Текст книги "Искатель. 1965. Выпуск №3"

Автор книги: Жорж Сименон

Соавторы: Юрий Перов,Север Гансовский,Глеб Голубев,Яков Наумов,Андрей Яковлев,Василий Чичков,Эдвин Розлубирский,Семен Кривошеин,Э. Батлер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 20

Степан Сергеевич Савин, двадцати шести лет, родился в Киеве, в семье ответственного партийного работника. Отец Степана в начале войны ушел на фронт. Летом 1943 года Сергей Иванович Савин, член Военного Совета одной из армий, стоявших на Курской дуге, погиб в боях с фашистскими захватчиками.

Окончив среднюю школу, Степан Савин пошел в военное летное училище, стал летчиком-истребителем. Года полтора назад та воинская часть, в которой служил старший лейтенант Савин, была передислоцирована в район Крайска.

В части о Савине говорили по-разному. Одни хвалили его, как смелого, мужественного, прямого человека, надежного товарища: другие ругали. Ругали за недисциплинированность, за ухарство, за распущенность, которой он особенно отличался последнее время.

С дисциплиной Савин был, по-видимому, не в ладах. Его послужной список наряду с благодарностями и поощрениями за отлично выполненные полеты пестрел дисциплинарными взысканиями. Но все сходились на том, что летчик Степан отличный.

До перебазирования части в Крайск все проступки Савина были в пределах допустимого. И месяц от месяца нарушений становилось меньше. Тем тяжелее для товарищей, для командования было то, что случилось со старшим лейтенантом Савиным. Весной этого года Савин «сорвался»: он не явился на очередной полет. Пришлось ему несколько суток отсидеть на гарнизонной гауптвахте.

Однако суровое наказание не образумило «сорвавшегося» летчика. Савин опаздывал на полеты, несколько раз появлялся в части нетрезвым. Вину он признавал, но никакого объяснения своему поведению дать не хотел. Товарищи говорили, что тут замешана женщина. Толком никто ничего не знал.

Случилось так, что однажды один из самолетов соединения отстаивался в городском аэропорту. В том, что Савин об этом знал, ничего странного не было: в части об этом знали многие. Но как Степан пробрался на летное поле аэропорта, как он умудрился очутиться в кабине самолета, да еще не один, а с женщиной? Работники аэродромной службы захватили Савина в тот момент, когда он запускал двигатель, намереваясь вырулить боевой самолет на взлетную площадку.

Происшествие было столь невероятным, случай столь беспрецедентным, что работники аэропорта растерялись: Савина они задержали (тот, впрочем, и не пытался скрыться), а его спутница ускользнула. Кто она была, выяснить не удалось. Савин наотрез отказался назвать ее имя, взяв всю вину на себя.

Его сначала хотели отдать под суд трибунала. Но из: уважения к памяти отца Савина, к его славному имени, до трибунала решили дело не доводить. Степан Савин был разжалован и изгнан из рядов Советской Армии. Тем и ограничились.

После этого с Савиным вновь пытался говорить командир части, говорил замполит. Взывали к его совести, говорили о его будущем – все было напрасно! Савин никого и ничего не хотел слушать. Он жил в городе, пьянствовал в «Дарьяле», добывая средства игрой на бильярде.

Таковы были данные о Степане Савине, бывшем военном летчике, которые собрал и доложил полковнику Луганов..

В самом начале, когда Луганов упомянул имя и отчество отца Савина и сказал, что тот был членом Военного Совета, погиб под Курской дугой, Миронов заметил, что полковник Скворецкий вздрогнул.

С минуту после того, как Луганов закончил, в кабинете царила тишина.

– Как, Андрей Иванович, – прервал тягостное молчание Скворецкий, – тебе имя Сергея Савина ничего не говорит? Впрочем, откуда? Ведь тебе тогда и пятнадцати не было.

– О чем вы? – не понял Миронов.

– Брянские леса помнишь? – спросил Скворецкий. – Мы туда пробивались с боями весной 1942 года. Как раз в то время ты и пристал к отряду.

– Ну, помню.

– А как к нам в расположение отряда прилетел представитель командования Красной Армии «товарищ Сергей», помнишь?

