Текст книги "Суд волков"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

14 Чертово болото

Это было ужасное испытание. Если она и совершила преступление, отдав брата на растерзание волкам, то полностью его искупила. Теперь она улыбалась редко. Плохо спала, кричала во сне.

– Я уже сталкивалась с человеческой низостью, но так и не смогла закалиться, прости меня, – говорила она Жаку.

Наступила осень.

– Увезите ее куда-нибудь, – посоветовала Жаку госпожа Контривель, когда оказалась с ним наедине.

– Куда?

– Не знаю. В Италию.

– У нас маленький ребенок, и я не знаю, как он вынесет такое долгое путешествие по холоду. К тому же мы не можем бросить мануфактуру и фермы.

Через несколько дней Жанна сказала мужу:

– Я вижу, какой я стала, и мучаюсь оттого, что подвергаю такому испытанию тебя. Уедем вдвоем на несколько дней, только ты и я. Отправимся в Ла-Дульсад. Я должна изгнать демонов из этого места, иначе демоны его у меня отнимут. Мне нужно изгнать демонов и из себя самой, и сделать это я могу только с тобой вместе.

Ему не оставалось ничего другого, как согласиться на ее просьбу, однако он спрашивал себя, каким образом намерена она изгонять демонов.

Осень давно вступила в свои права. Три или четыре недели отделяли их от сильных холодов. Перед отъездом Итье заверил Жака, что они без труда найдут других слуг, которые заменят предателей, ныне прозябающих в тюрьме.

Они выехали верхом, поскольку в сундуках Ла-Дульсада было запасено достаточно одежды.

Добравшись до места, они на мгновение остановились, чтобы окинуть взором усадьбу, которую у них хотели похитить.

– Я тебе уже говорил, – произнес Жак. – Я всегда вынужден завоевывать то, что мне дарят люди или судьба. В борьбе с силами зла.

На следующий день Жанна сказала, что уедет одна на весь день и вернется к вечеру. Он не стал задавать вопросов.

Она пустила лошадь в галоп, направляясь к болоту, которое видела в свой первый приезд недалеко от Гран-Бюссара. Чертово болото, как назвал его Гонтар. На протяжении почти всего пути в лицо ей хлестал дождь.

Но дождь этот, казалось, был не просто прихотью Неба. Жанна ощущала его как жгучие слезы о мире, и конца не было этим слезам. Кто же рыдал так? Когда она подъехала к болоту, точнее, небольшому озеру, небо прояснилось. Листья золотистых буков, словно гербы неведомого королевства, пылали на фоне умирающей осенней лазури. Болото сверкало. Жанна подъехала к самому его краю. Одним прыжком в лесу скрылся олень. Она спешилась и сделала шаг к кромке воды.

Потом села, примяв траву. Взгляд ее блуждал по зеркальной глади – быть может, она искала ребенка, утонувшего здесь, если верить легенде.

Должно быть, он теперь улыбается. Ибо те, кто умер безвинным, в конце концов начинают улыбаться.

Мир медленно освобождался от воющих призраков, которых ветер злобы и беды рвал на части вокруг нее. Она даже не вспоминала их имен – так, какие-то звуки, слоги, затерянные в пучине прожитых лет.

В сердце Жанны наконец воцарилась тишина. Она наслаждалась ею, пока не погрузилась в нее целиком.

Надвинувшийся туман начал медленно сползать к воде и накрыл болото. Потом берега. Жанна словно запахнулась в эту молочную пелену, которую подсвечивали последние лучи солнца, делая ее сходной с какой-то ангельской материей. Жанна уже ничего не видела вокруг. Она подняла глаза и едва различила самые высокие ветви на деревьях. Наконец и эта последняя связь с реальностью исчезла. Лесные шумы стихли в обволакивающем мареве.

Это, наверное, и есть смерть, подумала она. Наверное, я умираю.

