355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Жорж Сименон » Судьба семьи Малу » Текст книги (страница 2)
Судьба семьи Малу
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 16:44

Текст книги "Судьба семьи Малу"


Автор книги: Жорж Сименон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Глава 2

– Ален… Ален…

Ему казалось, что он только что погрузился в сон, все-таки, не открывая глаз, он чувствовал, что уже наступил день. Он знал также, что за окнами льет проливной дождь, потому что как раз под окнами его комнаты стоял цинковый бак, по которому барабанили упругие капли.

– Почему ты улегся спать одетым?

Нужно было быстрее прийти в себя, вернуться к действительности. Это была сестра. Корина села на его кровать, и, открыв глаза, он с досадой увидел, – впрочем, он этого ожидал, – что она сидит, скрестив ноги, в расстегнутом халате. Неужели она не может понять, что он всегда стеснялся видеть ее полуголой. Это у нее какая-то навязчивая идея. Она была начисто лишена стыдливости. По утрам Корина иногда выходила из ванной в чем мать родила и при нем надевала чулки, высоко поднимая ноги, сначала одну, потом другую, а он не знал, куда девать глаза.

Корина была красива. Все говорили, что она красива, мужчины бегали за ней. Она была пышнотелая, с упругой гладкой кожей. Эдакая пышечка! Сплошные выпуклости и округлости. Это была настоящая самка, а Алену хотелось бы иметь такую сестру, как у иных его товарищей по коллежу, скромную девушку, которую невозможно даже представить себе голой.

От нее и пахло самкой. Сейчас он чувствовал ее запах, потому что она только что встала с постели. Она спала в шелковой рубашке, очень коротенькой, смятой и поднимавшейся на золотистом животе. Корина и не думала запахнуть халат.

– Жозеф ушел от нас, – объявила она.

– Знаю.

Он тут же понял, что допустил промах: лучше было бы смолчать.

– Откуда ты знаешь? Он что, предупредил тебя?

Он знал это, потому что, собственно говоря, не спал всю ночь.

Прежде всего, он лег одетым, не сняв даже галстук, только потому, что боялся. Он не мог бы точно сказать, чего боялся. Оставшись один в своей комнате, он не способен был раздеться, а может быть, ему было стыдно. Разве его мертвый отец не лежал почти рядом, совсем один, один в темноте?

Отец лежал на своей кровати с колоннами. И Ален теперь даже мысленно не смел назвать эту кровать так, как обычно ее называл – катафалком. Это был настоящий монумент, черный с золотом, перегруженный деревянными резными фигурами, гербами. В доме было много такой мебели, купленной на распродажах, в особенности на распродажах обстановки замков. И на камине, и на шкафу, в котором можно было упрятать несколько человек, тоже красовались гербы, но дверцы его украшали печати судебного исполнителя.

– Откуда ты знаешь, что он ушел?

– Я слышал.

Это было среди ночи. Он лежал с открытыми глазами. Комната дворецкого находилась как раз над его спальней. Сначала Ален долго слушал, как Жозеф ходит взад и вперед в носках, потом шаги раздались на лестнице. Он уходил. Это было ясно. Все слуги ушли, один за другим, несмотря на то, что им не выплатили жалованье.

Ален слышал еще и другое: Жозеф, похожий на священника-расстригу, прошел в ту комнату, где находилось тело, и оставался там некоторое время, что-то разыскивая. Это не приснилось Алену. Он был уверен. У него сжалось горло, на лбу выступил пот, но он не посмел шевельнуться и почувствовал облегчение, когда услышал наконец, как хлопнули ворота и раздались шаги по тротуару.

– В доме нечего есть. Сходи купи чего-нибудь. Ну конечно, опять он! Когда нужно делать что-нибудь неприятное, здесь всегда произносят имя Алена. Он встал и злобно посмотрел на сестру.

– А у тебя есть деньги? – спросил он.

– Сейчас попрошу у мамы. Она говорит, что очень устала, и лежит в постели.

Тоже, как всегда. Каждое утро она чувствовала себя усталой и лежала в постели до полудня. В те периоды, когда в доме были слуги, ей доставляло удовольствие вызывать их всех по очереди к себе.

Он вошел в спальню матери, предварительно причесавшись и умыв лицо. Костюм его был смят, галстук скручен.

