Текст книги "Человек, ставший Богом. Воскресение"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

– Да пребудет с нами Господь! – прошептал ветеран.

Стражники стояли около двери на коленях и молились.

Прибежали встревоженные Манассия и Иешуа. Они тоже решили посмотреть на необычное явление. Иешуа сразу же выбежал на воздух. Его рвало. А Манассия покрылся холодным потом.

Все это происходило накануне годовщины смерти Ирода Великого. В первом часу пополудни Иоканаан опустился. Он спал до самого вечера.

Наступил холодный рассвет. В его голубоватой дымке на террасу поднялись двое посланцев. Часовые узнали их и незаметно кивнули. Это были ученики Иоканаана. Ученики, испугавшись, что часовые не подошли к ним за обещанными им деньгами, как было договорено, приготовились к худшему. Они вбежали в караульную куда стражники их беспрепятственно впустили, и припали лицами к решетке. Иоканаан, как обычно, сидел на корточках, подставив лицо первым лучам солнца, которые проникали в бойницу на противоположной стене. Он поднял голову.

– Это мой последний рассвет, – сказал он. – Вы видели Иисуса?

– Мы видели его. Мы спросили, как ты нас учил: «Ты ли Тот Которому должно прийти, или другого ожидать нам?» И сказал нам Иисус в ответ: «Пойдите, скажите Иоканаану, что вы видели и слышали: слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются глухие слышат, мертвые воскресают, нищие благовествуют; и блажен, кто не соблазнится о Мне». Мы видели и слышали, но…

– Но что?

– Его окружают те же люди, учитель. Действительно ли это он?

– Теперь, кроме него, никого нет, – сказал Иоканаан. – Через несколько часов я покину этот мир.

– Почему мы не можем освободить тебя? У нас достаточно денег, чтобы подкупить стражников. Почему он не приходит, чтобы тебя освободить?

– Я вам уже говорил, я не Мессия. По мере того как он растет, я уменьшаюсь.

Ученики заплакали.

– Уходите, – сказал Иоканаан. – Теперь Иисус ваш учитель.

Ученики вышли на террасу. Происходила смена караула. Заступающие на пост стражники тоже узнали учеников и успокаивающе закивали. Солнце уже поднялось довольно высоко и окрасило мир своими лучами.

Наступил полдень. Заиграли музыканты. Звуки китар и цитр, флейт и треугольников вырвались за горячие стены Махэруза и полетели к скалистым горам Моаба и берегам Арнона, разбудив нестройное эхо.

Солнце закатилось за горизонт, и стражники вновь сменились. Вино рекой текло в крепости, в солдатской столовой, в небольших покоях придворных и в парадной зале. Танцовщицы, едва достигшие возраста половой зрелости, в очередной раз охлаждали свои ноги на мозаичном мраморном полу вокруг тронов Ирода и Иродиады, установленных на помосте. Вошел тетрарх в сопровождении Манассии, Иешуа и еще нескольких придворных, занимавших не такие высокие посты. Затем появилась Иродиада. Бледность раскрашенного лица, словно выточенного из слоновой кости, подчеркивала пурпурная накидка, расшитая золотом и жемчугом. Ее волосы, увитые золотыми цепочками с вставленными в них гранатами и жемчужинами, ярко блестели. Вслед за ней вошла кормилица как свидетельство того, что за красотой всегда следует смерть. Августейшие супруги заняли свои места. Вокруг них расположились придворные, а рабы с опахалами в руках завершали композицию картины. Несколько десятков знатных жителей провинции и высокопоставленных иерусалимитян (которые прибыли по особому приглашению) стояли, разделившись на две группы, вокруг двух священников, представителей Синедриона.

Распорядитель объявил о начале торжеств. Один поэт прочитал на греческом языке стихи, посвященные небесным милостям и земному могуществу, присущих умершему властителю, и восславил воплощение гения Израиля в человеке, который восстановил Храм Соломона. Другой поэт на древнееврейском языке провел параллель между Иродом и Соломоном, воздав небесам благодарность за то, что многочисленное семейство Великого Преобразователя позволило потомкам Двенадцати колен наслаждаться наследственным солнцем мудрости.

