Текст книги "Влечение. Эротическая сага"
Автор книги: Женя Маркер
Соавторы: Анна Маркер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Жаль. Но все сказки когда-нибудь заканчиваются. Спасибо тебе, Шахеризада!
– И тебе, родной мой повелитель! – она засмеялась и встала в позу покорной рабыни перед шахом. Они стали одеваться и собираться домой.
Аркадий в тот вечер, так и не понял, почему ему не захотелось Милу. И только сейчас, гуляя с собакой и вспомнив о Шехиризаде, до него дошло. Он её любил в тот момент безумно. Для него не существовало никого кроме этой родной женщины. Все чувства, все желания, были направлены к ней. Пусть не на такую молодую, как раньше, пусть не с пшеничными волосами (вот откуда ржаная соломка!). Все, кроме одного. Сексуальное влечение он к ней не испытал. Оно, в той яркой, вычурной обстановке, отгородилось ширмой другого состояния, которое ему неведомо и сейчас. Есть первый поцелуй, первая близость – много всего в жизни первого. Есть и первое фиаско с любимой женщиной, которому Аркадий не придал тогда особого значения. И Мила, скорее всего, ничего не заподозрила или просто постеснялась. Спасибо ситуации и звонку мобильника, хорошо, что дело в тот вечер не дошло до повторения. У Милы разболелась голова, она легла рано. А муж проработал в кабинете допоздна, и в спальню к жене в эту ночь уже не спустился. На другой день жизнь закрутила обоих в колесе своих событий, молча переместив сексуальные отношения в другую плоскость отношений. С того дня секс с женой он мог посчитать по пальцам. Они продолжали быть рядом, заботиться, вести как прежде хозяйство, делать вид, что ничего между ними не изменилось, искренне стараясь сохранять ощущение счастья.
Чувство, что всё тогда было: и поцелуи, и объятия, и пик наслаждения, – остались в душе немолодого мужчины. А седой умный компьютер точно указал, когда это случилось. На мониторе сознания показался другой вопрос. Почему? Но ответа ему пока не было.
– Дым, домой! – Аркадий потрепал по загривку пса, и быстро зашагал по тротуару.
Глава 11. Лань
Эдвард обвел присутствующих своим нежным и сердечным взглядом. Каким-то образом подключил космические силы, питавшие его вдохновение, и продолжил:
– Каждого что-то неумолимо влечет в этом мире. Мы всегда во влечении. Оно лепит нас порою мягко, как из воска, а порою оно становится камнем. Люди – это просто разные формы: они всегда податливы руке мастера. Неважно, каков материал формы, он ещё всегда гамма радужного спектра из звука, цвета, плоти. Есть звук – влекущий, ощущаемый сердцем и плотью, проливающийся светлой грустной радостью, есть чувства, воспоминания, память и это – тоже влечение.
Эдвард говорил, присутствующие слушали. Кто с интересом, кто вяло – из приличия, кто-то – в ожидании финального фуршета.
В жизни Кости влечение, о котором заговорил Эд, всегда осознавалось через руки. Сначала руки рядового художника. Сегодня – руки настоящего скульптора. Именно они придумывают свои формы бытия, связанные с чувством, где непременно присутствовала и сексуальная палитра.
Воспоминания отвлекли от слов Эда.
Первое сексуальное влечение он испытал лет в девять-десять.
Осеннее солнце ярким лучом последнего тепла веселилось и прыгало зайчиками по загорелым лицам сверстников. В распахнутые двери школьного кабинета, вошла новенькая.
Хрупкая тихая девочка, с серыми глазами, как у лани, разлила по всей комнате паузу настороженного любопытства. В её сторону повернулись два десятка голов с пытливыми взглядами. В скованной уверенности, одним лёгким взмахом, почти не касаясь земли, она беззвучно села за свободную парту.
Звонок резко украл минутную тишину. В классе появился учитель и заповествовал свою привычно поучительную речь о начале учебного года.
Костя почти не слышал его голоса. Очень впечатлительный, мальчик поминутно жил в выдуманном им мире пластилиновых фигур и песочных замков. Только бабка время от времени уничтожала рукой генеральной уборки все детские творенья, почему на всю жизнь осталась для него не человеком, а Мамонтессой – каменным командором.
Незнакомая девочка сидела перед ним на передней парте. До её бантов, розовых в белый горох, туго вплетённых в пепельно-соломенные косички, можно было дотянуться рукой. Мальчик не мог понять своего состояния, раза три невпопад что-то отвечал на вопросы. Внезапное присутствие влекущего к себе незнакомого, но обозреваемого нежного объекта, волной природного очарования и незнакомого животного чувства на какое-то мгновение утопило его сознание. Он дотянулся до краешка розового шёлка и провел по нему пальчиком. Плоть тысячами гейзеров, забулькала каждой органической клеткой. А горячий поток стал разливаться по всем членам, оттопыривая в стыдном месте гимназические штаны.
Этот бугорок тогда показался ему Эверестом. К нему навстречу летела новая вселенная, которая была испещрена миллионами, нет! – миллиардами и триллионами белых горошин. Они кружились в его подростковом сознании, предрекая его скорую потерю.
Лидия Ильинична, биологичка, их классный руководитель, по своей обычной манере влетела метеором к классной доске, разогнав все новые горошенковые галактики. Для этой дамы всегда дул попутный ветер. Она ещё раз поздравила всех с началом занятий и громко, устремив свой взгляд на незнакомую девочку, сидящую перед Костей, произнесла: «Вашу новенькую, – не понятно, почему говорят „новенькую“, как будто на ней, вместо школьной формы, одинаковой для всех девчонок, была какая-то неизвестная заморская обёртка, – зовут Милана».
Девочка встала, повернулась к классу и окинула всех блеском больших лучистых глаз. На секунду Косте показалось, что её взгляд задержался на нём дольше, чем на остальных. Он смутился и опустил ресницы вниз, непроизвольно прикрыв руками то самое место, которое мгновение назад должно было быть заметным всему классу.
А вот имя и в самом деле было странное. Перекатом горного эха, оно прозвучало тогда из уст Лидии Ильиничны, угадав на долгие годы форму своего существования.
Поделиться нахлынувшим состоянием мальчику было не с кем. Он не искал друзей. Не стремился быть инициативным заводным активистом, манифестантом, не бился за лидерство, как многие его одноклассники. Не участвовал в массовых спортивных соревнованиях. Он любил быть сам по себе, и всех окружающих делил на чужих и своих. Как маленькое животное по неопытности отвергает опёку стаи, так и он при любом незначительном натиске выпускал когти и щетинился всем организмом. Демонстрации и общественные мероприятия были для него сущей пыткой. Два-три пацана во дворе – вот и вся компания друзей того времени.
После занятий идти домой не было сил. Бабка беспрестанно воспитывала, жалела мальчика, оставшегося без родной матери. Злилась на свою старость, на его молодость, на гибель невестки, на загубленную жизнь отца, на то, что снег белый, а дождь мокрый, на ломоту в ногах и пояснице, одним словом, на весь мир.
Костя пошел болтаться по побережью.
С большой раскатистой силой морской прибой заливал уже большую границу между бухтой и Высоким Берегом, уверенно вступая в свои осенние права.
Возможности насобирать материала для страны маленьких героев в такой прибой не предоставлялось возможным. Мальчик от души порадовался за бабку: «Карманы будут чистыми!». Хотя точно знал – это тоже повод для нотаций, да и подошвы новых дерматиновых ботинок будут в песке. В голову пришла хорошая мысль: «Снять их вместе с носками?» Да, от командора всё равно не скрыть, что он был на море. Он всегда там был, по её твёрдому убеждению.
Медленными шагами мальчик добрёл к своей спасительной бухте. В любое время и погоду, она для него была и крепостью, и плацдармом. Бухта счастья и бухта горести знала обо всех переживаниях, крылатых мечтах в воображении души ребёнка, а затем и взрослого человека. Он думал о матери, её образе, который всё выше улетал от него до воздушных облаков, становившийся уже где-то надуманным с годами. В этом защищённом от тревожного большого мира месте думалось, мечталось и плакалось. Именно сюда пришёл Костя в тот ничем не выделявшийся простой осенний день начала учебного года. Когда не свершилась мировая революция, не было открыто средство по борьбе со СПИДом, и человек не постиг тайну мирового океана. Была ласковая осень и день сентября, подаривший мальчику первое ощущение сильного мужского влечения, страх смятения, неизвестности и радости от первого чувства детской любви. В руках будущего скульптора рождался образ девочки с необычным именем и розовыми бантами в белый горох. Именно тогда ему стало понятно, почему это место многие горожане называют «Бухтой любви».
Вечером Костя, с большим нетерпением дождался, когда бабка зальётся своим переливным храпом, тихонько прокрался в маленький закуток пластилинового царства, которое проживало под старой скрипучей лестницей, освещаемого старым уличным фонарём. Руки в волнении быстро лепили маленькую фигурку тонконогой крылатой лани, с узкими щиколотками и гордо вскинутой головкой на балериновой шее. В мальчишечье сердце стучалась любовь…
Эдвард своим небольшим монологом всколыхнул противоречивые чувства присутствующих. Компанию влекло желание поскорее увидеть новую работу скульптора. «Перерезайте ленточку!» «Покажите, что там!!!» «Народ требует зрелища!»
Костя по шум друзей отвлекся от своих воспоминаний. Он бодро подошел к постаменту, который был прикрыт тканью и обвязан розовой лентой. Воздух, свет и тепло, лёгкая волна воспоминаний о пробуждении первых мужских природных импульсов, приподняли его настроение, окутали в эротическую тайну перед совершением требуемого действия. Автор взял с подноса ножницы и перерезал стягивающую ленту.
Ткань быстро соскользнула вниз. Всеобщему взору открылось его творение последних месяцев.
Миниатюрная, тонкая лань с огромными загадочными глазами. Фигура стояла, чуть повернув в сторону людей маленькую изящную головку. Тонкая длинная шея и вскинутые к полету крылья придавали такую феерическую динамику движения этому чуду, что не у кого не возникало и мысли назвать её Парнасом, или каким-то иным персонажем греческих мифов. На маленьких рожках порхали нежные экзотические бабочки. А вздернутая лапка так томно была приставлена к подиуму, что копытце как бы стыдилось своей грациозности.
Это был символ нежной юношеской любви, образ невинности и страстного стремления к ней. У любого стоящего напротив (никто не смог усидеть в кресле) замерло дыхание, но участилось сердцебиение. Чувства каждого, перехваченные неожиданным смятением, не могли вырваться наружу. Ощущение сопричастности с рождением необыкновенного, талантливого произведения, овладело всеми.
Первым в себя пришел Колобок. Он как-то мгновенно протрезвел, встал на стул, поднял руки и сделал несколько негромких, но уверенных хлопков, к которым присоединились аплодисменты всех, кто был рядом.
Эдвард, Гера, Виталик, Ира, Татьяна, Адик, официанты, горничные – все случайные посетители, ставшие свидетелями этой сцены, не остались безучастными. Они окружили Константина, жали ему руки, девчонки целовали в щёки и висли на шею.
– Как ты назовешь это чудо?
– Откуда оно родилось?
– Твои образы – это что-то!
– Бросай рубить свои надгробия! Твори вечное!
– А можно сфотографировать?
– А потрогать разрешите?
Чего только не услышал Константин в этот вечер. Какие идеи ему только не подкидывали, как только не хвалили. А он сидел в своем нежно-бирюзовом платке и улыбался. А иногда посматривал на Геру, строго охранявшего композицию или бросал взгляд чуть левее его – на свою скульптуру. Он хорошо понимал, примеряя к ней свою философию, что «ей теперь жить самостоятельной жизнью».
Ещё не будучи зрелым и сильным, Кот смоделировал своё пространство жизненной реализации и схему пребывания на земле. Закон его был прост и понятен. Когда ты сам, люди, дела, обстоятельства расширяют твоё пространство, на тебя, по закону вселенной, даётся время. А если ты, те же самые люди, дела, обстоятельства откраивают его скрежетом грубых ножниц, оно, пространство, сужается и исчезает. А нет пространства, нет времени – нет человека. И человек уже не воск, он память, памятник, воспоминание…
Мастер назвал свою работу «Лань или Память о первой любви», но не хотел сегодня, сейчас говорить об этом. Чувствовал, что не время и не место. Потом, в другой раз. Может быть, и название изменится. Сейчас ему было важнее то, как отнесутся к его работе друзья. Именно они были его главными советчиками и критиками.
Зазвучал саксофон. Глубокая, нежная мелодия наполнила зал, поддерживая именно ту атмосферу романтики, которая царила в это время в кафе. На столе появились подносы с вином и шампанским, легкими закусками. Презентации работ Кости проходили стихийно лишь только внешне, готовились они всегда заранее.
С закатом солнца Мила вернулась с моря. На пляже почти никого не оставалось. Она пришла в свой номер, приняла душ, надела лёгкое вечернее платье, взяла сумочку и поспешила вниз на звуки музыки в знакомое кафе.
Посетителей, в сравнении с утренним часом, заметно прибавилось. Почти все столики были заняты, а на некоторых стояла не утешительная для неё табличка «стол зарезервирован». Многие танцевали. Разноцветные, пёстрые компании отдыхали под звуки знакомой, приятной музыки.
Она остановилась недалеко от привычного столика, за которым, спиной к ней, в окружении множества людей, сидел вчерашний знакомый. А напротив отчаянно что-то писал Эдвард. Мила не зная, что делать, немного растерялась. Хотела уже повернуть обратно к выходу, как вдруг услышала громкое обращение к ней.
– Очарование Предпарижья! – Эдвард увидел женщину, приподнялся и призывно махнул в её сторону.– Прошу к нам! Скрасьте праздник одиноких мужских сердец!
Его сосед повернул голову, быстро встал и с ослепительной улыбкой подошёл к вчерашней незнакомке.
– Прошу вас, садитесь! Николай, – он обратился к официанту, – лучший ужин для нашей дамы! А пока – глоток вина?
Мила села в кресло, посмотрела с улыбкой на всех сидящих за этим столом, приветливо поздоровалась и приподняла бокал.
– Кого чествует почтенное собрание во главе с хозяином? За что пьем, сэр Эдвард? – Чередующимися одним за другим взволнованными вопросами, женщина хотела скрыть своё возбужденное состояние.
– Сегодня художник превзошел себя в очередной раз! И мы пьем за его талант, и за его новое творение. Он меня поймал на состоянии, когда мне было хорошо. И тут я сказал: «летим в Париж!»
Все сдвинули бокалы и пригубили вино. Эдвард протянул руку в сторону, привлекая внимание дамы к поводу, по которому они все здесь собрались. В свете ламп и ярких бликах эстрады, под звездами летнего, тёмного неба, скульптура смотрелась сказочно. Было трудно понять, не живая ли она? Не спорхнут ли с неё бабочки? Не умчится ли она по волнам к звездам? Мила в полном оцепенении поставила на стол бокал, невольно подалась всем телом вперёд, подошла к скульптуре. Слегка наклоняясь, она погладила рукой строптивое копытце лани, взволнованно спросила:
– Кто сотворил это воплощение невинности? – Потрясённая от увиденного произведения, женщина говорила медленно, зачаровано, не сводя глаз со стоящей перед ней сказочной фигуры. – Откуда у вас это очарование?
– Вот он – герой дня! – Эд положил руку на плечо Кота, – а для Вас есть подарок и от меня…
– Сегодня день чудес!?
– Эд, не томи! – Косте уже поднадоели дифирамбы в его честь, и захотелось перевести внимание на кого-нибудь другого. Он кивнул Валере, чтобы тот сделал себе небольшую паузу. Эдвард что-то быстро дописывал на бумаге. Музыкант присел на соседнее кресло рядом.
– Всем привет, наверняка читает Эд? То-то он писал, завидя образ незнакомой прекрасной дамы, спускавшейся по лестнице.
– Не спешите, – Эдвард степенно взял листок, надел очки. Увидел, что все его внимательно слушают, стал читать:
Я тебя вспоминаю
в платье черном и длинном.
Падал в парке старинном
белый снег, словно пух.
Ах, зачем, я не знаю,
этим вечером зимним
целовал я бесстыдно
Алый снег твоих губ…
Будто бы неземная,
кружевная снежинка,
обрывая глубины,
опустилась в ладонь.
Я тебя вспоминаю
в платье черном и длинном,
твои пальцы невинно
поднимали подол…
Снова вечером зимним
я тебя вспоминаю…
– Великолепно! – Мила с восторгом аплодировала вместе со всеми гостями манерно раскланивающемуся Эдварду. Валера включил медленную мелодию и отошел перекурить с Геной и Ириной… Остальные сидели за столиками и наслаждались теплым вечером. – Я понимаю, что этот романс был написан экспромтом?
– Да, милая девушка, именно так, – скромно потупив голову, но при этом, лукаво улыбаясь, ответил поэт.– Вы обворожительны сегодня. Я не в силах себя сдержать. Вы готовы выслушать сонет о Предпарижье?
– Я вся в вашем внимании, сэр Эдвард!
Всё было так, как никогда.
Всё было так, что не забудешь.
Ягненок, жаренный на блюде, -
какая вкусная еда!
И пиво пенило бокал.
Колечки лука на селедке.
И наконец, графинчик водки.
Вот что в России – идеал!
И здесь в прелестном Предпарижье,
где на эстраде Валери
играл латинас-попури,
и Мила в белом бьян жоли,
и Костя – друг, утех сподвижник,
художник, дока сладкой жизни…
О, я бы повторил!
– Не верьте взрослым мужчинам, только дети говорят правду. Этому романсу уже год. А сегодня Эд уже который час не отрывал своё перо от бумаги, – закуривая сигарету, сказал Костя, – еще до вашего прихода. Вот это, скорее всего о Предпарижье…
Эд глубоко вздохнул, развёл в сторону руки, произнёс любимую поговорку:
– А ты говоришь купаться.
Мила перевела взгляд на Костю. От волнения у неё всё ещё кружилась голова. Сейчас, когда она сидела с ним за одним столом, не нарушая никаких приличий, могла себе позволить, посмотреть на него внимательнее.
Незнакомый мужчина в платке, так она назвала хозяина местного заведения, в своих прописанных «радостях» был среднего роста, хорошего телосложения, где-то, примерно, её возраста. Всем своим видом подобный персонаж походил на свободного художника. Спокойный в одиночестве и активный среди людей, он излучал тёплое обаяние вокруг. Было хорошо видно, что этот человек пользовался неподдельным авторитетом в этой компании и заведении. Еще в первый вечер её мысли вращались вокруг этого незнакомца, которого тогда она назвала про себя бабником, а теперь не знала к какой категории его отнести. Аркадий моментально дал бы ему свою полочку в оценке человеческих градаций. Костя сидел напротив и курил. Тихо затягиваясь от сигареты, он получал большое удовольствие от этого процесса, похоже, как и от любого другого. Мужчина, привычным для него движением, время от времени стряхивал пепел в пепельницу. При заметной разнице в возрасте, уважительно разговаривал с Эдом. С каждой минутой незнакомый герой становился ей все более интригующе привлекательным.
– А я так и не знаю вашего имени, – обратилась она к Константину. И с поддержкой взглянула на Эдварда. – Представьте мне, пожалуйста, вашего гостеприимного хозяина!
– Зовите меня Котом, – отозвался и сразу прокомментировал свое имя Костя. – Так все называют, кто меня знает.
– И кто попал в ваши цепкие лапки?
– И всем, кто хочет меня погладить.
– И даже те, кому вы не симпатичны?
– Как они меня называют, я не знаю. Их не бывает рядом.
– А-а-а, вы как кот гуляете сам по себе? – смутилась от неудачных вопросов и сравнений Мила.
– Сами по себе гуляют кошечки, я иногда составляю им компанию. Кстати, звучит замечательная музыка. Я приглашаю вас на танец. Хвост, – он провёл себя по волосам, убирая назад, упавшую на лоб прядь, – мешать не будет.
Глава 12. Танец и знакомство
Они вышли в центр танцевальной площадки.
Знакомая мелодия последних лет волновала сердца обоих. Несколько уверенных танцевальных тактов сразу настроили движение пары на удивительное профессиональное исполнение. Танец гармонично и свободно завладел телами партнёров. Их движения привлекли внимание посетителей. После нескольких разводок и удачных па танцующие сорвали дружные аплодисменты зрителей. Только Ира сидела хмуро и курила сигарету несколько напряженнее, чем обычно. Эту мелодию Кот всегда танцевал с ней, и именно она таяла в его руках, получая наслаждение от музыки и растворении себя в танце.
Кот и Мила непринуждённо о чем-то говорили, улыбались друг другу. Окружающим было заметно, что между ними может сложиться нечто большее, чем отношения незнакомых танцующих людей. Когда же Валера на последней ноте медленного танца перевел ритм в латинскую мелодию, Мила решила проверить хорошего, но чуточку, как ей показалось, самоуверенного партнера.
– Может латинас станцуем?
– С вами? Да, с удовольствием! – поддержал её Кот.
Не только в песне поется, что «в вихре танца закружит судьба». Перед зрителями неожиданно развернулось настоящее представление двух профессионалов, которые хотели и могли показать многое в ритмичном танце. Искрометные движения, поддержки, развороты, игривые движения плечами, руками, бёдрами завораживали и волновали всех в этом вечернем кафе.
Валера улыбался во весь рот, прищуривая свои маленькие глазки. Он то прекрасно знал, что латинские движения – конек Кота. Ира теперь болела за свою соперницу в танце. С одной стороны ей хотелось прищучить Кота как следует за то, что он не её пригласил танцевать медленный фокстрот. С другой стороны, теперь она видела, что Мила владеет техникой великолепно, лучше неё: пусть Кот поспотыкается.
Между тем феерические исполнение разных движений перешло на непредсказуемый, великолепный хастл. Импровизация неравнодушных к латиноамериканским ритмам людей вызвала бурю эмоций на площадке. Многие пары встали со своих мест и принялись танцевать, не в силах усидеть за столом. Через несколько минут весь зал кружился в водовороте музыки. И только Эдвард, улыбаясь, сидел и курил за столиком, а обслуживающий персонал занял места неравнодушных доброжелательных зрителей, так как клиенты обслуживали себя сами, развеваясь в заводном, горячем танце.
За несколько тактов до окончания музыки Кот и Мила вернулись на свои места. Тяжело дыша, с искрящимися глазами и немного влажными руками они откинулись на креслах, продолжая внутренне двигаться в ритме заданной мелодии.
– Как называется танец, который вы сейчас исполняли? – спросил Эдвард, имитируя в этой ситуации невозмутимое, английское спокойствие.
– Фитнес, – также невозмутимо ответил Кот.
–???
– Мы не можем назвать иначе вечернюю зарядку под веселую музыку. А по утрам ножкам и ручкам в нашем возрасте шевелить лень, – добавила улыбающаяся Мила. – Спасибо, я получила истинное удовольствие.
– Это тебе спасибо! Я сто лет так не заводился. Теперь трудно будет успокоить сердечко.
– Вы уже на ты? – спросил удивлённо Эд.
– А что ближе танца сближает незнакомых людей?
– Справедливо.
– Не погулять ли нам вдоль побережья?
– Я пас, – Эдвард посмотрел на часы. – Режим, возраст, вечерний кефир…
– А я с удовольствием. Только туфельки поменяю?
– Встречаемся на пляже через 15 минут, – Костя подозвал официанта.
– Слушай, Кот, – Эдвард закурил очередную сигарету. – Хорошая работа.
– Ты о чем?
– О твоей лани с бабочками. Что навеяло? Не поверю, что во сне приснился образ.
– Ты прав. Этому наваждению много лет. Детские воспоминания.
– У тебя? Сейчас? С чего бы это?
– Понимаешь, давно уже. Состояние какое-то не отпускает меня в последнее время. Ещё, с приездом этой Миланы.
– Ты о чём?
– Непонятное ощущение навалилось. Сам не пойму. Чем-то она меня обеспокоила. Как-то не так, как всегда.
– Вернется Любаша и всё станет на свои места. И почему именно Милана?
Кот глубоко вздохнул:
– Ещё в школе, в классе шестом, к нам пришла девочка с таким именем. Тоненькая такая, с розовыми бантиками в белый горошек. Училась она не долго. И, может, осталась бы незамеченной, но… Мне тогда она запала в душу так, как будто ранка в сердце. Нет-нет да даст о себе знать. Помнишь мою первую скульптуру, которая попала на выставку?
– Да, кстати, это была маленькая лань…
– Вот-вот. Я звал эту девочку Ланью. И сваял её тогда сначала в своём детском воображении.
– У тебя Кот, переходный возраст. Или период кризиса. То студентки какие-то, то Любаша эта, аспирантка, то в детство потянуло. Может тебя лучше с моими заочницами познакомить? Развеешься. Мы с тобой еще не настолько стары, чтобы западать на совсем молоденьких девочек, даже из далёкого детства.
– Это древние философы говорили, а мы проще.
– То, что нам нравится в детстве, остаётся на всю жизнь. Стереотипы. Слышал о таком понятии?
– Естественно.
– Именно они порой и становятся теми ориентирами, которые проносятся через всю жизнь…
– Помнишь мою жену? Тоже худенькая, стройненькая была.
– Как куколка фарфоровая… Да, и Ира-редакторша, которая тебе глазки строит, – из той же оперы. Только Любаша выпадает из этой обоймы. Может тебе поменять стереотипы?
– Зачем? Лучше Любашу.
– Я вот тебе какую историю сейчас расскажу. Не спрашивай только, откуда она мне известна. Понимаешь, вечер сегодня такой вспоминально-романтический. Тоже навеяло.
Дело было так. В нашем городском драмтеатре много лет назад блистала одна прима. Имени не вспомню. Но любовную историю молодого курсанта и ведущей актрисы местного театра, могу вспомнить не только я один. Она вела в военном училище драматический кружок. Тогда это было возможно. Там был курсантик – молодой, щупленький, неказистый, но талантливый. И, представляешь, она в него влюбляется без памяти. У него, понятное дело, выражаясь языком научным, юношеская гиперсексуальность, неуправляемая энергия пацана. А ей лет тридцать или ближе к сорока. Встречались они всего несколько раз. Маленький городок вскоре о них открыто засудачил. Она мужа хотела бросить, а парня из армии увести и в литературный институт устроить. Только тот по молодости лет выбрал погоны и карьеру военного человека. Да и струсил малый. Потом ещё несколько лет переписку вели. Через какое-то время приезжала она к нему в академию, куда он поступил. С надеждой приезжала. А потом… они уже не встречались… и на письма его она не отвечала. Как обрубило. Видно, порог свой перешагнула безвозвратно. Через несколько лет он от неё получил телеграмму, где была строчка из её стихов, с тех времен, когда они ещё могли быть вместе: «Счастлива, что помнишь. Счастлив будь и ты». А у офицера того, жизнь так и не устроилась. Женился со временем, а любви… Любви больше в его сердце не было.
– Да. Интересно складывается жизнь. – Кот незаметно посмотрел на Эдварда. Взгляд седого взрослого мужчины был в плену светлой печали по женщине его курсантской юности. А морщины и усталость на лице говорили, и Костя это хорошо знал, об отсутствии позитива в семейной повседневности. – Да. Сегодня вечер романтических чудес и воспоминаний… Ты прав. А знаешь, почему у меня не сложилось с той девочкой, Ланью?
– Молодой был ещё. Вот и не сложилось.
– Обиделся я на неё! Обиделся, дурак, на всю жизнь. Она активистка была, маленький такой девичий лидер. Но настырный. По весне в школе объявили сбор по металлолому. Каждому звену отводилась определённая улица в районе. Она возглавляла нашу команду. А я не пришел. Хотел отличиться в одиночку. Зачем, думаю? У нас тогда во дворе дома, за сараем, стоял старый «форд», ещё с военных времен. Я собирался его сам притолкать. До сборного пункта недалеко было. Подумал: будет план не только на звено, на весь отряд. Провозился с ним долго, пытался выкатить, а ничего не получилось. Только до ворот и смог дотянуть, перегородив им всю дорогу. Пока подвиг совершал, наступил вечер. А тут бабка моя, помнишь, ведь какая была, на меня всех собак спустила, наорала и домой загнала.
На следующий день эта Лань назначила совет отряда, я в него, конечно, не входил. Порешили они меня своим активом тогда публично отчитать перед всеми на внеочередном классном собрании. Дружки говорили, что некоторые доброжелатели даже из пионеров хотели исключить. Я переживал очень: хотел же сделать как лучше, а получилось то, что получилось. И, главное, она со мной не разговаривает, нос – кверху. Позор отряду! Но что-то там не сложилось с тем внеочередным советом. А я ждал этого наказания. И такое в моей жизни уже было…
– Случился, так скажем, импринтинг.
– Ага. Не помню уже всех деталей, а осадок остался. И обида на неё…
Они попрощались с Эдвардом у дорожки, ведущей к пляжу.
– Я не заставила долго ждать? – Мила легкой походкой спешила к аллее, где только что звучали грустные речи двух взрослых мужчин по невозвратным грустным воспоминаниям детства и юности.
– Идем.
Кот неспешно, босиком шагал по теплому песку, погружая ноги в мягкую сыпучую поверхность берега. Получая во всём наслаждение от приятного вечера, он словно сливался с этой ночью и тишиной морского прибоя, ярко волнующегося в отражении луны на тихой мерцающей глади моря.
– Ты отлично танцуешь!
– Спасибо. Позволь, я верну тебе твой комплимент. И скажу ещё больше. Ты очень тонко чувствуешь партнершу и музыку.
– Скорее не музыку, а ритм. Мне нравится танцевать, я могу один двигаться под хорошую мелодию и получать огромное удовольствие от этого, прости, даже без партнерши. Просто, на кухне, когда готовлю себе еду или в комнате, мастерской. А танцевать с тобой – одно удовольствие. И работа! Чувствуется школа. Училась где-то?
– Училась бальным танцам, и выступала на сцене в молодости. Правда, только по классу «С». А ты?
– Мне с учебой не повезло. В классе пятом-шестом записался в кружок бальных танцев. Походил с неделю, изучал разные аттитюды.
– Вот эти? – Мила, как бабочка легко вспорхнула на стоящий рядом деревянный лежак, и продемонстрировала три-четыре основные позиции, которым учат на первых уроках бального танца и в балете.
– Здорово, – он протянул ей руку и помог спуститься обратно.
– А что было через неделю?
– Выгнали.
– За что?
– Нашего учителя по танцам все называли Николай Николаевич. Как-то до занятий, я заглянул в его паспорт, который почему-то лежал на рояле. Там чётко было написано «Насрулла Насруллаевич». Я громко прочитал имя и отчество вслух, чем и позабавил весь класс.
– А он услышал, обиделся?
– И меня быстро отчислили.
Мила улыбнулась. Её молчание тихой волной нашло на молчание рядом шагавшего спутника. Шум прибоя, как будто поднимал его и, сначала яростно, а потом утомленно и вяло бросал на песок.
Непонятное состояние овладевало обоими. Женщина также медленно брела рядом с водой. Волна с каждым порывом ветра набегала на берег, вынуждая делать несколько маленьких шагов назад. И тогда, по воле стихии, её рука, нечаянно касалась руки незнакомого мужчины. Душа волновалась, как бурлящая пена, родившая в далёкие века Афродиту, богиню любви, и раскатывалась у ног податливой нежностью. Тёплая летняя ночь правила своей колесницей.