– Жозеф ушел… – объявила в свой черед мать.

– Знаю. Корина мне сказала.

– В доме нечего есть. Только кусок черствого хлеба.

– У тебя есть деньги?

Слово «деньги» хорошо знали в этой семье. Его слишком часто повторяли! Все, даже отец, который иногда просил сына дать ему взаймы на несколько часов накопленные Аденом карманные деньги.

– Наверное, деньги есть в бумажнике.

Он понял, что мать хотела сказать, так как она смотрела в сторону комнаты, где лежал покойный. Он также понял, что мать и сестра не хотят идти туда сами.

Ему пришлось сделать усилие. Вчера вечером, в сумерки, когда дождь струился по стеклам окон, ему было не так страшно. А теперь он хотел уже попросить Корину пойти с ним, но его удержало чувство собственного Достоинства.

Он вспомнил о том, что Жозеф ночью заходил в эту комнату, и успокоился, увидев на месте тело под простыней. Пиджак висел на стуле, и, обшарив карманы, Ален не нашел бумажника, но секунду спустя увидел, что он лежит раскрытый на ковре.

Он поднял бумажник, быстро вышел из комнаты и бросил его матери на кровать.

– По-моему, он пуст.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что он валялся на полу. Пари держу, что Жозеф…

И это была правда. Нашел ли Жозеф деньги в бумажнике? Во всяком случае, если да, то унес их с собой.

– У меня в сумочке есть какая-то мелочь. Дай-ка ее мне… Купи хлеба, масла, молока… Когда придет Эдгар, я попрошу у него немного денег. Впрочем, нам нужно достать деньги еще до того… Не знаешь, кто это звонил?

– Разве звонили?

– Около восьми часов утра, потом опять полчаса спустя.

В это время он, видимо, наконец уснул и ничего не слышал.

– Посмотри, не оставили ли записку в почтовом ящике. Просто не знаю, что мы будем делать: никого нет…

Но она продолжала лежать.

– А нужно все-таки, чтобы кто-нибудь занялся…

Она взглянула в сторону спальни покойного. Очевидно, она хотела сказать, что нужно, чтобы кто-нибудь занялся похоронами. Ален надел пальто, спустился, вышел в маленькую дверь в воротах. Он чуть не вышел без ключа, забыв, что уже нет слуг, которые открыли бы ему дверь. Нашел ключ – он висел на крючке.

На улице он поднял воротник своего длинного пальто. Он был без шляпы. Он никогда не носил ее. Его светлые волосы покрылись жемчужинами дождевых капель, капли воды дрожали на кончике носа. Маленькая площадь была пуста. Меньше чем в ста метрах отсюда, в переулке, была молочная, но хозяйка уже ругала его однажды при всех за то, что они несколько месяцев не платили по счету.

Он пошел дальше. Чуть было не купил газету, в которой, конечно, говорилось о его отце. Когда он вошел в лавку, то сразу заметил, что люди отводили от него глаза и все-таки некоторые бросали любопытные взгляды.

Хлеб, полфунта масла и бутылка молока – то, что покупают хозяйки из бедных семей. С покупками под мышкой, он быстро зашагал по улице.

Когда он вошел в комнату, женщины ссорились. Корина по-прежнему была почти не одета, как тогда, когда разбудила брата. Она ходила вокруг кровати матери.

– Я все-таки не могу просить его об этом. Не знаю, о чем ты думаешь и за кого меня принимаешь.

– Я принимаю тебя за такую, какая ты есть.

– А именно?

– Не разыгрывай из себя дурочку. Только на этот раз дело идет о нашей семье. Не о меховом манто, не правда ли?

– Я запрещаю тебе говорить о…

– Не кричи, пожалуйста.

– Может быть, чтобы не слышали слуги?

– Просто потому, что ты говоришь с матерью…

– Которая хочет, чтобы я просила денег у мужчины.

– Скоро вы кончите? – проворчал Ален, кладя съестное на туалет матери.

– Только что звонил твой брат.

– Что он сказал?

