро получали окончательный расчет, который иногда не достигал и половины платы за работу. Почему прекратились эти вооруженные стычки, которые так хорошо начались? Снова наступило спокойствие, о столкновениях даже не говорят. Наемники полковника Мелка вернулись на рассвете в лодке вместе с Фагундесом. Полковник стал мрачным, он тоже разучился смеяться. Фагундес знал почему.

И на плантации знали, они услышали об этом в Кашоэйре-до-Сул. Дочь Мелка, эта гордячка, которую Фагундес видел не раз, влюбилась в женатого человека и убежала из школы. Женщина – паршивая тварь, только жизнь изгаживает. Не жена – так дочь, не дочь – так сестра. Разве Клементе не ходил теперь понурившись, не надрывался на работе, не сидел по ночам на камне у порога глинобитной хижины, уставившись в небо? Таким он стал с тех пор, как узнал от Фагундеса, что Габриэла замужем за хозяином бара, что она превратилась в настоящую сеньору, носит на пальце кольцо, вставила себе золотой зуб и распоряжается служанками.

Негр рассказал, как ему удалось бежать, об охоте на холме, о том, как он перепрыгнул через стену, как встретился с Габриэлой и как та спасла ему жизнь.

Они выжигали лес: от огня убегали вспугнутые животные. Кабаны, кайтиту^[75], паки, тейу^[76] и жаку^[77], и различные ядовитые змеи – гремучие, жарарака и сурукуку.

Расчищать лес им приходилось с осторожностью, так как в зарослях скрывались змеи, предательски притаившиеся и готовые укусить. А их укус нес смерть.

Когда они начали сажать хрупкие саженцы какаовых деревьев, полковник вызвал негра к себе. Стоя на веранде, он похлопывал плеткой по голенищу. Этой плеткой он избил дочь, после чего она и уехала. Полковник окинул Фагундеса взглядом, который, с тех пор как сбежала Малвина, стал задумчивым и грустным, и раздраженно сказал:

– Готовься, негр! На днях я опять повезу тебя в Ильеус. Мне понадобится там парень с метким глазом.

Не для того ли, чтобы убить мужчину, который увез его дочь? А как знать, может, и саму девушку? Она была гордая, ни дать ни взять – святая. Но Фагундес не убивает женщин. А может, снова начнутся вооруженные столкновения? Фагундес спросил:

– Опять драка? – и засмеялся. – На этот раз я не промахнусь.

– Ты мне понадобишься на время выборов. Они уже приближаются, и мы должны победить хотя бы силой оружия.

Хорошая новость после столь длительного спокойствия. Фагундес принялся за работу с еще большим пылом. Неумолимое солнце жгло спину, как удары хлыста. Наконец работа была закончена, четыре тысячи саженцев какао посажены в землю, где до этого рос девственный лес, таинственный и пугающий.

Возвращаясь домой с мотыгами на плече, Клементе и Фагундес разговаривали. Быстро темнело, по плантациям полз ночной мрак, а с ним всякая нечисть, оборотни, души убитых во времена борьбы за землю. Жуткие тени скользили среди какаовых деревьев, совы открывали глаза, готовились к ночной охоте.

– На днях я снова еду в Ильеус. Это неплохо, В «Бате-Фундо» столько женщин, одна лучше другой. Вот погуляю. – Фагундес хлопнул себя по животу.

– Ты поедешь?

– Я же говорил тебе недавно, что полковник предупредил меня. Будут выборы, и нам найдется работа. Придется пострелять. Он мне велел быть наготове, скоро отдадут приказ отправляться.

Клементе шел медленно, как бы обдумывая что-то.

Фагундес сказал:

– На этот раз вернусь с деньгами. Нет выгодней дела, чем обеспечивать успех на выборах. Там и еды вволю, и выпивка. А потом устраивают праздник в честь победы, и деньги текут к нам в карманы. Можешь быть уверен: на этот раз я привезу мильрейсы, и мы купим клочок земли.

Клементе остановился на не освещенном луной месте, его лицо было в тени. Он попросил:

– А ты не можешь попросить полковника, чтобы он и меня взял?

– Зачем? Это дело не по тебе… Ты только и умеешь, что обрабатывать землю, сажать и собирать какао. Зачем тебе ехать в Ильеус?

