Текст книги "Город Ильеус"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

7

Варапау на секунду прерывает работу, чтобы послушать песню Флориндо. А какие песни будут петь во время праздника? Варапау никогда не приходилось слышать, чтоб в фазендах какао устраивали терно. Очень возможно, что никто и не знает целиком ни одной партии для терно. Да он и сам не знает. Песни, которые приходилось ему слышать в земле какао, – это песни новые, они родились здесь и рассказывают о несчастьях, о смертях в борьбе за землю, или это рабочие песни, вроде тех, что поёт Флориндо, они облегчают тяжелую работу во время сбора урожая. Варапау задумывается, но голос надсмотрщика, грубый и властный, возвращает его к действительности:

– Поживей… поживей…

Работники срезают ножом плоды, а дети подбирают их с земли. Солнце встаёт в небе красным медным шаром, обжигая своими лучами голые спины людей. С шести утра начинается работа. Ещё только рассветает и птицы поют, солнце едва согревает землю, а Варапау серпом или ножом уже срезает плоды какао, если в то время идёт уборка урожая, или подрезает ветки деревьев, если плоды ещё не созрели. Тибурсио всюду поспевает на своём коне, кричит «поживей», «поживей», «вы воруете хозяйские деньги». Солнце всё выше поднимается в небе, всё жарче обжигает спину Варапау. Сильно жжет, это уже не ласковое солнце утра, когда роса омывает ноги; почва раскалена, голые спины блестят под горячими лучами, если стоит лето, струи дождя потоком текут по ним, если пришла зима. Надо остерегаться змей, их здесь много, одна ядовитее другой. Гремучую змею можно узнать издалека, она и вправду гремит, но кто же угадает приближение жаракусу-апага-фого, или пико-де-жака, или заметит на какаовом дереве коралловую змею, так похожую на лиану, перевившую ветки? Струи пота катятся по лицу Варапау, а на черной коже Флориндо капельки пота блестят как бриллианты.

Варапау срезает плоды какао и думает о терно. Он пригласит Флориндо, пригласит Капи, Ранульфо, пригласит Астерио, у него ведь есть жена и две дочери. Правда, они ещё совсем девочки, старшей всего только двенадцать лет, но что ж такого? Девочки и их мать – вот уже три женщины, а три женщины на празднике работников плантаций – это очень много. Основная трудность как раз в этом: где достать побольше женщин для праздничной процессии. Те, у кого есть жена или подруга, ни за что не позволят ей участвовать в терно, будут бояться, как бы её кто другой не увел. Здесь, в этих землях, в фазендах какао, женщина – это редкая драгоценность. Мало их, а те немногие, что есть, работают на плантациях, помогают мужьям. Они разрезают ножом собранные мужчинами плоды, а дети – совсем еще малыши! – собирают какао в большие кучи. Дети зарабатывают жалкие гроши, они совсем голые, животы у них вздутые, огромные, как у беременных женщин, лица опухшие. Это от земли, которую они едят, вкусной земли, часто заменяющей им пищу. И все они – негры, белые, мулаты – одного и того же цвета, желтые, как листья деревьев какао. Пройдет несколько лет – и они будут такими же работниками на плантациях, как Варапау или Флориндо, другого пути для них нет. Лица их, желтые от съеденной земли, станут ещё желтее от лихорадки. Это если они не умрут раньше, от дизентерии или тифа. Много детей умирают в фазендах; ангелочки божьи – называет их дона Аурисидия, супруга Манеки Дантаса, очень набожная сеньора. Она говорит, что на небе все дети превращаются в ангелочков, с крылышками, как у колибри. А те, которые не превращаются в ангелочков, превращаются в работников плантаций, и полуденное солнце, как бич, обжигает им спину. Голос надсмотрщика приказывает работать поживей, нельзя красть хозяйские деньги, они на земле не валяются. Варапау слышит приказание и старается работать поживей; плоды падают с деревьев, дети подбегают и уносят их, женщины разрезают их коротким ударом ножа. Иногда одна из них ранит себе руку и смачивает рану соком какао. Шрам затягивается, работу нельзя оставить ни на минуту; не воруй хозяйских денег, женщина, они на земле не валяются…

Под песню Флориндо легче работать, в голосе его звенит смутная, далекая надежда:

 
Будет земля и у нас,
мы какао посадим на ней
(не плачь, мулатка, не плачь!)…
Ах, только б настал поскорей,
ах, только б настал этот час!
 