Жанна прислушалась, стараясь уловить другие голоса, не те, что несли горе и боль. Она различила какой-то неясный, непонятный, тонкий звук. Это было дыхание бестелесной субстанции, окружавшей ее. Быть может, голоса духов, собравшихся на болоте. Голоса исчезнувших душ. Они сливались с другими, еще не обретшими нового воплощения.

Возможно, они явились, чтобы поглядеться в зеркало болота.

Главное, Жанна ощущала, что она уже не одна. Ее овевало влажное дыхание великого множества душ. Они не произносили ничего внятного – ни утешения, ни упрека, ни сожаления, ни хвалы. Но они были рядом. Она чувствовала их незримое присутствие.

Жанна подумала о своих родителях. Наверное, они тоже были здесь.

В этой белизне, одновременно пустой и наполненной духами, ей стало наконец понятно, что и сама она – всего лишь дух среди прочих. Бессилие органов чувств позволяло видеть яснее. Страхи и унижения, горести и сожаления, истерзавшие ее, были всего лишь пылью. Даже имени у нее больше не было, и, однако, она чувствовала себя более реальной, чем когда-либо. Постепенно она очищалась. Становилась туманом.

На нее снизошло умиротворение. Сначала она ощутила печаль. Потом и печаль исчезла. Жанна погрузилась в облако. Омылась в нем.

Возможно, где-то поблизости бродили волки. Это не имело значения. Смерть не уничтожит ее. Отныне – нет. Она подумала о Жаке и вдруг полюбила его по-новому, не так бурно, как прежде, ибо теперь увидела его яснее. Природа этого человека из слоновой кости была ближе всего к окружавшей ее сейчас насыщенной парами материи.

Туман рассеивался. Перед ней возникло дерево. Жанна восхитилась его силой и изяществом. Она подняла глаза. Скворец проскользнул меж нижних ветвей. Появился другой. В нескольких шагах терпеливо ждала лошадь. Жанна встала и неторопливо подошла к ней. Копоть костра была смыта.

Неверно назвали это болото, подумала она, отправляясь в обратный путь. Это Болото Ангелов.

Жак ждал ее в саду, среди тисов. Услышав стук копыт по дороге, повернул голову.

Он задал вопрос только взглядом. Глаза Жанны ему ответили. Ее движения тоже.

– Возьми в руки мое лицо, – попросила она.

Ладони Жака образовали чашу, в которую погрузился подбородок Жанны.

– Я была на Чертовом болоте, – сказала она. – Видела там одних ангелов.

Он улыбнулся. И поцеловал ее с добротой, дарованной ему от природы. Они направились в ближайшее поле.

– Я видела слишком много демонов в последнее время, – произнесла она. – Мы правильно поступили, что приехали сюда.

– Я понял это, когда ты спешилась, – сказал он. Небо заволокло тучами. Ветер трепал одежду. Первые капли дождя обратились в ливень. Они вернулись домой.

Большой ковер ее жизни едва не был разорван по воле Мастера. Но Жанна не допустила этого и сама встала к ткацкому станку. Когда они с Жаком вернулись в Париж, она сказала:

– Давай уедем на время из этого города. Здесь сейчас опасно. Судьба сблизила нас с югом. Послушаемся ее. Франсуа и Жозеф в Орлеане. Наши земли – в Берри, под Шатору. Мануфактура – в Лионе.

Он напомнил ей, что расстояние между Шатору и Лионом не намного меньше, чем между Парижем и любым из этих двух городов.

– Наши предприятия слишком разбросаны, – сказала она. – Лавки здесь, мануфактура там, земли далеко, твои банковские дела еще дальше.

– Если мы уедем из Парижа, – заметил Жак, – мне придется отказаться от намерения попросить королевскую привилегию на сукно. В таком случае нам действительно лучше уезжать на юг. Но мы можем выбирать только между Лионом и Марселем, потому что Лион – самая большая в Европе ярмарка, а Марсель – порт, где Франция принимает чужое и вывозит свое. Оттуда получаем мы товары из Италии, пряности из Африки и с Востока, оттуда уходят корабли, нагруженные шерстью, сукном и драгоценными тканями. В обоих городах торговля и банковское дело неотделимы друг от друга.