Клементе, не проронив ни слова, зашагал дальше.

Фагундес повторил свой вопрос:

– Зачем? – И тут догадался: – Чтобы повидать Габриэлу?

Молчание Клементе было ответом. Тени росли, еще немного – и мул без головы, выпущенный из ада в лес, начнет носиться, стуча копытами по камням, а из его перерезанной шеи вылетит огонь.

– Ну увидишь ты ее? А дальше что? Она замужняя женщина и сейчас очень похорошела. Правда, несмотря ни на что, характера своего не изменила, говорит с нами, как раньше. И все же зачем тебе ее видеть? Все равно это ни к чему не приведет.

– Я просто хочу посмотреть на нее. Один-единственный раз взглянуть ей в лицо, почувствовать ее запах. Полюбоваться ее улыбкой, услышать ее смех.

– Она не идет у тебя из головы. Ты только о ней и думаешь. Я даже заметил, что об участке ты теперь говоришь как-то равнодушно. И это с тех пор, как ты узнал о ее замужестве. Зачем тебе надо ее видеть?

Стеклянная змея показалась из зарослей и поползла по дороге. В неверном свете луны ее длинное тело блестело, она была красива, это ночное чудо плантации.

Клементе шагнул вперед, опустил мотыгу и мощными ударами разрубил стеклянную змею на три части.

Потом размозжил ей голову.

– Зачем ты это сделал? Она же не ядовитая… И никому не причиняет зла.

– Она слишком красива и уже этим причиняет зло.

Некоторое время они шли молча. Фагундес сказал:

– Мужчина не должен убивать женщину, даже если она делает его несчастным.

– А кто говорит, что должен?

Никогда бы Клементе не пошел на убийство, у него не хватало на это мужества и сил. Но он был готов отдать десять лет жизни и надежду на приобретение клочка земли, лишь бы увидеть ее еще раз, один только раз, услышать ее смех. Она была стеклянной змеей, у нее не было яда, но она приносила горе, она проходила мимо мужчин как тайна, как чудо. Из глубины леса доносился крик сов, они словно звали Габриэлу.

О колоколах, звонящих по усопшим

Наемникам не пришлось выезжать с плантаций – ни тем, кто служил Мелку, Жезуино, Кориолано, Амансио Леалу, ни сторонникам Алтино, Аристотелеса, Рибейриньо. Это оказалось совершенно излишним.

Избирательная кампания приняла новые формы, неведомые ранее ни в Ильеусе, ни в Итабуне, ни в Пиранжи, ни в Агуа-Прете – словом, во всей какаовой зоне. Прежде кандидаты, уверенные в своей победе, даже не показывались избирателям. Они посещали лишь самых влиятельных полковников, владельцев крупных земельных угодий и громадных какаовых плантаций.

На этот раз все было по-иному. Ни у одного из кандидатов не было уверенности, что он будет избран, поэтому голоса приходилось завоевывать. Раньше полковники решали, за кого голосовать, руководствуясь указаниями Рамиро Бастоса. Теперь все перевернулось: если Рамиро еще и командовал в Ильеусе, то в Итабуне распоряжался Аристотелес, его враг. Тот и другой поддерживали правительство штата. А кого поддержит правительство после выборов? Мундиньо не допустит, чтобы Аристотелес порвал с губернатором.

В спорах, которые происходили в барах, в магазине Фулженсио, на рыбном рынке, мнения разделялись.

Одни утверждали, что правительство будет по-прежнему поддерживать Рамиро Бастоса, признает только его кандидатов, даже если они потерпят поражение. Разве старый полковник не был опорой правительства штата, разве не приходил ему на помощь в трудные минуты? Другие считали, что правительство встанет на сторону тех, кто победит на выборах. Срок правления прежнего губернатора истекал, а новому, чтобы управлять штатом, потребуется поддержка. Если Мундиньо победит, говорили они, новый губернатор его признает, ибо тогда правительство штата сможет рассчитывать на Ильеус и Итабуну. Бастосы уже ничего не стоят, пора им на свалку. Третьи полагали, что правительство постарается угодить и тем, и другим. Оно, мол, не признает Мундиньо, предоставив Алфредо Бастосу возможность по-прежнему доить федеральную казну. В палате штата оно по-прежнему будет его поддерживать.

