Текст книги "Мальчик из Брюгге"

Автор книги: Жильбер Синуэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Действительно, он еще только приближался к Ватерхалле, а двое мужчин уже кинули Яна в лодку, в которой на веслах сидел третий сообщник. Несколько гребков, и лодка отплыла от пристани; до нее уже было не достать.

Разъяренный Идельсбад громко выругался. Нужно было думать, и побыстрее! Канал тянулся к гентскому порту. На его пути находился шлюз Минневатер. Если уж и есть шанс догнать их, то только там, больше негде. Идельсбад, не мешкая ни секунды, ринулся к тому месту, где стояла его лошадь.

Погоняемая гигантом, отпустившим поводья, лошадь, раздувая ноздри, мчалась по ухабистой дороге. Справа со скоростью ветра уходили назад тополя, слева тянулись бесконечные берега Рея.

– Быстрее… еще быстрее! – молил Идельсбад. – Ребенок не должен умереть из-за моей ошибки.

ГЛАВА 16

Он подскакал к шлюзу. Плоскодонка показалась примерно в миле от него. Идельсбад облегченно вздохнул. Это была она. Какое-то судно без рангоута, двигавшееся навстречу, уже вошло в камеру, наполнявшуюся водой. Совсем рядом на воду отбрасывал строгую тень монастырь бегинок.

Положив локти на деревянные поручни, за процедурой скептически наблюдал шлюзовой смотритель, мужчина небольшого роста, красномордый; в руке он держал кувшин с пивом. Идельсбад спрыгнул на землю и поспешил к нему:

– Простите, минхеер. Мне нужна ваша помощь.

– Что случилось?

– Видите ту плоскодонку, выше по течению? Надо во что бы то ни стало помешать ей пройти шлюз.

Коротышка с иронией взглянул на своего собеседника:

– И это все?

– Я серьезно говорю. Вопрос жизни или смерти. Трое типов похитили ребенка, моего племянника. Они в этой лодке.

– И что же вы хотите, чтобы я сделал? Ударил в набат? Бросился на абордаж?

– Довольно того, чтобы вы позволили им войти в камеру и оставили ворота закрытыми. Мы сдадим их в руки сержантов сыскной службы.

– Вы рехнулись, дружище! Шлюз – собственность герцога. Вы хотите, чтобы мне перерезали горло? Взгляните!

Он показал на герцогский флаг, развевающийся в нескольких шагах от них рядом со знаменем с красно-золотым гербом Брюгге. Вблизи стояли на посту двое солдат.

– Такое я могу сделать только с разрешения представителя городских властей или самого бургомистра. А теперь оставьте меня в покое. У меня работа.

Замолчав, смотритель привел в действие ворота, чтобы выпустить из камеры судно. Оно тихо вздрогнуло и поплыло вниз по течению.

Идельсбад поискал взглядом лодку, в которой находился Ян; она была уже совсем близко. Но… почудилось ли это ему? Только что в лодке было трое мужчин, а сейчас их оказалось лишь двое. Невероятно! Со своего места он ясно различал их лица. Они были удивительно похожи. Смугловатая кожа, одинаковые бородки клинышком, глаза, словно черные угольки, позволяли думать, что эти люди наверняка южане. Это доказывала и их одежда: в ней не было ничего фламандского. Один мужчина запахнулся в черный плащ, напоминающий античные тоги. В руке он держал посох паломника. На ногах другого были длинные гетры, он был вооружен шпагой. У того, что в высокомерной позе стоял на носу, поставив одну ногу на край борта лодки, и смотрел прямо перед собой, было худое, изможденное лицо. Не хватало лишь третьего мужчины; мальчика тоже не было видно. Его, наверное, положили на дно лодки.

Гигант схватил шлюзового смотрителя за руку:

– Заклинаю, выслушайте меня! Речь идет о жизни ребенка!

– Отстаньте, прошу вас! – Высвободив руку, коротышка во всю мочь заорал: – Стража, ко мне!

– Нет! Выслушайте меня…

Подбежали солдаты. Один из них осведомился:

– Что происходит, Юлиус? Есть проблемы?

– Избавьте меня от этого типа. Он, верно, сошел с ума. Требует, чтобы я закрыл шлюз, перекрыл течение воды.

– Это правда? – строго спросил солдат у Идельсбада.

Гигант наставил палец на плоскодонку, плывущую по чти на уровне берега. До нее было не больше одного туаза.

– Послушайте меня. Эти люди – опасные злоумышленники. Они похитили моего племянника. Посмотрите сами!

Солдат подошел к берегу, немного возвышавшемуся над каналом, заглянул в лодку и тотчас рассмеялся:

– Ребенок, говоришь? В таком случае он, должно быть, вылетел.

Идельсбад тоже подошел и заглянул в лодку. Солдат был прав. Яна там не было. Объяснение одно: его высадили где-то между Ватерхалле и шлюзом, вместе с третьим мужчиной.

– Где ребенок? – крикнул он. – Что вы с ним сделали?

Мужчина с худым лицом притворно удивился:

– Ребенок? Какой ребенок?

– Подонок! Если с ним что-нибудь случится, то я…

– Хватит! – резко оборвал его солдат. – Ты уже до вольно пошумел здесь. Иди-ка допивай свое вино в другом месте. – И скомандовал смотрителю: – Продолжай работать.

– Вы совершаете большую ошибку! – запротестовал Идельсбад.

– Я во второй раз советую тебе уйти.

Португалец сделал вид, что подчинился, а сам подошел к самому краю канала.

– Вы теряете время! – прорычал он. – У мальчика нет карты! Я забрал ее!

Мужчина с худым лицом окинул его ошеломленным взглядом:

– Кто ты?

– Франсиску Дуарте, на службе у монсеньора Энрике. Я предлагаю вам сделку: ребенок в обмен на карту.

Немного подумав, мужчина спросил:

– Чем докажешь, что говоришь правду?

– Мадейра, Азоры, мыс Блан, берег Гвинеи, Божадор… Там все указано. Где Ян?

Наступила пауза, потом мужчина нехотя проговорил:

– В надежном месте.

– Завтра на рассвете, у гостиницы «Водяная мельница». Но предупреждаю: если ребенка не будет, вы ничего не получите!

Озадачив солдат и шлюзового смотрителя, Идельсбад пошел к лошади.

Когда он сел в седло, сердце громыхало в груди. Какое ему дело до этого мальчика, если его миссия провалилась? Зачем он полез в этот капкан?

В распоряжении Идельсбада было несколько часов, чтобы нарисовать карту. А ведь он за всю жизнь ничего не рисовал.

* * *

Здание канцелярии суда с выщербленными кирпичными стенами стояло на краю небольшой площади Марэ. Вдоль мостовой пролегали сточные канавы, по которым текло что-то красноватое, переливаясь через край. Где-то здесь орудовали цирюльники, пускающие кровь больным и всем желающим.

Португалец пересек площадь, стараясь не замарать штаны, и вошел в здание. Поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, он направился прямо к одной из комнат в конце коридора и, не дав себе труда постучать, вошел. Молодой человек со следами оспин на лице, с волосами, подстриженными на уровне ушей, сидел за столом, заваленным книгами записей; рядом стояла жаровня. Его пальцы зябко сжимали рукогрейку в форме яблока. Застигнутый врасплох внезапным появлением португальца, он чуть не уронил ее.

– Дон Франсиску! Вы здесь? – напряженным, испуганным шепотом произнес он. – Я ведь объяснял вам, что мы многим рискуем, если нас увидят вместе…

– Ты умеешь рисовать? – оборвал его Идельсбад.

– Рисовать? Никогда не пробовал. А зачем?

– Не задавай вопросов. Быстро принеси кисточки, велень, чернила, красители.

– Но… но, – мямлил молодой человек, – у меня есть велень и чернила, но где я вам достану остальное?

– Где хочешь! Они мне нужны. – Он ткнул пальцем в рукогрейку: – И выброси эту гадость! Ты, должно быть, болен, если пользуешься ею в июле.

– А что делать? – вздохнул молодой человек. – С тех пор, как покинул Лиссабон, я замерзаю в этой стране.

Гигант показал ему на дверь:

– Ступай! Но сначала дай мне хорошо заточенное гусиное перо, велень и чернильницу.

Тот быстро исполнил приказание, положив требуемое на стол.

– А теперь уходи и прояви старание! Передо мной не вечность.

Оставшись один, Идельсбад занял место молодого человека, кляня судьбу за то, что подсунула ему такого нерасторопного помощника. К сожалению, этот несчастный Родригес был единственным португальским агентом, внедренным в настоящее время в Брюгге. Тремя месяцами раньше его предшественник – умнейший, но корыстолюбивый – предал и перешел на службу к герцогу Бургундскому. Хорошо еще, что Родригес вопреки своей некомпетентности смог в нужное время снабдить его ценной информацией об убийствах, совершаемых в окружении Ван Эйка.

Склонившись над веленем, Идельсбад обмакнул перо в чернильницу, вынул его и застыл, пытаясь вспомнить, как картографы Сагры делали морские карты. Когда же он решился наконец провести первый штрих, чернила на пере засохли. Через полчаса вернулся молодой человек, а Идельсбаду удалось набросать лишь несколько неуверенных контуров предполагаемой береговой линии Португалии.

– Я нашел то, что вы просили, дон Франсиску.

Не поднимая головы, тот произнес:

– Подойди-ка. Скажи, что ты об этом думаешь?

Молодой человек обошел стол и стал рассматривать рисунок через плечо гиганта.

– Ну? – нетерпеливо спросил Идельсбад.

– Что бы вы хотели знать?

– Твое мнение!

С боязливым видом Родригес выговорил:

– Это… рыба?

– Рыба?

– Не знаю… перевернутая ваза?

Идельсбад запустил пером в угол комнаты и встал, разгневанный, высокий как никогда.

– Рыба? Вода? – Он ударил кулаком по столу, опрокинув чернильницу. – Ты даже не способен узнать португальское побережье! Свою страну!

Испуганный Родригес забормотал:

– Да, да, правильно, португальский берег… – Он поставил палец на угол залитой чернилами велени. – А здесь Лиссабон. Ну да! Конечно…

Идельсбад, сжав зубы, силился преодолеть зревший в нем комплекс неудовлетворенности. Молодой человек был прав. Ни за что он не сумеет воспроизвести эту карту, как это сделал Ван Эйк с его талантом. Ни за одну ночь, ни за сто дней. Пропал мальчонка!

* * *

Запястья были связаны за спиной. Ян с тоской смотрел, как трудолюбиво маленький паучок ткал свою паутину в углу мансардного потолка. Скоро первая легкомысленная жертва запутается в сетке, паук обмотает ее нитями, обречет на смерть, высосет из нее кровь. Все как с Яном. В итоге он сам виноват в том, что с ним приключилось. Не наказывал ли Яна Бог за богохульные мысли, блуждавшие в его голове во время мессы, если только это не было расплатой за горе, причиненное им Кателине? Где она сейчас? Возможно, она тоже задавала себе такой вопрос, касающийся его… Если бы только знать тогда, что ждет его после побега! Испанцы, итальянцы, соперничество за обладание морской картой, эти таинственные личности, которые – бог знает почему – пытались убить его, и в довершение всего невероятные открытия: Ван Эйк – наемный шпион герцога Бургундского, и Идельсбад, а по-другому Франсиску, – португальский агент! Неужели все взрослые такие сумасшедшие? Родились они такими безудержными в своих темных делах – убийцами, разрушителями – или время их сильно изменило? Ван Эйк, возможно, и был шпионом, но он никогда не лишил бы жизни человека.

Перед Яном неожиданно возник образ бегинки, склонившейся из окна монастыря. Он вновь увидел ее каштановые волосы, поблескивавшие на солнце. Было столько нежности в ее глазах, когда она смотрела на Яна… В каком-то безрассудном порыве ему захотелось вообразить, что она здесь, рядом с ним, возьмет его на руки и унесет очень далеко, подальше от этой приводящей в смятение суматохи.

А где Идельсбад? Ян заметил его на мгновение, бежавшего там, в Ватерхалле; это доказывало, что он пытался вырвать его из когтей похитителей. А потом? Идельсбад наверняка потерял след, когда те типы высадили Яна из лодки близ Хёке.

Через трухлявую дверь доносились голоса. На Яна нахлынули воспоминания о ледяной воде, сковывающем дыхание страхе. Несмотря на связанные руки, он попытался свернуться клубочком на соломе, но тотчас замер. Кто-то открывал дверь.

– Малыш, я принес тебе поесть.