В полдень, когда они прекратили работу, чтоб поесть, Варапау сказал Капи и Флориндо про терно.

– Вот будет здорово!

Они принялись обсуждать идею Варапау, строить планы. Негр Флориндо радостно смеялся: терно… Капи спросил: это будет пастушеская процессия или «бумба-меу-бой»?[14]14
  «Бумба-меу-бой» – игровое народное представление, в котором принимают участие ряженые.


[Закрыть] Он вспомнил, как когда-то давно, в другом городе, далеко отсюда ещё мальчишкой, он выступал в терно «Царей волхвов» в роли Ирода («О царь Ирод», – пели пастушки в своей песне). Весёлые были дни, давно уж не приходилось Капи вспоминать о тех днях! Но где же найти женщин, красивых и свободных девушек, чтоб устроить пастушеский терно?

Однако долго разговаривать не было времени. Им надо было вернуться к работе и как можно скорее. Надсмотрщик выкрикивает их имена: за работу! И работа продолжается до тех пор, пока не заходит солнце. Когда спускаются сумерки, они возвращаются домой. Ребятишки бегут бегом, как только у них ещё хватает сил бежать? Вот женщины, те идут совсем измученные, вялые, молчаливые. Даже нельзя назвать эти существа женщинами. Кто видел когда-нибудь городских женщин (а Варапау видел) – накрашенных, надушенных, разодетых, красивых, словно созданных для любви, тот никогда не поверит, что эти негритянки и мулатки, возвращающиеся с плантаций задыхаясь от усталости, эти существа в грязных лохмотьях – тоже женщины. Они – обломки человека, но, какие бы они ни были, они спят со своими мужьями, целуются и рожают детей, которые потом будут есть землю…

Но в этот вечер, дома, Варапау, Капи и Флориндо ни о чём другом не могут думать, кроме терно. Терно «Царей волхвов»… На праздниках, в январе. Негр Флориндо смеётся звонко и радостно…

Ещё по дороге они говорили о терно. Этих разговоров им хватит до нового урожая. Планы, разговоры, задачи, которые предстоит разрешить. Капи – за пастушескую пляску, Ранульфо предпочитает «бумба-меу-бой». Только Флориндо не имеет на этот счёт своего мнения, для него всё едино, всё хорошо, всё весело. И негр смеётся своим звонким, чистым смехом.

А потом наступает ночь, тяжкая и короткая. Они едят вяленое мясо и кашу из маниоковой муки, запивая глотком кофе. У некоторых (таких очень мало) есть женщины. Эти женщины похожи на грязные тряпки, у них отвислые груди, дряблые животы, лица у них уродливые, ноги грязные, израненные, от них плохо пахнет. И всё-таки это женщины! А их здесь так мало, и это такое счастье иметь женщину, с которой можно спать! Редки вздохи любви в глинобитных домах работников плантаций. И часты преступления из-за любви, убийства из-за женщин, – каждое такое существо, похожее на грязную тряпку, драгоценнее самой прекрасной женщины из самого большого города в мире. Никогда ни одну женщину не желали так страстно, как желали этих негритянок и мулаток с усталыми лицами, с ногами, покрытыми липким соком какао, с мозолистыми руками, с отвислой грудью! Мужчина, у которого есть женщина, должен быть храбрым, чтоб защищать ее ножом и винтовкой от покушений других мужчин, которые не находят покоя по ночам на своих одиноких постелях. Тяжкая ночь, короткая и печальная, ночь работников какаовых плантаций…

Но для Варапау, Капи и Флориндо эта ночь не была печальной. Когда Капи спрятал гитару, а Флориндо перестал петь и на площадке перед домом настала тишина, когда погас красный свет коптилки, каждый из них предался своим мыслям, воображая себе терно «Царей волхвов». Праздничная процессия выйдет в Новый год и пойдёт по фазендам, по господским домам. И снова выйдет в праздник волхвов, накануне и в самый день праздника. Она осветит своими весёлыми, бесхитростными фонариками плантации какао и жизнь работников этих плантаций. Ночью, лежа на нарах, Капи спросил Варапау:

– А какое название мы дадим нашему терно?