Но капитана, в победе которого никто не сомневался, правительство признает. Префектом Итабуны, чтобы сохранить власть в руках полковника, будет избран, конечно, сторонник Аристотелеса – один из его кумовьев. А пост сенатора от штата, который освободится, когда умрет Рамиро, предсказывали они, правительство, вероятно, предложит Мундиньо. Ведь старику уже стукнуло восемьдесят три года.

– Ну, он доживет и до ста…

– Вполне возможно. Тогда Мундиньо придется подождать сенаторской вакансии.

Таким образом правительство может сохранить хорошие отношения с обеими партиями и усилить свои позиции на юге штата.

– Кончится тем, что оно испортит отношения и с теми, и с другими…

Пока граждане высказывали предположения и спорили, кандидаты обеих группировок развивали активную деятельность. Они наносили визиты, совершали поездки, крестили новорожденных, подносили подарки, устраивали митинги, произносили речи. В. Ильеусе, Итабуне и поселках каждое воскресенье созывались собрания. Капитан произнес более пятидесяти речей.

Он потерял голос и отчаянно хрипел, повторяя свои пышные тирады. Чего только он не обещал: и осуществить важнейшие реформы, и провести дороги одним словом, достойно завершить дело, начатое его отцом, незабвенным Казузой де Оливейра. Маурисио Каирес не отставал от капитана. В тот момент, когда один выступал на площади Сеабра, второй цитировал Библию на площади Руя Барбозы. Жоан Фулженсио утверждал:

– Мне столько раз доводилось слушать речи Маурисио, что я уже выучил Ветхий завет наизусть. Если он победит, то заставит нас хором читать Библию на городской площади под руководством отца Сесилио. Ибо отец Базилио из всей Библии усвоил только одно: «Плодитесь и размножайтесь».

Но если капитан и Маурисио Каирес не выезжали за пределы муниципалитета Ильеус, то Мундиньо, Алфредо и Эзекиел старались поспеть и в Итабуну, и в Феррадас, и в Макуко, путешествуя по всей зоне какао, ибо их судьба зависела от голосования по району. Даже доктор Витор Мело, напуганный дошедшим до Рио известием о том, что его переизбрание под угрозой, выехал на «Ите» в Ильеус, проклиная строптивых жителей края какао. Он покинул элегантный медицинский кабинет, где лечил нервы пресыщенных дам, он обрек на разлуку француженок из кабаре «Ассирио» и хористок мюзик-холла, предварительно пожаловавшись Эмилио Мендесу Фалкану, своему коллеге по республиканской партии, депутату от Сан-Пауло:

– Кто он, этот ваш родственник, который решил оспаривать у меня депутатское кресло? Какой-то Мундиньо, вы его знаете?

– Это мой младший брат. Мне уже известно о его затее.

Депутат от какаовой зоны встревожился. Если Мундиньо – брат Эмилио и Лоуривала, то его, Мело, переизбранию, а тем более признанию его полномочий правительством угрожает серьезная опасность. Эмилио продолжал:

– Он сумасшедший. Все вдруг бросил и отправился на край света. А потом выясняется, что он кандидат в депутаты. Обещал прибыть в палату только затем, чтобы опровергать мои речи… – Эмилио рассмеялся и спросил: Почему бы вам не сменить избирательный округ? Мундиньо способен на все, он вполне может вас победить.

Но разве мог Мело сменить округ? Ему покровительствовал один сенатор, дядя со стороны матери, благодаря ему Мело и захватил свободное место в седьмом избирательном округе Баии. Остальные места уже были заняты. Кто же захочет теперь обменяться с ним и вступить в схватку с братом Лоривала Мендеса Фалкана, крупнейшего кофейного плантатора, имеющего влияние на президента республики? Доктор Мело срочно выехал в Ильеус.

Жоан Фулженсио согласился с Ньо Гало: самое лучшее, что мог предпринять в поддержку своей кандидатуры депутат Витор Мело, – это не появляться в Ильеусе. Ибо он был на редкость несимпатичной личностью.

– Меня тошнит от одного его вида… – сказал Ньо Гало.

