Текст книги "Дело Фершо"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

4

Это был второй день, точнее – вторая ночь пребывания Мишеля в «Воробьиной стае». Внезапно проснувшись и опасаясь, что проспал, он нащупал на мраморном столике спички. Пламя осветило циферблат будильника, стрелки которого показывали десять минут четвертого.

Боясь снова уснуть, Мишель зажег свечу.

Он не привык спать с будильником, мерное тиканье которого усыпляло его. Свечи должно было хватить на четверть часа. Ее красноватое пламя вызывало смутные воспоминания детства, погружая в еще большее оцепенение. Он погасил ее и нарочно остался лежать на спине, зная, что в этом положении не сможет уснуть.

Под одеялом было тепло, но лицо оказалось во власти влажного холода, который набегал неизвестно откуда волнами, хотя дверь и окна были закрыты. Погасил ли он свечу? Отчего-то ему показалось, что он видит квадрат узкого камина из черного мрамора и желтые обои с бурыми цветами на стенах. Его снова сморило. Если на свою беду он уснет, то наверняка не проснется в пять часов, как сам себе назначил.

Выйти раньше он не решался. Мало найдется желающих подышать воздухом в три утра. А если его услышат? Что он скажет Фершо, если тот вдруг обнаружит его на площадке второго этажа?

«Встану через час…»

Почувствовав, что снова погружается в сон, он высунул из-под одеяла ногу, чтобы холод не дал ему уснуть, – и все равно был во власти каких-то кошмаров. Казалось, он слышит тяжелое дыхание Жуэтты, которая спала за стенкой и раз двадцать за ночь тяжело, со стоном, ворочалась с боку на бок, после чего ее какое-то время не было слышно, и всякий раз Мишель задавал себе вопрос, не померла ли старуха.

Нет, он никоим образом не должен уснуть. Ему непременно надо повидать Лину. Моде почувствовал к ней глубокое сострадание. Было около трех часов дня. Мчавшиеся по небу низкие тучи должны были приблизить наступление ночи. Судя по тому, что к белым чайкам, летавшим над самой кромкой воды, присоединилось воронье, на пляж прибило падаль. Черные и белые птицы перемешивались в небе, исполняя какой-то дикий танец, сопровождая его криками, и стремительно планируя в какое-то, не видное Мишелю из дома, место на пляже.

Занятый одним из бесконечных телефонных разговоров со своим парижским адвокатом мэтром Обеном, Дьедонне Фершо был вынужден находиться у стены, на которой висел телефон. Сквозь слегка раздвинутую штору Мишель вдруг увидел вдали Лину, которая, то четко выделяясь на фоне неба, то вдруг пропадая из поля зрения нерешительно брела по дюнам.

Сначала он испугался, что хозяин заметит ее, а потом испытал острое чувство жалости – такой одинокой выглядела она среди безбрежных просторов, где носился ветер, одинокой и напуганной видом этого унылого берега и, как он догадывался, птицами.

На ней были ее единственные уличные туфли на высоких каблуках, которые увязали в песке и скользили по гальке. Пальто – то, которое они не успели продать старьевщице в квартале Архива, было трехлетней давности, тогда их носили длинными, и это придавало ее фигуре жалкий вид. Ей было холодно. Нос наверняка замерз. Она робко продвигалась вперед, стараясь изображать женщину, которая прогуливается, словно можно было найти хоть одного гуляющего в такой час на всем побережье Ла-Манша! Если бы Фершо ее увидел, он сразу бы все понял. И что бы тогда произошло?

Неужели она прошла почти восемь километров? Ей наверняка пришлось спрашивать дорогу. И теперь она кружила вокруг дома, жадно вглядываясь в окна.

Жуэтта должна была увидеть ее через застекленную дверь кухни.

У Мишеля сжалось сердце. Но к чувству признательности стало примешиваться ощущение неловкости, почт и озлобление. Ему было стыдно за нее, а он не переносил стыда. Бродя вокруг дома, засунув руки в карманы своего жалкого, слишком длинного пальто, она выглядела брошенной.

– Ты уверен, что сможешь ее прокормить? – настойчиво спрашивала его мать, когда он женился. Мать была единственным человеком, который не питал к нему никакого доверия, не обманываясь по поводу того, что он с такой убедительностью доказывал окружающим.

Как и другим, он солгал ей. Поклялся, что будет зарабатывать достаточно, чтобы содержать жену, что скоро разбогатеет.

Все о нем знала одна Лина. Ее он не обманывал. Разве не она так хотела выйти за него? Разве не она два года назад стала бродить под окнами газеты, в которой он писал о происшествиях? Разве не она всячески старалась попасться ему по дороге с курсов?

Тогда она носила плиссированные юбки из шотландки, свитер из тонкого джерси, облегавший грудь и подчеркивавший ее формы, что так отличало ее от других девушек. Она изучала языки, потому что родители хотели, чтобы она что-то изучала. Вероятно, она рассказала о своих чувствах подругам, так как неизменно прогуливалась возле его окон под руку с одной из них.

Через одну из этих подруг, сестру приятеля Мишеля, они и познакомились. С тех пор они каждый вечер встречались на улицах в поисках местечка потемнее – в подворотнях, а иногда и на сквозняках пустынных подъездов, – чтобы прижаться друг к другу.

Лина была богата. Ее отец владел «Большим кафе» с бело-золотым залом с зеркалами и люстрами, теплыми коричневыми сиденьями, которое посещали только именитые люди города. С самого утра в изящных туфлях, в отложном воротничке невообразимой белизны, открывавшем апоплексическую шею, он мелькал то за одним, то за другим столиком, наливаясь краской по мере того, как проходило время. Глаза его все более округлялись, язык заплетался, но, хотя к вечеру он уже с трудом подыскивал слова, никто никогда не видел его пьяным. Чувствуя, что находится на пределе, он без чьей-либо помощи осторожными шагами отправлялся спать.

Ни его жена из прекрасной семьи, ни дочь никогда не. заходили в кафе. Он бы этого не потерпел. Г-жа Бокаж носила самое роскошное каракулевое манто в городе и была членом всех закрытых благотворительных комитетов.

Что сказали бы промышленники и крупные коммерсанты Валансьенна, клиенты «Большого кафе», которое они считали своим клубом, если бы увидели дочь Бокажа бродящей, как нищая, по песку и гальке между дюнами?

Опасаясь, что она может остановиться, Мишель отошел от окна, прежде чем Лина успела его увидеть, и нарочно задержался в глубине комнаты. Когда позднее принесли лампу, на пляже уже никого не было.

Он зажег спичку. Было без десяти четыре. Боясь уснуть, он встал босыми ногами на коврик, надел туфли, натянул одежду окоченевшими от холода пальцами, которые стали еще холоднее после того, как он слегка смочил лицо водой.

Побрился он накануне, чтобы сэкономить время.

В комнате не было будильника, и он взял тот, что стоял на кухне. Но не посмел унести его без разрешения старухи.

– Раз вы оставляете его на ночь на кухне, я возьму его в свою комнату. Утром я буду приносить его обратно.

Он боялся, что Жуэтта разворчится, но она его даже не слушала. И тем не менее он не посмел завести звонок, который мог разбудить весь дом.

Он плохо спал. Слышал, как почти до двух часов стучал деревяшкой Фершо, бродивший взад и вперед по своей комнате, как раз под ним.

Сняв туфли, он стал тихо спускаться по лестнице, часто останавливаясь, чтобы прислушаться. Больше всего он боялся ступить на лестничную площадку, боялся шума, который мог поднять, и испытывал беспокойство, словно совершал дурной поступок, хотя имел полное право повидать жену.

Еще накануне он решил, что выйдет через кухню.

Ключ от двери всегда был на месте, а засов открывался просто. На улице и без луны было достаточно светло, чтобы ориентироваться. Как ни странно, свет исходил не от влажных туч, а от простиравшегося до бесконечности моря в барашках.

Он шел быстро, не оборачиваясь. Ноги вязли в песке.

Только оказавшись на дальней дюне, он оглянулся на дом, чтобы посмотреть, нет ли света в окнах.

Тогда чувство восторга снова овладело им. Он вдыхал воздух с таким наслаждением, словно ел что-то вкусное.

Он пошел берегом, спотыкаясь о гальку, наклоняясь, чтобы рассмотреть какие-то обломки, принимавшие в темноте фантастические очертания, дотрагиваясь рукой до прибитого морем пня, а то подбирая кости каракатицы или беря в руку скользкую водоросль.

– Ему было холодно. И немного страшно. Он даже припустился бегом, когда раздался шорох под ногами, но потом сообразил, что это бродят по мокрому песку крабы.

Он разве что не пел – такая музыка играла в его душе.

И даже с некоторым сожалением после получасовой ходьбы свернул на дорогу к Веру, по обочине которой стояли голые деревья, сбрасывая, несмотря на то, что дождя не было, холодные капли.

Вдали виднелись крыши словно придавленных к земле домов. Он пошел быстрее. Ему не терпелось скорее увидеть Лину. Накануне он ловко выспросил у Арсена, есть ли гостиница в Вере, и тот сообщил, что зимой они все закрыты, кроме одной, напоминающей скорее постоялый двор.

– В ней табачная лавка – как раз напротив церкви.

Вместо того чтобы светлеть, стало еще темнее и холоднее. Он достиг площади, узнал вывеску над дверью без порога. Но дом оказался заперт, и ставни закрыты.

В деревне было тихо, на улице ни души. Часы на церковной колокольне показывали почти пять утра.

Неужели придется ждать? Он обошел довольно длинный двухэтажный дом. Из хлева потянуло теплом – там были коровы, потом раздался петушиный крик, загремела цепью собака, и он испугался, что она залает.

Железный, выкрашенный суриком портал был укреплен на двух сваях. Сквозь щель можно было увидеть грязный двор, кучу навоза в углу, старый автомобиль без шин рядом с телегой. Ему показалось, что в правой части двора засветился огонь. Прислушался – шаги в сабо по земле.

Наверное, кто-то встал, чтобы подоить коров. Тогда он, удивляясь собственному голосу, негромко крикнул:

– Есть кто-нибудь? Эй, там, в гостинице?..

Прошло некоторое время. Ему пришлось позвать несколько раз. Наконец из хлева, откуда доносился шум, высунула голову круглолицая девица.

– Я здесь, мадмуазель!.. Извините. У вас остановилась моя жена…

Она подошла к воротам, не очень уверенно, но упорно поверяя одну и ту же фразу:

– В чем дело? Что нужно?

– Моя жена… – Он вовремя вспомнил, что посоветовал ей остановиться под ее девичьей фамилией. Только бы она не записалась «мадмуазель»! – Она остановилась у вас.., госпожа Бокаж…

– Ну и что вам от нее нужно?

– Я приехал срочно повидать ее. Откройте, пожалуйста.

– Я не знаю… Хозяева еще спят.

– Да говорю же вам – это моя жена…

Наконец она приняла решение. Но ключа при ней не было, и она послала Мишель в обход, к двери под вывеской. Но так долго шла туда сама, что он уже подумал, не забыла ли она про него.

– Где ее комната?

– На втором, в глубине коридора, справа.

На постоялом дворе было тепло и приятно пахло Дровами, кухней, хлевом и дозревавшими фруктами. Дубовая лестница была так навощена, что Мишель едва не поскользнулся. Он ощупью пошел по коридору, потом вспомнил, что есть электричество, чиркнул спичкой и нашел выключатель. Проходя мимо чьей-то двери, он услышал заспанный голос женщины, вероятно что-то шептавшей на ухо мужу, и, заспешив, нашел в глубине дверь к повернул ручку.

Дверь оказался незапертой – в ней даже не было замочной скважины. Сердце Мишеля лихорадочно билось. Он толкнул створку, но она поддалась не сразу: боясь спать с незапертой дверью, Лина приставила к ней стул.

Несмотря на поднятый им шум, она не проснулась.

Подбежав к ней, он прижал ее, теплую, мягкую, пахнущую деревенской постелью, к своей груди:

– Родная моя!

– Это ты?.. Как ты здесь оказался?

Ему не хотелось рассказывать все сразу.