– Узнавал насчет похорон. Сказал, что это будет стоить по меньшей мере двадцать тысяч франков и что у него нет денег. Он зайдет после работы. Заявил, что раньше должен явиться к себе в префектуру. Другими словами, выпутывайтесь сами. Я просила твою сестру позвонить Фабьену…

Ален покраснел и повернулся к окну. Неужели они не могли избежать разговоров об этом хотя бы в такой день, как сегодня! Неужели у женщин нет никакого чувства стыда?

Фабьен был хирург, лучший хирург в городе. Он владел роскошной частной клиникой. Это был еще молодой человек, лет сорока, красивый жизнелюб. Он был женат, имел троих детей, но его никогда не видели вместе с женой.

В театре, на концертах он всегда появлялся в сопровождении Корины, и когда, почти каждую неделю, он ездил делать операции в Париж, все были почти уверены, что она садилась в тот же поезд. Она была там еще накануне. Якобы у своих друзей Манселей. Это они уступили ей почти даром норковую шубу, которой она так гордилась.

– Если Фабьен в самом деле твой друг, а я хочу этому верить…

– Ладно, мама, – отрезала Корина. И Ален с отвращением добавил:

– Ладно, хватит.

– Неужели никто не может приготовить мне чашку кофе?

Брат и сестра посмотрели друг на друга. Корина открыла рот, но по упрямому виду Алена поняла, что на этот раз он ей не уступит.

– Я даже не знаю, как зажигать газовую плиту, – проворчала она, выходя.

– Дай мне телефон, Ален.

– Что ты хочешь делать?

– Нужно похоронить твоего отца? Или нет? Он снова повернулся к окну, отдернул тюлевые занавески и стоял неподвижно, глядя на маленькую площадь.

– Алло! Это дом графа д'Эстье?.. Алло! У телефона госпожа Малу, я хочу поговорить с ним…

Корина с кофейником в руках остановилась в дверях и слушала разговор.

– Алло!.. Граф д'Эстье?.. Да, госпожа Малу… Я прекрасно понимаю…

Ален стал покусывать сигарету, которую не зажигал.

– Я думаю, что вы со своей стороны отдаете себе отчет в этой ситуации. Она более драматична, чем вы думаете, потому что в настоящее время я еще не знаю, сумею ли устроить мужу приличные похороны. В довершение всего наш дворецкий ушел сегодня ночью и унес содержимое бумажника… Я вас слушаю… Да… Я хорошо слышу.

Теперь долго говорил ее собеседник, в то время как г-жа Малу сидела неподвижно, держа трубку в руке. Аппарат стоял у нее на кровати.

– Я совершенно согласна с вами и, конечно, не буду впредь обращаться к вам ни с какими просьбами… Как?.. Я пока еще не знаю… Абсолютно ничего не знаю… Поставьте себя на мое место… А тут ведь еще дети… Да… Благодарю вас… От своего имени и от имени мужа.

Она положила трубку и сняла аппарат с кровати.

– Все в порядке, – заключила она.

– Сколько он тебе пошлет? – спросила Корина.

– Он не сказал. Он пришлет посыльного с чеком, но при условии, что это будет в последний раз… Как будто он не нажил достаточно денег с помощью твоего отца!.. Ален, звонок!..

– Слышу…

Они совсем забыли, что должны теперь сами открывать дверь.

– А кофе, Корина?

– Вода греется.

Ален спустился, открыл дверь и увидел старушку с мокрым зонтом в руках, таким большим, какой бывает у крестьянок, когда они едут в тележке на базар. Она и одета была как крестьянка, в длинной юбке до пят, мужских башмаках и смешном черном шелковом чепце с лентами, завязанными под подбородком.

– Я хотела бы поговорить с мадам Малу.

– Моя мать еще в постели…

– Но у меня срочное дело, и я приехала издалека.

– Боюсь, что в связи с несчастным случаем…

– Как раз из-за этого я к вам и пришла. Скажите вашей матери, что пришла мадам Татен. Удивительно, если она обо мне никогда не слышала. Но она наверняка меня видела. Во всяком случае, она ведь часто бывала в домах, где кто-то умирал. Да вот, у полковника Шапю, это я сидела ночью возле тела. А еще у баронессы Божан… Я привыкла, понимаете? Родные большей частью не знают… Я-то знаю, как обряжать покойников, потому что вот уже сорок лет, как только этим и занимаюсь.

Может быть, она понадобится? Алену казалось, что от нее пахнет мертвецом, что в складках ее юбки сохранился запах святой воды, самшита и хризантем.