Речи депутата Мело были малопонятны, поскольку изобиловали медицинскими терминами («От его выступлений воняет карболкой», – утверждал Жоан Фулженсио). Голос у него был отвратительный – высокий, почти женский, пиджаки он носил странного покроя, с поясом, и, наверно, прослыл бы гомосексуалистом, если бы не был таким бабником.

– Этот Мело – Тонико в кубе, – определил Ньо Гало.

Тонико решил съездить с женой в Баию. Он рассчитывал, что в Ильеусе тем временем окончательно забудут его печально окончившееся похождение. Боясь, что противники воспользуются этой историей, Тонико не пожелал принять участие в избирательной кампании. Разве не прибили на стену его дома рисунок, сделанный цветным карандашом, на котором было изображено, как он удирает в одних кальсонах – клевета, он выскочил в брюках! – и кричит «караул»? А внизу были нацарапаны грязные, неуклюжие стишки:

 
Наш Тонико Пика,
донжуан для шлюх,
просвистался в пух:
– Ты его супруга?
– Я его подруга.
Вот какой лопух
наш Тонико Пика!
 

У депутата Витора Мело тоже были шансы получить пощечину, а может быть, и пулю. Этот высокомерный щеголь, опытный соблазнитель столичных дам, нервных пациенток, которых он излечивал на диване своего кабинета, едва завидев хорошенькую женщину, делал ей гнусное предложение. Его нисколько не интересовало, кто ее муж. На вечере в клубе «Прогресс» депутата спасло лишь своевременное вмешательство Алфредо Бастоса в момент, когда вспыльчивый Моасир Эстрела, совладелец автобусной компании, собирался набить благородную парламентскую физиономию Витора. Витор пошел танцевать с миловидной и скромной женой Моасира, которая с некоторых пор посещала клуб «Прогресс», поскольку предприятие мужа начало процветать. Сеньора посреди зала вдруг освободилась из объятий своего кавалера и громко воскликнула:

– Нахал!

Она рассказала подругам, что депутат все время пытался просунуть ногу между ее ногами и прижимал ее к груди так, будто хотел не танцевать, а заниматься чем-то другим. «Диарио де Ильеус» рассказала об этом инциденте в статье, написанной пламенным и неподкупным пером доктора и называвшейся «Хулиган, изгнанный с бала за недостойное поведение». Впрочем, изгнания, собственно, не было. Алфредо Бастос увел депутата с собой, оставив всех присутствовавших в волнении. Сам полковник Рамиро Бастос, узнав об этой и других выходках Витора Мело, признался друзьям:

– Аристотелес был прав. Если бы я знал об этом раньше, то не стал бы с ним ссориться и терять Итабуну.

В баре Насиба депутат тоже затеял ссору. Во время спора он в запальчивости выкрикнул, что в Ильеусе живут грубые, неотесанные люди, не имеющие никакого понятия о культуре. На этот раз Витора Мело спас Жоан Фулженсио, поскольку Жозуэ и Ари Сантос, сочтя себя оскорбленными, намеревались его побить. Чтобы не допустить драки, Жоану Фулженсио пришлось использовать весь свой авторитет. Бар Насиба стал теперь редутом Мундиньо Фалкана. Компаньон экспортера и враг Тонико, араб (гражданин Бразилии по рождению и избиратель) принял активное участие в предвыборной кампании. И как ни удивительно, в эти бурные дни на одном из самых многолюдных митингов, где Эзекиел побил все свои рекорды как по количеству выпитой кашасы, так и по вдохновению, Насиб тоже произнес речь. Его вдруг осенило, после того как он услышал речь Эзекиела. Насиб не выдержал и попросил слова. Его выступление имело невиданный успех в особенности потому, что, начав говорить по-португальски, но ощутив недостаток в пышных эпитетах, которые он с трудом подыскивал, Насиб закончил на арабском языке, и тут слова посыпались одно за другим с поразительной быстротой. Аплодисментам не было конца.

– Самая искренняя и самая вдохновенная речь за всю кампанию, определил Жоан Фулженсио.

