сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Первое — его свозили перевозкой на рентген и сняли гипс. Жить стало гораздо легче. И второе событие — Лена привела мужчину, сказала, что он их сосед со второго этажа и ему очень нужна работа, любая. Вот он согласился ухаживать за Владимиром за разумную плату. Весь день он с ним сидеть не обязан, а по звонку прийти помочь, сделать гимнастику, сводить в душ, накормить — это он запросто может.
— Мужик он простой, так что в интеллектуальном плане тебе с ним поговорить не о чем, но физически сильный, будешь практически белым человеком. Чистым — так точно.
Владимир ей не ответил, он вообще старался говорить с ней по возможности меньше. Особенно после того, как она запретила ему вызвать мать, аргументировав, что не хочет жить со свекровью на пороге развода.
Он с женой предпочитал молчать. Зато развод воспринимал почти как избавление.
Только все время мучила мысль. Была Лена такой всегда? Или стала? Или это показуха и демонстрация независимости. Хотя какая уже разница, развод и есть развод. От былых чувств не осталось и следа, разве что раздражение и ненависть. То есть полное непринятие друг друга.
Хуже всех в этой ситуации было дочери. Наташа переживала, часто плакала. Она выбрала сторону отца. Причем скорее всего потому, что в маленькой девочке пробудились материнские инстинкты. Она понимала, что отец нуждается в заботе, в любви, что он слаб и зависим. А по своей сущности она сильно отличалась от матери. И свое предназначение видела в нужности и необходимости. В том, чтобы дать тепло и заботу, даже не получив ничего, кроме улыбки и ответной любви, взамен.
Ближе к обеду пришел сосед. Володя не мог вспомнить, видел он его вообще или нет. Вроде лицо знакомое, а его самого он не помнил.
— Ну что ж, давай знакомиться, нам, как я понимаю, не один пуд соли съесть придется. Семен я, — сказал мужик и протянул руку.
— Владимир. Прости, у меня только левая.
Тот пожал руку.
— А прощать не за что. Посочувствовать только можно. С работы поперли небось? Конечно, поперли, кому ты такой нужен. Меня вон здорового — и то поперли. Сокращение у них, а, сволочи.
Он смачно махнул рукой. Потом повернулся к шкафу, из которого торчали рисунки.
— Можно?
— Смотри, если хочется.
Тот перебирал рисунки, удивлялся, потом снова поглядывал на Володю и на рисунки.
— Ты художник?
— Нет, архитектор, был. А рисовать любил просто.
— Пьешь?
— В смысле?
— Водку с горя.
— Нет.
— А я бывает. Напьюсь и пою. И тогда хорошо мне становится. Вот веришь, нет?!
— Не знаю, я не пил никогда, ну, чтобы до такой степени, что хорошо и петь. Да мне и нельзя сейчас.
— Понимаю, не предлагаю. Ты пил, небось, все спиртное только дорогое, экологически чистое…
— Как-то так. А ты где работал, Семен?
— На стройке. Вы архитекторы, а мы те, кто реализует ваши мысли. Во я сказанул, а! Цитировать можно.
— Это точно, надо запомнить. Буду тебя, Семен, цитировать.Только слушать меня один ты и будешь.
— Вова, подари картинку.
— Какую?
— Нет, не портрет, а вот дом этот, — он достал лист и показал Володе.
— Бери.
— Спасибо. Я его в рамку и на стенку повешу.
Он был счастлив, как ребенок. А Владимир думал, что тому проекту уже никогда не бывать. А ведь он практически болел им. Ему это здание ночами снилось… И он рисовал его, так, для себя. Теперь наверняка этим заказом занимается кто-то другой, и здание будет другим… А этот пусть висит у Семена на стенке. Хоть кому-то в радость.
— Твоя жена просила тебя сегодня вымыть.
— Семен, давай так, я лучше знаю, что мне надо. И о моей жене мы не говорим. А вот помогать ходить ты мне будешь. И до ванны мы с тобой сегодня дойдем. Я попробую сам помыться. Хорошо?
— Как скажешь, я понимаю, что нормальным мужикам всегда гниды достаются, и твоя не исключение. Я же не слепой, вижу, как она вся из себя куколка, а тебе ни сок не оставила, ни чайник не принесла. Ты голодный, наверно. Это я сейчас соображу. И накормлю я тебя.
— Семен, один я есть не буду, только с тобой за компанию.
— Так я завсегда за компанию согласен. Главное, чтобы компания была. А ты мне нравишься. А вот стерва твоя… — он опять обреченно махнул рукой. — Все эти бабы одним миром мазаны. Жаль, выпить с тобой нельзя.