– Зайдите на минутку.

Он не оставил ее на крыльце, где гулял ледяной ветер. Старуха остановилась на коврике в передней, пока он поднялся по лестнице, шагая через две ступеньки.

– Это старушка, которая сидит возле покойников.

Г-жа Малу поняла не сразу.

– Она говорит, что привыкла это делать, что она сидела возле покойников во всех лучших домах города. Называла фамилии.

– Может быть, стоит нанять ее. Пусть поднимется. Я пойду поговорю с ней.

Старушка ждала на площадке, пока г-жа Малу одевалась. Они долго разговаривали вполголоса, потом старушку провели в комнату, где лежал покойник, и она тут же завладела им.

– Мне здесь кое-что понадобится.

– Спросите у моей дочери все, что вам будет нужно. Дождь все еще шел, площадь была пуста, посередине ее бил фонтан, во всех домах черными дырами зияли окна.

– Помоги мне, Ален. Найди номер телефона бюро похоронных процессий. Старуха удивилась, что они не пришли сами. По ее словам, они обычно являются первыми.

Она позвонила, затем сказала, что эти господа сейчас придут.

– Мне нужно также повидать нотариуса, адвоката… Меня беспокоит еще один вопрос. Должны ли мы сообщить Марии? Я не знаю, где она живет.

О Марии, первой жене Малу и матери Эдгара, в семье никогда не говорили. Она принадлежала к далекому, малоизвестному прошлому, на которое предпочитали не намекать.

К тому же она была совсем простой женщиной, жила Бог знает как и на что, писала на плохой бумаге, купленной у мелочного торговца, почерком малограмотной служанки с орфографическими ошибками даже в адресе.

– Кажется, она жила в Марселе или Где-то на юге.

– Может быть, Эдгар знает…

– Эдгар не очень-то обрадуется, если она приедет сюда.

Имя Эдгара произносилось в этом доме особым образом. Конечно, он был Малу, потому что был сыном, и притом старшим сыном Эжена Малу.

Но сам Эжен, когда был жив, тоже не считал его таким же членом семьи, как остальных.

Во-первых, Эдгар всегда был вялый, высокий вялый парень вечно унылого вида. Получив среднее образование, он мечтал только о том, как бы устроиться на спокойное местечко.

Рискованные финансовые фокусы отца пугали его. Он поступил на государственную службу, женился на дочери начальника отдела и сам, в свою очередь, стал начальником отдела.

Они жили в спокойном районе, на окраине города, где не было ничего, кроме домиков служащих, офицеров и пенсионеров. За свой дом он выплачивал ежегодно и, вероятно, откладывал деньги; у него были сберегательные книжки на имя каждого из троих детей.

Конечно, теперь он стеснялся, боялся за свое место, боялся потерять уважение окружающих его людей, которых ценил, ему было неловко перед родителями жены, людьми строгих правил.

В комнате покойного старуха Татен ходила взад и вперед, как у себя дома, вполголоса разговаривая сама с собой. Время от времени открывала дверь и требовала то простыни, то свечи, то спички.

Следующим позвонил в дверь представитель бюро похоронных процессий. Г-жа Малу приняла его в столовой, где на столе еще стояли немытые кружки, из которых пили кофе, и лежал хлеб.

– Мама! – позвала Корина с лестницы. Корина, которая всегда ходила полуголая, и на сей раз, не смущаясь, показывала свои полные белые бедра. Когда мать вышла за дверь, она прошептала:

– Может быть, правильнее будет подождать, пока принесу! чек, прежде чем что-нибудь решать. Раз ты не знаешь, сколько там будет…

Снова звонок, и открывать пришлось опять Алену. Все тот же дождь, пустая площадь и темный силуэт, обрамленный проемом двери. Человек снял мокрую фуражку: у него не было зонтика.

– Простите, что беспокою вас, господин Ален…

– Это вы, господин Фукре?

– Я пришел бы раньше, но жена сказала, что это будет неделикатно…

– Входите, прошу вас.

Это был человек лет пятидесяти пяти – шестидесяти, высокий, костлявый, который лучше чувствовал бы себя на строительной площадке, чем здесь.

– Вы хотите поговорить с моей матерью?