И вот в одно ясное голубое утро, когда сады Ильеуса источали аромат и птицы пели, прославляя красоту города и неба, все эти волнения кончились. Полковник Рамиро вставал очень рано. Самая старая служанка, жившая в доме Бастосов сорок лет, обычно подавала ему чашку кофе. Старик садился в качалку, размышляя о ходе избирательной кампании, и производил подсчеты. Последнее время он утвердился в мысли, что удержится у власти, поскольку губернатор обещал признать его кандидатов и отвергнуть кандидатуры противников. В то утро служанка, как всегда, дожидалась Рамиро с чашкой кофе. Он не показывался. Тогда встревоженная служанка разбудила Жерузу. Женщины нашли полковника мертвым, он лежал с открытыми глазами, его правая рука сжимала простыню. Жеруза отчаянно зарыдала, служанка крикнула: «Умер мой крестный!»

Номера «Диарио де Ильеус», обведенные траурной каймой, восхваляли полковника: «В этот час печали и скорби настает конец всем разногласиям. Полковник Рамиро Бастос был выдающимся гражданином Ильеуса. Город, муниципалитет и весь район обязаны ему многим. Без Рамиро Бастоса не было бы прогресса, которым мы сегодня гордимся и за который боремся». На той же странице среди множества траурных извещений – от семьи, префектуры, Коммерческой ассоциации, братства святого Георгия, семейства Амансио Леала, правления железной дороги Ильеус – Конкиста – было помещено и извещение демократической партии Баии (ильеусское отделение), приглашавшее всех членов этой партии присутствовать на похоронах «выдающегося общественного деятеля, лояльного противника и образцового гражданина». Подписали извещение Раймундо Мендес Фалкан, Кловис Коста, Мигел Батиста де Оливейра Пелопидас де Ассунсан д'Авила и полковник Артур Рибейро.

В гостиной, где стояли стулья с высокими спинками и где был выставлен гроб с телом усопшего, Алфредо Бастос и Амансио Леал принимали соболезнования горожан, которые проходили перед гробом все утро. Тонико известили телеграммой. В полдень с огромным венком явился Мундиньо Фалкан, он обнял Алфредо, взволнованно пожал руку Амансио. Жеруза стояла у гроба, ее перламутровое лицо заливали слезы. Мундиньо подошел к девушке, она подняла глаза, разрыдалась и выбежала из гостиной.

В три часа дня в доме никого не осталось. Всю улицу, от дома Бастосов до клуба «Прогресс» и префектуры, заполнил народ. Собрался весь Ильеус, из Итабуны прибыли специальный поезд и три автобуса.

Приехавший из Рио-до-Брасо Алтино Брандан сказал Амансио:

– Вы не находите, что это к лучшему? Он скончался непобежденным; умер у кормила, как ему хотелось.

Рамиро был человеком твердых убеждений, старого закала, теперь таких людей больше нет.

Появился епископ в сопровождении священников.

На улице в ожидании похоронной процессии выстроились монахини и ученицы монастырской школы во главе с настоятельницей, Энох с преподавателями и учащимися своей гимназии, учителя и ученики начальной школы, ученики колледжа доны Гильермины и других частных колледжей, братство святого Георгия, Маурисио, облаченный в красную тогу, Мистер, весь в черном, долговязый швед из пароходной компании, чета греков, экспортеры, фазендейро, коммерсанты (торговые заведения были закрыты в знак траура) и простой люд, спустившийся с холмов и пришедший из Понтала и с Острова Змей.

Габриэла и дона Арминда с трудом пробрались в переполненную гостиную, заваленную венками. Габриэле удалось подойти к гробу, она приподняла шелковый платок, покрывавший покойного, и посмотрела ему в лицо, потом, склонившись над восковой рукой Рамиро, поцеловала ее. В день, когда открылось презепио сестер Рейс, полковник любезно беседовал с ней на виду у золовки и ее мужа-бакалавра. Габриэла обняла Жерузу, и девушка, плача, опустила голову ей на плечо. Заплакала и Габриэла, в зале многие всхлипывали. Колокола всех церквей звонили по усопшему.

В пять часов траурное шествие вышло из дому. Толпа, не уместившись на улице, вылилась на площадь.

У могилы уже говорили речи: Маурисио, Жувенал – адвокат из Итабуны, доктор – от оппозиции, несколько слов сказал епископ, – а хвост процессии еще поднимался по склону Витории к кладбищу. Вечером кинотеатры были закрыты, в кабаре не горели огни, бары пустовали, притихший город, казалось, вымер.