– Помню, – начиная догадываться, тихо произнес Миронов.

– Так вот: фамилия «товарища Сергея» была Савин. Сергей Иванович Савин. Теперь понял?

– Отец Степана Савина?

– Да, Сергей Иванович Савин, «товарищ Сергей», член Военного Совета армии, погиб под Курском. Это я знал всегда. А вот насчет сына… Мальчишка, щенок! Так надругаться над светлым именем отца! Шкуру спустить с него, подлеца, мало!

Миронов и Луганов молчали.

– Списывать этому мальчишке грехи в память о его славном отце не будем. Сам нашкодил, сам и отвечай. Но вот поверить, что сын Сергея Савина спутался с врагами Советского государства, не могу! Хоть убейте – не могу! Окрутила его, как видно, эта Войцеховская. Он небось и сам не понимает, в какую пропасть падает. Где он сейчас, в милиции? – внезапно спросил Скворецкий.

– Так точно, – сказал Луганов.

– Знаешь что? Доставь-ка его сюда, ко мне. Я с ним сам побеседую.

Через несколько минут Луганов ввел к нему в кабинет Савина.

– Хорош! – с мрачной иронией сказал полковник. – Нет, ты только полюбуйся на себя, на кого похож! И это боевой офицер Советской Армии. Стыд!

– Позвольте! – вскинул голову Савин. – А вам-то какое дело? Выпил – лепите пятнадцать суток, а мораль читать нечего. Обойдусь. Да и вообще кто вы такой, по какому праву таким тоном со мной разговариваете?

– По какому праву? – переспросил Скворецкий. – А по такому, что я коммунист и поставлен сюда партией, чтобы охранять безопасность советского народа, советских людей, не давать таким вот, как ты, если они споткнулись, катиться в пропасть. По такому праву, что я в два раза тебя старше, в отцы тебе гожусь, что с твоим отцом, Сергеем Савиным, я воевал бок о бок… – Голос полковника дрогнул.

– Вы? Вы знали моего отца? Встречались с ним?

– Встречался? Нет, не «встречался»: твой отец, Сергей Савин, был моим другом, боевым товарищем. Имя твоего отца, память о нем для меня святы. А ты? Ты, паршивец, что делаешь? Видел бы сейчас твой отец…

Савин, угрюмо потупившись, молчал.

– Ну? Чего молчишь? Отвечай!

Савин начал говорить. Слово за словом раскрывал он перед полковником картину своего падения.

Как все началось? Где, когда он покатился под откос? Да здесь, в Крайске. Здесь, этой весной, на одном из вечеров в местном Доме офицера он встретил женщину… Пригласил ее танцевать. Согласие она дала охотно… Вот с того вечера все и началось. Кто эта женщина? Она учительница английского языка. Анна Казимировна Войцеховская. Что он о ней может сказать? Да, пожалуй, почти ничего. Чертовски умна, хитра, изворотлива и… хороша. С первой встречи он потерял голову.

Еще во время танцев, между делом, она выяснила, что Савин летчик-истребитель, летает на новых машинах. Зачем он ей об этом сказал? А что здесь такого? Что он летчик, видно было по его форме, что же касается машин, боевых самолетов, он сказал только одно – что они новые. Не думает же товарищ полковник, что Степан Савин способен выболтать первому встречному характеристику боевой машины, данные о ее конструкции, вооружении, летных качествах?

Что было потом, позже, когда эта женщина перестала быть «первой встречной»? Что тогда он рассказывал? И тогда почти ничего. Но все это очень сложно, запутано. Лучше будет, если товарищ полковник разрешит ему все рассказать по порядку.

Что произошло месяц назад в городском аэропорту?

В тот вечер, когда он познакомился с Войцеховской, ему без труда удалось договориться с ней о свидании. Встретились они через день – и тут пошло, покатилось… Одна встреча следовала за другой, с каждой встречей он чувствовал, что все больше теряет голову. Полюбил ли он Войцеховскую, любит ли ее? Трудно сказать. Это похоже на какое-то наваждение. Временами ему кажется, что она – все в его жизни, что жить без нее он не может.