Мужчина присел на корточки возле него, поставил рядом миску, грубо перевернул Яна на живот и развязал ему руки.

– А теперь, – сказал он, вставая, – у меня к тебе есть несколько вопросов.

Мальчик прислонился спиной к стене.

– Я не голоден.

– Тем хуже.

У мужчины было худое, изможденное лицо, лоб, цветом напоминающий пергамент. Он походил на полумертвеца.

– Догадываешься, почему ты здесь?

Ян с трудом проглотил слюну и отрицательно покачал головой.

– Твой отец спрятал очень ценную вещь. Карту, которую он похитил у Кастильского королевства. Она – наша, и мы должны ее вернуть. Скажи только, в какой части дома он хранил ее, и мы отпустим тебя.

– Ничего я не знаю. Уверяю вас. Никогда я не видел этой карты.

Он чуть не добавил: «Вы, кстати, врете. Он украл ее не у Кастилии, а у Португалии», – но смелости не хватило.

– Берегись! – пригрозил мужчина. – Нечего прикидываться. Мы продержим тебя здесь сколько нужно. И рано или поздно ты признаешься.

Ян отделался молчанием. В чем ему признаваться?

– Ты же хочешь снова увидеть свою семью? Братьев?

– Нет. Я хочу только, чтобы вы позволили мне уйти.

– Уйти? Куда?

– Уехать в Серениссиму.

Мужчина хлопнул себя по бедрам и громоподобно расхохотался:

– В Серениссиму! Нет, вы только послушайте этого сорванца! – Вновь став серьезным, он заявил: – Хватит шутить. Ты хочешь вернуться домой или нет?

– У меня нет семьи, – произнес Ян.

– Никого?

– Никого, кроме…

– Кто же это?

Ян пошел на попятную:

– Нет. Никого.

Если мужчина и удивился, то ничем не выдал себя. Он впился взглядом в Яна, силясь прочитать его мысли, потом медленно стал мерить шагами комнату.

– Очень печально, – сказал он сочувственно. – Не годится быть одному на этом свете и не иметь никого, в ком можно найти убежище. Прискорбно. Но мне кажется, это твоя вина.

– Моя вина?

– Конечно. Если судить по твоей заносчивости, ты, должно быть, совершил столько дурных поступков, что уже никому не нужен. Если тебя не любят, значит, ты это за служил.

Задетый за живое, Ян возмутился:

– Неправда! Я не совершал дурных поступков, и меня любит Кателина. Она любит меня, я в этом уверен!

Мужчина остановился и спросил:

– Кателина?

– Моя кормилица!

– Это та толстушка, которая дрожала, как осенний лист, когда мы вошли в дом? Тебе не хочется, чтобы с ней случилось что-нибудь плохое, не так ли?

Ян сильно вздрогнул:

– Почему с ней должно случиться плохое?

– О, по тысяче причин… – равнодушно произнес муж чина. – Ну, к примеру, если ты будешь упрямиться и не скажешь нам, где находится карта…

Ян похолодел. Вот он и попался в ловушку! Он открыл рот, чтобы выкрикнуть слова возмущения, но ни звука не вылетело из него. Тошнота подступила к горлу. Словно в густом тумане Ян слышал глухое поскрипывание соломы под ногами мужчины и его приглушенный голос, говоривший:

– Не хотелось бы, чтобы бедняжка Кателина расплачивалась за твое молчание… Я еще вернусь. До скорого…

ГЛАВА 17

Сидя в таверне «Медведь», Идельсбад заказал себе уже второй стакан вина. Он до вечера усердно пытался нарисовать проклятую карту, но безуспешно. Ни один настоящий картограф не сумел бы воспроизвести подобное безобразие, еще меньше – такой художник, как Ван Эйк. С первого взгляда даже самый глупый человек усмотрел бы в ней фальшивку. Его мысли перескочили на Яна. Что они сделают с ним, если завтра Идельсбад не явится на встречу? Убьют? Маловероятно. Но уверенности нет. В конце концов, он ничего не знал об этих типах, кроме того, что у него с ними была общая цель. Служили они королю Кастилии или были обычными наемниками, действующими для собственной выгоды? В последнем случае с досады они могли совершить непоправимое.

Да и вообще все шло не по плану. Смерть Ван Эйка все спутала. А тут еще вмешались испанцы, и Ян сбежал. Кому нужна его смерть? Какая тут связь с убийствами подмастерий – Слутера и других? При чем здесь Флоренция? Медичи? Что может означать «spada»? Кто скрывается за инициалами Н. С.?

В конечном счете у Идельсбада не было причин увязать в этом зыбучем песке с риском для жизни. Надо спокойно дождаться отплытия каравеллы в Лиссабон, вернуться в Сагры и позабыть о мальчишке, которому не откажешь в обаянии и даже некотором стремлении к театральности. Это довольно редкое качество в таком возрасте. Да вот только Идельсбад никогда не любил детей; он находил их слишком говорливыми, недисциплинированными, неугомонными и чрезвычайно эгоистичными. Это была одна из причин, по которой он так и не женился; вторая, а вернее первая, заключалась в самих женщинах. Никогда Идельсбад не понимал их образ мыслей. Как говорил его старый друг Зарко, женщины способны на искренность, но доверять им нельзя. Они как дети – такие же неугомонные, вечно чем-то недовольные, требовательные, и, самое главное, все они разные – подобно волнам, методично подтачивающим скалу, они подтачивают то, что составляет силу мужчины: свободу. А это было самое ценное сокровище Идельсбада. Открытое море, бесконечность пространства, горизонт вместо границы, братство покровителей морей, ночи с бесчисленными звездами – вот в чем заключалось истинное счастье. Нет, он решительно никогда не позволит опутать себя цепями. Лучше уж погибнуть в море.

– Добро пожаловать меестер де Веер. Какая честь для нас!

Хозяин таверны так громко и почтительно произнес эти слова, что Идельсбад машинально повернулся и взглянул на того, кому они были адресованы.

Это был довольно высокий мужчина лет пятидесяти с удлиненным, чрезвычайно высокомерным лицом; под носом с горбинкой – точно нарисованные тонкие губы, которые в данный момент кривились в снисходительной, если не сказать презрительной, усмешке. Самым необычным в нем был цвет волос: бронза с металлическим блеском, особенно заметным при свете свечей.

Он был не один. Рядом находился другой мужчина, его возраст трудно было определить, но уж никак не меньше шестидесяти. Пузатый, какой-то маслянистый; казалось, его кожа впитала весь жир из чанов красильщиков Брюгге. Его вполне можно было принять за сборщика налогов.

Пятясь, приседая на каждом шагу, хозяин подвел их к наиболее удобно стоящему столу и принял заказ, добавив: «Великолепно, меестер де Веер. К вашему удовольствию, меестер Ансельм».

Идельсбад подумал, насколько некоторые люди склонны к раболепствованию перед могуществом и богатством. Судя по всему, у этого человека имелось то и другое. Любопытно, но сам он не мог оторвать взгляда от этого мужчины, однако по другой причине. Имя де Веер. Идельсбад был уверен, что уже слышал его ранее. Но где? По какому случаю? Ложное ощущение, наверное.

Несколько подавленный, он приготовился оплатить счет, как вдруг в памяти всплыли строки: «Выплатить по этому векселю сьеру Петрусу Кристусу или его представителю меестеру Ансельму де Вееру…» Неужели это тот самый человек? В таком случае совпадение было по меньшей мере необычным.

Одним глотком Идельсбад осушил стакан и попытался сосредоточиться. Если это действительно человек, упомянутый в векселе, то надо быть крайне осторожным. Не исключено, что у него появился мизерный шанс, потянув за ниточку, распутать клубок и, возможно, найти следы Петруса.

Один неверный шаг – и он пропал. Но другого выхода не было. Надо идти ва-банк.

Идельсбад глубоко вдохнул, подошел к столу, за которым сидели мужчины, и с деловым видом зашептал:

– Прошу прощения, меестер, вас зовут Ансельм де Веер?

Тот смерил его взглядом, в котором сквозили любопытство и раздражение, и произнес:

– Что вам угодно?

– Я – друг Петруса.

Де Веер и глазом не моргнул.

– Петрус Кристус! – горячо продолжал Идельсбад. – Мне нужно срочно его видеть. Скажите, где я могу его найти?

Де Веер пренебрежительно раздвинул губы:

– Сожалею, но не знаю, о ком вы говорите. Я не знаком с человеком, носящим это имя.

Голос гиганта стал почти умоляющим:

– Прошу вас. Речь идет о ребенке. Я нашел его.

– Ребенок?

Идельсбаду показалось, что в надменном взгляде де Веера мелькнул огонек.

– Да. Сын Ван Эйка. Умоляю вас! Скажите, где найти Петруса?

– Если даже допустить, что я увиделся бы с этим человеком, что я мог бы ему передать?

– Он обещал мне некоторую сумму, если я найду ребенка. А точнее, половину той, которую перевели ему флорентийцы. Тысячу пятьсот флоринов. Петрус пообещал…

– Разве он не отдал долг?

– Нет. И не без основания: он не знает, что ребенок в моих руках. Такое было условие.

– Понимаю. Но откуда вам известно мое имя?

– Петрус мне говорил о вас. Мы с ним были очень близки. После дела с Костером он очень испугался. Петрус был убежден, что его арестуют. Я попытался урезонить его, но напрасно. Он только и повторял: бежать! И тем не менее, несмотря на отчаяние, Петрус еще думал о поручении, которое ему дали: любой ценой найти ребенка. Он слезно просил меня заняться этим.

Идельсбад умолк, потом с явным смущением продолжил:

– Случилось так, что сейчас я оказался в затруднении. При расставании Петрус упомянул о вас и рекомендовал связаться с вами в случае, если мне удастся поймать ребенка. Дело сделано. Да только вот возникли трудности. Мать предупредила сержантов сыска и капитана. Меня могут схватить в любую минуту. – Разыгрывая чрезвычайное нервное напряжение – это ему не составило труда, – он заключил: – Помогите мне, умоляю вас!

– Напомните ваше имя! – резко оборвал его де Веер.

– Тилль Идельсбад.

Тот приказал:

– Сядьте. – И продолжил: – Давно вы знакомы с этим… Петрусом?

– С детства. Мы были соседями в Байеле, и оба увлекались живописью.

– Значит, вы художник?

– Увы, нет. Я очень быстро осознал, что у меня нет способностей. Мой покойный отец любил говорить: «Талант без склонности кое-что значит, но склонность без таланта – ничто».

– Примите мои поздравления, минхеер. В наше смутное время редко услышишь мудрые слова.

Не Ансельм де Веер, а маслянистый господин, сидевший рядом, произнес этот комментарий.

– С кем имею честь, меестер? – заискивающе поинтересовался португалец.

– Лукас Мозер. Художник и золотых дел мастер. Но вы, конечно, никогда не слышали обо мне.

– Ошибаетесь, – соврал Идельсбад, – ваше имя мне знакомо. Похоже, Петрус Кристус питал к вам огромное уважение, очень похвально о вас отзывался.

Вопреки ожиданиям комплимент не произвел эффекта, на который Идельсбад рассчитывал. Недовольная гримаса исказила лицо художника.

– Допустим. Но наш друг принадлежит к избранным. А нам хорошо известно, что избранные крайне редки! – Понизив голос, он повторил: – Избранные крайне редки…

Идельсбад все же не ослабил натиск:

– Я убежден, что вами наверняка созданы несравненные работы.

Нервный смешок вырвался из горла художника.

– Скажем, мое «Запрестольное украшение святой Мадлен» достойно встать в один ряд с самыми великими творениями.

– Кажется, наш друг Петрус говорил мне о нем. Где оно находится?

– О! В довольно скромном месте. В небольшой церкви Тифенбронна, в глуши Черного леса…

– Позвольте вернуться к вашему делу, – вмешался де Веер. – Этот ребенок… что вы знаете о нем?

Идельсбад протянул руку к графину с вином:

– Вы позволите?

Не получив ответа, он налил себе стакан и залпом осушил его.

– Я задал вопрос, – продолжил де Веер. – Что вы знаете о сыне Ван Эйка?

– Почти ничего, кроме того, что сообщил мне Петрус.

– И все?

– Поймать малыша и устранить. Но я не убийца. Даже если бы я им был, то не смог бы погубить ребенка. Я предупредил Петруса. Моя задача – поймать мальчонку. Но не убивать.

– Все мы умрем однажды, – промолвил мужчина.

Реплика поразила своей холодностью.

– А что вы знаете еще?