Один из священников передал тетрарху пожелания процветания от имени Анны и Синедриона. Второй священник передал пожелания религиозных учреждений тетрархии счастья и долгих лет жизни августейшей чете.

Звук цимбал подвел черту торжественным речам. Придворные засуетились, стремясь одними из первых поцеловать руку тетрарху и его супруге. Собравшимся стали предлагать различные напитки. Снова ударили цимбалы, извещая о начале представления. Зазвучала медленная музыка, и появились танцовщицы, которые тут же построились в два ряда. Вперед вышла одна танцовщица, с ног до головы укутанная в шелковистый газ. Ирод никогда прежде не видел ее. Радужная, мягко струящаяся ткань то обвивала изящные формы танцовщицы, то отлетала далеко от тела, словно манила за собой. Ноги, обутые в золотые сандалии, медленно скользили по полу под звуки флейт, а малейшее движение рук заставляло чудесную ткань колыхаться. Вдруг танцовщица остановилась и подняла руки, обнажив прекрасную грудь. Затем она завертелась волчком, превратившись в холодное пламя.

Представители Синедриона вытаращили от изумления глаза, но потом недовольно нахмурили брови.

Неизвестная танцовщица вновь поплыла, время от времени медленно поворачиваясь.Она словноиграла с тканью, которая то прятала ее прелести, то внезапно оголяла их. Сначала взорам открылись лодыжки, затем ноги полностью, а за ними спина. Танцовщица закружилась, и ткань превратилась в ласкающий круг, открыв на одно мгновение все тело. Ирод едва сдержал крик восхищения. У танцовщицы, которой на вид было лет тринадцать-четырнадцать, грудь теперь была полностью обнажена. Да и под тканью на девушке не было иной одежды, кроме вышитой узкой ленты с бахромой, обвязанной вокруг пояса.

Члены Синедриона закашлялись.

Другие танцовщицы были, несомненно, не менее соблазнительными, но у этой царственная стать дополняла уже возбуждающую, сладострастную двусмысленность юности. Она была не просто танцовщицей, но женщиной, обладающей властью.

Ирода охватило желание, оно возникло внезапно, как сердечный приступ. Это была не перелетная птичка, которую он легко заманил бы в спальню, а хищная птица. И ему потребуется не только власть или богатство, чтобы соблазнить ее. Нет, ему придется стать тем, кем он давно перестал быть.

Глаза кормилицы заблестели от возбуждения. Лицо же Ирода стало каменным.

Однако никто не заметил эту маску искушения. – Кто это? – выдохнул Ирод, обращаясь к Манассии. Но придворный ничего не знал об этой девушке. И вновь ткань закружилась. Танцовщица поднимала ее все выше, пока не открыла свое лицо. Ирод сразу постарел на тысячу лет. Это была Саломия, дочь Иродиады и Филиппа, следовательно, его племянница. Он видел знакомые и одновременно новые черты, заносчиво задранный нос с немного широкими ноздрями, высокомерие рта, прятавшееся в тени уголков губ, и миндалевидные глаза, холод которых тщетно скрывал надменность, уже присущую этому лицу. Это была прежняя Иродиада, Иродиада тех времен, когда вкус власти, которую не сумел взять в свои руки безвольный Филипп, не облачил ее, как говорил Иоканаан, в одежды с пурпурной каймой. Иродиада тех времен, когда перламутровый блеск ее кожи еще не померк, не превратился в матовый алебастр. Блеск, от которого остались лишь жалкие отсветы сияния ее молодости.

– А! – только и смог выдохнуть Ирод.

Тетрарх сгорал от любовного томления, но в то же время мучился, осознавая, какую пусть наивную, нохитрую интригу плела Иродиада, явив перед ним облик своей молодости и тем самым оправдывая его предательство! Иродиада подхлестнула животные инстинкты Ирода, чтобы приблизить его к себе, поскольку Саломия была ему недоступна.

Но была ли она недоступной на самом деле?

Если бы только Иоканаан мог видеть, как танцевала Саломия! Тогда бы он понял! Возможно, тогда легкий ветерок вожделения принес бы с собой и сомнение и аскет уже не помышлял бы об оскорблениях. Ирод не должен его казнить, и тогда Иродиада попадется в свои собственные сети! Он улыбнулся, радуясь придуманной уловке. Затем он повернулся к Иродиаде и теперь улыбнулся только ей. Однако улыбка, претендовавшая стать символом любовного сообщничества, была настолько вымученной, что получилась гротескной. Ирод закашлялся.