Временами… Временами она ему ненавистна. Какая же это любовь? Да и она, разве она его любит? Близок он с ней не был. С ним она целомудренна, но он знает, уверен, что на самом деле она глубоко развращена, распутна. Он ловил ее не раз с другими. Ну, начать хотя бы со вчерашней встречи в ресторане. Кто этот человек, с которым она там была? Зачем она за день до этой истории в ресторане вызвала его, Савина, и строго-настрого заказала приходить следующим вечером в «Дарьял»? Вы говорите, это не доказательство? Согласен. А тот майор, с которым он, Степан Савин, видел ее в Доме офицера в тот злосчастный вечер.

Но и это не все. Есть у нее еще одни, какой-то урод. Просто страшилище. Работает проводником поездов дальнего следования на Крайской железной дороге. Фамилия Семенов. Иван Петрович Семенов. Откуда он, Савин, знает? Опять-таки просто: выследил. Да, он признается, что следил за Анной. Однажды, когда она отказала ему в свидании, притаился возле ее подъезда. И не зря. Под вечер она вышла из дома и начала петлять по улицам. Встретилась с этим Семеновым в глухом переулке, невдалеке от вокзала. Они прошли переулок и юркнули в какой-то домишко. Войцеховская не провела в этой хибарке и четверти часа. Вышла одна, оглянулась по сторонам, словно проверяя, не следит ли кто, – и ходу. А он, Степан, за ней не пошел. Он остался. Уж больно хотелось ему узнать, к кому это она бегала на свидание. Ждал он, ждал – и дождался. Вышел этот самый тип, тоже осмотрелся и пошел к вокзалу. Савин – за ним. Так и узнал место его работы, имя, фамилию. Ну и дружка выбрала себе Анна Казимировна, ничего не скажешь! Урод. Левша, между прочим…

Скворецкий насторожился.

– Как, как говоришь, – спросил он, – левша? А ты откуда знаешь?

– Сам видел. Видел, как закуривает, какой рукой спички берет. Все видел.

Полковник вырвал из блокнота листок бумаги, быстро набросал несколько слов и, вызвав секретаря, приказал немедленно вручить записку майору Миронову. В ней было написано:

«Иван Петрович Семенов. Проводник поездов дальнего следования Крайской железной дороги. Немедленно разыскать, собрать все данные».

– Ты вот что скажи, – повернулся Скворецкий к Савину, отпустив секретаря, – когда в аэропорту пытался поднять самолет, с тобой была она, Войцеховская?

– Она.

– Ну, как все это случилось? Выкладывай.

В тот злосчастный вечер Савин пришел к ней чуть под хмельком и проболтался, что одна из боевых машин их части очутилась в гражданском аэропорту.

Войцеховская загорелась: «Степочка, Степанчик, в жизни не летала на военных самолетах! Милый, хороший, полетим! Никто ничего и не узнает. Покрутимся над Крайском, ты покажешь мне эти самые «бочки» или «иммельманы» – как они у вас там называются? – и обратно, а?» При этом она так смотрела, так говорила… Будь он трезвый, может, ничего бы и не случилось, не помогли бы никакие авансы, но ведь хмель… Он дал согласие. Как они пробрались на летное поле, как очутились в кабине самолета – не помнит. Действовал, как в тумане. Ну конечно, и охрана там – из рук вон. Пришел он в себя только в тот момент, когда, запустив двигатели, увидел за стеклом кабины перекошенное лицо дежурного из аэродромной службы. Мелькнула мысль: «Что же это я делаю?»

Двигатель скорее выключил – и на землю. Помог ей из кабины выбраться. А она шипит: «Трус, слизняк, подлец!..» Он, Степан Савин, немножко пошумел, чтобы охрана в него вцепилась, принял, как говорится, огонь на себя и этим помог ей скрыться. Потом, конечно, когда началось расследование, имени ее не назвал. Зачем? Ведь вина-то его, а не ее. Что она без него могла сделать? Вот, собственно говоря, и вся история.

– Эх ты, – покачал головой Скворецкий, – герой! Значит, и при расследовании опять «огонь взял на себя»? А ты о том подумал, – жестко сказал полковник, – что мог явиться слепым орудием в руках Войцеховской, простым исполнителем ее воли? Подумал?