– Я с удовольствием поговорил бы и с вами, господин Ален, ведь я знал вас еще совсем маленьким.

В столовую они не могли зайти, она была занята. Большинство комнат опечатано.

– Заходите ко мне.

Вошедший боялся испачкать пол своими грубыми башмаками. Он с уважением посмотрел на дверь, мимо которой прошел, угадав, что за ней лежит покойный.

– Он здесь? – шепотом спросил Фукре. – Знаете, я все еще не могу этому поверить! Никто не разубедит меня, что произошло что-то, чего мы не знаем. Видите ли, господин Ален, со мной он говорил откровенно. Вам известно, какой он был. Люди думали, что знают его, и почти всегда ошибались. Прежде всего, это был самый лучший человек на свете, и тот, кто посмеет отрицать это…

– Спасибо, господин Фукре!

– Некоторые пытались приписать ему всякое… Говорили, что я просто идиот, простофиля, что надо мной насмехаются… Знаете ли вы другого человека, который купил бы мне дом, да, господин Ален, дом, который просто подарил мне со словами: «Старина Фукре, твои мысли стоят золота. Золота у меня сейчас нет, но оно у меня будет, потому что я получу необходимые бумаги, обращусь к американцам, и тогда мы разбогатеем. На это нужно время. А пока вот тебе дом для тебя и твоей жены; ведь дети у вас уже завели семьи. Я устраиваю тебя совсем близко от строительства, но не для того, чтобы ты там работал. Ты будешь делать что хочешь, будешь смотреть за стройкой, если тебе это нравится, будешь ловить рыбу, если захочешь, и все-таки в конце каждого месяца будешь получать деньги в кассе». Вот что он сказал мне, господин Ален, вы, может быть, этого не знаете… И он сдержал слово. Даже когда у него не было денег, чтобы платить служащим и рабочим, для меня у него всегда находилось, иногда немного, иногда побольше. Я хорошо знал, что он добьется успеха и что, когда его предприятие начнет приносить доход, он меня не забудет, хотя некоторые и пытались меня разубедить. Вот почему я и пришел… Просто чтобы сказать вам: я знал вашего отца. Вам, наверное, сейчас тяжело. Денег у меня немного, но я всегда могу заложить дом…

Он осмотрел комнату, кровать с колоннами, печати на мебели.

– Нужно, чтобы все было прилично, правда? Многие очень довольны, что избавились от него. Я только думаю, не стыдно ли им теперь. Даже эта грязная газета, которая нападала на него каждое утро, которая еще вчера обзывала его всякими именами, не знает, что ей писать сегодня. Вот, посмотрите…

Он вытащил из кармана совсем мокрую газету.

– «Несчастный случай, который…» Так вот, господин Ален, у меня на сердце еще кое-что, и я должен эти высказать. Когда я прочел слова «несчастный случай», это меня поразило. Потому что, это уже между нами, я не верю, чтобы ваш отец мог лишить себя жизни намеренно. Простите меня. Я слишком хорошо его знал. Видите ли, он так любил жизнь!.. Конечно, у него были большие неприятности. Но были и хорошие дни, правда? Вы ведь прекрасно знаете, что эти неприятности с деньгами только забавляли его… Я слушал, что говорили люди. Я читал газету. Конечно, он пошел просить денег у графа. Лучше бы граф дал их ему! Потому что, в конце концов, без вашего отца за сколько он продал бы свой замок и лес? Получил бы в лучшем случае миллион, а то и половину!.. В то время как с участками Малувилля, несмотря на теперешние затруднения, он прикарманил по меньшей мере три миллиона. Правда это или нет? И вот я думаю, не хотел ли ваш отец просто напугать его? Однажды случилось так, что он просил при мне у кого-то денег. У него был трагический вид, но когда на него не смотрели, он быстро подмигивал мне, а как только этот тип ушел, он расхохотался… Может быть, он думал, что револьвер не заряжен. Или не хотел нажимать на курок… Или, может быть, – в глубине души я в это верю – он просто пытался ранить себя… Но я задерживаю вас, а вам, наверное, предстоит еще столько дел. На всякий случай я принес…

Он протянул Алену конверт, в котором лежало несколько тысячефранковых ассигнаций.

– Спасибо, господин Фукре. Я не забуду вашей доброты, но в настоящее время у нас есть все, что нужно.