– Давай не будем принимать решение сейчас, – ответила она. – Я верю, что в конце концов мы сумеем все это объединить. Но я чувствую, что в Париже дует недобрый ветер.

Этого нельзя было не заметить. Людовик XI вел свой корабль грубо, рывками. Сегодня он отменял то, что сделал накануне, приводя в замешательство и друзей и врагов.

Так, бросив в тюрьму Фюме, врача своего отца, он затем назначил его своим личным лекарем, а потом докладчиком королевского двора о поступающих прошениях и жалобах. Смещенный накануне коронации Пьер Дориоль, член Палаты счетов, попал в фавор и в королевский совет. Пьер де Врезе, фаворит покойного Карла VII, сначала ударился в бега, и его имущество было конфисковано, но чуть позже он тоже вернул себе королевскую милость и вместе с ней имущество. Более того, его сын женился на одной из дочерей Агнессы Сорель и Карла VII, следовательно, сводной сестре Людовика, и Врезе таким образом оказался дядей короля! Служители государства, чья единственная вина состояла в том, что они служили ему верно, были брошены в тюрьму, а затем полностью оправданы. Так освободили Жана и Робера д'Эстутвилей, которые провели долгие месяцы на зловонной соломе и жидкой тюремной похлебке: никакой вины за ними не нашли. Оба брата тут же вернулись к делам. Но при этом помиловали и заклятых врагов короны вроде Иоанна II Алансонского и пресловутого Иоанна V Арманьяка, уличенного в инцесте: оба были полностью восстановлены в правах и получили назад свои владения. И еще одно, в высшей степени странное решение: король даровал Арманьяку титул герцога Немурского со всеми положенными привилегиями. Однако этих двух сеньоров официально осудил парламент. Что ж, правосудие теперь отменено?

Каждое утро живая газета оповещала всех торговцев, в том числе и Жанну, о том, что произошло накануне и чуть ли не в тот же день. Такой-то, некогда грабивший путников на большой дороге, стал капитаном лучников в том самом городе, где его едва не повесили. Другой, многие годы скрывавшийся за неуплату долгов, получил назначение в Палату счетов.

Даже дипломатические новости не ускользали от внимания простых людей: так, фламандские суконщики сообщили Жаку, что король долго проторчал в Понтье, ожидая Уорвика, эмиссара английского короля Эдуарда IV, и что такой афронт не сулит ничего хорошего.

Всеобщее недовольство делало народ непочтительным к власти. И склонным к мошенничеству: зачем платить налоги этому королю – безумному и вместе с тем унылому?

Парламент оскорбился, народ же никак не мог понять резких поворотов в политике своего короля. Поступал ли он так из милосердия? Или по расчету? Или как бог на душу положит? Все зависело от настроения монарха, и вот к власти стали приходить люди, чьей единственной заслугой было то, что они делили с дофином изгнание.

Эти скандальные странности были объяснимы и отчасти даже оправданны. Людовик долго жил один, ненавидимый своим отцом и королевством, союзников же обретал лишь по мере того, как Карл приближался к своему концу, причем это были люди скромных способностей, оказавшиеся негодными Для службы действующему королю. Его постоянно предавали и заключали с ним союз лишь из соображений выгоды. Он не мог рассчитывать ни на кого и ощущал себя одиноким. А одиночество королей сплошь и рядом порождает в них самодурство. Людовик использовал людей, как ребенок, который то и дело пересаживает своих кукол. Во всяком случае, так это выглядело со стороны.

Ситуацией, разумеется, не могли не воспользоваться сеньоры, чьи владения находились на окраинах королевства. Всего через два года после восшествия Людовика XI на престол, в 1463 году, они подняли мятеж.

Сначала Людовик поссорился с Филиппом Добрым, полагая, что тот в свои шестьдесят восемь лет впал в детство, затем с его сыном, графом де Шароле, который отныне заправлял всеми делами в Бургундии. Потом с племянником Филиппа, Иоанном Бурбонским. Потом с герцогом Бретонским, Франциском II. Потом с папой. Потом с целым выводком провинциальных дворян и сеньоров, которых лишил доходных мест из личной вражды или с целью ублажить своих приближенных и возлюбленных.

Ибо Людовик был галантен и дерзок.

Праздник рождения Божественного Младенца лишь слегка успокоил умы. Париж отметил тот факт, что король ни разу не встречал Рождество в своей столице. По правде говоря, он никогда не любил этот город, который потихоньку начинал отвечать ему взаимностью.

Во время рождественских пантомим, разыгранных перед собором Парижской Богоматери и церковью Сен-Жермен-де-Пре, внимание зрителей привлек необычный персонаж: сопровождавший волхвов карлик, увенчанный огромной короной. Не было нужды уточнять, кого он изображает. Это не мешало публике веселиться.

Собственный брат короля, Карл Французский, герцог Беррийский, счел момент благоприятным, чтобы предъявить свои права на престол. Его слишком долго уверяли, будто он может править страной. Он создал лигу принцев. Иоанн Бурбонскяй обольщал народ старым как мир обещанием: если Людовика низложат, налоги будут отменены.

В конце марта 1464 года в Париже заговорили о близкой войне: неисправимый Арманьяк, свежеиспеченный герцог Немурский, занял со своими войсками город Монморийон, недалеко от Пуатье. Между тем в Пуатье находился король. Короче, Немур вознамерился атаковать монархию.

Цены на зерно взлетели до небес. Каждый запасался провизией – пшеницей, маслом, колбасами, вином. Подвалы были забиты доверху. Крысы и мыши пировали за счет человеческой глупости.

Жанна встревожилась: Монморийон был в двух часах пути от Ла-Шатра и ее земель. Возвращались страшные времена, когда солдатня опустошала деревни, жгла фермы и посевы.

– В этой стране становится невозможно жить! – вскричала Жанна.

Жак попытался успокоить жену: он разместил большую часть своего капитала, а также деньги Жозефа и Анжелы в Женеве и Безансоне. Семейству де л'Эстуаль не грозило разорение. Но Жанну, с ее крестьянскими корнями, бесило, что плоды стольких трудов и усилий будут уничтожены солдафонами и наемниками.

Между тем она получила со своих семи ферм муку весеннего урожая, по правде говоря весьма скудного. Она сохранила ровно столько, сколько требовалось для работы кондитерских, а остаток продала на Главном рынке. Цены увеличились вдвое за три года и вчетверо за шесть! Продовольственное снабжение пока не пострадало, однако многие дороги стали недоступны или опасны.

Людовик принял меры: набрав войско в провинциях Дофине и Лионне, он поручил своим казначеям сделать заем. Жак был известен тем, что одолжил крупную сумму Карлу VII, и уклониться никак не мог: отдал свои десять тысяч экю и обязался изыскать дополнительные средства.

Иоанн Бурбонский занял несколько городов в Оверни и провозгласил программу – по правде говоря, весьма туманную – всеобщего блага. На стене кладбища Сен-Северен вывесили текст его воззвания, и сразу же образовалась толпа желающих его прочесть. Госпожа Контривель в их числе.

– Фу, – сказала она, вернувшись. – Все та же старая история! Принцы хотят занять место короля. Добившись этого, они начнут сражаться между собой! Под всеобщим благом они понимают свое собственное.

Она опережала события: никто открыто не говорил о намерении низложить Людовика XI. Но никто и не понимал, какова цель всех этих происков. Конечно, весь Париж знал имена предводителей лиги: Карл Французский, Иоанн Бурбонский, король Рене, герцог Немурский, герцог Бретонский, граф Карл де Шароле по прозвищу Смелый, Иоанн Калабрийский, сын короля Рене. Но чего они хотят добиться?

Париж и вся Франция превращались в настоящее Чертово болото!

Наступила Пасха. Франсуа и Жозеф вернулись из Орлеана, возбужденные последними событиями, за которыми все школяры следили с большим интересом. Благодаря их приезду исчезли тревога и уныние, воцарившиеся было на улице Бюшри.

Жанна не видела сына с Рождества. Тринадцатая весна внезапно превратила его в юношу. Она была поражена. Сначала его сходством с отцом, которое стало совершенно очевидным. Ибо от Жанны он унаследовал только белую кожу и светлые волосы, тогда как узкое лицо с выступающими скулами и упрямый выпуклый лоб, несомненно, восходили к Монкорбье. Затем страстностью, сквозившей во всех его жестах и одухотворявшей красоту пылкой юности. Мятежные кудри, казалось, трепетали от каждого порыва его души. Подвижные губы вступали в разговор раньше голоса, а всегда смеющиеся глаза придавали особый оттенок его речам: в них звучали сила, ирония, нежность. Возмужание отразилось и на лице его, и на стати.

Она впервые подумала, что Монкорбье сделал ей необыкновенный подарок. Эта мысль на миг возмутила ее. Ведь Монкорбье ее изнасиловал. Пусть она сама спровоцировала его, все равно это был мерзкий поступок, но из мерзости возник живой шедевр – Франсуа де л'Эстуаль.

Правда, Франсуа Монкорбье полюбил ее. Отрицать этого она не могла и сама потом отдалась насильнику. Со страстью. И делала это не один раз.

Он был негодяем. Всегда хотел только денег. Он был не только насильником, но и вором. Она его ненавидела. Но именно он подарил ей такого сына.

Она высокомерно отвергла его. За бесконечные измены. За разбой. И из опасения заключить союз с человеком, которому постоянно угрожала тюрьма или виселица.

Любить и ненавидеть одновременно – возможно ли такое?

Она была не в состоянии больше размышлять об этом. Не в состоянии сейчас. Она увидела, как Франсуа, посадив Деодата к себе на колени, стал показывать ту же игру с тенями, которой некогда развлекал его Жак, когда он сам был ребенком.

Удивление Жанны, несомненно, разделяли все. Особенно Анжела: она едва узнала мальчика, с которым еще несколько месяцев назад носилась по дому. Прежняя непринужденность в отношениях с ним исчезла напрочь, и все ее поведение свидетельствовало о внезапной сдержанности, что не ускользнуло ни от Жака, ни от Жанны: они вполголоса, в осторожных выражениях, обменялись мнением на сей счет – Анжела явно испытывала к юноше нечто вроде влечения.

В первые же часы после приезда мальчиков стало ясно, что Франсуа больше не может спать в одной комнате с кормилицей. Было решено, что он будет ночевать у госпожи Контривель, которая после смерти мужа жила одна и имела три свободные спальни.

Угадал ли Жозеф вопросы, которые никто не смел задать? Он объявил, что также заночует в жилище госпожи Контривель.

Обретя диплом доктора, Жозеф де л'Эстуаль вовсе не утратил своего лукавства. Звание свое он получил summa cum laude [28]28
  С отличием (лат.).


[Закрыть], и наставники убеждали его занять должность профессора в университете.

– Вот, – сказал он шутливо, разворачивая подтверждающий его звание свиток, чтобы показать всем. – Я могу побеседовать с вами о Гийоме Овернском [29]29
  Гийом Овернский (1180-1249) – епископ Парижский; известен публичным осуждением Талмуда в 1244 г.


[Закрыть]и первом постулате, о сущности и существовании, о Дунсе Скоте, который утверждает, что существо есть нечто, чему существование соответствует по природе своей и которое включает все, что наличествует в категориях, но вместе с тем не знаю, есмь ли я или же существую, и это в любом случае ничего не меняет в возникшей передо мной дилемме, ибо в настоящий момент я бы охотно выпил стакан ипокраса, а если к нему добавится одна из превосходных пышек с сыром, испеченных женой моего брата, мне станет совсем хорошо!

Жак расхохотался:

– Да ты стал еще более дерзок, чем прежде!

– Возлюбленный брат, прими во внимание мои обстоятельства. Я был евреем, потому что евреем был мой отец. Теперь я христианин, потому что ты стал христианином. Меня звали Штерн, теперь я зовусь де л'Эстуаль. Весил я девяносто восемь ливров, теперь мой вес – сто тридцать. Я ем свинину, хотя прежде не выносил ее. Следовательно, личность моя весьма неустойчива. Какой Жозеф является истинным? Штерн или л'Эстуаль? Вчерашний или сегодняшний? Тот, что не выносил свинину, или тот, который готов ее есть? Поскольку я полностью сознаю свою неуверенность и мне нечего возразить наставникам, которые уверяют меня, будто Солнце вращается вокруг Земли, я честно учу все, что они говорят. Обладая – к счастью или к несчастью – хорошей памятью, я в точности запоминаю их речи и повторяю их, словно ярмарочный попугай, который твердит: "Здравствуйте, мессир, вы меня очень порадуете монеткой".

Жанна была очарована этими хитроумными рассуждениями и сквозившей в них иронией. Тем более что красота Жозефа стала еще более утонченной – настолько же, насколько красота Франсуа стала мужественной. Жозеф был похож на бабочку с жалом осы. Она засмеялась. Подала ему пышку и стакан ипокраса.

– Но ты сам, – спросила она, – во что ты веришь?

– Жена брата моего, меня обучали философии в надежде, что я воспользуюсь ею для восхваления моих превосходных наставников и тех, кто предшествовал им, но главное – для убеждения простых смертных, что все волнующие их вопросы давно разрешены блистательными умами, посланными Божественной силой с целью просветить их. Задаешь вопрос, получаешь ответ, заготовленный для таких, как ты, и радуйся, а недовольство будет признаком глупости, мятежа и, что хуже всего, святотатства. Философия – не что иное, как орудие власти университета, каковой есть орудие тирании церкви. Чтобы полностью удовлетворить желания моих добрых наставников, мне следовало бы прислуживать им и одновременно тиранить людей, которые не получили такого образования, как я.

– Зачем же ты его получил? – спросил Жак.

– Чтобы все вы ощутили гордость за то, что среди вас находится знаменитый философ по имени Жозеф де л'Эстуаль! – ответил юноша с насмешливым видом.

Он весело жевал пышку.

– Значит, так ты влияешь на Франсуа? – с тревогой спросила Жанна.

– Вовсе нет, вовсе нет! – запротестовал Жозеф. – Франсуа сам, задолго до меня, пришел к выводу, что его обучают всякой чепухе. Ведь именно он сказал мне, когда мы ехали в Париж: "Если бы знания служили общему благу и возвышению человеческой природы, всем было бы известно, что ведьм и колдуний не существует, и моей матери не грозила бы опасность сгореть на костре из-за того, что какой-то алчный мерзавец рассказывал о ней всякий вздор".

В комнате воцарилась тишина. Все, кто поддерживал Жанну во время суда, договорились ни слова не говорить об этом школярам. Маловероятно, чтобы до их коллежа в Орлеане дошли слухи о парижском процессе. Не было нужды понапрасну отягощать их душу ужасным переживанием.

И вдруг выясняется, что им все известно.

– Так вы знали? – прошептала Жанна.