– Позвольте, товарищ полковник, – робко спросил Савин, – я вас не понимаю. Что значит «орудие»? Какой это воли я исполнитель? Вам что, что-нибудь известно… об Анне Казимировне?

– Мне? Допустим, ничего не известно, если не считать того, что ты сам рассказал. А этого, по-твоему, мало? Между прочим, весьма любопытно, что она не хотела афишировать свои с тобой отношения. Да и не об этом речь. Известно, не известно!.. Ты о другом подумай: в какое положение ты поставил расследование? Ведь ты не только ничем не помог, но запутал все на свете, «взяв огонь на себя». Это-то тебе ясно?

– Я… Я об этом не подумал. Как же теперь быть?

– А вообще-то, что ты собираешься делать, как думаешь жить дальше? – вопросом на вопрос ответил Скворецкий.

– Право, не знаю.

– Ты понял, что такое эта Войцеховская?

– Понял.

– Дурак. Садись. Держи бумагу. Пиши подробное объяснение, как все произошло в аэропорту. Что и почему ты утаивал раньше, при расследовании. Пиши мне, на мое имя: начальнику Крайского управления КГБ.

– А вы…

– Второе – Главному командованию Военно-Воздушных Сил. Рапорт. Пиши так, как находишь нужным. Подсказывать не буду. Учти одно: в рапорте о Войцеховской не распространяйся. Укажи, что о некоторых обстоятельствах, связанных с твоими поступками, сообщил подробно органам государственной безопасности. Сошлись на меня. Ясно?

– Ясно. Только… Зачем я буду обращаться к Главному командованию? Сам виноват, сам и расплачиваться должен. И зачем я буду на вас ссылаться?

– Я знал Сергея Савина, сына которого в беде не брошу. Понял? Я тебя, паршивца, вытащу из той грязи, в которую ты сдуру залез.

– Товарищ полковник…

– Ладно, ладно, – прервал его Скворецкий, – пиши…

Когда оба документа были готовы, полковник, просмотрев их, сказал:

– Теперь можешь идти. Явись к командиру части и доложи, что обратился с рапортом к Главному командованию. Расскажи, конечно, о чем пишешь в рапорте. Доложи, что был в КГБ. Если командир или замполит будут интересоваться, пусть звонят ко мне.

– Так точно, товарищ полковник. Вас понял.

– Отлично. Один вопрос: как думаешь вести себя дальше с Войцеховской?

– Встречу – не подойду.

– Вот и напрасно, – спокойно заметил Скворецкий. – Так бы оно, конечно, было проще, но мне хочется верить, что тебе по плечу будет нечто более трудное… Ты говорил, что Войцеховская порой вызывала у тебя подозрение. Так?

– Да, товарищ полковник, говорил. Так оно и было. Странная она, когда поближе узнаешь…

– Видишь ли, подозрительность – штука скверная, опасная. Но, судя по тому, что ты рассказал о Войцеховской, оснований присмотреться к ней больше чем достаточно. Присмотреться – я подчеркиваю. Не более того. Этого требует бдительность. Бдительность, а не подозрительность. Понял?

Савин молча кивнул.

– Представь себе, – продолжал Скворецкий, – что вот так, ничего толком не объяснив, ты с ней порвешь. Встретишь – и не поздороваешься. Как думаешь, не покажется ей это странным?

– Может, конечно, – согласился Савин.

– Слушай дальше, – продолжал полковник. – Рвать с Войцеховской ты не будешь, но и бегать за ней, как прежде, не бегай. Если встретишь, держи себя так, будто ничего не произошло. Сумеешь?

– Раз надо – сумею.

ГЛАВА 21

Семенов работал на Крайской железной дороге давно, его многие знали, и Миронов сравнительно быстро собрал о нем более или менее полные сведения.

Иван Петрович Семенов, 1908 года рождения, появился в Крайске вскоре после окончания войны, сразу после демобилизации из армии. Работал проводником еще в довоенные годы в Минске. С первых дней войны – на фронте. Начал войну рядовым, рядовым и кончил. Вся семья Семенова – жена, трое детей – погибла во время бомбежки еще в начале войны.

Вот, собственно говоря, и все. Повидать самого Семенова не удалось: он был в отъезде.