— Да нет, не все. Знаю я одну, — Володя улыбался, вспоминая, — она другая, Вот такую бы в жены.
— Зовут как?
— Надежда.
— Так то Надежда, — Семен многозначительно покачал головой, — это тебе не тяп-ляп. Это имя какое! А ты встретил ее после аварии или до?
— После. Она мне жизнь вернула. Врач она. Совершенно необыкновенный человек.
— Так считай, что ты Богом целованный! Вот те крест. Он же не зря тебе Надежду послал.
Володе стало легче. Мужик был неплохой, с душой, по крайней мере. Тот помог ему подняться, дал костыль в левую руку, а с правой поддерживал его сам, так они дошли до ванной комнаты, и наконец Володя смог принять настоящий душ, самый настоящий, горячий. И почувствовать себя чистым. Ну прямо совсем чистым.
До кровати он еле дотянул. Устал. Невообразимо устал. Но понял, что может, что все не так плохо. А дальше его одолел сон, и он спал, первый раз спокойно, не думая ни о чем, в чистой постели.
А потом Семен приготовил ужин. И они ели втроем с Наташей.
Так уже можно жить, Семен оказался нормальным мужиком, с ним легко. Он понимает и принимает все, как есть, не выдумывая ничего и не брезгуя своей работой. А потом, с ним действительно можно говорить, пусть не на какие-нибудь заумные темы, а просто говорить о жизни. С живым нормальным человеком, ведь больше не с кем.
Перед уходом Семен оставил Володе карандаши и альбом. А еще завтра обещал сделать держалку для бумаги, чтобы не ездила и не скользила. Так Владимир сможет учиться писать и рисовать левой рукой.
Он прибавил еще, что талант у человека не в руках, а в голове, а потому талант к рисованию никуда не делся. И его можно развивать в левой руке, а она привыкнет и слушаться будет.
— Мы с тобой, Вовка, еще такой дом построим! Все закачаются и скажут, рано мы их со счетов списали. А они вон вдвоем — сила.
Потом напоил Владимира чаем и ушел, чтобы вернуться утром.
А Володя проверил Наташины уроки и долго не мог уснуть, то ли днем выспался, то ли ждал возвращения Лены. Но так и не дождался…
========== Часть 10 ==========
— Ну что, с днюхой тебя, — Иван вручил Наде большой букет ромашек. Декоративных, с огромными головками, махровыми лепестками и серединкой в виде солнышка.
— Спасибо, Ваня. Часа в три чай попьем, я там пирожки принесла, торт. Шампанское.
— Если соберемся еще , то попьем. А то работаем вместе, а поговорить некогда.
— Так мы ж тут работаем, а не за жизнь говорим. Спасибо тебе, Ваня.
— Да, пожалуйста. Чтоб любимую коллегу с днем рождения не поздравить. Отмечать дома будешь?
— Буду. Влад обещал Илюшку привезти. Так что вот с сыном. Знаешь, какой мне подарок!
— Надолго Илюшка к тебе?
— Совсем. Ему через неделю тринадцать. И мама с папой приедут сюда к нам к Илюше на день рождения. А что он насовсем ко мне, так сын сам решил! — она улыбнулась совершенно счастливой улыбкой, и глаза засияли гордостью.
— Вырос мальчик.
— Вырос!
— Слушай, Надь, я все спросить хотел, Громов тебе не звонил? Как он там? Не знаешь?
— Нет, Ваня, не звонил… — она погрустнела как-то сразу, и легкие морщинки обозначились в уголках глаз, наполнившихся слезами.
Иван пожалел, что спросил. Ему вовсе не хотелось расстраивать ее, а то, что она прикипела душой к своему пациенту, было видно невооруженным глазом. И спросил только потому, что хотелось счастья для Нади, а тот мужчина — Владимир Громов — казалось, подходил ей как никто.
— Ты думаешь, ему до меня? — вдруг продолжила она, смахнув слезы. — Ему бы на ноги встать да научиться себя обслуживать. И вообще, женат он, Ваня, понимаешь, женат. Может, наладилось у него в семье все. Дай Бог, чтобы наладилось. Дочь у них. Понимаешь, Ваня?
Больше она ничего не сказала, поставила ромашки в вазу и, взяв истории болезней, пошла на обход.
На душе паршиво так стало.