И правда, какое название? Вопрос Капи прервал размышления Варапау. Надо придумать название, никогда ещё не бывало терно без названия. Варапау вспомнил пастушеские пляски, которые видел в других землях, праздничные процессии «Царей волхвов» в городах Севера. Вспомнил название терно в Аракажу, в Жоазейро. Название… Это не так-то просто… Разве что назвать именем фазенды? «Терно да Тараранга»… Даже красиво. Но вдруг он вспомнил, что как-то раз на улицах Мароима видел «Терно совершенной любви». «Совершенная любовь…» – вот это здорово! Правда, если назвать именем фазенды, то это даст кое-какие преимущества. Может быть, полковник Фредерико раскошелится. Десять или двадцать монет пригодятся. Назвать именем фазенды, пожалуй, выгоднее.

– Ведь мы назвали его «Терно да Тараранга», полковник… Именем фазенды…

Но «Совершенная любовь» – это так красиво… Если бы Роза узнала, она, наверно, осталась бы довольна. Воспоминание о Розе смущало покой одиноких ночей мулата Варапау. Циник и гуляка, он слыл донжуаном среди прислуг, нянек и кухарок в разных городах. Он, как никто, умел шепнуть нужное словечко в нужный момент, знал, как завоевать чувствительное сердце какой-нибудь няньки, и скоро приобрел неограниченную власть над молоденькими служанками города Ильеуса. И вдруг появилась Роза. Появилась совершенно неизвестно откуда, со своими пёстрыми платьями. Она была похожа на цыганку – широкоскулая, глаза с косинкой, длинные распущенные волосы. Это были месяцы любви где-нибудь на пристани, в пустых лодках, на вокзале. Роза жила на холме Конкиста, но никогда не удавалось Варапау добиться от неё, где точно. Роза очень много врала: то выходило, что она замужем, то она оказывалась дочерью жестоких родителей, которые её обижали, то она утверждала, что служит у одних очень богатых людей. Нельзя было верить ничему из того, что она говорила, не существовало в целом мире другой такой вруньи, как эта Роза. Иногда она вдруг пропадала куда-то, и дня три-четыре о ней не было ни слуху ни духу. Варапау совершенно сходил с ума в эти дни, бегал по всему городу, искал её. Стучался, во все дома, где она могла служить, судя по её рассказам.

– Здесь не работает девушка по имени Роза?..

– Нет, у нас такой нету…

Как-то раз в одном доме оказалось, что служанку зовут Роза, но это была беззубая старуха. Когда он потом рассказал Розе об этой встрече, она чуть со смеху не померла. А то вдруг, бывало, задумается и сидит грустная, не говорит, не поёт и не врёт ничего. Варапау всей душой ненавидел такие дни: Роза была неласковая, холодная, равнодушная, словно мысли её были где-то далеко-далеко, в каком-то другом мире. Но это бывало редко, почти всегда она была весела, много говорила, никогда ещё Варапау не встречал такой болтуньи. Она была самая красивая в этом краю, многие на неё заглядывались. Сколько раз Варапау ссорился с ней из-за того, что она улыбалась всем проходящим мимо мужчинам, которые пожирали её глазами. Варапау всё хотел, чтоб она держала себя посерьёзней, не давала повода… Но Роза улыбалась, не умела она держать себя серьезно, она была просто сумасшедшая какая-то.