– Немедленно приведи Иоканаана! – приказал он Манассии.

Придворный пристально посмотрел на своего повелителя, понимающе улыбнулся и бросился исполнять приказание.

«Сколько коварства, и все напрасно! – думал Ирод. – Я хочу Саломию, а не тебя, Иродиада!»

Но тут Ирод нахмурился. Если Иоканаан решит, что тетрарх собирается вступить в еще одну кровосмесительную связь, он вновь разразится проклятиями. А в случае провала своего плана Ирод должен будет казнить отшельника. Саломия бросала вожделенные взгляды на Ирода, как ее, несомненно, научили. Подумать только, два года назад, когда Ирод видел ее в последний раз, Саломия была всего лишь маленькой шалуньей, выпрашивавшей золотые безделушки! Ирод опустил глаза и, стараясь принять равнодушный вид, заскользил взглядом по слегка бронзовым ляжкам, задержался на складке, которую вышитый треугольник образовывал на ее животе, на пупке, походившем на набросок того, что скрывалось за этим треугольником, на половинках граната, над которыми колыхалось жемчужное ожерелье…

Манассия вернулся. За ним шли Иоканаан и два стражника. И Ирод вновь отогнал нечестивые мысли.

Представители Синедриона раскрыли рты и, казалось, претерпевали все муки ада, пытаясь их закрыть. По зале пробежал легкий ропот. Саломия застыла на месте. Она тоже не смогла сдержать удивленного возгласа. Тетрарх обернулся, по-прежнему улыбаясь, и встретил растерянный взгляд Иродиады, судорожно сжимавшей руку кормилицы.

– Танцуй, Саломия, – приказал Ирод.

Но Саломия не шелохнулась. Она смотрела на истерзанного человека, которого вытащили из темницы, где он провел долгие месяцы, чтобы бросить в омут наслаждений, пропитанный запахами благовоний и пряностей и утопающий в томных звуках музыки, омут, где его взору открылась юная обнаженная плоть. Саломия задумчиво рассматривала тонкие члены и худое лицо Иоканаана, остов, обветшавший из-за самоуничижительной любви к Богу и сурового отказа Создателя. Парадокс столь же шаткий, как те скалы пустыни, что стоят на обломках камней. Саломия рассматривала рот, где, казалось, только и теплилась жизнь аскета, под усами полные, четко очерченные губы, налившиеся кровью из-за тяжких усилий, которые ему пришлось приложить, чтобы дойти сюда, вдыхая свежий воздух. Она беззастенчиво смотрела на темные соски на исхудавшей груди, протянула было руку к плечу аскета – и задрожала. Иоканаан тоже пристально смотрел на нее.

– Танцуй, Саломия! – снова приказал Ирод, предчувствуя, что случится непоправимое и его план не удастся.

Саломия повернула свое грустное лицо к тому, кто приходился ей дядей и одновременно отчимом. И Ирод, охваченный ужасом, понял, о чемона думала. Она открыла для себя, что перед ней человек, голова которого поставлена на кон.

«Нет! – мысленно воскликнул смертельно напуганный Ирод. – Нет!»

Она влюбилась в него! Небольшой шум, раздавшийся сзади, заставил тетрарха оглянуться. Это встала с трона Иродиада. Тревога исказила черты ее лица, сделала их уродливыми.

– Танцуй, Саломия! – приказала сводня-мать дочери.

Девочка неуверенно сделала шаг вперед. Потом повернулась спиной к владыке и стала танцевать для Иоканаана. Только для него она пустила в ход все свое обаяние, ему являла бархат и шелк своего тела. Только для этого вонючего аскета в обрывках верблюжьей шкуры, который недоверчиво смотрел на нее. Иродиада хотела было сойти с помоста, но Ирод хриплым вскриком остановил ее. Их планы провалились.