– Это точно? Это вы не из гордости?

– Уверяю вас.

Фукре уже открыл рот, чтобы задать вопрос, но не посмел, и Ален угадал, что он хотел спросить: «А у кого вы просили денег?»

Провожая его на лестницу, Ален заметил сестру. Она энергично подавала ему знаки, которые он и не пытался понять. В ту минуту, когда он открывал дверь, с улицы позвонили. Это был лакей, который подал Алену письмо и сказал:

– Для госпожи Малу. Срочно. Узнал ли Фукре лакея графа д'Эстье? Но он с огорчением покачал головой.

– Ну ладно… До свидания, господин Ален. Если я вам зачем-нибудь понадоблюсь, не стесняйтесь.

Корина ждала его наверху, не сводя глаз с конверта.

– Сколько?

– Я не открывал его.

– Дай сюда.

И она разорвала конверт, потом сказала:

– Ну и умно же ты поступил с Фукре! Как это тебя угораздило отказаться от денег? Ты думаешь, нам сейчас легко будет выпутаться?.. Хорошо. Пятьдесят тысяч… Пойду скажу маме.

Она прошла в столовую и сунула чек на стол возле каталога похоронных процессий, который просматривала ее мать. Представитель бюро тоже увидел чек и напрасно попытался прочесть цифру, но, во всяком случае, успокоился.

В тот день к ним приходило и уходило много народу. Г-жа Малу вышла около одиннадцати часов, чтобы получить деньги по чеку, предварительно вызвав такси. Корина имела с кем-то долгий телефонный разговор. Ален предпочел его не слышать – при этом два-три раза раздавалось какое-то кудахтанье, странным образом походившее на смех.

Нотариусу Карелю, маленькому, круглому, розовому, лоснящемуся, одетому с иголочки, пришлось ждать в столовой возвращения г-жи Малу.

– Что мы будем есть, Ален? Есть ведь надо.

– Сегодня утром за покупками ходил я. Теперь твоя очередь – Какой ты галантный! У меня идея. Пошли старуху…

И в результате, когда г-жа Малу вернулась с деньгами, матушка Татен вышла на улицу и засеменила вдоль домов, направляясь на рынок. Она все так же разговаривала сама с собой и рассказывала, вероятно, себе Бог знает что об этой семье, так непохожей на Другие!

– Ален, дорогой, ты можешь на минутку оставить нас одних?

С тех пор как у нее в сумочке появились деньги, г-жа Малу вновь обрела самоуверенность и жизненные силы. Так бывало всегда. Случались периоды, когда нервы у всех были напряжены, в особенности у женщин и у слуг, потому что в доме не было ни гроша, и никто не знал, куда идти, чтобы купить в кредит самое необходимое. Г-жа Малу проводила тогда большую часть времени в постели, жалуясь на свое здоровье, а Корина находила способ улизнуть из дома.

Когда появлялись деньги, жизнь входила в обычное русло, и они переставали покусывать друг друга, ныть и ссориться.

– Нам нужно серьезно поговорить с нотариусом Карелем. Если придет мэтр Дюбуа, проведи его сюда, он будет нелишним.

Все это происходило в столовой, где на столе стояли грязные чашки, при свете люстры, которую забыли погасить со вчерашнего вечера.

Алену пришлось спуститься еще раз, чтобы открыть дверь обойщикам из бюро похоронных процессий. Так как комнаты первого этажа были опечатаны, пришлось оставить тело покойного в его спальне, и обойщики стали приколачивать там траурные драпировки.

В почтовом ящике уже лежали несколько карточек с соболезнованиями. У тротуара остановилась машина адвоката, которая придала дому более оживленный вид.

Теперь по площади проходили люди под зонтиками – их было немного – они завернули сюда, сделав крюк, так как площадь никуда не вела, просто для того, чтобы посмотреть на дом Малу. На окнах других домов шевелились занавески, выглядывали чьи-то лица, потом быстро исчезали.

В столовой спорили. Неясно слышался низкий голос нотариуса, немного более высокий голос мэтра Дюбуа и, наконец, время от времени голос г-жи Малу, задававшей конкретные вопросы. Она на минутку вышла из комнаты за бумагой и карандашом.