Но – боже мой! – когда она пела, лежа в забытой кем-то лодке, и голос её поднимался к звёздному небу, тогда Варапау забывал обо всём; так бы всё и смотрел и смотрел на неё, на чудесное её лицо, на рот с маленькими белыми зубами, так бы всё и глядел в её мягкие, ласковые глаза с косинкой.

А потом она ушла и не вернулась. В тот день она была задумчива и говорила каким-то странным голосом. Утром, выйдя из лодки, она сказала:

– Я ухожу, Варапау. Ты хороший, ты был очень добр ко мне… Никогда я тебя не забуду… Но я должна уйти…

Он умолял её, унижался, угрожал. Она ничего больше не сказала. Поцеловала его в последний раз и ушла. Снова стал Варапау метаться из конца в конец по городу, ища свою Розу. Не было дома на холме Конкиста, в который он бы не постучался. Никогда больше не довелось ему увидеть её. Только в Итабуне, куда загнала его тоска, он узнал, что она теперь живет с Мартинсом, управляющим фирмой Зуде, и работает на складе, зашивает мешки с какао. Тоска убивала Варапау, он поступил батраком в фазенду, тяжелая жизнь засосала его, но Роза всё не выходила у него из головы. День и ночь Варапау думал о ней, вспоминал её глаза, ее грудь, крепкую, как спелые плоды какао, её пышные волосы. Сколько раз уже рассказывал он о днях, проведенных а Розой, своим товарищам, живущим с ним в одном бараке и вместе с ним работающим на плантациях. И Капи, и Флориндо, и Ранульфо уже знают эту историю наизусть, во всех подробностях. А когда сифилис приковал Варапау к постели на несколько недель, он по целым дням рассказывал негру Флориндо о Розе, вспоминал каждое её слово, движение, каждый вздох любви. Он много раз повторял свой рассказ, но негр не уставал его слушать.

«Терно совершенной любви» – это понравилось бы Розе. Но не всё ли равно, «Совершенная любовь» или «Тараранга», какую роль играет название, если Варапау только для того всё это задумал, чтобы бежать, пробраться в сертаны, а потом вернуться по дорогам в Ильеус искать Розу? Только бы не попасться на глаза полковнику Фредерико. И кто этот Мартинс, который устроил Розу на работу? У Варапау есть нож, правда, до сих пор он им пользовался только, чтоб нарезать табак, но он может и вонзить его в глотку Мартинса, если тот не оставит Розу в покое. Не то чтоб Варапау ненавидел его, как, например, ненавидит надсмотрщика Тибурсио. Но если Мартине не оставит в покое женщину, которая по праву принадлежит ему, Варапау, – о! тогда мы ещё посмотрим.

Самое важное – бежать… Удрать отсюда и, пробираясь по самым непроходимым тропам, ночуя в лесу, добрести до Серры Бафоре, а там уйти в сертаны. Потом спуститься по дороге Конкиста, скрыться на некоторое время в Итабуне и, вскочив на ходу в какой-нибудь грузовик, доехать до Ильеуса. А в Ильеусе он хозяин… Но один только вопрос мучает Варапау, не давая ему сомкнуть глаз по ночам: взять ли с собой Флориндо?