Словно верно оценив ситуацию, музыканты заиграли внимательнее. Флейтист теперь не играл музыку, его флейта превратилась в кисть художника, который любовно обводил ею контуры тела Саломии. Два тамбурина, отбивавшие сирийский ритм в такт с половиною, словно материализовывали тревогу слушателей, действуя заодно с цимбалами, медь которых громко взвывала всякий раз, когда танцовщица поднимала руки. А тамбурины продлевали звон цимбал напряженной дробью, которую подхватывали трещотки. То пробуждавшая сладострастие, то нежно разливавшаяся, музыка превратилась в хор, описывающий действо зрителям. И эта музыка придавала сил Саломии, которая проделывала немыслимые трюки и поднимала ноги гораздо выше, чем тогда, когда танцевала для Ирода. Она изображала экстаз, полностью отдавшись танцу, чего не соизволила сделать ради Ирода. Ложь открылась, и стало очевидно: Саломия была очарована Иоканааном. Она, сама не понимая того, должна была танцевать за его голову. Но сейчас она танцевала за все его тело.

Даже Иоканаан поддался очарованию. Он весь дрожал и пристально смотрел на Саломию, приоткрыв рот, с влажными от слез глазами. Он смотрел на жизнь, танцующую ради смерти. И Иоканаан закричал. Он кричал до тех пор, пока его голос не сорвался. Музыка стихла. Саломия остановилась, и все затаили дыхание.

Саломия подошла к Иоканаану и прошептала слова, которых никто не расслышал. И никто не услышал, что отшельник ответил Саломии. Она пристально смотрела ему в глаза. Ирод приподнялся.

Представители Синедриона замерли в предчувствии скандала.

– Манассия! Пусть этому человеку немедленно отрубят голову! – срывающимся голосом приказал Ирод.

Иоканаана выволокли на террасу. Несколько мгновений – и его голова покатилась по полу.

Саломия раньше других увидела отрубленную голову. При свете факелов она долго всматривалась в лицо первого мужчины, которого полюбила.

Глава XVIII
Буря

На рассвете их голоса звучали как приглушенная молитва. Они скорее напевали, чем рассказывали, и, если бы не рыдания, прерывавшие слова, их можно было бы принять за назореев, читавших утренние молитвы.

– …И тогда мы подняли голову, лежавшую на том самом месте, где она упала, ибо стражники не осмелились до нее дотронуться. И мы закрыли ему глаза и смыли кровь, запекшуюся внизу их. Затем мы смыли кровь, омыли тело и соединили с ним голову, завернув все в саван, который мы усеяли миррой и алоэ. Мы сложили саван и зашили…

Ребенок, живший по соседству, пританцовывал и распевал песенку, повторяя один и тот же куплет. Он увидел, что на пороге дома Симона-Петра стоит Иисус в окружении незнакомцев, и улыбнулся ему. Иисус хмуро кивнул, и ребенок бросился бежать прочь.

– …Мы положили тело на мула и переправились на другой берег моря. И мы похоронили его в пустыне, недалеко от Кумрана…

Жена Симона-Петра вышла из дома через дверь, ведущую в сад» и вылила в сточную канаву помои. Ее дочери вернулись от фонтана, неся на голове кувшины с водой. Они вошли в дом, даже не взглянув ни незнакомцев, как того требовали приличия.

– Значит, ты Мессия, ибо он так говорил, – заявил предводитель семи учеников Иоканаана.

Иисус хорошо знал этого человека. Его звали Захарией. Именно он помог Иисусу прервать полет Иоканаана в ночь, проведенную в Айнон-Салиме. И именно он пришел к Иисусу несколькими неделями раньше, чтобы от имени Иоканаана задать насущный вопрос.

– Это тебя мы ждем? Или придет другой?

Другой? Кто другой? Только помутившись рассудком, можно было отрицать, что именно на него, на Иисуса, пал выбор, хотя не было ни малейшей возможности с уверенностью говорить о его мессианском предназначении. Захария походил на младшего брата Иоканаана, однако его глаза не отличались ни глубиной, ни безумством, ни бархатистостью, присущими глазам учителя. Иоканаан смотрел внутрь и вглубь, а Захария задавал миру вопросы с каким-то исступлением, возможно, и с горечью.

– Однако позволь нам тебе сказать, что ты не наш учитель. Мы останемся верны учению Иоканаана.

Иисус кивнул.