– Ничего. И так лучше. Ничего не знаешь, нечего сказать. Как говорил мой покойный отец: «Промолчал – ты хозяин; сказал лишнее – ты раб».

Де Веер с иронией произнес:

– Ваш отец был мудрым человеком. Однако Петрус должен был вам кое-что объяснить. Как вы изволите признать, отнять жизнь у ребенка не просто и не легко. Для этого нужна очень веская причина. Вы так не считаете?

Идельсбад молчал, рассматривая янтарный осадок на дне стакана, потом ответил:

– Скажу откровенно – и прошу не сердиться, – я не вижу никаких причин, оправдывающих смерть любого ребенка.

– Вы не правы! – снова подал голос маслянистый. Тон его поражал. – Да, вы не правы. Если вы имеете дело с посредственностью, нечего ее жалеть. Ваш долг – облегчить ее смерть, ускорить. Что в противном случае ждет ее? Никчемная жизнь. Пустое место в глазах окружающих. Подумайте только, сколько энергии надо приложить, что бы обнаружить в ее голове хоть какие-нибудь признаки ума. Не говорите мне, минхеер, что не знаете о существах, населяющих известный нам мир. Считаете ли вы, к примеру, что у чудовищ с человеческим лицом, которых привозят к нам из Гвинеи португальские моряки, есть душа? Считаете ли вы, что наша Церковь может допустить их в свое лоно, не оскорбляя лика Создателя?

Идельсбад скромно заметил:

– Без сомнения, но разве эти чудовища не являются творением Создателя?

– Вот в чем главное заблуждение! Оно свирепствует и распространяется подобно убийственной чуме. Знайте, что каждый художник сначала делает набросок, черновик, прежде чем приступить к большой работе. Существа, о которых я говорю, являются лишь черновиками, незаконченными набросками Бога. Напомню ваши слова: «Талант без склонности кое-что значит, но склонность без таланта – ничто». Что прикажете делать с теми, у кого нет ни того, ни другого? Вообразите их представления перед творением истинного гения. Что увидят они? Что поймут? Уверяю вас: ничего они не поймут. И знаете почему? Потому что их способность восприятия ограничивается едой, житьем, отправлением естественных надобностей.

Он замолчал, пот стекал по его лицу, видно было, что он выдохся.

– Все это понятно, сьер Мозер, – заявил Идельсбад, – но я не вижу связи между упомянутыми вами дикарями и нашим ребенком. В чем чудовищность сына Ван Эйка?

Голос де Веера призвал его к порядку:

– Минхеер, послушайте. У меня есть для вас одно предложение.

Идельсбад, рискуя, настаивал:

– Он приговорен к смерти за свою… посредственность?

Фламандец непринужденно махнул рукой:

– Проблема ребенка в другом, хотя она напрямую связана со словами нашего друга Лукаса Мозера.

Вышеупомянутый художник посчитал нужным подчеркнуть:

– Он должен умереть, потому что существует.

– Но почему его существование заслуживает смерти?

Де Веер потерял терпение:

– Мы отклоняемся от темы, минхеер! Я предлагаю вам следующее: вы приводите ко мне этого мальчика, а я вру чаю вам сумму, обещанную Петрусом.

– Вы серьезно?

– Если бы Петрус говорил вам обо мне, вы не задали бы подобного вопроса.

– Когда? – поинтересовался Идельсбад с наигранным возбуждением. – Где?

– Здесь. Я остановился в этой таверне. Уезжаю после завтра.

– А Петрус?

Де Веер уклонился от ответа.

– Жду вас здесь завтра в полдень.

Идельсбад встал с выражением глубочайшей признательности на лице:

– Всего хорошего, меестер. Весьма вам благодарен, вы…

– Идите. Ночь коротка, да и комендантский час вот-вот наступит.

– У вас найдется тысяча пятьсот флоринов, это точно?

– Прощайте, минхеер!

Идельсбад с показным благоговением на цыпочках направился к выходу.