Флориндо спит на нижних нарах, Варапау над ним. Негр даже во сне улыбается. Может быть, он видит во сне терно? Да, негру Флориндо снится терно «Царей волхов», которого он никогда не видал… Вот человек, изображающий быка в праздничной процессии, вот страшное чудище каипора. Ему снятся и пастушки, он даже во сне смотрит на них жадными глазами, и все они – это Роза, подруга Варапау. Давно уже живет она в сердце негра Флориндо, может быть, он любит Розу даже сильнее, чем Варапау. Слушая рассказы друга, он и сам привык подолгу думать о ней. Он представлял её себе на тысячи ладов. Сначала она была похожа на ту блондиночку, которую он встретил в Палестине, на улице, где помещаются публичные дома; она часто напивалась и устраивала скандалы на других улицах, где жили приличные, семейные люди. Она была похожа на фарфоровую куклу; полиция потом выслала её из городка. Флориндо почему-то воображал себе Розу похожей на эту девушку – голубые глаза, маленький рот, золотистые волосы. Потом, когда Ранульфо вырезал из старого журнала, который нашёл на веранде помещичьего дома, фотографию какой-то киноактрисы (она была почти голая, в лифчике и трусиках), Флориндо по ночам стал воображать себе Розу такой же вот красивой и смуглой. А иногда Роза казалась ему попроще – ну вроде дочери Жезуино, надсмотрщика из фазенды Манеки Дантаса, наверно, она такая же задорная маленькая мулатка и так же со всеми балует. Или, может, Роза похожа на негритянку-проститутку, с которой Флориндо спал в Пиранжи и которая заразила его дурной болезнью. В снах Флориндо Роза была разная, но какова бы она ни была, в одинокие трудные ночные часы он повторял слова, которые она когда-то сказала Варапау. Роза живёт в сердце Варапау, она живёт и в сердце негра Флориндо, живёт в одинокие ночи, ночи без женщин, трудные ночи работников фазенды Тараранга.

Сейчас Флориндо снится Роза в костюме пастушки, одетая так для праздничной процессии. Пастушек много, и все они похожи на Розу, подругу Варапау. Вот блондиночка Роза, с маленьким ртом, с голубыми глазами, она совершенно пьяна и осыпает бранью замужних женщин. Вот Роза полуголая, в трусиках и лифчике, смуглая красавица артистка. Вот Роза мулатка с живыми, задорными глазами, щеки у нее накрашены, а волосы густо измазаны свиным салом. Вот Роза негритянка с широкими бедрами. И негр Флориндо смеется во сне: он тоже танцует, танцует с Розой. Хорошая вещь этот терно!

Взять Флориндо или бежать одному? Варапау никак не может решить этот вопрос. Лучше посоветоваться с Капи, он человек опытный, много лет здесь живёт. Капи никогда не пытался бежать, хотя давно уж тоска давит ему на сердце. Капи родом из Сеара, он приехал сюда как-то во время засухи – по всему северо-востоку, обожженному солнцем, шла слава о землях юга Баии. Приехал – и уже не мог вернуться назад. Он приехал один, жена и дети остались там, на выжженной земле, он ведь уезжал ненадолго, только чтоб заработать немного денег. Но он задолжал, в лавку. Там, на родине, в Сеара у них был свой клочок земли, корова и коза. Жена обрабатывала землю и писала, что, как только сможет, пошлет ему денег. Тогда Капи заплатит долг и вернётся домой. Уже много лет он ждёт. Иногда приходят письма от жены, которые пишет под её диктовку учительница соседней школы, жена сообщает, что копит деньги, чтоб ему послать. Но ведь приходится по грошику собирать, так что ждать ещё долго. Капи ждёт терпеливо и всеми силами старается, чтоб долг его по крайней мере не рос.

В эту ночь Капи тоже снится сон. Он спит беспокойно и видит во сне пастушескую пляску, в которой он когда-то – много лет прошло с тех пор! – выступал в роли Ирода. Они изображали тогда какую-то смесь из Библии и старинных мистерий на тему о рождении Христа. Капи был наряжен Иродом, и пастушки, обращаясь к нему, пели стихи, которые он до сих пор помнит. Капи ворочается на своей жёсткой постели из голых досок, делая отчаянные усилия вспомнить, как дальше. Ведь пастушки кончили петь, теперь его очередь, он должен ответить. Как же это поется? Капи никак не может вспомнить свою партию. Ведь сколько лет прошло, он тогда ещё не женат был, а про земли Ильеуса – так вообще даже и не предполагал, что они на свете существуют, и деревьев какао в глаза не видал, но зато стихи из пастушеского терно знал наизусть и помнил все па того танца, который тогда танцевали. Именно во время терно, в один из этих чудных вечеров он и познакомился с Сузаной, своей теперешней женой. Она была пастушкой и пела:

 
О царь Ирод,
не тронь младенца,
ведь он наш бог…
 

А Капи, царь Ирод, отвечал ей. Капи отчаянно пытается вспомнить стихи. Он как наяву видит перед собой Сузану девушкой, в костюме пастушки, он слышит её пенье. Лоб его покрывается потом, он ворочается на нарах, не находя покоя, это уже не сон, а кошмар…

Варапау закрыл глаза. Взять с собой Флориндо или нет? Только один Капи может дать ему совет, он тут самый опытный человек. Вот праздничная процессия выходит из фазенды, Варапау – во главе, а дорога ведет в сертаны. Он бежит бегом, терно остается позади, фонарики покачиваются в такт знакомой песне:

 
Беги да подрезывай ветки,
какао сбирай и сажай
(не плачь, мулатка, не плачь!)…
 

Терно всё дальше; на просеке в лесу Роза ждет Варапау. Она идёт к нему навстречу, смеётся, что-то врет, как всегда. Но вслед за нею появляются Мартинс и Тибурсио. Они пришли с какаовых плантаций. Варапау хватается за нож. Роза смеётся: кому ж удавалось бежать с плантаций какао? Ранульфо не сумел убежать, и вот его бьют, в руке Тибурсио хлыст, сейчас он опустится на спину Ранульфо. Варапау пробует бежать, но все теперь собрались у помещичьего дома: Роза смеётся, Мартинс пытается схватить её, полковник Фредерико что-то кричит, Тибурсио хлыстом бьёт Ранульфо…

8

Баркасы для сушки бобов напоминают корабли, они словно вот-вот поплывут по золотому морю какаовых деревьев. Они стоят возле помещичьего дома один за другим, пять баркасов, на которых работники танцуют свой странный танец, перемешивая ногами сушащиеся на солнце бобы. Здесь же, неподалеку, стоят корыта, вереницы ослов отвозят туда мякоть какао. Сквозь щели досок стекает жидкий мед, покрывающий бобы какао, Из этого мёда помещики гонят уксус в собственных перегонных котлах.

Быть может, потому, что баркасы похожи на корабли, в землях какао появились песни, в которых говорится о море, о путешествиях. Или, может быть, в этих песнях мечта о побеге? Ведь многие из тех, кто работает на плантациях, приплыли сюда по морю в поисках богатства…

 
Хотел бы я быть моряком
и уплыть в чужие края…
 

Цинковая крыша баркаса накаляется на солнце. Если пойдет дождь, надо сразу же навесить над сушащимися бобами эту крышу, наведя ее по рельсам баркаса, и какао будет спасено. А иначе оно заплесневеет, перейдет в «средний сорт», и разницу в цене вычтут из заработной платы работников плантаций. На настиле, словно покрытом воском, сушится какао, вынутое из корыт, в то время как люди, танцующие на нём выдуманный ими самими танец, ворошат ногами бобы какао, распевая при этом песню, которую они тоже сами выдумали. Этот танец напоминает другой танец других негров в другие времена, на палубах невольничьих кораблей, а эта музыка говорит о тайной мечте каждого из них – стать моряком и в один прекрасный день уплыть на каком-нибудь корабле в другие страны. Но, несмотря на то что эти баркасы так похожи на грузовые суда, которые вот-вот выйдут в открытое море, они вечно будут стоять на якоре возле плантаций какао, и даже самый сильный южный ветер не сможет сдвинуть их с места.

 
Мой баркас никуда не плывет,
он к берегу крепко пристал.
 

Как бы сильно ни дул южный ветер, сгибая траву, покрывая жёлтыми листьями землю, никогда не сдвинутся с места эти баркасы. И никогда не уедут отсюда эти негры и мулаты, распевающие песни, в которых говорится о море и путешествиях: они навек прикованы к чёрной, сочной земле плантаций, эти моряки на баркасах для сушки какао!

Зерна какао докрасна раскаляются под жарким солнцем, и, словно танцуя на горячих угольях, люди переворачивают их ногами, чтобы какао было «высшего сорта», а не «good» или «среднего». Потому что разницу в цене вычтут у работника и потом десять лет ни гроша не получишь. Надсмотрщик кричит: «Осторожно!», «Смотрите не попортите какао!», «Не смейте грабить хозяина!» Они пляшут и поют, раскаленные бобы какао обжигают им ноги. Первое время на пальцах остаются следы, потом ноги привыкают.

Чем сильнее припекает солнце, тем лучше. Какао станет коричневым, как лица людей, у него будет такой запах, как у шоколада. Работники плантаций никогда не пробовали шоколада, они только и знают что этот сладкий запах.

Варапау пляшет свой странный танец быстро, дробно перебирая ногами. Негр Флориндо смеется, он пляшет лучше всех. Капи месит в корыте мякоть какао, чтобы выжать сок. Жидкая масса налипает на подошвы ног, никакой водой потом не отмыть ее, – это уж на всю жизнь. Негр Флориндо затягивает матросскую песню, все остальные подхватывают:

 
Мой баркас отправляется в море,
ветер бушует кругом…
Мой баркас без руля и без вёсел,
и паруса нету на нём…
 

Неподалеку – печь, её недавно белили. Словно самый простой белый домик. Но работники плантаций смотрят на неё с ужасом. Электрическая печь, маленький белый домик с одной только дверью, похожей на дыру, через которую входишь прямо в ад. Когда начинается тоскливая зимняя пора и льёт дождь, или в конце уборки урожая, когда всё какао не умещается на баркасах, его сушат искусственным способом, в электрической печи. Зимой, когда падают июньские дожди, а солнца нет, баркасы становятся бесполезными, над ними надвигают цинковые крыши, а все какао сносят для просушки в печь. Включают электричество или кладут дрова в топку, если это не электрическая печь. Внутри жарко как в аду, а пробыть здесь нужно шесть часов и всё время переворачивать зёрна, а то печь – это вещь опасная, в одно мгновенье может сгореть несколько арроб какао. А ведь вычитать будут у работников. Когда человек входит в печь, надсмотрщик кричит ему вслед: «Осторожней, осторожней, не сожги какао». Многие уже умерли от удара из-за этой печи: выйдут наружу, попадут под дождь, да сразу же и рухнут. А один погиб потому, что, выйдя из печи, страшно хотел пить и с жадностью съел кусок арбуза. Ему весь рот перекосило, а глаза прямо вылезли из орбит, он упал тут же, у самого входа в печь, в этот красивый белый домик.

– Оцепенел… – сказали люди.

Многие уже так оцепенели, и потому работники плантаций боятся этой печи; она – их смертельный враг. Она убивает людей, она сжигает хозяйское какао. А когда какао сгорает, то платят они, убыток вычитается из их заработка, и долг растет в расчетных книгах, в которых уже все так запутано, что и разобрать нельзя. Но если человек, выйдя из печи, падает мёртвым, то никто ничего не платит, его тут же на плантациях и закапывают – это ведь хорошее удобрение. Когда человек умирает, значит, срок его настал, и это даже лучше – умереть сразу, оцепенеть тут же на месте, чем месяцами валяться в постели, желтеть да сохнуть, медленно помирая. Так говорят женщины, когда кто-нибудь, выйдя из печи, попадает под дождь и падает мертвым.

И о ней, о печи, которая сжигает какао и убивает людей, об их враге, сложили песни безымянные певцы плантаций, грустные песни, бесконечно печальные, как заупокойные молитвы:

 
В печи сгорел Манека,
когда начинался закат…
 

В фазенде полковника Фредерико Пинто была только одна электрическая печь, и стояла она возле баркасов, неподалеку от помещичьего дома. Мотор был не очень-то силен, энергии хватало только на печь, на освещение хозяйского дома да на две лампы в доме Тибурсио, надсмотрщика. Две другие печи топились дровами. Незадолго до повышения цен, в конце уборки урожая, когда дожди что-то задержались, электрическая печь была в действии, так как баркасов не хватало. И вот на следующий день после того, как закончили уборку, в то время как Варапау только и думал что о своем терно, умер Ранульфо. Другие были на баркасах возле корыт, а он пошёл в печь переворачивать бобы какао, чтоб не сгорели. Небо ещё с вечера заволокло тучами, и время от времени, несмотря на то что солнце припекало, падали быстрые короткие дожди. «Лисья свадьба, – говорили женщины, – солнце и дождик вместе».

Когда Ранульфо, окончив работу в этом электрическом аду, вышел из печи, начался дождь. Он даже не успел вскрикнуть, ему перекосило рот, судорога прошла по всему телу, тут же у двери он и упал. Капи, выжимавший какао в корыте, видел, как упал Ранульфо.

– Ранульфо оцепенел…

Люди побросали работу и побежали к месту происшествия. Надсмотрщик крикнул Варапау:

– Позови полковника…

Когда они приблизились, Ранульфо уже умер. Из печи доносился треск подгоревшего какао. Они окружили умершего.

– Какой он страшный… – сказала дочка Иринеу, восемнадцатилетняя девушка, на которую все мужчины заглядывались.

Подошёл полковник Фредерико Пинто. На пороге дома показалась его жена – толстая-претолстая, с целым выводком детей. Полковник приказал:

– Остановите мотор, какао сгорит. Скорее, Тибурсио… – Он прислушался к треску подгоравших бобов, доносившемуся из печи, и лицо его потемнело: – Эти арробы погибли…

И только убедившись, что мотор остановили, он повернулся, чтоб взглянуть на только что умершего человека. Люди расступились перед ним, только Рита, дочка Иринеу, не тронулась с места, стояла и улыбалась полковнику. Дона Аугуста, жена Фредерико, тоже подошла и спросила:

– Что случилось?

– Ранульфо оцепенел…

Полковник Фредерико Пинто смотрел на умершего, на его скрюченные пальцы, открытый рот.

– Не мог, чёрт возьми, подождать, пока дождь пройдет…

Но теперь дождь уже прошёл, и полковнику никто ничего не ответил. Дона Аугуста перекрестилась и протиснулась между полковником и дочкой Иринеу, которая отошла в сторону и потупилась.

– Нахальная девчонка… – пробормотала дона Аугуста.

Она взглянула на умершего с жалостью, но больше всего её занимала в этот момент молоденькая мулатка с высокой крепкой грудью, Рита. Она-то ясно видела, чего хочет эта девчонка: понравиться Фредерико, сойтись с ним, а потом жить в собственном доме в Пиранжи.

– Дрянь какая… – пробормотала она снова.

А мёртвый Ранульфо лежал всё на том же месте. Тибурсио подбежал к полковнику, тот повернулся к нему, оторвав взгляд от умершего.

– Просмотрите это какао. Может быть, его ещё спасти можно…

Тибурсио и два работника вошли в печь. Полковник Фредерико сказал:

– Возвращайтесь все на баркасы… Сейчас ведь отпевать его не будете…

Люди стали расходиться медленно, неохотно. Капи всё оборачивался и смотрел на Ранульфо, мертвого, с выпученными глазами, Тибурсио и двое работников вышли из печи.

– Это какао еще можно спасти. Оно подгорело не сильно.

Когда двое мужчин, которым помогала дочь Иринеу, подняли тело Ранульфо за руки и за ноги и понесли, надсмотрщик включил мотор. Он крикнул Варапау:

– В печь!.. И береги какао…

Полковник Фредерико поддержал надсмотрщика:

– Берегите какао…

Мертвого унесли… Одну внезапную, долгую минуту стояла тишина. И тогда, разрезая воздух над плантациями, раздался с баркасов голос Флориндо, изливаясь в протяжной жалобе на страшную печь:

 
Страшная печь-убийца,
она убивает нас…
В печи сгорел Манека,
значит, настал его час…
 

Полковник Фредерико Пинто повернулся, быстрым и нервным движением провел платком по лбу и сказал жене:

– Слава богу, какао спасено…

Голос Флориндо терялся вдали, над плантациями:

 
В печи сгорел Манека,
нежданно он, бедный, погиб!