Текст книги "Черный шар"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Жорж Сименон
«Черный шар»

Глава 1

Газонокосилка работала, дрожь ее по руке Хиггинса передавалась всему его телу, и казалось, оно подчиняется теперь не ритму сердца, но ритму мотора. На их улице отчаянно тарахтели еще три такие же машины, а если та или иная смолкала, тарахтение доносилось из соседних кварталов.

Было самое начало апреля, восемь вечера. Ни лето ни зима, ни день ни ночь. Однотонное, еще светлое небо, то ли блекло-голубое, то ли серое, сумеречное. На фоне его – ярко-белая островерхая колокольня католической Церкви.

– Она тебя уже целый час зовет, па.

– Мама к ней заходила?

– Она хочет, чтобы пришел ты.

Дом, хотя и купленный уже три года назад, был совсем как новый, и Хиггинс еще не до конца в нем освоился.

Дверь в комнату Изабеллы была не притворена.

– Ты почему не спишь?

– Мне надо, чтобы ты меня поцеловал.

– Ты уже два раза меня звала.

Под спокойным взглядом шестилетней девчушки он всегда чувствовал себя неуверенно, словно в чем-то перед ней провинился.

– Обещай мне, что заснешь.

– Если получится.

– Получится, если захочешь.

– Мне еще надо, чтобы ты рассказал историю.

Он никогда не слышал от нее: «Я хочу» или «Мне хочется» – она всегда объявляла: «Мне надо».

– Я тебе уже одну рассказал.

– Та была слишком короткая.

Он покорно присел на край кровати. Что бы еще такого придумать про поросенка Пика? Он изобрел этого поросенка себе на погибель, когда дочка болела. С тех пор прошел год, но каждый вечер отец должен был рассказывать ей про Пика. Хиггинс подавал дочке злополучного поросенка под всеми возможными соусами; дошло до того, что, возвращаясь из магазина, он иногда ломал себе голову над его дальнейшей судьбой.

– Закрой глаза.

– Начни – тогда закрою.

Откуда ей знать, что сегодня вечером все для него не так, как всегда, что он почти болен от неизвестности и ожидания, что за столом ему кусок в глотку не лез?

А почему для него это так важно? Да из-за нее же, из-за них, из-за всей его семьи – жены, детей!

Нора моет внизу посуду и тоже ни о чем не догадывается. В прошлом году, стесняясь невесть чего, он объявил ей:

– Выставляю свою кандидатуру в «Загородный клуб».

Разговор происходил почти в такой же вечер, в мае.

Он это точно помнит: дело было вскоре после дня рождения старшей. Супруги сидели у телевизора – его только что купили. Трое младших уже спали, Флоренс куда-то ушла. Сперва он решил, что Нора не расслышала: она не сказала ни слова, даже головы не повернула.

– Тебе что, все равно?

– Ну, если ты думаешь, что это нужно…

Он покраснел совсем как сегодня, во время разговора с Карни. Краснеть для него всегда было унижением: он же не знает за собой никакой вины, не делает ничего предосудительного, наоборот, из кожи вон лезет, чтобы семья жила безбедно и будущее ее было обеспечено.

Он разразился перед женой длинной речью. Это тоже не случайно. Он и с покупателями слишком словоохотлив, особенно когда они приходят с претензиями.

Во-первых, объяснил он жене, и он, и она, и, главное, дети смогут летом ходить на клубный пляж купаться. Не надо будет больше барахтаться в грязи и тесноте на общем пляже.

И потом, члены клуба могут пользоваться лодками.

– Но ты же знаешь, – возразила жена, – у них у всех свои катера, а кой у кого и по несколько.

– А нам кто мешает завести свой катер?

– Нам еще тринадцать лет за дом платить.

– Все платят.

Она не спорила. Прошло несколько недель, и однажды вечером Билл Карни принес ему дурную весть: кто-то из членов – какой-нибудь брюзга или завистник, конечно, – положил ему черный шар. Один черный шар портил все: в клуб принимали только тех, за кого подавали одни белые шары, но за отклоненным сохранялось право выставить свою кандидатуру на будущий год.