Сколько пыталась выкинуть своего бывшего пациента из головы, из мыслей, сколько убеждала себя, что надо желать ему счастья в его семье, — а все никак. Все думала, что забрала бы его к себе, так на ноги давно бы поставила, и он бы рядом был. Рядом был бы…
Подумала — как присвоила. Ведь понимала, что чужой, а все вспоминала и… мечтала. Глупая одинокая женщина мечтала о несбыточном счастье.
Беспокоилась, хотела узнать, как он… Но он не звонил, да и она не решалась. Что подумает его жена. Ведь он женат.
Она уже влезла когда-то по глупости в чужую семью. Обрела счастье? Нет. Потому что на чужом горе свое счастье не строят. Влад поступал с ней так же, как и с предыдущими женами. Только после развода так и не женился. Ухаживал за всеми подряд смазливыми мордашками, спал, если перепадало, но не женился. Никаких серьезных отношений не заводил. Правда ей уже давно было все равно.
Сердилась ли она на Влада? Нет. Уже нет. Она простила его и отпустила…
Ничего в ее душе к нему не осталось.
Она давно не вздрагивала при его появлении, не пыталась свернуть, если он шел по коридору. Она спокойно вызывала его на консультации и общалась как коллега с коллегой.
Его же задевало такое отношение, ох как задевало. Причем сам он не мог понять, что же задевает больше: то, что она отвергла его, или у него все же были чувства к ней.
Дома накрыла на стол, приготовила все, что сын любит. И оливье с курицей, и холодец, и пирог с мясом.
Ждала стоя у окна.
Наконец, подъехала машина, и сын выскочил с пассажирского сиденья, затем вышел Влад. Достали сумки из багажника, целых три больших баула и еще коробку с обувью.
Смотрела на мальчика и не верила своим глазам: он ростом был чуть ниже Влада, совсем чуть-чуть. За какой-то месяц, что никак не могла вырваться, он так вырос.
Тоненький и длинный. Смешной и почти взрослый. Ну надо же, ее сын — подросток, а она даже не заметила, как все это произошло. Время ушло, утекло, убежало. А она, где же она была?! Мальчик взрослел без нее, а теперь он почти мужчина, тринадцать лет через неделю.
Двери отворила и слушала топот шагов на лестнице.
— Мама, с днем рождения! Я тебе такой подарок приготовил. Сейчас достану.
— Ты сам — мой лучший подарок! Ты правда насовсем ко мне переехал?
— Насовсем, мамуль. Бабуле объяснил, дед сразу понял. Вот, в результате я у тебя жить буду. Погоди обниматься, я подарок подарить хочу.
— С днем рождения, Надя, — Влад протянул ей розы. Багровые, величественные и официальные.
— Спасибо, пройдешь?
— Да, хоть с вами пообщаюсь.
А Илья достал цифровую фоторамку и вручил матери.
Надя не могла налюбоваться, как ел сын. И на отца он почти не похож, здорово, может, не проявятся у него отцовские наклонности.
— Мама, ты вкусней бабули готовишь. Вот то, что я люблю, точно вкусней.
— Не говори с полным ртом, — с улыбкой произнесла Надя, а в душе пели птицы.
— Ты действительно лучше всех готовишь, — сказал Влад. — Ну что, давай за тебя!
Они с сыном пили колу, а Надя красное вино.
— Ромашки какие красивые, кто подарил? Поклонник? — спросил Влад.
— Нет, Иван. Какой там поклонник.
— Иван тоже не дурак, знает, куда смотреть. Надь, я поговорить с тобой хотел.
— О чем?
— Мне как-то не очень нравится быть приходящим папой.
— Так не приходи.
— Я не о том, Надя. Может, попробуем сначала, чтобы вместе жить, как раньше.
— Не смеши меня, Влад.
— Надя, ведь ты же любила меня.
— Нет, не любила. Я болела тобой, с ума сходила. Но только я уже вылечилась. Сия болезнь меня покинула бесследно. Шрамика не оставила.
— Даже так?
— Даже так.
— А сын?
— А сын — подарок, за все годы с тобой. Награда моя.
— Зря ты так! Я понял многое, и без тебя мне плохо.
— Зато мне хорошо. Я себя чистой чувствую. Вот так вышло, не сумел ты оценить, что имел. А теперь голову пеплом посыпать незачем. Прошло все. Я тебя в общении с сыном не ограничиваю. Дети, они непреходящи. Они есть, от тебя рожденные. Значит твои.
— Мы бы еще родили.
— Нет. Чтобы рожать, любить нужно, а я тебя не люблю.
— Я убил в тебе все чувства?