Возвращаясь в управление, Андрей решил навестить Савельева. Он нашел Сергея на дворе. Опираясь на палку, Савельев разгуливал от скамейки к скамейке.

– Ну как, – крикнул он, увидев Миронова, – как я хожу? Нормально? Вот только палка…

– Ладно, ладно. Ты, брат, молодцом. Глядишь, через неделю-другую – и на выписку. А там на юг, в санаторий.

Савельев помрачнел.

– Мне не лечиться, мне работать надо. Лечением я сыт по горло.

Савельев вздохнул и уселся на скамейку.

– Ладно, Сергей, подумаю.

Из больницы Миронов пошел в управление и вместе с Лугановым явился к Скворецкому.

Кирилл Петрович рассказал им о своей беседе с Савиным.

Миронов понял, почему полковник заинтересовался Семеновым. Нельзя было пройти мимо того факта, что Войцеховская связана с человеком физически сильным, левшой, тогда как нападение на Савельева в тот момент, когда он наблюдал за Черняевым, совершил также левша.

– Теперь так, – продолжал полковник, – надо что-нибудь предпринять, чтобы ускорить события, вынудить Войцеховскую обнаружить свои отношения с Черняевым или по меньшей мере заинтересованность в его судьбе. Думал я над этим и пришел к выводу, что кое-что в этом направлении сделать можно. Почему бы не пустить в ход самого Черняева?

– Черняева? – удивился Миронов. – Впрочем… Кирилл Петрович, это же здорово! Обыск?

– Угадал, именно обыск. По месту работы, в служебном кабинете. Мы рассекретим арест Черняева. И если Войцеховская была с ним связана, известие об аресте произведет на нее соответствующее впечатление, вынудит ее что-то-предпринять, в какой-то мере открыться. Обыск проведем с работниками милиции. Договоримся. Арест Черняева милицией и впечатление произведет и не запугает Войцеховскую сверх меры. Сотрудникам управления строительства разъясним, что обыск производится в отсутствие Черняева, так как тот арестован по месту командировки.

Черняев, один из руководителей крупного оборонного строительства, был заметной фигурой в городе, и факт его ареста не мог пройти незамеченным. Но ни в тот день, ни на следующий Войцеховская ничем себя не проявила. Между тем прошло уже трое суток, и под вечер в Крайск вернулся из своего очередного рейса Иван Петрович Семенов.

С момента возвращения Семенова в Крайск два оперативных работника находились постоянно возле него. Действовали они умело, Семенов и не догадывался об их присутствии. В первый же вечер оперативным работникам потребовались вся их сноровка, опыт, сообразительность. И не зря!

Утром они докладывали: придя с вокзала домой, Семенов пробыл там часа два, затем отправился бродить по городу. Потолкавшись с полчаса в шумной толпе на центральной улице, зашел в «Гастроном». В магазине в этот вечерний час было много народу. Семенов ходил от прилавка, к прилавку, нигде не задерживаясь. Наконец встал в очередь в ветчинно-колбасный отдел. Перед ним в очереди стояла… Войцеховская. Оперативные работники узнали ее по фотографии.

Она не обращала никакого внимания на человека, стоявшего у нее за спиной. Очередь двигалась медленно. Постояв минуту-другую, Войцеховская повернулась к Семенову, что-то ему сказала и, выйдя из очереди, направилась к кассе. Заплатив деньги и получив чек, она вернулась на свое место, впереди Семенова. Вновь перекинулась с ним несколькими словами.

Получив покупку, Войцеховская вышла из магазина. На улице она замешкалась, стала закуривать. В этот момент появился Семенов. Он достал папиросу, сунул ее в рот и огляделся. Заметив Войцеховскую, которой никак не удавалось прикурить, Семенов подошел к ней. Войцеховская улыбнулась, протянула ему спичечный коробок. Взяв коробок левой рукой, Семенов чиркнул спичкой, ловко прикрыл ее ладонями, дал закурить Войцеховской, закурил сам, и они разошлись. Могло показаться, что ничего особенного не произошло, но, взяв у Войцеховской коробок спичек и закурив, Семенов опустил этот коробок в карман.