Он тогда ни словом не обмолвился об этом Hope.

Может быть, она все-таки узнала? Вдруг Карни или кто-нибудь другой проболтался? О клубе он дома больше не заикался и долго раздумывал, выставлять ли ему свою кандидатуру на будущий год.

– Как ты считаешь, Билл, у меня есть шанс?

– Еще бы! Особенно теперь, когда полковник вышел из комитета…

Речь шла об Уайтфилде: отставной полковник, владелец лучшей усадьбы в Уильямсоне, он считал, что в клубе место лишь немногим избранным семьям, обосновавшимся в городе еще несколько поколений назад.

– Ему теперь поручили возглавлять комитет по проведению праздников. Вот уж повеселимся!

– А тебя не затруднит второй раз быть моим крестным по клубу?

– Напротив, буду счастлив, старина. Можешь на меня рассчитывать.

Кому из тех, кто в эти минуты в здании на берегу озера вершит его судьбу, придет в голову, что он рассказывает сейчас историю про поросенка Пика?

– Только длинную, па!

По улице проехала машина и затормозила у них под окнами. Хиггинс вздрогнул: вдруг это Билл привез ответ?

– Ну вот. Изабелла, история кончилась. Пик уже спит, и ты спи.

– Ладно, па.

Голосование не идет у него из головы, но пусть уж дочка не посетует: он не виноват. Сегодня решается вопрос о положении их семьи, о ее месте в Уильямсоне, более того, в обществе. У Флоренс, их старшей, одна-единственная подруга, больше она ни с кем не видится.

В восемнадцать лет такая замкнутость неестественна, и в клубе Флоренс скорее преодолела бы ее. Хиггинс давно уже не без тревоги думает о дочке. С Норой он бы об этом не заговаривал: он вообще не привык делиться мыслями с женой, хотя сам не понимает, почему так вышло. Семью дружней, чем у них, поискать надо.

А разве жена говорит ему все, что у нее на уме?

Далеко не все. Он начал прозревать на этот счет, когда Нора, мать троих детей, поняла, что опять беременна. Ей было тогда тридцать девять, младшему. Арчи, уже исполнилось семь, и супруги даже не думали о прибавлении семейства.

Нора любит детей. Они никогда ничего не делали, чтобы ограничить их число.

Хиггинсу показалось тогда, что она скорей примирилась с перспективой иметь еще одного ребенка, чем обрадовалась этому, и даже безотчетно сердится на мужа.

Но, может быть, он ошибался? Во всяком случае, имя Изабеллы она выговаривает не так, как имена остальных, и он не раз слышал от нее подчеркнутое:

– Твоя дочка.

Может быть, девочка чувствует это? Не потому ли она тянется к отцу?

Hope уже сорок пять, и она снова ждет ребенка. Но на этот раз явно стесняется беременности – и перед соседями, и особенно перед старшими детьми, словно ее уличили в чем-то постыдном, неприличном. Флоренс воздержалась от замечаний на этот счет, но отец поймал на себе ее взгляд, в котором читалось презрение – не столько к нему, сколько к мужчинам вообще. Ее братец, шестнадцатилетний Дейв, высказался ясней:

– Как! Опять? Только ко мне в комнату его не суйте!

Хиггинс спустился вниз. Арчи, стоя у открытого холодильника, делал себе бутерброд перед сном.

– Выкосил лужайку? – спросила жена.

– Не до конца.

– Покосишь еще?

– Часок-другой, не больше.

Ему трудно объяснить это жене, а сама она не понимает. Хиггинс – директор супермаркета и привык работать от зари до зари. Его трудовой день начинается в семь утра, а то и в шесть. Уходит домой не раньше семи. Служащие, кассиры, продавщицы работают восемь часов, как и положено. Он – никогда. Как раз сегодня ему пришлось остаться в магазине после закрытия: завтра выставка-продажа нового сапожного крема. Редкая неделя обходится без таких выставок. Представители фирм приезжают с товаром заранее, приходится переоборудовать одну-две секции, приспосабливая их к нуждам поставщиков.