– Тс-с… Помолчи…

Поспешно раздевшись, озябший, он забрался под одеяло и прижался к ней.

– У меня мало времени…

Он был счастлив, ощущая рядом ее немного полноватое, такое нежное и гладкое тело. Еще не проснувшись, она произнесла слова, которые даже не показались ему странными:

– Как тебе удалось?

Словно он был заключенным в доме в дюнах!

– Теперь зажги свет…

И пока он, совсем голый, шел к выключателю, она сказала:

– Я была там вчера.

– Я тебя видел.

– Люди говорят, что он сумасшедший, я боюсь…

– Да нет, малышка, он не сумасшедший, клянусь тебе. Это замечательный человек, самый замечательный из тех, кого мне до сих пор приходилось встречать…

Ему было хорошо в этой постели, под пуховой периной, в комнате с побеленными известью низкими потолками, с большим шкафом красного дерева, с изображением святых в рамочках и гипсовой фигуркой Пресвятой Девы на камине.

– Я не мог прийти раньше, я был ему нужен весь день.

– Он не позволяет тебе выходить на улицу?

Почему Лина показалась ему внезапно такой далекой? Он сердился, помимо воли, слушая ее спокойный голос, голос еще не проснувшейся женщины, сердился за ее вопросы, так не вязавшиеся с действительностью, за то, что она смотрела на него, словно пытаясь найти в нем какие-то перемены. Он читал подозрение в ее глазах. Вероятно, точно так же она стала бы смотреть. на него, если бы подозревала, что он пришел от женщины.

– Я полагаю, он не заставляет тебя работать день и ночь?

– Конечно, нет. Мне трудно тебе объяснить…

– Почему же тогда он живет на отшибе, в доме, который больше никто не захотел купить? Это правда, что он скрывается?

– Уверяю тебя, Лина, это не так.

Ему хотелось смеяться – такими глупыми казались представления людей о Фершо!

– Тогда отчего он живет под чужим именем? Здешние это знают. Им известно, кто он такой. Хозяин гостиницы утверждает, что скоро явятся жандармы и арестуют его.

– Это не так просто.

– Ты здорово его защищаешь!

Откуда этот упрек? Разве он не должен защищать человека, который…

А в самом деле – который что? Он искал слова И не знал, как заставить Лину разделить его восторг.

– Он убил негра, вернее, трех негров, но ему пришлось так поступить. Не только по праву – это был его долг. Если бы у меня была карта, я бы тебе объяснил. Он открыл целый регион Африки и способствовал его развитию. Он сам мне это объяснил. Это огромная чаша, при слиянии Конго и Убанги, размером с половину Франции. Там одни болота, и реки вытекают из совершенно непроходимых девственных лесов…

– Зачем ему все это?

Мишель был готов прийти в уныние. Но продолжал настаивать на своем, тем более что подчас ему и самому случалось смотреть на Фершо холодным, почти презрительным взглядом.

– Сначала там можно было передвигаться только на пирогах, рискуя быть перевернутым гиппопотамами или оказаться в пасти крокодила. К тому же там есть еще мухи цеце, укус которых вызывает сонную болезнь.

– Говори тише. Я уверена, ты разбудил хозяйку. Она только стала ко мне привыкать!

Но ему не было до нее дела. Он был целиком захвачен своим рассказом.

– Фершо и его брат Эмиль отправились туда без гроша в кармане. Теперь они миллионеры. Основали повсюду фактории. У них пятисоттонные суда, которые перевозят товары по Конго, агенты во всех центрах Габона, огромные склады в Браззавиле. Если бы Дьедонне Фершо не убил трех негров…

Она слушала, глядя в потолок, где с лета застряла дохлая муха.

– Это были носильщики. Дьедонне привел их, чтобы соединиться с караваном брата, который оказался в трудном положении в пяти– или шестистах километрах от того места. Носильщики сбегали каждую ночь. Фершо обнаружил троих зачинщиков. Теперь понятно? Они бы все сбежали при первой возможности, унеся продукты и товары…

– Они были у себя дома!

– Ну, если хочешь… Ты нарочно не желаешь понять.