– Во всяком случае, – добавил как бы нехотя Захария, – мы не собираемся подражать твоим ученикам. Мы празднуем субботу, мы…

Иисус поднял руку, намереваясь прервать его, ибо это походило на обличительную речь.

– Я знаю, в чем вы меня упрекаете, – сказал Иисус. – А теперь оставьте меня, я в печали.

Иисус почувствовал на себе взгляды учеников Иоканаана, очень холодные взгляды. И он знал, почему они были холодными. Он ушел из пустыни, он не ходил без охраны, он пировал с богатыми людьми, он посещал женщин, он не праздновал субботу, и, разумеется, он не презирал мир. Он вызывал симпатию, поскольку лечил больных, вместо того чтобы оставить их на волю Господа. Получалось, что ему приходилось противостоять не только Демону, но и Господу. Вот почему он ответил Захарии, что слепые прозревают, а хромые ходят. Этого было бы достаточно для Иоканаана. Иоканаана, который презирал лекарей, как и фарисеи, и который считал подозрительным, если больного излечивали, поскольку это означало, что лекарь брал на себя заботы Господа и даже действовал наперекор Его воле.

– Прежде чем я уйду, – сказал Захария, – я хочу вручить тебе вот это.

И Захария вытащил из-под накидки кожуру граната, казавшуюся грязной, кожуру размером в пол-ладони. Но, внимательно присмотревшись, Иисус увидел, что на кожуре тлеющей лучиной были написаны слова. Он бережно взял кожуру. Три слова, почти стертые, но еще различимые.

– Наш учитель носил это в своем поясе, – объяснил Захария. – Он нам сказал, что завещает это тебе.

Иисус, удивленно приподняв брови, задумался. Значит, Иоканаан, развернувшись, устремил свой взгляд совсем в иную сторону. Когда Иисус поднял глаза, то увидел, что ученики Иоканаана ушли. А его учеников тоже не было рядом с ним. Он побрел по берегу моря, присел на корточки на грязный песок и засмотрелся на паруса, колыхавшиеся на серебряной водной глади. Почему духовная катастрофа не нашла отражения в материальном мире? Разве они не были связаны между собой? Разве рыболовы не знали, что Иоканаана обезглавили? А если знали, почему отправились ловить рыбу? Неужели люди будут продолжать вести себя столь бесстыдно до самого последнего дня? У Иисуса словно камень лежал на сердце. Около берега из воды выпрыгнула рыба. Возможно, перед казнью губы Иоканаана задрожали. Сейчас во рту у него полно песка. Флюиды его тела просачивались сквозь кожу, кровь, желчь, мочу, глазное яблоко, отчего высыхали мирра и алоэ, чернели и твердели повязки и саван, обретая цвет родной земли. Губы человека, бьющего когда-то мальчиком, обтянут зубы, а зубы вскоре выпадут. Останется лишь череп. Прежде все это было наполнено любовью и ожиданием любви. Сначала Иоканаан не любил никого, кроме Иисуса, и эта любовь была обширнее, чем жизнь, которая привела его к смерти. Он любил Бога через Иисуса, а Иисуса в Господе. Две стороны одной монеты, если не принимать во внимание, что монета стеклянная и одновременно можно было видеть обе ее стороны.

Иисус встал и бросил кожуру в море. Кожура некоторое время держалась на поверхности, но затем напиталась водой и утонула. Там плоть утонула в песке, а здесь слова погрузились в воду. Но слова упокоились с миром. А Иоканаан – принял ли он смерть спокойно? Вопрос мучил Иисуса, словно заноза в теле. Был ли Иоканаан удовлетворен поведением своих учеников, тех, кого послал к нему, чтобы задать этот жуткий вопрос: «Ты Тот, Кого мы ждем?» Иисус покраснел, едва вспомнив о вопросе, который Захария задал ему напрямик, ибо этот вопрос означал: «Ты Мессия или самозванец? Прав я или ошибаюсь?» Сам вопрос был равносилен оскорблению, поскольку между ними не существовало относительно тесной связи. И то, как вел себя Захария при последней встрече, тоже не принесло Иисусу облегчения. Достаточно вспомнить о том, с какой твердостью Захария сказал, что Иисус – Мессия, ибо так говорил Иоканаан! Иными словами, Иисус был Мессией только для Иоканаана. Ведь Иоканаан посвятил Иисуса, а это означало, что человек, посвященный в Мессию, обладал сакральной властью, превосходящей власть самого Мессии! Одним словом, Иоканаан был посланником Бога, а Иисус – всего лишь своего рода проконсулом! Иисус тяжело вздохнул и стал искать опору в других словах Иоканаана: «Я недостоин понести обувь Его». Да, он так сказал, но это случилось, когда они только встретились, после того как Иисус вернулся из путешествия, а Иоканаан давно ждал прихода Мессии во славе. Ученики Иоканаана не питали к Иисусу особых чувств, ведь, хотя Иоканаан и не отрицал, что Иисус – Мессия, он сурово осуждал его учеников до последнего вздоха. И свидетельством тому служили слова Захарии: «Мы не собираемся следовать примеру твоих учеников».

Да, ученики Иисуса не постились! Конечно, он мог бы наложить на них пост в первый и пятый день недели, как это делали правоверные иудеи, фарисеи и сами ученики Иоканаана. Поститься! Мыть руки каждый раз, когда садишься за стол! Неужели Иоканаан не устал от ритуалов ессеев? Видимо, нет. Иисус покачал головой. Для чего нужен пост? Чтобы выразить раскаяние в грехах, если таковые имеются, или же наказать самого себя за грехи? Нет, пост был наказанием, которое вменяли себе иудеи, саддукеи, фарисеи, назореи, ессеи, раввины и доктора. Эти люди исповедовали принцип «око за око, зуб за зуб». Ты оскорбил Бога, значит, плати! Лиши себя еды! Ты хочешь Ему понравиться – так принеси ему пищу! Иисус покраснел от негодования. Для них Бог был мытарем, забиравшим свою долю еды! Немыслимо! Словно каждый мог заплатить Богу Его долю! Вот почему сложилось представление, что, если люди не совершали грехов, они были ничем, если они не постились и не мыли руки перед едой, они наносили Богу оскорбление, а если они не желали наказывать сами себя, они накликали на свою голову месть общества. Такую точку зрения разделял и Иоканаан. А ведь мытари требовали только долю кесаря…

Но Иисусу пришлось прервать свои размышления. Ему навстречу бежали несколько человек.

– Учитель! – кричали они.

Иисус узнал их. Это были жители Капернаума: Фиаби, изготавливавший бочонки для засолки рыбы, плотник Саул, собрат Зибеона и Илии по ремеслу, рыболовы Иуда и Баба, приятели Андрея и Симона-Петра, и еще два молодых человека, сыновья рыболовов.

– Они отрубили Иоканаану голову! – задыхаясь, воскликнул Саул, когда они приблизились к Иисусу.

Иисус кивнул, давая понять, что уже знает об этом. Ученики Иоканаана не сидели сложа руки и быстро оповестили весь город о случившемся. Плотник упал на колени и принялся целовать руки Иисуса. Затем он вскинул руки к небу, горько оплакивая столь ужасную судьбу Иоканаана.

Какое красноречие! Неужели Саул пытался убедить сам себя?

– Око за око! – кричал Саул и бил себя в грудь. – Сегодня вечером мы обезглавим одного из солдат гарнизона!

Все с жаром одобрили предложение, страстно повторяя слова Саула. Однако спокойствие Иисуса охладило их горячие головы.

– Разве чья-то жизнь стоит жизни Иоканаана? – спросил Иисус.

– Обезглавим трех солдат, – решил Фиаби.

– Даже если вы обезглавите всех римских солдат, вы не вернете Иоканаана к жизни. К тому же солдаты гарнизона Капернаума подчиняются Риму, а Иоканаана арестовали охранники Ирода. И что будет потом с вашими женами и детьми? Уцелеют ли они в кровавой бойне, которую вы спровоцируете?

– Но… учитель! – запротестовал Баба. – Неужели мы должны молча сносить наше горе? Весь город охвачен ужасом!

– Неужели вы почувствуете облегчение, когда ваше горе перерастет в убийственную ярость? – спросил Иисус.

– Ты забыл о чести! – вскричал Саул.