Сегодняшний гость сразу же по приезде чуть не обозлился на Хиггинса.

– Пропустим по стаканчику? – предложил он, кивая в сторону «Таверны Джимми», бара напротив, красная неоновая вывеска которого зажигалась задолго до темноты.

– Благодарю вас, я не пью.

– Врач запрещает?

Как обычно, Хиггинс ответил «да», чтобы собеседник не настаивал.

Но это не правда. Он не пил ни разу в жизни. Он не хочет пить, и дело тут не только в том, что вот уже несколько лет он принадлежит к методистской церкви.

– Тогда сигару?

У представителей фирмы карманы вечно набиты сигарами. Они суют их вам как чаевые, в надежде не столько подкупить вас, сколько расположить в свою пользу, чтобы вы поэнергичней сбывали их товар.

– Я и не курю.

Не хочется человеку курить – что тут особенного?

И чему удивляться, когда он вежливо, но твердо отказывается от подарков или денег, которые пытаются ему всучить эти деятели? В конце концов, кто он такой?

Служащий, обыкновенный служащий, хотя и занимающий ответственный пост: у него под началом один из ста с лишним филиалов супермаркета «Ферфакс». Начинал он с самой нижней ступеньки служебной лестницы: мел полы, потом работал рассыльным, не здесь, правда, а у себя на родине – в Олдбридже, штат Нью-Джерси.

Хиггинс доказал, что честен и трудолюбив; вот ему и доверили заведовать целым магазином.

А те дела, которые он добровольно взваливает на себя после работы, – они тоже нелишние. Он ведь теперь не сам по себе, он – житель Уильямсона, член местного общества.

Может быть, не самый важный, но с ним все же считаются: в клубе «Ротари» его избрали заместителем секретаря.

А еще его пригласили в новый школьный комитет, и он принял на себя обязанности казначея, отнимающие у него не меньше двух вечеров в неделю.

Ему не нужны звания и титулы, ему не быть председателем или вице-председателем – это удел других. Но он изо всех сил старается приносить пользу, и каждый знает: на него можно положиться.

– Спокойной ночи, па.

– Спокойной ночи, сынок. Дейв дома?

– Мама отпустила его в кино.

– А Флоренс?

– Наверняка у Люсиль.

Сразу после школы Флоренс поступила работать в банк и работает там уже год. Теперь отец еще меньше знает о ее жизни. Здесь она спит, завтракает и ужинает, но при этом ведет себя так, словно снимает комнату с пансионом. Мать принимает это как должное.

– Пойду докончу газон, – сказал Хиггинс и вышел.

Темнота уже мешала работе, и соседские газонокосилки затихли. Хиггинс завел машинку в гараж, в глубине которого оборудовал себе мастерскую. Только в этом уголке он и чувствует себя по-настоящему дома – может быть, потому, что вещи здесь уже не такие новые.

Стоило ли им вообще переезжать? Жене новый дом был не так уж и нужен: она неохотно расстается с тем, к чему привыкла. Прежний дом в нижней части городка вполне их устраивал, только вот соседи… Кто жил на их улице? Одни рабочие обувной фабрики, почти все – с иностранными фамилиями.

Дети играли прямо на дороге. Нора присматривала за ними из окна. Чтобы попасть на Мейн-стрит, не надо было выводить машину.

Он верит, что принял тогда правильное решение. Еще несколько минут, от силы час – и Нора в этом убедится: зазвонит телефон или к дверям подъедет машина Карни.

Сегодня Хиггинс чуточку схитрил. Во-первых, еще днем зашел в винный магазин. Этот магазин был филиалом их супермаркета, подчинялся той же дирекции, но располагался в отдельном здании по соседству, и распоряжался там свой управляющий.