– На следующий же день после суда, – сказал Франсуа, – меня вызвал ректор коллежа и сообщил, что тебя обвинили в колдовстве, а затем оправдали. Он сказал: "Мне достаточно знать вас, чтобы не сомневаться: вы не можете быть сыном колдуньи. Помолимся Господу и возблагодарим Его за милость!" Он велел мне и Жозефу молиться в течение часа, и мы молились. И еще отслужили благодарственный молебен. Ты мне ничего не говорила. Я решил, что ты поступила так сознательно.

– Это был позор! – воскликнула Жанна. – Я хотела оградить тебя от него.

– Но мы всё знали в подробностях, – заявил Жозеф. – Это укрепило нас в убеждении, что те люди, которые больше всех толкуют о дьяволе, извлекают из этого выгоду.

– И сегодня я снова повторяю, – решительно продолжил Франсуа, – если бы знание действительно служило общему благу, мы не наблюдали бы сегодня, как все эти знатные сеньоры пытаются отнять власть у короля. У них были лучшие учителя королевства, а они дерутся, как конюхи.

Жанна была поражена: до сих пор она питала высочайшее уважение к знанию. Она так гордилась, что выучилась читать и писать! Ей хотелось бы, подобно им, разговаривать на греческом и на латыни, которую она разбирала с большим трудом – и то благодаря урокам Франсуа Монкорбье. Она преклонялась перед учеными людьми. Но вот ее сын с презрением их осудил, а Жозеф – сам человек ученый и с необыкновенными способностями – объясняет, что все его познания представляют собой ненужный хлам. И доказывает это так, что с ним трудно не согласиться.

Итак, из своей учебы оба мальчика извлекли лишь одно – вывод о бессмысленности знаний. Эта их преждевременная мудрость тоже смущала ее. Возможно, достоинство образования состоит в том, что оно учит мыслить. Возможно, именно этого не хватало Дени.

Жак выглядел задумчивым.

– Жозеф, – сказал он наконец, – пришло время передать тебе твою часть наследства. Она возросла. Раньше у тебя было сто тридцать семь тысяч пятьсот пятьдесят ливров. Теперь ты имеешь двести восемьдесят одну тысячу.

На лице Жозефа отразилось удовлетворение.

– Итак, я передам тебе эти деньги, – продолжал Жак, – но хочу спросить, что ты намерен с ними делать. А также чем ты хочешь заняться в жизни.

– А я прошу тебя, Жак, не передавать мне мою долю, – сказал Жозеф, помолчав. – Во всем, что касается денег, ты одарен гораздо больше меня. Ты умеешь извлекать из них прибыль.

– Могу тебя научить, – предложил Жак.

– Со временем, – ответил Жозеф. – Поскольку ты послал меня изучать мотивы человеческих деяний и цели нашего существования, я успел убедиться, что деньги являются орудием власти. В данный момент у меня нет никакого желания править себе подобными, а на удовлетворение собственных нужд у меня средств более чем достаточно.

Полная противоположность Дени, с изумлением подумала Жанна.

– Единственное, на что я мог бы употребить некоторую сумму, – продолжал Жозеф, – это на покупку дома. Для всех очевидно, что нам стало тесно на улице Бюшри. Но я не сумел бы купить дом для нас всех. Поэтому я был бы счастлив принять участие в приобретении жилища, где все мы будем чувствовать себя привольно. Конечно, у меня есть склонность к одиночеству, но нет желания разлучаться с вами.

Это была здравая и сердечная речь.

– Но где? – спросил Жак.

Он вспомнил разговор с Жанной после их возвращения из Ла-Дульсада.

– Не знаю, – ответил Жозеф.

И он и Франсуа предлагали отправиться в Ла-Дульсад. Жанна и Жак горячо возражали. В Париже еще не забыли о несчастье, приключившемся с Жанной де Леви, женой сенешаля Пуату. В пути она повстречалась с людьми Иоанна Бурбонского, и те ограбили ее, оставив на дороге в одной сорочке!

Дороги опять сделались столь же опасными, как в первые годы царствования Карла VII. Но теперь разбойничали на них знатные сеньоры.