Повернувшись лицом к Иисусу, он буквально жег его взглядом своих воспаленных глаз.

– Разве Иоканаан не был твоим предшественником? Неужели ты позволишь его телу разлагаться, не сказав ни единого слова, подобающего при трауре?

Иисус скрестил на груди руки.

– Иоканаан был моим родственником, а не только предшественником, как ты выразился. И если есть человек, который обязан встать на его защиту, так это я. Но если вы его так сильно любили, если он занимал столь много места в ваших сердцах, почему вы не пришли ему на помощь, когда его арестовали? А если он был моим предшественником, не стоит ли мое слово его слова? Послушайте меня и забудьте о мести!

Иисусу не удалось их переубедить. Они стояли и пристально смотрели на Иисуса, но он спокойно выдержал их взгляды. Понимая, что он не изменит своего мнения, они пробормотали, что должны посоветоваться со старшими, и разошлись. Иисус остался в одиночестве. Еще одна проблема! Вскоре по городам и селениям Галилеи, оповещенным учениками Иоканаана, разнесется призыв к убийствам. Прекрасная возможность погубить Иисуса! Иисус вернулся в город, думая, что должен как можно скорее покинуть Капернаум, хотя его ученики еще не собрались. Если он останется в Капернауме, ему придется иметь дело с разгоряченной толпой, которая будет требовать, чтобы он возглавил восстание. Подойдя к дому Симона-Петра, Иисус увидел Андрея, сидящего на корточках на пороге. Раз Андрей вернулся, значит, и Симон-Петр был дома. В одной руке Андрей держал луковицу, в другой – хлеб. Он, конечно, не мыл рук перед едой. Едва завидев вдали Иисуса, Андрей бросился ему навстречу, продолжая держать луковицу и хлеб.

– Учитель! – воскликнул Андрей, крепко обнимая Иисуса.

Первое проявление нежности за очень долгое время. Иисус чуть отстранился.

– Где твой брат? Где остальные? Мы должны покинуть Капернаум как можно скорее.

– Симон-Петр спит, – ответил Андрей.

Не успели Иисус и Андрей войти в дом, чтобы разбудить Симона-Петра, как возбужденные голоса заставили их обернуться. Еще одна группа людей пришла, чтобы изложить Иисусу свои требования. Иисус вышел на улицу, а Андрей наблюдал за происходившим из дома.

– Мир вам, – сказал Иисус.

– Учитель, – заговорил толстощекий молодой человек. – Язычники должны заплатить за кровь Иоканаана.

– Никто не имеет права вершить правосудие от собственного имени, особенно ради мести за святого человека.

– Ты отрекаешься от Иоканаана? – спросил молодой человек. являющийся, по-видимому, глашатаем.

– Я вам уже говорил, что зло, совершенное во имя добра, наносит добру непоправимый вред, – сказал Иисус. – Если кто-то и должен ответить за смерть Иоканаана, так это тот, кто приказал казнить его Можете ли вы добраться до этого человека? Нет. Вместо него вы предлагаете пожертвовать невинными. А это убийство.

– Невинных язычников нет! – выкрикнул молодой человек а остальные горячо вторили ему.

– Вспомните слова нашего Господа! – возразил Иисус с плохо скрываемым раздражением. – Если один человек становится врагом другого и наносит ему смертельный удар, не проявляйте милосердия, но очистите Израиль от греха невинно пролитой крови. Вот что говорил Господь. Но Он никогда не говорил, что вы можете пожертвовать человеком, Его созданием.

На лицах пришедших читалось недоумение.

– Помните также, что не только ваши руки сжимают меч. Убийство римлянина повлечет за собой ответную месть. Ваши мечты не только не сбудутся, но вы к тому же заплатите за кровь Иоканаана потоком иудейской крови. Разве вы этого хотите добиться? Я вам также уже говорил, что римляне не в ответе за смерть Иоканаана. Это Ирод отдал приказ убить его. Расходитесь по домам и подумайте над тем, что я вам сказал.

Они ушли в смятении. Проснувшийся Симон-Петр слышал разговор, оставаясь в глубине дома.

– Теперь вы понимаете, почему мы должны покинуть Капернаум немедленно? – спросил Иисус. – Вам известно, где остальные?