– Бутылочку шампанского, мистер Лэнгролл.

Хиггинс ожидал, что продавец удивится, и заранее напустил на себя игривый вид.

– Хочу сделать сюрприз друзьям, вернее, другу.

– Какое вам угодно шампанское? Французское?

– Самое лучшее.

Бутылка пойдет Биллу Карни, когда тот явится с новостью. Если он позвонит, Хиггинс все равно уговорит его завернуть к ним на минутку. Нора будет в восторге.

Не сказав ей ни слова о бутылке, которую оставил в машине, Хиггинс полез в холодильник за кубиками льда.

– Зачем тебе столько льда?

– Потом скажу.

Сейчас шампанское стоит в ведре со льдом, задвинутом под верстак. Пряча его, Хиггинс посмеивался. Почему же теперь, пока тянется ожидание, мысли его принимают все более мрачный оборот?

Не усталость ли виновата? Хиггинс всю зиму чувствовал, что устал. Перенес на ногах бронхит. Впрочем, для него это обычное дело. Сколько Хиггинс себя помнит, он всю жизнь работал больше других и никогда на это не жаловался, напротив, гордился этим. Работа приносила ему тайное удовлетворение, хотя он и не мог объяснить почему.

И у жены дел хватало: четверо детей, а теперь еще новый дом, может быть, чересчур большой для них. Она тоже никогда не жалуется, но это еще ни о чем не говорит. Ведь она могла бы жить совсем по-другому.

Пожалуй, рада была бы жить по-другому. Он – нет.

Хиггинс наклонился, потрогал бутылку. Этикетка с французской надписью намокла и отклеилась. Он прилепил ее на место: чего доброго, Карни вообразит, что это обыкновенное, калифорнийское.

– Гараж запер?

– Пока нет. Я еще туда пойду.

Она не спросила зачем. Не было у нее этой привычки – изводить мужа вопросами. Порой Хиггинсу даже хотелось, чтобы она спрашивала его почаще. Он пытался припомнить: раньше она тоже не любила задавать вопросы? Но раньше он и сам себе не задавал никаких вопросов: просто радовался, что она вышла за него.

Как и Хиггинс, Нора была родом из Олдбриджа, штат Нью-Джерси. С тех пор, как его перевели в Уильямсон, не прошло еще и десяти лет. В Олдбридже он последнее время работал в местном филиале супермаркета, заведуя фруктово-овощным отделом, а еще раньше, когда они с Норой только поженились, служил там рассыльным.

Нора училась с Хиггинсом в одном классе средней школы. Она отлично его знала и, должно быть, не питала на его счет никаких иллюзий. В школьные годы Хиггинсу в голову не пришло бы куда-нибудь ее пригласить. Нора была из небогатой семьи. Отец заведовал складом, незадолго перед тем потерял жену и женился вторично. От второго брака родились еще двое детей. Нора в школе была нарасхват. Считалось, что она чуть ли не самая красивая и способная. Мальчишки спорили за право сводить ее в кино или на танцы, а она ходила то с одним, то с другим, и долгое время никто не мог похвастать ее благосклонностью. Потом она вдруг стала явно отличать Берта Тайлера.

Хиггинс перебирал воспоминания. Он не ревновал.

Тайлер, конечно, был подонок, но хорош собой, а он?

Непропорционально большая голова, невыразительная физиономия, неуклюжесть, которая так и не прошла с возрастом.

Он не был тогда влюблен в Нору – просто восхищался ею. Вместе с другими мальчишками умирал от зависти к Берту, когда тот вместе с Норой проносился мимо них в своем «hotrod»[1]1
  Старая, неказистая машина, на которую поставлен очень мощеный мотор. Разъезжать на такой машине – любимое развлечение американской молодежи.


[Закрыть].

После школы Нора уехала в Нью-Йорк. Тайлер тоже исчез.