* * *

У него закружилась голова, когда он оказался на улице. Все, что он услышал, было выше его понимания. Не верилось. Такое невозможно. Все эти рассуждения… Как только могли родиться они в человеческой голове? Да и были ли это люди? Нет. Возможно, он чего-то не понял. Подобный тип людей не существовал. Не мог существовать. «Черновики, незавершенные наброски Бога»? За всю свою жизнь Идельсбаду не приходилось слышать такие умопомрачительные слова. Бури, штормы, ураганы, жажда, опасность заблудиться под звездами, страх погрузиться в морскую пучину – все это было мелочью по сравнению с ужасом, который внушали ему эти два человека. Но какую цель преследовали они? Мозер настаивал на посредственности, на отвращении к «другим», не похожим на него, не принадлежащим к миру духовного и прекрасного. Но Лоренс Костер? Слутер? Другие подмастерья? А почему Ян? «Он должен умереть, потому что существует», – утверждал Мозер. Что такое ребенок, как не надежда и невинность? Однако у этого разговора была и положительная сторона: Идельсбад укрепился в своей, до сих пор шаткой, решимости и почувствовал необузданное желание узнать истину. Интуиция подсказывала, что речь шла не только об участи Яна, но и о других проблемах, более существенных, необычайных, ужасающих, чем сама смерть.

Идельсбад прибавил шагу и проскользнул под портик. Скрытый темнотой, он мог видеть, не будучи замеченным. Предчувствие заставляло его ждать. Де Веер там не засиделся, тем более что – Идельсбад был в этом уверен – он не поверил ни одному его слову.

– Минхеер…

Шепот за его спиной был сдержанным, близким и одновременно далеким, как во сне. Он живо обернулся, вгляделся в темноту. Там стояла женщина, вжавшаяся в угол, дрожащая, словно загнанная лань.

– Кто вы?

– Мое имя не имеет значения. Я здесь из-за Яна. Где он? Вы нашли его?

Гигант, сбитый с толку, ответил отрицательно.

– Но он все еще жив?

Голос почти умолял.

– Полагаю, да. – Он с нажимом повторил свой вопрос: – Кто вы?

– Мод… – И уточнила на одном дыхании: – Мать Яна.

Гиганту показалось, что земля разверзлась под его ногами. Он переспросил, дабы убедиться в реальности происходящего:

– Мать Яна?

– Да. Я живу в монастыре бегинок. Это длинная история.

– Но как вы узнали о похищении Яна?

– Мое окно выходит на реку. Мне нравится смотреть из него на плывущие корабли. Я не пропускаю ни одного дня. Это стало почти ритуалом. Вчера, стоя, как всегда, у окна, я заметила лодку, в которой находился мой ребенок. Он отбивался от каких-то людей, которые хотели его связать. В итоге они оглушили его и спешно пристали к берегу. Один из них схватил Яна в охапку и унес куда-то. Лодка же поплыла до шлюза. Я видела и вас. Я была свидетельницей ваших пререканий и поняла, что вы пытались спасти Яна.

– Значит, вы следили за мной от самого Минневатера?

– Я сначала потеряла вас, потом нашла, когда вы выходили из здания канцелярии суда. Я не осмелилась заговорить с вами. Поймите, я была вне себя… Я снова последовала за вами. Когда наконец решилась к вам подойти, вы входили в таверну. – Она помедлила, прежде чем спросить: – Скажите, прошу вас, что происходит? Почему преследуют моего сына? Что он сделал?

Мод немножко подвинулась, выйдя из тени к сумрачному свету улицы. Из-под капора, накинутого на волосы, проглянуло ее лицо. Оно было смугловатым, с миндалевидными, почти черными глазами, слегка вздернутым носиком, чудесного рисунка губами: лицо мадонны, да и только.

Идельсбад не успел ответить. Из таверны вышли де Веер и Лукас Мозер и зашагали в их направлении.

– Отодвиньтесь! – приказал гигант. – Они не должны нас видеть.

Мужчины поднимались по улице. Поравнявшись с ними, они миновали их и пошли прямо.

– Я пойду за ними. Возвращайтесь в монастырь. Мы еще увидимся.

– И речи быть не может.

– Что вы сказали?

– Я хочу знать, что стало с Яном. Я иду с вами.

– Это опасно.

– Прошу вас. Речь идет о моем сыне!

Раздраженный Идельсбад чуть не высказался: «Откуда вдруг такой интерес к ребенку, которого вы бросили?» Но сдержался, справедливо посчитав, что подобное замечание прозвучало бы чересчур жестоко.

– Тем хуже. Я вас предупредил.