– Мой старший сын час назад видел Фому и Нафанаила. Они шли к реке, чтобы искупаться и привести себя в порядок, – сказал Андрей.

– Пошли за ними своего сына. Пусть он им передаст, что мы будем ждать их в порту, там, где причалена твоя лодка. И скажи своим домашним, чтобы они говорили остальным: следует как можно быстрее идти в Вифсаиду-Юлию.

Когда пятеро мужчин добрались до порта, выяснилось, что Иоанн, его брат Иаков, Матфей и Иаков, сын Зеведеев, тоже вернулись, все по одной причине: через четыре дня наступала Пасха, и они хотели провести ее вместе с Иисусом. Недоставало только Фаддея, Иуды, Филиппа, Искариота, Симона Зилота и Варфоломея. Андрей высказал предположение, что они, вероятно, вернутся к вечеру, и предложил подождать их. Однако Иисус велел немедленно ставить парус и садиться в лодку. День был ветреный, и суденышко помчалось на восток.

– Мы проведем Пасху в Вифсаиде-Юлии? – спросил Матфей.

– Вполне возможно, – отозвался Иисус. – Я не хочу, чтобы меня по десять раз на дню просили возглавить мятеж, чтобы отомстить за смерть Иоканаана.

– Почему ты думаешь, что люди Вифсаиды не станут просить тебя о том же?

– Потому что у них не будет такой возможности. Как только мы прибудем в город, мы сразу же отправимся в горы.

Прибрежные селения превратились в цепь из золоченых точек.

«И вновь, – подумал Иисус, – мне приходится скрываться, чтобы избежать роли, которую мне хотят навязать».

Одни ученики спали, другие были погружены в раздумья. И только Фома с подобием улыбки на устах встретил взгляд Иисуса.

– Ну что же, – заговорил Фома, – не хочешь ли ты спросить, как у нас все прошло?

– И как же все прошло?

– Я окрестил старика, а Нафанаил – чету молодоженов.

– Ты окрестил только одного человека? – недоверчиво спросил Симон-Петр.

– На самом деле он хочет сказать, что убедил окреститься только одного человека, – поправил Фому Нафанаил. – Многие приходили с просьбой окрестить их во имя Иисуса. И он, разумеется, их крестил. Но он не скажет сколько.

– Сколько? – спросил Иисус.

– Совсем мало, – ответил Фома. – Если вспомнить обо всех тех римлянах, которых я не окрестил.

– А я окрестил шестьдесят одного человека! – сообщил Андрей, и Симону-Петру пришлось толкнуть брата локтем, напоминая ему о скромности.

– Полагаю, что вы окрестили многих, – сказал Иисус.

– Сегодня в море много рыболовов, – заметил Иоанн, глядя за корму.

– Да, целая армада, – согласился Матфей.

– Никогда не видел ничего подобного, – удивился Симон-Петр.

Иисус выглядел озабоченным. Действительно, в море было слишком много лодок. И люди, находившиеся в них, явно не ловили рыбу: они следовали за Иисусом. Некоторые, на более быстроходных лодках, даже опережали их. Дети и старики, женщины, девушки и юноши, больные и здоровые мужчины… Половина Капернаума направлялась в Вифсаиду-Юлию. Когда Иисус ступил на землю, его окружила такая плотная толпа, что он едва мог идти. Люди окликали его, а поскольку все говорили одновременно, каждый пытался перекричать остальных. Полная сумятица! И все же Иисус неуклонно шел вперед. Они спешили за ним, отчаянно жестикулируя и хватая за платье. Слепой мужчина упал, и толпа едва не затоптала его. Иисус помог мужчине подняться и осмотрел его. Слепота была вызвана запекшимися гнойными выделениями. Иисус промыл ему глаза, и мужчина прозрел.

– Свет! – закричал мужчина, и толпа радостно подхватила его крик.

Иисус чуть было не потерял равновесие, так сильно его толкали. Он заметил женщину, согнувшуюся вдвое из-за ревматизма. Иисус попытался усадить ее, но она упала, став похожей на смешную куклу. Иисус сзади схватил женщину в охапку и велел Симону-Петру тянуть ее за ноги. Они принялись тянуть каждый к себе. Женщина кричала от боли.