Почему она вернулась в Олдбридж? Почему буквально кинулась Хиггинсу на шею, когда пришла в супермаркет за покупками и случайно с ним встретилась?

– Ты все еще здесь, Уолтер?

– Как видишь.

– Доволен жизнью?

– Наверно, скоро получу повышение.

– С кем гуляешь?

– Ни с кем.

И он покраснел. От ее взгляда это не ускользнуло, но она продолжала:

– Тогда, может быть, сводишь меня вечером в кино?

Берт Тайлер больше в Олдбридже не появлялся. С самого отъезда о нем не было ни слуху ни духу.

Нора с Хиггинсом поженились лишь через год после той встречи. Он опасался, что заработка его не хватит на двоих, но она настояла на свадьбе.

Теперь их шестеро, а скоро станет семеро, и живут они в новехоньком доме в самом фешенебельном квартале Уильямсона. Кто скажет, что он не умеет работать? Разве жизнь не подсказала его правоту?

Но тогда откуда же у него, зрелого сорокапятилетнего мужчины, это чувство вины? Сейчас Хиггинсу нужно не потерять самообладания, не поддаться панике, иначе ему потом будет стыдно за мысли, которые теснятся у него в голове.

– Опять твой школьный комитет?

– Да.

Он пристроился в углу гостиной за письменным столом, где днем делают уроки сыновья.

Он читал мысли жены: «Опять ты один за всех отдуваешься!»

Хиггинсу вечно поручали самую долгую и нудную работу, требовавшую особой тщательности. Ему-то она не казалась нудной: он сам о ней просил и даже трудность ее расценивал как привилегию.

– Скоро начнут строить?

– Как только утвердят федеральную дотацию.

Это требует долгих разъяснений, да они вряд ли и заинтересуют ее.

– Включи телевизор. Он мне не помешает.

– Не хочу.

– Ляжешь спать?

– Нет, дождусь Дейва.

Уже десятый час. Что они там в «Загородном клубе» так тянут? Хиггинс дружит только с Биллом Карни, но знаком и с остальными. У кого в комитете есть причины голосовать против него? Таких вроде нет.

Доктор Роджерс – их домашний врач. Сколько раз Хиггине его вызывал, особенно к детям! И всегда он хоть на минутку присаживается в гостиной, а жена доктора – постоянная покупательница супермаркета.

К адвокату Олсену не так просто подступиться: этот всем дает понять, что он важная птица и родился не где-нибудь, а в Бостоне. Адвокат много пьет. Ему шестьдесят пять, он женат уже в третий раз, и один из его сыновей дружит с Дейвом.

Есть еще Луис Томази, владелец фешенебельной гостиницы «Белая лошадь» на Хартфордском шоссе. Томази должен голосовать за Хиггинса хотя бы из солидарности: он тоже начал с самой нижней ступени – был когда-то официантом в баре.

Остается Оскар Блейр, обувной фабрикант. Благородная внешность, белоснежная седина. С одиннадцати утра неизменно пьян и при этом ухитряется просиживать целые дни у некой разведенки, матери пятерых детей.

Пора бы Карни и позвонить. То, что он медлит, – дурной признак. Хотя, скорей всего, они там, по обыкновению, сидят, пьют, болтают, и у Карни просто вылетело из головы, что его друг мучительно ждет звонка.

Карни занимается политикой. На последних выборах в Хартфорде его избрали в сенат штата, но он ничуть не занесся. Хиггине встречал его у парикмахера, потом на завтраках в клубе «Ротари». Он и с остальными виделся бы почаще, если бы не уклонялся от выпивок и вечерних коктейлей.

Неужели его из-за этого не примут? Ведь в «Загородном клубе» не только пьют. В распоряжении членов клуба поле для гольфа с девятью лунками – оно тянется по берегу озера и слывет лучшим в округе. Два-три раза в неделю в клубе бывают танцы, причем один раз обязательно для молодежи. Летом на озере устраивают регаты и заплывы, зимой – состязания конькобежцев.

