Текст книги "Часовщик из Эвертона"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Пройдите, пожалуйста, сюда.

Лейтенант оказался молодой, атлетического сложения. Дейв удивился, когда тот протянул ему мускулистую руку для пожатия.

– Прошу прощения, что пришлось вас потревожить, мистер Гэллоуэй, но без вас нам не обойтись.

Знать бы, что сообщил лейтенант полицейскому, доставившему Дейва! Говорили они довольно долго, и теперь полицейский смотрит на Дейва совсем по-другому: в его взгляде читается явная симпатия и даже нечто вроде уважения.

– Вы заметили по дороге ваш грузовичок?

– По-моему, я его узнал.

– Ну что ж, с него и начнем. Это займет у нас всего несколько минут.

Лейтенант снял с вешалки фуражку с галуном, надел и зашагал к машине, на ходу махнув другому полицейскому, чтобы тот следовал за ним.

– Вчера вечером вам, говорят, не повезло в кости?

Итак, Мьюзека допросили. От него этого не скрывают, значит, дают понять, что ведут с ним честную игру.

– Не обижайтесь на нас, мистер Гэллоуэй. Такая уж наша работа – все проверять.

Они подъехали к грузовичку. Дейв сразу же бросил взгляд на шины: нет, ни одна не лопнула. Ладони у него по-настоящему взмокли, и, вылезая из машины, он на миг засомневался, сможет ли сделать хоть шаг.

– Узнаете свою машину?

– Разумеется.

– Что там у вас сзади? Инструмент часовщика?

– Да.

– То-то я ломал себе голову, никак не мог догадаться, для чего все эти штуковины. Желаете заглянуть внутрь?

Перед ним распахнули дверцу, и он первым делом невольно покосился на сиденье, где еще недавно сидел Бен. Он быстро провел рукой по молескиновому чехлу, словно тот еще хранил тепло его мальчика. Возле педали сцепления валялась мятая белая тряпочка, от которой пахло одеколоном, – это был женский носовой платок.

– Наш патруль обнаружил эту машину около двух часов ночи, но она к тому времени уже довольно долго здесь простояла: мотор успел остыть. Фары были выключены.

Гэллоуэй не удержался и спросил:

– Машина исправна?

– Вот и моих ребят это заинтересовало. Мотор в исправности, ни о какой аварии речи нет.

Он подозвал постового и сказал:

– Можешь перегнать ее в Покипси.

Дейва подмывало возмутиться, спросить, с какой стати ему не отдают его машину.

– Идемте, мистер Гэллоуэй.

Всю дорогу лейтенант не проронил ни слова, пока они не вернулись к нему в кабинет. Туда же вошел полицейский, ездивший за Дейвом в Эвертон.

– Закрой дверь, Дэн.

Лейтенант выглядел озабоченным и, казалось, не знал, как ему быть.

– Хотите сигарету?

– Благодарю вас, нет. Я не успел позавтракать, и...

– Знаю. Нынче ночью вы не спали. Даже не ложились.

Верно ли он себя ведет? Все ли делает, что в его силах, чтобы защитить Бена? Гэллоуэй смертельно боялся допустить какой-нибудь промах. Хитрить он не умеет.

Ему казалось, что лейтенант видит его насквозь. Но почему он так предупредителен к Дейву, часовщику из маленького городка, человеку, прямо сказать, незначительному?

Лейтенант внезапно решился, сел, провел ладонью по густым, коротко стриженым волосам.

– С тех пор как вы, мистер Гэллоуэй, выехали из Эвертона, мы успели навести кое-какие справки, и я обязан поставить вас об этом в известность. Мы, например, выяснили, что ночью к вам приходили Хоукинсы.

Гэллоуэй не вздрогнул, даже глазом не моргнул, но сердце у него упало: теперь уж от разговора о Бене никуда не деться.

– Один из сыновей Хоукинсов катался сегодня утром на велосипеде и заметил у вас в мастерской полицейских. Он сразу помчался домой и рассказал об этом матери. А та поспешила в полицию, надеясь узнать что-нибудь о своей дочери.

Похоже, у лейтенанта тоже вспотели ладони: он достал из кармана платок и принялся его теребить.

– Мистер Гэллоуэй, вы хорошо знаете своего сына?

Началось. Дейв надеялся избежать этого, надеялся из последних сил вопреки очевидности, вопреки логике. Глаза у него заблестели, кадык дернулся. Лейтенант из деликатности отвернулся, словно чтобы дать ему возможность взять себя в руки.

Не узнавая собственного голоса, Дейв выдавил:

– Думаю, что знаю.

– Ваш сын не вернулся ночью домой. Дочь Хоукинсов...

Лейтенант заглянул в свои записи и уточнил:

– ...Лилиан Хоукинс вчера вечером ушла из дому, захватив свои вещи.

С полминуты он молчал.

– Вы знали, что они уехали вдвоем на вашем пикапе?

К чему запираться? Сейчас обвиняют его, а не Бена.

– Я так и подумал после того, как у меня побывали Хоукинсы.

– Вам не пришло в голову, что следует обратиться в полицию?

Гэллоуэй честно признался:

– Нет.

– Ваш сын никогда не вызывал у вас беспокойства?

Дейв выдержал взгляд лейтенанта и твердо ответил:

– Нет.

Это было не совсем правдой, но его беспокойство не имело ничего общего с тем, на что намекал лейтенант. И даже не всякий отец сумел бы его понять.

– Он вам никогда не доставлял неприятностей?

– Нет. Он мальчик спокойный, могу сказать, прилежный.

– Мне уже сообщили, что в прошлом году он был одним из трех лучших учеников в классе.

– Так и есть.

– В этом году отметки у него ухудшились...

Дейв уже готов был объяснить, что дети год от году меняются, сегодня интересуются одним, завтра другим, что в несколько лет им приходится проделать огромный путь развития. Но в глазах лейтенанта он прочел сострадание и, обезоруженный, низко опустив голову, спросил еле слышно:

– Что он натворил?

– Хотите прочесть донесение?

Лейтенант выложил на стол несколько листов бумаги большого формата. Дейв покачал головой. Он не сумел бы прочесть ни строчки.

– В миле отсюда, на дороге в Пенсильванию, но еще на территории штата Нью-Йорк один водитель сегодня утром заметил на обочине человеческое тело. Было это в половине шестого, начинало светать. Водитель сперва проехал мимо, но потом ему стало совестно, он подумал, а вдруг там раненый, и вернулся назад.

Лейтенант, говорил медленно, монотонно, словно читал донесение, хотя на самом деле лишь иногда заглядывал в бумаги, которые лежали перед ним.

– Через несколько минут этот человек явился сюда и сообщил, что обнаружил труп. Я только что заступил на дежурство в Покипси; меня вызвали, и к месту происшествия я прибыл лишь чуть позже полицейских.

Едва ли Дейв что-нибудь слышал. Он мог бы поклясться, что слова перестали быть словами и превратились в цепь картин, мелькавших перед ним, словно кадры цветного кинофильма. Ему не удалось бы повторить ни одной фразы лейтенанта, и все же он был уверен, что следит за перемещениями всех действующих лиц.

Пока все это происходило, он спал, – спал, сидя в зеленом кресле у окна, за которым всходило солнце и начиналась птичья суматоха на полянке.

– По документам, обнаруженным в карманах убитого, мы установили, что его звали Чарлзом Рэлстоном; жил он в Лонг-Эдди, милях в десяти отсюда. Я позвонил к нему домой, и его жена рассказала, что вчера вечером муж отправился на обед к их замужней дочери, которая живет в пригороде Покипси. Жена Рэлстона уже несколько недель болеет, поэтому она с ним не поехала и рано легла спать. Среди ночи проснулась, обнаружила, что мужа нет, но не встревожилась, решив, что он заночевал у дочери: такое бывало и раньше, особенно, если ему случалось выпить лишнюю рюмку. Чарлз Рэлстон был представителем крупной фирмы по продаже холодильников, ему стукнуло пятьдесят четыре...

Лейтенант помолчал, потом отчеканил:

– Он был убит выстрелом в затылок, в упор, по всей вероятности, когда сидел за рулем своей машины. Затем, как показал осмотр места происшествия, его оттащили на обочину, обыскали бумажник и взяли деньги. По свидетельству вдовы убитого, при нем было не то двенадцать, не то четырнадцать долларов.

Настала гнетущая тишина, как в зале суда после объявления приговора. Первым шевельнулся Гэллоуэй: у него затекли ноги.

– Продолжать? – спросил лейтенант.

Дейв кивнул. Лучше покончить с этим сразу.

– Выстрел был произведен из пистолета тридцать восьмого калибра. Рэлстон выехал от дочери и зятя на синем седане «олдсмобил» с номерным знаком штата Нью-Йорк.

Лейтенант взглянул на наручные часы.

– Три часа назад описание машины было передано по радио во всех направлениях и особо – в Пенсильванию: похоже, машина направилась именно туда. Незадолго до вашего приезда полиция Геглтона известила меня, что около двух ночи к придорожной заправочной станции подъехал автомобиль, по приметам похожий на разыскиваемый. Водитель разбудил хозяина и попросил залить полный бак.

Губы у Дейва пересохли, язык жгло, во рту не было ни капли слюны, в горле встал ком – Гэллоуэю казалось, он задыхается.

– За рулем синего «олдсмобила» сидел молодой человек среднего роста, бледный, в бежевом плаще. С ним была молоденькая девушка, она опустила стекло и попросила пачку сигарет. Автомат, торгующий сигаретами, находился в здании, и, чтобы не отпирать, хозяин отдал ей свою пачку, начатую. Молодой человек расплатился десятидолларовой бумажкой, номер купюры мы вот-вот получим.

Это конец. Что тут еще скажешь? Несколько секунд лейтенант сидел, не глядя на Гэллоуэя, потом встал и вышел из кабинета, сделав полицейскому знак следовать за ним. Дейв не шевелился, не чувствовал времени и раза два поймал себя на том, что ему чудится, будто он провожает своего малыша в школу. Перед глазами, быстро сменяя друг друга, мелькали картины. Мыслей не было. Зазвонил телефон – он не обратил внимания. А мог бы, если бы прислушался, разобрать, о чем говорили по телефону в соседнем кабинете.

Он не плакал. Теперь уж и не заплачет – он перешел тот предел, за которым слез не бывает.

Сидел он долго, а когда поднял глаза, поразился, что в помещении никого нет. Ему стало неловко, но, сам не смея выйти из кабинета, он собрался позвать кого-нибудь.

Быть может, за дверью подслушивали и уловили его движение? В дверях вырос лейтенант.

– Хотите вернуться домой?

Гэллоуэй кивнул, удивляясь, что его не задержали. Он бы даже не протестовал, считая, что так и должно быть.

– Подпишите, пожалуйста, протокол. Сперва прочтите. Это заявление, что вы опознали свою машину.

А не предаст он этим Бена?

– Я обязан подписать?

Лейтенант чуть заметно кивнул, и Дейв покорно подписал.

– Кстати, могу вам сообщить, что они за эту ночь отмахали изрядный кусок и уже проехали Пенсильванию. Последний сигнал поступил из округа Джефферсон в Виргинии.

Бен с вечера за рулем. Неужели он не остановится, чтобы поспать?

– Они избегают автострад, все время выбирают объезды, боковые дороги, и это затрудняет поиски.

Гэллоуэй поднялся, и лейтенант положил ему руку на плечо.

– На вашем месте – говорю вам не как полицейский, а просто по-человечески – я бы прямо сейчас постарался найти сыну хорошего адвоката. Он имеет право отказаться отвечать, если не будет адвоката, и знаете, от этого иной раз многое зависит.

Он – это Бен, хотя такое кажется немыслимым, но это Бен, и о нем говорят, словно о взрослом, ответственном за свои поступки человеке. Дейву это показалось настолько чудовищным, что он чуть не закричал:

– Да ведь он же еще ребенок!

Он давал ему рожок с молоком. Четырех лет Бен еще мочился в постель и утром ужасно конфузился. Больше года он продолжал страдать от этого недуга.

Сколько недель прошло с тех пор, как отец спросил его в последний раз:

– Все в порядке, Бен?

– В порядке, па, – уверенно ответил он смешным юношеским баском, который прорезался у него года два назад.

Бен не любил громких фраз, не признавал излияний. Но кому его знать, как не Дейву, который шестнадцать лет не спускает с него глаз?

– Отвези мистера Гэллоуэя.

– Прихватить Дэна?

– Нет. Он получил инструкции по телефону.

Лейтенант протянул на прощанье крупную сильную руку; на этот раз пожатие было крепче, чем при встрече.

– До свидания, мистер Гэллоуэй. Если буду заниматься этим делом, обещаю по мере возможности держать вас в курсе.

И, бросив взгляд на письменный стол, добавил:

– Ваш телефон у меня есть... Да...

Дейв зажмурился: солнечный свет был ослепителен; воздух вокруг дрожал, на клумбах среди цветов гудели пчелы. Он очутился в машине, и кто-то произнес:

– Может, открыть окна?

Чья-то рука протянулась, опустила стекло, и Дейв вздрогнул.

– Простите, вы, наверно, не прочь выпить еще кофе? У нас в участке был, но я не сообразил вам предложить.

Дейв машинально отозвался:

– Пустяки.

– Лейтенант у нас славный парень. У него трое детишек. Младший родился на прошлой неделе, он тогда был на дежурстве.

Полицейский нажал какую-то кнопку, раздался треск, и гнусавый голос стал произносить цифры, номер машины. И лишь когда водитель поспешно, словно заглаживая бестактность, выключил радио, Гэллоуэй понял, что это номер синего «олдсмобила».

Полицейский еще несколько раз пробовал завязать разговор, украдкой поглядывая на часовщика, но в конце концов сдался и замолчал. Миновали тот же лес, то же поле для гольфа, те же поселки. На дорогах и перед закусочными машин стало больше. Несколько часов назад тут проезжал Бен вместе со своей Лилиан, и она прижималась к нему. И если даже Дейв крикнет во всю мочь «Бен!», разве это поможет, разве человеческому голосу под силу преодолеть такое пространство, чтобы его услышали на другом конце Штатов?

Ему хотелось закричать, но он стиснул зубы, сжал кулаки – даже ногти вонзились в тело. Он не узнал Покипси, не заметил, как проехали предместья и сам город. А когда машина миновала щит с названием его поселка, у Дейва не возникло ощущения, что он вернулся домой: он скользнул взглядом по «Старой харчевне», по «Первому универсальному магазину», по лужайке, по конторам и мастерским – вот его собственная, вот контора миссис Пинч, вот парикмахерская, – но чувство было такое, будто все это лишь пустая оболочка от того, что раньше было его поселком.

Дейв не знал, который час. Ощущение времени исчезло. Время перестало существовать, пространство – тоже. Как поверить, например, что Бен мчится теперь по дорогам Виргинии, а может быть, Огайо или Кентукки?

Дейв никогда не забирался так далеко, а Бен, в сущности, еще ребенок. И тем не менее, десятки, сотни мужчин в расцвете сил, обученные охоте на человека, оснащенные самой современной техникой, гонятся за ним, устраивают на него облаву.

Невозможно. Сегодня вечером или завтра утром все газеты Америки напечатают на первых полосах его фотографию, словно он опасный преступник.

– Завезти вас во двор?

В воскресенье днем все сидят по домам. Едва в субботу кончается рабочий день, улицы становятся пустыми, гулкими и оживают лишь перед бейсбольным матчем.

Полицейский вышел из машины, открыл дверцу, и Гэллоуэй, протянув ему руку, вежливо попрощался.

– Благодарю вас.

Двери гаража перечеркивала изоляционная лента с сургучными печатями на концах; царапину, чтобы все оставалось как есть, залепили клейкой бумагой. Поднимаясь по лестнице, Гэллоуэй никого не встретил, но ему чудилось, что на третьей ступеньке все еще сидит старый Хоукинс и, качая головой, что-то бормочет себе, под нос.

Возможно, именно тогда все и совершилось. Как раз когда Изабелла Хоукинс толковала о своей дочке и о пропавших из кухни тридцати восьми долларах. Наверно, так оно и есть. Но он не желает вдаваться в детали. За дверью Дейв услышал шаги старухи польки, у нее опухают ноги, и она весь день в шлепанцах. Звук такой, словно в лесу крадется невидимый зверек.

Дейв отворил дверь. В это время солнце освещает часть спальни – тот угол, где стоит зеленая кушетка. У Бена была привычка -вечерами лежать на ней и читать, держа книжку на весу перед глазами.

– Неужели тебе удобно?

– В самый раз, – отвечал он.

Гэллоуэй не находил себе места. Он забыл снять шляпу. Не подумал сварить кофе, поесть. Он ждал, что с минуты на минуту раздадутся крики, возвещающие начало бейсбольного матча. Если встать на табурет, из окошка в ванной можно увидеть краешек поля. Зачем он пришел в кухню? Непонятно: делать ему здесь нечего. Дейв вернулся в спальню, увидел на приемнике сигареты, но не притронулся к ним. Курить не хотелось. Ноги противно дрожали, но он не садился.

Окно было закрыто, в комнате стояла, духота. Вытирая пот со лба, Дейв обнаружил, что он все еще в шляпе, и снял ее. Внезапно, словно вспомнив, зачем пришел домой, он бросился в комнату Бена, рухнул ничком на кровать сына, обнял руками подушку и замер.

Вначале он не сознавал, что с ним. Лежал не двигаясь, то ли от усталости, то ли не смел шевельнуться, да и незачем было. Постепенно руки, ноги, все тело стали вялыми, словно при высокой температуре, но мозг в этом полузабытьи работал, как казалось Дейву, острее, чем обычно, хотя и по-другому. Гэллоуэю как бы приоткрылось иное, высшее бытие, где все приобретало куда более глубокий смысл. Впрочем, он никому не признался бы в этом из боязни, что его засмеют.

Такое с ним нередко бывало в детстве. Особенно памятен один случай – он, пятилетний, жил тогда в Виргинии. Длилось это с час, а может быть, лишь несколько минут: он был словно во сне, который кажется бесконечным, потому что время перестает существовать. Во всяком случае, для Дейва это было самым живым из воспоминаний детства, вобравшим в себя и подытожившим все его ранние годы.

Он тогда тоже лежал, но не лицом вниз, как сейчас, а на спине, под открытым небом, заложив руки за голову, подставив лицо солнцу и зажмурив глаза; под веками плясали красные и золотые искры.

У него как раз начинали выпадать молочные зубы, и он все время машинально трогал шатавшийся зуб кончиком языка. Больно не было. Наоборот, он испытывал наслаждение, которое струилось и волнами разливалось по телу, даже подумал: не грех ли это, не будет ли он потом этого стыдиться? Ни разу с тех пор не пришлось ему ощутить такого слияния своей жизни с жизнью вселенной; сердце его билось в одном ритме с землей, с обступившей его травою, шелестящими над головой листьями. Сердце его стало сердцем мира, и ничто не ускользало теперь от его внимания – ни скачущие кузнечики, ни прохлада земли, проникающая сквозь одежду, ни обжигающие лицо солнечные лучи; звуки, сливавшиеся обычно в невнятный шум, слышались каждый сам по себе с непостижимой ясностью: кудахтанье кур на птичьем дворе, гудение трактора на холме, голоса па веранде и – звучнее всех – отцовский. Потягивая маленькими глотками виски, отец отдавал распоряжения негру-управляющему.

Отца ему не было видно, и все-таки Дейв уверен, что навсегда запомнил его именно таким, как в тот день: в лиловом сумраке веранды отец пьет виски и после каждого глотка утирает указательным пальцем золотисто-рыжие усы.

До Дейва долетали лишь обрывки слов, но он не старался уловить их смысл, да слова и не были важны – лишь бы под аккомпанемент земных шумов и шорохов, звучал спокойный и уверенный отцовский голос.

Иногда негр поддакивал:

– Да, сэр.

Такого голоса Дейв тоже никогда больше не слышал: тяжелый, бархатный, как мякоть спелого плода, он шел прямо из глубины груди.

– Да, сэр.

Негр по-южному растягивал слово «сэр», и «р» на конце таяло, превращаясь в какое-то заклинание. Отец родился в этом доме. Земля там была темно-красная, деревья – самые зеленые на свете, летнее солнце цветом и густотой напоминало мед.

Не в тот ли день Дейв поклялся стать похожим на отца? Мать возила мальчика на грузовичке в соседний город в школу, и когда кто-нибудь говорил, что он похож на маму, он несколько дней чувствовал себя несчастным и рассматривал свое лицо в зеркале.

Пыль в городке тоже была красная, а деревянные дома выкрашены в тот же мутно-желтый цвет, что дом Мьюзека. Не жил ли Мьюзек в Виргинии? Дейв знал, что Эвертон выходит сейчас из полуденного оцепенения. Знал, где находится, помнил, что случилось, И все же сумел, не сбившись, соединить прошлое и настоящее, слить их воедино – в сущности, они, наверно, и составляют единое целое.

Внизу женский голос произнес:

– Думаешь, он дома?

Ответил ей мужчина, и Дейв узнал его голос. Это почтовый служащий, тот, что четвертого июля несет знамя во главе процессии. Он сказал, увлекая, вероятно, жену за собой:

– Его, по-моему, недавно привезли. Пойдем.

Как ни старались они говорить тихо, Дейв слышал каждое слово.

– Бедняга!

И они отправились на бейсбол. Следом шли другие. Все чаще и чаще шаркали подошвы по пыльным плитам тротуара. Люди проходили, не останавливаясь, но наверняка задирали головы и глазели на его окна.

Значит, все уже знают. Не иначе как услыхали по радио. Рано утром на ультракоротких волнах оповестили посты полиции, а в полдень радиовещательные станции в сводке последних известий сообщили новость слушателям.

Дейв знал, что рядом на ночном столике стоит маленький приемник, подарок Бену к двенадцатилетию. Тогда сын каждый вечер завороженно слушал передачи про ковбоев.

Интересно, может быть, Бен сейчас именно в Виргинии, где никогда не бывал, хотя столько слышал о ней от отца?

– А земля там по-настоящему красная? – допытывался Бен еще несколько лет назад.

– Ну, не такая, как кровь, но красная, другого слова не подберешь.

Удалось ли им по дороге перекусить в ресторане для водителей или хотя бы купить сандвичей? Кто-то, вероятно, мальчишка, на ходу раза три легонько постучал по витрине мастерской. Потом, словно оркестр в театре, на стадионе грянули крики, раздались свистки; обычное воскресное возбуждение – болельщики вскакивают со скамей, размахивают руками.

Как-то – было это после того солнечного полдня – в школу за Дейвом приехала не мама, а поденщик-негр; дома родителей не оказалось, и заплаканные служанки смотрели на Дейва с жалостью.

Дейв больше никогда не видел отца. Он умер около часу дня в Калпепере в вестибюле банка, где надеялся получить новую ссуду. Матери сообщили по телефону, а тело перевезли прямо в похоронное бюро.

Отцу было сорок. С тех пор Дейв уверился, что раз он так похож на отца, значит, тоже умрет в сорок. Эта мысль настолько укоренилась в нем, что и сейчас, в сорок три, он порой удивляется, что еще жив.

Интересно, считает ли Бен, что похож на отца? И что его жизнь должна повторить отцовскую? Дейв не отваживался об этом спрашивать. Не смея задать вопрос в лоб, украдкой наблюдал за сыном, строил догадки.

А испытал ли его собственный отец такой же интерес к нему, Дейву, такой же страх за него? Быть может, так всегда бывает у отцов с сыновьями? Часто Дейв делал что-нибудь лишь потому, что так поступил бы отец, а в семнадцать лет, чтобы еще больше походить на него, отпустил усы и ходил так чуть не год.

Возможно, он вносил столько страсти в память об отце лишь потому, что через два года мать снова вышла замуж? Уверенности в этом у Дейва нет. Он часто размышлял об этом в те минуты, когда его одолевала тревога за Бена.

Всего через две недели после похорон ферму продали, и они переехали в Ньюарк, штат Нью-Джерси. Дейву ненавистно само воспоминание об этом городе. Он никогда не мог понять, почему именно на него пал выбор матери.

– Мы были разорены, – объясняла она ему потом, но звучало это не слишком убедительно. – Мне пришлось зарабатывать на жизнь. Не могла же я наняться на службу там, где все знают мою семью.

Она была урожденная Трусделл, один из ее предков играл видную роль в Конфедерации. Но и семейство Гэллоуэй, давшее стране губернатора и историка, было не менее известно.

В Ньюарке они жили без прислуги на четвертом этаже дома из темного кирпича; напротив их окна шла железная пожарная лестница, кончавшаяся на высоте второго этажа.

Мать служила в какой-то фирме. Вечерами она часто уходила, и тогда за Дейвом присматривала приходящая няня, совсем еще молодая девушка.

– Если будешь хорошо себя вести, мы скоро опять переедем в деревню и заживем в большом доме.

– В Виргинии?

– Нет. Недалеко от Ньюарка.

Мать имела в виду Уайт-Плейн; они действительно туда переехали, когда она вышла замуж за Масселмена. Может быть, покрутив ручки радиоприемника, он услышал бы о Бене? Раза два он подумал об этом, но побоялся стряхнуть с себя оцепенение и снова соприкоснуться с жестокой реальностью. Он знал: стоит шевельнуться, и придется встать, пойти открыть окно: в квартире духота. Тогда и поесть надо будет. В груди заныло.

Он встанет, но потом. Пока он лежит, не двигаясь, как тогда, в Виргинии, ему кажется, что так он ближе к Бену. А может, сыну не хотелось быть на него похожим? Однажды Бен играл с ребятами на улице перед мастерской, и Дейв услышал, как сын механика, работавшего в гараже, заявил:

– Мой папа сильней твоего. Он твоему как даст – тот сразу свалится.

Это была правда: механик – силач, а Дейв даже спортом не занимается. Он так и застыл, ожидая, что ответит сын, но тот промолчал.

Ему тогда стало горько. Глупости, конечно. Но все равно в сердце кольнуло, и сейчас еще, семь лет спустя, он об этом помнит.

Но больнее всего бывало, когда сын молча разглядывал его, думая, что отец не видит. В эти минуты лицо у мальчика становилось серьезным, задумчивым. Казалось, он где-то витает. Быть может, он творил для себя образ отца, подобно тому, как Дейв сотворил образ своего?

Ему хотелось узнать, каков он, этот образ, спросить: «Сынок, тебе не слишком стыдно за меня?»

Сколько раз этот вопрос вертелся у него на языке, и тогда он шел в обход:

– У тебя все в порядке?

Его самого мать никогда об этом не спрашивала. Но спроси она – неужели он посмел бы ответить «нет!»?

А ведь у него все было далеко не в порядке. Дом в Уайт-Плейне сделался ему ненавистен уже из-за одного вида Масселмена: тот был важной персоной в страховой компании и целыми днями только и делал, что доказывал это самому себе. Из-за Масселмена и матери Дейв сразу после школы пошел учиться на часовщика, чтобы поскорей начать зарабатывать и уйти от них...

А вчера вечером ушел Бен. Стенной шкаф в его комнате, большой, как чулан, набит его игрушками: там заводные машины, трактора, ферма с домашними животными, ковбойские пояса и шляпы, шпаги и пистолеты. Одних пистолетов разных систем штук двадцать, все сломанные.

Бен ничего не выкидывал. Старые игрушки складывал в шкаф, и не так давно отец застал его, когда он старательно подбирал какой-то мотивчик на десятицентовой флейте, которую получил в подарок не то в девять, не то в десять лет.

На стадионе через репродуктор комментируют ход игры, а болельщики наверняка судачат о Дейве. Интересно, слушал ли Мьюзек радио? А может, к нему пришли и сообщили новость? Так или иначе, сейчас он сидит у себя на веранде, попыхивая свистящей чиненой трубкой.

У мастерской затормозила машина, из нее вышли двое, судя по походке – мужчины. Они подошли к витрине и заглянули внутрь.

– Звонка нет? – спросил один.

– Не вижу.

Постучали в стеклянную дверь. Дейв не шевельнулся. Тогда один отошел на середину улицы и принялся разглядывать окна второго этажа. Видимо, старуха полька сидела у окна. Снизу ей крикнули:

– Скажите пожалуйста, где мистер Гэллоуэй?

– Следующее окно.

– Он дома?

Мешая английские слова с польскими, она кое-как объяснила, что нужно обойти вокруг дома, войти в маленькую дверь между гаражами и подняться по лестнице. Похоже, они поняли: шаги стали удаляться.

Дейв знал, что они вот-вот постучат в дверь, но даже не задумался, кто бы это мог быть. В любом случае, пора было вставать. Все равно оцепенение проходило, и он уже искусственно пытался его удержать. Весь фокус был в том, чтобы, распластавшись на матрасе, держать мышцы в напряжении. Не дожидаясь, пока на лестнице зазвучат шаги, он поднял голову, открыл глаза, и его поразило, что вокруг все как всегда: те же четкие формы вещей, тот же светлый квадрат окна, через приоткрытую дверь виден угол гостиной.

Раздался стук. Не отвечая, он сел на край кровати; в голове было пусто: он еще не осознал как следует весь драматизм того, что разворачивалось вокруг.

– Мистер Гэллоуэй!

Постучали громче. Вышла соседка и затараторила:

– Я слыхала, как в час он вернулся, а потом больше никуда не выходил. Странно только, что с тех пор в квартире не слыхать ни звука.

– А он не мог покончить с собой?

Дейв остолбенел, нахмурился: такое ему и в голову не приходило.

– Мистер Гэллоуэй, вы слышите?

Он покорно встал, пошел к дверям, повернул ключ в замке.

– Да? – выдавил он.

Посетители были не из полиции. У одного – кожаная сумка через плечо, в руках большой фотоаппарат. Другой, толстяк, произнес название известной нью-йоркской газеты таким тоном, словно иных объяснений не требуется.

– Снимай, Джонни.

Вместо извинений он бросил:

– Надо успеть к вечернему выпуску.

Спросить у Дейва разрешения никто не подумал. Бледная вспышка, щелчок.

– Минутку! Где вы были, когда мы постучали?

Не имея привычки лгать, Дейв без раздумий ответил:

– В комнате сына.

Он тут же пожалел о своих словах, но было уже поздно.

– В той? Вас не затруднит пройти туда на минутку? Да-да, вот так. Встаньте у кровати. Смотрите на нее.

Возле дома остановилась еще одна машина, хлопнула дворца, послышались торопливые шаги.

– Щелкай скорей! Готово? Гони в газету. Обо мне не беспокойся, как-нибудь доберусь. Извините, мистер Гэллоуэй, но мы подоспели первые, и глупо было бы этим не воспользоваться.

Дверь осталась незапертой, и в квартиру вошли еще двое. Все четверо были между собой знакомы; осматривая комнаты, они переговаривались.

– Нам сообщили, что полицейская машина привезла вас домой около часу дня, и утром вы ничего не ели. Вы успели подкрепиться с тех пор?

Дейв признался, что нет, не успел. Их энергия особенно остро давала ему почувствовать собственное бессилие. Рядом с ним они выглядели такими жизнестойкими, такими уверенными в себе.

– Вы не голодны?

Он не знал. Шум, суматоха, ежеминутные вспышки совсем его ошеломили.

– Вы сами готовили себе и сыну?

Теперь ему хотелось заплакать, даже не от горя – от изнеможения.

– Не знаю, – ответил он. – Не понимаю, о чем вы спрашиваете.

– У вас есть его фотография?

Дейв чуть было не проболтался, но, спохватившись, решил отпираться и хмуро буркнул, что у него нет никаких фотографий. Он лгал: на самом деле у него лежал в тумбочке альбом со снимками Бена. Но это необходимо скрыть от них во что бы то ни стало.

– Вы бы съели что-нибудь.

– Пожалуй.

– Сделать вам сандвич?

Он предпочел сделать сандвич сам, и его тут же запечатлели у открытого холодильника.

– По-прежнему неизвестно, где он? – в свою очередь нерешительно спросил Дейв, готовый тут же замолчать.

– Вы разве не слушали радио?

Ему стало стыдно, словно он пренебрег своим отцовским долгом.

– Полиция теперь уже не знает, чему и верить: сведения о синем «олдсмобиле» поступают разом из пяти-шести мест. Кто-то утверждает, что видел его под Лерисбургом, в Пенсильвании, – но тогда, выходит, они повернули обратно. А хозяин одного ресторанчика в Юнион-Бридже, Виргиния, уверяет, что кормил их завтраком как раз перед тем, как услышал по радио их приметы. Он даже назвал блюда, которые они заказали: креветки и жареный цыпленок.

Дейв изо всех сил старался, чтобы лицо его не выдало. Когда им с Беном случалось обедать в ресторане, тот всегда просил заказать креветок и цыпленка.