Потом он пошел на городской телеграф. Вынув из кармана клочок бумаги и, заглядывая в него, заполнил телеграфный бланк, сдал его в окошечко, а бумагу порвал и бросил в корзину для мусора.

Записку, с которой Семенов списывал текст телеграммы, удалось восстановить. Телеграмма была адресована в Москву, на Главпочтамт, до востребования, Григорию Макаровичу Макарову. Текст:

«Состояние тети ухудшилось температура второй день 38 пульс обычный желателен приезд».

Подписи не было.

Выслушав доклад и внимательно прочитав телеграмму, Скворецкий задумался: что могла она означать? Тетя? Какая тетя? Кто подразумевался под «тетей», чье состояние ухудшилось? Не Войцеховской ли? Возможно. Но температура? Пульс?

Скворецкий вызвал Миронова и Луганова.

– Давайте-ка, друзья, раскинем вместе мозгами…

Миронов молчал и рассеянно крутил в руках листок бумаги, на котором был записан текст телеграммы. Казалось, он и не слышал последних слов Скворецкого.

– Одну минуточку, – сказал Миронов, – сегодня у нас какой день? Среда?

– Среда.

– Сегодня среда. Телеграмма отправлена вчера. Значит, сегодняшний день не в счет. Завтра – четверг, послезавтра – пятница, второй день, считая с момента отправления, телеграммы. А в пятницу в Москву отправляется поезд № 38, в составе которого идет вагон, где проводником Семенов. Это я знаю точно: когда был на вокзале, специально интересовался графиком его поездок. Телеграммой Семенов, очевидно, уведомляет какого-то Макарова, что в пятницу выезжает в Москву и назначает ему встречу. Таков, по-моему, смысл слов «второй день 38 желателен приезд». Что же касается того места, где речь шла о пульсе, – вот оно: «пульс обычный», – тут, надо полагать, имеются в виду условия встречи – обычные, то есть такие, как и всегда.

– Пожалуй, верно. Молодец, Андрей, – сказал Скворецкий. – Ну, а какие будут предложения?

– Тут, по-моему, все ясно. До Москвы Семенова нужно провожать, в Москве встретить. Следить за ним в оба глаза, вплоть до встречи с Макаровым. Затем действовать по обстановке.

– Решаем, – сказал Скворецкий, – как только Семенов выедет, отрядим с ним двух опытных ребят. Думаю, что и кому-нибудь из вас придется ехать. Там будет видно. Войцеховская… Войцеховская… Попробую-ка я повидаться с Савиным: может, он пригодится? Больше сейчас, пожалуй, ничего не придумаешь.

Отпустив Миронова и Луганова, Кирилл Петрович вскоре и сам отправился домой. Еще в прихожей, снимая пальто, он услышал звонок телефона.

Полковник сиял трубку. Послышался взволнованный голос Савина:

– Товарищ полковник, это вы? Савин докладывает. Звоню из автомата. Наша общая знакомая – дрянь. Она… шпионка. Ее надо немедленно арестовать. Разрешите, я сам…

– Да ты что, рехнулся? – резко оборвал его полковник. – Откуда говоришь?

– Я? Я из автомата. С улицы Фрунзе.

– Мой домашний адрес знаешь? Тогда слушай – и давай быстро ко мне.

Прошли считанные минуты, и в прихожей пронзительно затрещал звонок. На пороге стоял Степан.

– Входи. Раздевайся, – сказал полковник, указывая на вешалку.

Савин быстро скинул шинель, фуражку и прошел вслед за полковником в его рабочую комнату.

– Садись.

Но Савин не сел.

– Товарищ полковник, Войцеховская – шпионка, враг. Она решила бежать за границу.

– Так не пойдет. Прежде всего садись, успокойся, а потом расскажешь толком, по порядку. Только сначала отдышись.

Савин отдышался и стал рассказывать. В этот день нежданно-негаданно к нему явилась Войцеховская. Была она необычайно мила, ласкова, внимательна. Могло показаться, что никакой истории в «Дарьяле» не было. В свою очередь, и Степан, памятуя наказ полковника, вел себя как ни в чем не бывало.

Пригласив Степана пройтись, Войцеховская пригласила его к себе домой. Она начала с того, что рассказала одну историю из своего прошлого. Суть этой истории такова: Войцеховская, по ее словам, несколько раз отдыхала в Латвии, невдалеке от приморского городка Вентспилс. Там, в окрестностях Вентспилса, живет один рыбак, человек пожилой, степенный. Войцеховская с ним даже как-то встречалась – ходили компанией на его катере в море. Со слов одного приятеля Войцеховской тогда же стало известно, что старый рыбак ходит на своем быстроходном ботике не только в такие места, куда положено. Ну и еще кое-что она о нем знает. Посерьезнее. Одним словом, этот рыбак тот самый человек, который им сейчас нужен. Кому им? Ей и Савину. Войцеховская предложила Степану съездить к этому рыбаку и установить с ним отношения.

«Степа, Степан, подумай: что ты здесь, в Крайске, в этой стране?.. Ничто! Жизнь твоя кончена. Выгнан, опозорен. Кому ты нужен, куда денешься? В чернорабочие пойдешь? Фи! А ведь ты молод, талантлив. Ты многое знаешь. Степочка, уедем, уедем отсюда. Туда, на Запад… Там каждого ценят по таланту, способностям. Я тоже здесь не могу, тоже задыхаюсь. А там мы будем счастливы. Вместе…

Она начала разъяснять Степану, что, раздумывая последние дни над его судьбой (она же его любит, разве он не догадывался?), над своей безотрадной долей рядовой учительницы, пришла к выводу – самым лучшим для них обоих было бы уехать на Запад: в Швецию, во Францию, в Германию (в Западную, конечно), в Америку, куда угодно!

Забыв все на свете, забыв строгое предупреждение полковника, Степан взорвался. Он накричал на Войцеховскую, грубо обругал ее, а та хоть бы что! С иронической улыбкой она слушала Степана, ожидая, когда он выговорится. Степан осекся.

«Дурак, – презрительно кинула Войцеховская. – Не хочешь по-хорошему, я поговорю с тобой иначе. Да знаешь ли ты, голубчик, что, если ты здесь останешься, твоя песенка спета? Да будет тебе известно, что кое-кому в кое-каком иностранном государстве известно во всех деталях, как ты намеревался поднять в воздух сверхскоростную боевую машину и угнать ее за границу. Что? Такого намерения у тебя не было? Смешно! Интересно, как ты будешь это доказывать господам чекистам, когда они получат соответствующий материал и тряхнут тебя как следует. Самолет-то ты поднять пытался, никуда не денешься!»

Савин молча слушал Войцеховскую. Трудно сказать, как бы он поступил, если бы не вспомнил в эту минуту полковника Скворецкого и свое обещание. С трудом он сдержался. Взглянув на Войцеховскую, криво улыбнулся:: «Что ж, Анна Казимировна, ваша взяла. Мне, Степану Савину, податься действительно некуда…»

Теперь Войцеховская говорила резко, повелительно. Она предложила Степану завтра же выехать в Латвию, в Вентспилс, и договориться с рыбаком о переброске их обоих на его боте через море за границу. Перед отъездом она даст Савину крупную сумму денег, которую тот должен будет вручить рыбаку: даром тот рисковать не будет. И пусть Савин предупредит рыбака, что это всего лишь аванс: как только они ступят на нужный им берег, будет заплачено больше. И не в рублях, а в долларах. Вот деньги на самолет до Риги.

…Кирилл Петрович прошелся по комнате и, остановившись против Степана, сказал:

– Молодец, Степан, не подкачал. Рад за тебя. Ну, а насчет ареста… Арестовывать Войцеховскую мы не будем. – Полковник сделал паузу. – Пока…

Полковник вновь принялся ходить по комнате.

– Вот что, Степан, боюсь, что ехать в Ригу тебе придется… И в Ригу, и в Вентспилс… Пусть Войцеховская действует, как намеревалась. Понял? Мешать ей не будем до поры до времени. Впрочем, об окончательном решении пока воздержимся. Дело серьезное, надо доложить Москве. Сделаем так: завтра, как возьмешь билет на самолет и повидаешься с Войцеховской, звони ко мне. Встретимся и тогда все решим.