Кстати, доктор Роджерс тоже не пьет и ходит в клуб лишь когда это необходимо.

– Ждешь звонка?

– Почему ты спрашиваешь?

– Не знаю. Просто мне так показалось.

Хиггине чуть не выложил ей всю правду. Если кто-нибудь уже посвятил ее в суть дела, она, надо полагать, удивляется, почему муж скрыл от нее сегодняшнее голосование. Еще, чего доброго, подумает, что он ей не доверяет! Но дело тут не в недоверии. Это легко доказать: в прошлый раз он от нее ничего на таил. Может быть, его удерживает самолюбие, стыд, может быть, боязнь, что его унизят у нее на глазах?

Она и не догадывайся, что с тех пор, как они поженились, и даже еще раньше – с тех пор, как стали встречаться, он постоянно боялся уронить себя перед ней.

Ему казалось, рано или поздно она поймет, что ошиблась в нем, и раскается в своем давнишнем решении, в том, что пожертвовала ему всем, чего могла достичь в жизни.

Хиггине сделал над собой усилие и сосредоточился на документах школьного комитета. А вот и Дейв. Значит, уже начало одиннадцатого.

– Поесть что-нибудь найдется?

Ростом Дейв со взрослого мужчину, и голос у него мужской, низкий, но по виду и поведению он сущий ребенок. Хиггине услышал, как он шарит в холодильнике и с набитым ртом осведомляется:

– Флоренс пришла?

– Нет еще.

– И чем это они занимаются вдвоем, без мальчиков, целый вечер?

Дожевывая, он коснулся губами отцовского лба.

– Привет, па!

– Спокойной ночи, сынок.

– Привет, мама.

– Спокойной ночи, Дейв.

Славный парень! В школе, правда, не блещет, зато характер золотой, и в любую минуту готов прийти на помощь.

Нора оторвалась от иллюстрированного журнала и спросила:

– Знаешь, что они учат?

Хиггине вздрогнул от неожиданности.

– Кто они?

– Флоренс и Люсиль.

– Разве они что-нибудь учат?

– Да. Флоренс мне не говорила, но у нее в комнате валялась тетрадка, и я увидела: они изучают астрономию, потому и сидят так поздно.

С отсутствующим выражением лица он уставился на жену и машинально переспросил:

– Астрономию?

Он повторил это слово так серьезно, с таким неподдельным изумлением, что Нора прыснула со смеху.

– Лежат себе на травке и разглядывают небо.

Зазвонил телефон. Хиггинс помедлил, не решаясь сразу броситься к аппарату, и, замирая от суеверного ужаса, снял наконец трубку.

– Это ты, Уолтер?

Карни на другом конце провода еле ворочал языком – видимо, изрядно выпил. В трубку врывались еще чьи-то голоса.

– Да, я. Ну что?

– Я страшно расстроен, старина, думаю даже – возьму вот и выйду из комитета им всем назло. Представляешь себе, опять нашелся какой-то подонок…

Хиггинс окаменел. Сжимая трубку, не в силах шелохнуться, он продолжал слушать. К Карни кто-то подошел, попытался забрать у него трубку. Послышался гул голосов, потом все вдруг стихло – трубку повесили.

Нора, сидевшая к мужу спиной, спросила как ни в чем не бывало:

– Кто звонил?

Не получив ответа, она обернулась. Хиггинс все еще сжимал трубку. Его застывшее лицо и пустые глаза испугали Нору.

– Что случилось?

Он сглотнул ком, вставший в горле, медленно покачал головой – справа налево, слева направо – и положил трубку.

– Ничего, – с усилием выдавил он.

Остаток вечера Хиггинс провел, не поворачиваясь к жене и не глядя на нее. Перед ним лежали бумаги школьного комитета, время от времени он перелистывал страницы, вписывая цифры в колонки.

В одиннадцать вернулась Флоренс, и в половине двенадцатого последние огни в доме погасли.