Тебя послушать, так вообще не надо было завоевывать Африку. Он застал их, когда они ползли к ящикам с оружием. Он был единственный белый среди этих паини Мишель чувствовал, что она шокирована тем, что он так запросто говорит о вещах, которые ему стали известны только накануне.

– Он зажег динамитную шашку и бросил в них.

Любой поступил бы так на его месте. Но если бы ты только знала, из-за кого у него начались неприятности спустя тридцать лет! Догадайся!

– Как я могу догадаться?

– Помнишь Аронделя?

– Гастона?

Теперь из-за просто так брошенного имени поморщился Мишель. Гас гон Арондель, красивый парень, всегда одетый с иголочки и учившийся медицине, был их товарищем по Валансьенну.

– И что Гастон?

– Речь идет о его отце, чиновнике в Габоне. Таком же спесивом, недалеком кретине, как его сын, который не выходи г на улицу без белых перчаток. Понимаешь, этот тип, получающий пять тысяч в месяц, ничего не стоит рядом с Фершо. Арондель сознавал свою ущербность и начал придираться. Вооружился разными правилами, которые издают в Париже ничего не смыслящие люди.

Упрямый и настойчивый чиновник стал цепляться к Фершо, к его делам. Он и раскопал эту старую историю с тремя неграми, о которой все успели позабыть Нашел свидетелей и привез их за казенный счет в Браззавиль.

Возбудил против Фершо административную тяжбу и стал рыться в его счетах, отчетах, налоговых декларациях…

– Фершо ловчил?

– Ты не хочешь понять. Лучше было ничего тебе не рассказывать. Словом, человек, который провел сорок лет в экваториальном лесу и своими руками создал крупнейшую колониальную компанию, может быть в любой момент брошен в тюрьму, разорен, а его дело ликвидировано по вине придурка, чье рвение теперь стараются унять его собственные начальники Вот почему он приехал сюда – В «Воробьиную стаю»?

– Туда или вообще – какая разница! Он мог бы остановиться в самом роскошном замке. – Мишель, кстати, так и не мог понять, отчего тот не делал этого. – Мог бы купить особняк, как его брат, на Елисейских полях, жить в одном из замков которыми владеет Эмиль во Франции, или на его виллах в Кане и Довиле.

Но к чему ему это? Знала бы ты, кто чаще всего колет дрова в сарае! Он сам. А где он питался до моего приезда? На кухне, вместе с шофером и старухой, которая служит у него. По вечерам мы все трое играем в карты.

– Кто еще?

– Фершо, шофер и я. Он клянется, что им его не сломить. На вид это человек неприметный. Ему совершенно наплевать, как он одет, а еще больше на то, что о нем думают всякие дураки. Как-то тут, ну да, в тот раз, когда ты гуляла по дюнам, я слышал его телефонный разговор, в результате которого может слететь правительство. Если бы он только захотел – могло бы пасть министерство. Понимаешь ли ты, наконец, какая это удача – пожить некоторое время в старом доме в дюнах?

Она вздохнула. Она не была в этом убеждена, но не посмела сказать.

– Если ты так думаешь…

И сразу после этого:

– Ты принес деньги?

Он покраснел:

– Не сегодня. Не могу же я просить у него денег, как только поступил на службу! Потерпи два-три дня. При первой же возможности…

– Если бы со мной был багаж, ну хоть чемодан…

– Я принесу свой.

– Это не одно и то же. Когда люди видят молодую женщину лишь с маленьким свертком под мышкой…

В это время года у них никто не живет. Они сначала не решались пустить меня… «Понимаете, – сказала хозяйка, – в это время года мы отдыхаем. Один человек – это, конечно, только один. Но его надо кормить.. Это лишняя забота. Лучше поищите еще где-нибудь…»

– Но все-таки она тебя приняла!

– У меня был очень несчастный вид. Если они узнают, что ты в «Воробьиной стае»…

– Они не узнают.

– Они увидят, как ты уходишь. Мария, которая открыла тебе дверь, несмотря на свою простоватость, самая опасная тут особа. Весь дом на ней держится, и она очень недружелюбна со мной. Ты бы видел, с каким видом она обслуживает меня за столом…

– Послушай, дорогая, потерпи. Разве ты не видишь, что это стоит того. Мне выпал невероятный шанс в жизни, я познакомился с таким человеком, который…

Хватит! Больше он не станет ей говорить о Фершо.

Всякий раз при этом она отчего-то подозрительно поглядывает на него.

– Мне повезло. Я проник в мир, о котором понятия не имел, который мало кто знает и где двигают тысячами таких марионеток, как твой Арондель.

– Почему мой?

– Извини. А ты, вместо того чтобы порадоваться за меня…

– Встань на мое место!

– Знаю, наверное, тебе нелегко… Но это ненадолго.

Рано или поздно Фершо вернется в Кан. Похоже, что там он и живет постоянно. Тогда мы будем видеться каждый день.

– Тайком…

При этом слове он посмотрел на часы и понял, что пора уходить. Было около семи. Он стал лихорадочно одеваться.

– Вот видишь!

– Что «видишь»?

– В какое волнение ты приходишь при одной мысли, что опоздаешь! Если ты решил быть рабом этого господина целый день за восемьсот франков…

– Ты дура!

– Спасибо!

Он был в ярости из-за своего поражения, но в еще большей степени оттого, что не нашелся с ответом. Уже собравшись уйти, не поцеловав ее, он все-таки вернулся к постели и, смягчившись, склонился к ней:

– Не сердись, малышка. Я совершенно уверен в своей правоте и в том, что это принесет нам состояние…

– Иди же.

А – Улыбнись.

– Нет.

– Немедленно улыбнись!

– Ладно.

Он умчался, а она недовольно бросила ему вдогонку:

– Не оставляй меня надолго одну!

Арсен сказал ему, что через болота ведет тропинка.

Мишель так спешил, что решил вернуться в «Воробьиную стаю» по ней. Конечно, хорошо бы у кого-нибудь узнать дорогу. Но спросить было не у кого. Придется искать ее самому. Но, когда он прошел уже полпути, тропинка исчезла, и под ногами стала шуршать трава.

Ему пришлось побегать, чтобы найти более твердую почву. Над его головой облака начали бледнеть, открывая обширные карманы, полные дождя.

Когда он наконец нашел дорогу, то был уже весь в грязи, в прилипшей к телу рубашке. Тщетно поискав свет на втором этаже, Мишель обошел первый этаж и увидел Арсена, заводившего машину, – каждое утро спозаранку он отправлялся в Кан за почтой.

Как обычно, Арсен насмешливо поздоровался с ним, оглядел с ног до головы, а потом сделал жест, означавший, что патрон в дурном настроении, Мишель прошел через кухню.

– Я не знал, что уже так поздно, – сказал он Жуэтте вместо приветствия. Но та, макая хлеб в кофе с молоком, не удостоила его ответом.

Он не отважился сразу подняться к себе… Прошел в столовую, служившую одновременно кабинетом и гостиной. В камине горел огонь. Сидя к нему спиной, Фершо ел яйца всмятку.

– Я опоздал? Прошу прощения. С самого момента, как я приехал сюда, мне хотелось совершить утреннюю прогулку к берегу моря…

Взгляд Фершо красноречиво уперся в его грязные брюки. И все. Разве можно было так запачкаться у моря?

У Мишель не было сменной одежды. Он сел. Старуха принесла яйца в салфетке.

Патрон продолжал есть в тишине, с видом человека, думающего о чем-то своем. Мишель избегал смотреть на него. Но подчас ловил его короткий, словно украдкой брошенный взгляд. Фершо думал о нем. Что он думал?

Почему, встав, чтобы устроиться поближе к камину, он только вздохнул, утирая губы салфеткой?

Он был не просто озабочен. Скорее, немного печален, слегка обеспокоен. Услышав, как отъехала машина Арсена, он выпрямился и прошептал:

– Ну, ладно…

Это могло означать: «Посмотрим…» Или: «К чему все это?» Или: «Не имеет значения…» Наконец: «С чего я, дурак, так озабочен?»

Затем огляделся вокруг себя как человек, рассеявший утренние тучи и решивший начать свой день