Вскоре после полудня, когда они ушли, глаза у г-жи Малу были красные. Она с критическим видом обошла все комнаты.

– Почему ты не готовишь нам завтрак, чего ты ждешь? – спросила она у дочери, которая с книгой в руках забралась с ногами на кресло.

– Жду, пока старуха Татен вернется с едой.

– А сама ты не могла сходить?

– И заказать такси, как ты, когда ходила в банк, хотя он в двух шагах отсюда?

– Придется тебе привыкать передвигаться иначе. Лучше я тебе скажу сразу: после похорон у нас абсолютно ничего не останется.

– А что я могу сделать?

– Ты думаешь, что как-нибудь выпутаешься, не так ли? Я вполне уверена, что ты не станешь работать.

– А ты?

– Это все, что ты можешь ответить?

Г-жа Малу снова заплакала, заперлась у себя в спальне и там продолжала плакать, в то время как Ален блуждал по комнатам, не зная куда деваться.

К нему лично пришел посетитель, маленький рыжий Петере, один из тех двух товарищей, с которыми он возвращался из коллежа, когда их остановила толпа, собравшаяся перед аптекой.

Ален мог и не заметить его, потому что Петере не осмеливался позвонить. Он стоял под дождем напротив дома, с книгами под мышкой и смотрел на окна в надежде увидеть своего приятеля,.

Ален спустился, открыл ему дверь, но Петере не хотел входить. Может быть, он боялся покойников?

– Послушай, Ален! Я пришел по поручению товарищей. Мы не решались беспокоить тебя сегодня, но все-таки хотели сказать тебе… Сказать тебе…

– Спасибо.

– Мы думали также о том, вернешься ли ты в коллеж. Ведь это последний год и…

– Вряд ли… Вряд ли я вернусь…

– Но мы еще увидим тебя, скажи? Некоторые утверждают, будто ты собираешься уехать из города.

– А!

– Это правда?

– Нет, наверное, не уеду.

– Понятно!.. Ты мировой парень.

И у обоих был такой вид, будто они поняли друг друга. Они стояли на сквозняке перед входной дверью, им пришлось отойти в сторону, чтобы пролетать мадам Татен, нагруженную пакетами.

– Эту я знаю. Она приходила к нам в прошлом году, когда умерла моя тетка. Ты не боишься ее?

На губах Алена появилась бледная улыбка. Неужели он все еще боялся? Он боялся ночью. Утром он тоже еще чуть-чуть боялся.

Теперь это прошло. Он чувствовал себя гораздо старше Петерса, хотя они были ровесники.

– Я ее не боюсь, – сказал он не без гордости и снисходительно.

Если бы дело шло только о мамаше Татен!

– Ты знаешь, мы все придем сюда. Отпросились с уроков.

– Да, на похороны.

– До свидания, Малу.

– До свидания, Петере.

Почему его на этот раз бросило в озноб, когда он закрывал тяжелую дверь? Это была не массивная дубовая дверь, это была стена, которую он медленно и вполне сознательно воздвигал между собой и остальными. Петере пошел домой, чувствуя освобождение, да, именно освобождение, которое свойственно его возрасту, освобождение после того, как выполнена неприятная обязанность. Он, наверное, по привычке высунул язык, чтобы ощутить на нем капли дождя, и думал об ожидавшем его обеде, о традиционном возгласе, который издавал, переступая порог:

«Есть хочу!»

Крыльцо с навесом. Вестибюль. Парадная лестница, разветвлявшаяся направо и налево, по которой вдруг стало так трудно подниматься. Обойщики все еще забивали гвозди. Что-то жарилось на кухне. По комнатам разносился запах лука.

– Кто у тебя был?

Это спрашивала Корина, которая наконец оделась.

– Товарищ по коллежу, Петере.

– А я как раз подумала, что ко мне до сих пор никто не приходил. Может быть, еще слишком рано. Сейчас, наверное, начнется.

И это действительно началось, почти сразу же, как только перестал дождь, около трех часов. К тому времени все было готово для приема людей, драпировка прибита, по обеим сторонам горели свечи, покойник был одет и побрит, веточка самшита плавала в чаше со святой водой, наконец, матушка Татен стояла на коленях и шевелила губами, перебирая четки.

Покойный стал теперь настоящим покойником.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю