Текст книги "Мальчик из Брюгге"

Автор книги: Жильбер Синуэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Он умолк и молчал довольно долго. Тишину нарушил дрожащий голосок Яна:

– А я? Что я вам сделал?

Губы флорентийца раздвинулись в циничной ухмылке.

– Среди них ты, может быть, самый опасный, самый грозный. – Он впился взглядом в глаза мальчика. – Хитрец! Ты проник в великую тайну!

Ошарашенный, Ян запинаясь забормотал:

– Я не понимаю… Клянусь, я ничего не понимаю! О чем вы говорите?

Сассетти растерянно смотрел на него. Было заметно, что реплика мальчика застала его врасплох. Показалось даже, что он впервые потерял почву под ногами. Он презрительно передернул плечами и с еще большим озлоблением продолжил:

– Подумать только, окольным путем, через книгопечатника, при помощи книг, сфабрикованных бесконтрольно за несколько часов в тысячах экземплярах, этот нечестивец Лоренс Костер задумал распространять знание среди черни, доказывая, что оно доступно любому ничтожеству! Безумие! Разве не ведал он, что знание – это оружие и, овладев им, можно властвовать над народами? А что такое народ? Это каприз природы, призванный возвеличить только одного человека! Заурядность не может, не должна иметь доступа к знанию. Только человек, признанный незаурядным и обученный посвященным, имеет на него право. Лишь отдельные личности могут быть носителями знаний, и их священная миссия – защищать познание, дабы оно не оказалось в руках безбожников. Бог предоставил нам эту привилегию. Бог да сохранит нас!

Показалось, что в дальнем углу собора содрогнулась под своей алебастровой туникой святая Репарата. Словно непроницаемый покров окутал присутствующих. Не было этой речи. Не могло быть. Она никем не могла быть произнесена ни сегодня, ни завтра, ни в грядущие столетия…

Атмосфера стала удушливой. Было нечем дышать…

Гиберти сделал шаг вперед и смерил взглядом флорентийца.

– Мне жаль вас, Сассетти, – равнодушно сказал он. – Мне жаль вас не только из-за того, что ваш рассудок поврежден, а потому, что вы не имеете представления о смысле жизни, великодушии, благородстве. Без этих качеств любое творение, любая идея, как бы возвышенны они ни были, оказываются холодной звездой. Как вы, Сассетти. Мертвая, холодная звезда…

Снова тишина воцарилась в соборе. Лишь Козимо решился ее нарушить.

– Отпустите его, пусть он уходит, – приказал он солдатам. – Ни одна тюрьма, никакое наказание не соизмеримы с его действиями. Пусть он сгинет, как погибли невинные люди во Фьезоле и на том берегу реки. И если кто-нибудь из вас встретит его, лишенного плоти, на улицах Флоренции, да повторит он ему его собственные слова: «Мы хорошо знаем, чего стоит человек…»

Сассетти медленно прошел по центральному проходу, открыл дверь и исчез, проглоченный солнцем.

Легче не стало. Напряжение не спало. В сознании людей продолжали сталкиваться слова, сказанные тем человеком. Они все еще резонировали в соборе, отлетая от мозаик и камней, от складок мраморных одеяний статуй, отражаясь от витражей. Через отверстие в куполе Брунеллески они улетали к лазурному небу, цепочкой вытянувшись до границ земли. Однажды кто-нибудь подберет их…

* * *

– Пошли, – сказал Идельсбад, беря Яна за руку. – Душно здесь.

Гигант и мальчик вышли, не обращая внимания на шум голосов, поднявшийся в нефе. Воздух снаружи был чист, свет восхитителен. Можно было поклясться, что небо купалось в обновленном воздухе, таком же прозрачном, как на полотнах Ван Эйка.

После недолгого молчания Идельсбад спросил:

– Скажи-ка, Ян, что он там говорил про хитреца и великую тайну?

Погрузившийся в размышления мальчик помедлил с ответом:

– Мне кажется, я начинаю понимать кое-что.

– А что он имел в виду?

Ян не ответил. Поток воспоминаний сейчас переливался через берега его памяти. Перед глазами мелькали сцены. Он снова видел Ван Эйка в палисаднике в тот день, когда Кателина ругалась по поводу едкого запаха кипящего масла.

Мэтр вылил в тигель содержимое ковшика, который держал в руке: лавандовое масло.

«Вот увидишь. Так будет лучше. Летучая лаванда быстро испарится, а на полотне останется только тоненькая пленка прокипяченного масла. Более того, я подметил, что подобная смесь крепче держится на панно, тогда как одно лишь прокипяченное масло рано или поздно будет стекать».

Он вновь подумал о мастерской, заставленной причудливыми предметами… печурка из горшечной глины, реторты, перегонный куб, сероватые жидкости пепельного цвета с сильным запахом мускуса. О реакции Ван Эйка в тот, первый, раз, когда Ян удивился: «Малыш, надо уметь молчать, когда знаешь что-то особенное».

О странном поведении мэтра, ревниво оберегающего свои картины от посторонних глаз даже после того, как краски высохли.

Одновременно вспомнилась сцена в таверне, упорство художников в отстаивании лишь единственной манеры письма – a la tempera – и недоумение Донателло: «Я был очарован прозрачностью лессировки и богатством нюансов. Должно быть, Ван Эйк прекрасно владел красками».

Не зная толком почему, но пришли они к той мастерской, где были накануне.

Молодой художник все еще был там, занятый своей картиной. Ян долго смотрел на него, потом прошептал:

– Я понял…

Гигант, насторожившись, молчал.

– Я понял, – повторил Ян. Он глубоко вздохнул и произнес: – Тайна живописи маслом…

Португалец широко раскрыл глаза:

– Может, объяснишь?

Мальчик отчеканил:

– Мой отец открыл секрет живописи маслом! – И тут же с горячностью продолжил: – В работе, которая называется «Рассуждения о разнообразии искусств», один монах по имени Теофил описал и сразу осудил использование масла и написал в заключение: «Наложив мазок, вы не сможете сразу наложить на него другой, раньше чем не высохнет первый; при писании портретов работа эта долгая и нудная». И все-таки я никогда не видел, чтобы отец писал чем-то другим, кроме масла. Стало быть, он нашел способ преодоления неудобств, описанных монахом. Я вырос, не зная ничего, кроме этого метода, и всегда считал его вполне естественным. Мне и в голову не приходило, что другие художники могли не знать о нем. Ни во Фландрии, ни где бы то ни было. Теперь мне ясно, что я ошибался. Я убедился, что здешним художникам все это не знакомо. Доказательство: они продолжают писать темперой. А приемы отца основаны на очень сложных рецептах. Лаки на основе масла и канифоли, применяемые здешними художниками, лишь наводят глянец на их краски, то есть придают им другие оттенки. Но это только видимость живописи маслом. Вот и все.

– Тайна живописи маслом… Значит, для Сассетти ты был носителем нового знания, такого же определяющего, как искусство книгопечатания. Искусства, способного полностью потрясти прошлое. Оно заставило бы пересмотреть вековые завоевания. Освобождение…

За окном мастерской маленький художник, заметивший присутствие посторонних, улыбался Яну. Тот подошел к окошку и постучал. Когда парнишка открыл, Ян сказал гиганту:

– Не могли бы вы спросить, как его зовут?

– Антонелло, – ответил молодой художник. – Антонелло да Мессина.

Ян, приветливо улыбаясь, кивнул. Но тут же поднес руку ко лбу: у него вдруг закружилась голова. На полотне, написанном маленьким художником, внизу, справа, он только что заметил подпись: A.M.

Мгновенно, еще не придя в себя, Ян вновь увидел так любимую им венецианскую миниатюру.

Тихо и неуверенно он проговорил:

– Спросите его, пожалуйста, рисовал ли он когда-нибудь картину, изображающую Венецию?

Идельсбад перевел.

– Да, конечно, – удивленно ответил мальчик.

– Но это невероятно! – вскричал Ян, затопав ногами. – Он уверен в этом? Лодки, похожие на черных гиппопотамов, покрытые дамасским атласом, бархатом и парчой? Переведите, ради Бога!

Португалец еще раз исполнил просьбу и получил утвердительный ответ.

– И дома дворян с лоджиями?

На этот раз молодой художник не ограничился простым подтверждением, а уточнил:

– И грациозные женщины на балконах, нагнувшись, приветствуют кортеж.

Потрясенный Ян впился взглядом в глаза Антонелло, пытаясь в них что-то разглядеть. Тот поступил так же. Связались два сердца, пришвартовавшись друг к другу, словно корабли к причалу.

Они разговаривали друг с другом. Это точно. На языке, известном только им двоим. Они обменивались мирами красок и знаний.

Подняв лицо к гиганту, Ян попросил:

– Не могли бы вы оставить нас ненадолго?

– Ненадолго? На сколько?

– Я не знаю. Ненадолго.

– Могу я узнать причину?

Огоньки зажглись в зрачках Яна. С загадочным видом он шепнул:

– Это мой секрет…

ЭПИЛОГ

В 1441 году Антонелло да Мессина было столько же лет, сколько и Яну. Нам давно известно о том почетном месте, которое он занимал в мире живописи, но сама его жизнь покрыта тайной. Некоторые аспекты его творчества и по сей день не изучены.

Его жизнь – череда загадок. Каково его образование? Был ли он во Фландрии, как можно предположить по некоторым его работам? Проживал ли в Милане, Риме, Флоренции? История развития его манеры письма остается тайной. Ясно только одно: именно Антонелло да Мессина явился преобразователем. Он изменил технику живописи своей эпохи, введя добавки свинца в кипящие масла.

И тем не менее если он и занимает сегодня в искусстве первостепенное место, то только благодаря таланту, а не важности своих открытий, о которых толком ничего не говорится ни в одном тексте.

Как удалось ему раскрыть технику письма Ван Эйка? Этого никто сегодня объяснить с уверенностью не может.