— Нет, не все. Только те, которые тебя касались. Так что, может, я еще и полюблю, и рожу. Если Илюшка возражать не будет. А ты строй свою жизнь и на нас не оглядывайся, мы тебе не помеха.
Он посидел еще и ушел.
А Надежда разобрала сумки, разложила вещи сына в шкафу, постелила ему постель и долго разговаривала с ним обо всем.
Да, действительно мальчик вырос и поумнел. Как же все-таки хорошо, что он теперь с ней. Это просто замечательно. Они ведь семья.
========== Часть 11 ==========
— Ну, чего ж ты грустишь, Вова?
— Да нет, нормально все. Спасибо тебе, Семен. Пенсию ты мне выправил.
— Да что уж. Не чужие люди чай. Есть-то тебе надо, да дочку кормить, а твоя цаца, смотрю, не очень-то вами интересуется.
— Мы разводимся…
— Я тебе велосипед сейчас поставлю, крутить будешь. Рисуешь?
— Пытаюсь, рука не слушает. Правша я, понимаешь.
— Забудь, теперь левша. Вова, мне работу предлагают, — Семен стоял виновато опустив голову.
— Понял, — почему-то в сердце образовалась черная дыра.
— Ничего ты не понял, — Семен опять замахал руками, а потом сел напротив Володи. — Ты мне с пенсии платить не должен. А я тут так понял, что цаца на ваши сбережения руку наложила. То есть денег у тебя раз-два и обчелся. Ты ходишь уже по квартире, сам себе чай да молоко налить можешь. Наташка — помощница. Хорошая у тебя дочка. А я заработать на кусок хлеба должен.
— Так что я не понял, Семен? — душу не отпускало, просто старался не показать вида. Понимал же: Семен не может жить на те копейки, что он ему платит.
— То, что дружба не продается, вот что ты, Вова, не понял. Я человек простой, но с понятиями. Я с тобой сколько общаюсь, хоть раз подвел?
— Не говори глупости. Пропал бы я давно без тебя.
— Я не говорю ничего дурного, я друг тебе и помощник, вот пойду работать, нам легче жить будет. Втроем. Ты, я и Наташка. Твоя пенсия, моя зарплата — и проживем. А вот на твою пенсию одну никак не проживем. Надо ж коммуналку платить за две квартиры, да Наташу одеть надо. Девочка, однако.
— Слушай, я все спросить хотел, да стеснялся. У тебя семья есть?
— Пропил я ее. Один я, как перст, на всем белом свете. Жена пропащая, вместе мы пили, а потом ушла, куда, к кому — не знаю. Ушла и ушла. Баба же, ищет, где лучше да выгодней. Мож, у того водка слаще была… Но я не жалею. Я тогда истину понял, что человек равняться должен на того, кто лучше, кто умнее, а она — так… — он опять махнул рукой, обреченно и брезгливо. — А я ведь тоже любил ее вначале, вот так-то, Вова. Хорошо, детей Бог не дал. А потом пить стал меньше, так, смотрю, краски у жизни появились. Но я умный, квартиру материнскую не пропил. И шалаву эту не вписал. А ты как?
— Мне квартиру родители оставили, отец в свое время был большой человек по тем прошлым меркам. А мама не захотела жить с Леной и к сестре моей уехала. Там внуков воспитывает.
— Ты сообщил ей?
— Зачем? Ей в неведении спокойней. Она бы сорвалась и приехала, а тут Лена. Они поначалу ладили плохо. А при разводе — так и подавно.
— Вот одного я, Вова, не пойму, где глаза твои были, когда цацу свою в жены брал?
— А твои?
— Так я по пьяни… А может, прав ты, думали мы одно, а жили с другим. Вот разные мы с тобой, Вова, ты умный, а я так, работяга, а судьба у нас одна. Знаешь, какая?
— Какая?
— Наташку твою в люди вывести. Счастье-то, оно в детях. Я это тут, у тебя, уже понял. Как готовили мы с ней на кухне, как стирали да полы мыли. Вот я и подумал…
— Семен, ты мне дорог, ты мне друг. И предложение твое заманчиво, и рад я ему, если честно. Потому что ты друг настоящий. Но я думаю, надо обмозговать и все по уму сделать. Ты молодой мужик.
— Мне сорок пять, Вова.
— Вот я и говорю, вся жизнь у тебя впереди. С руками, с ногами, с головой. Пить ты бросил, так живи. Ищи свое счастье. Ты еще своих детей заведешь и в люди выведешь. Заметь, я от твоей помощи не отказываюсь, ты мне родным стал. Да и я без тебя никуда.
— Хорошо, договорились. Скидываемся поровну на еду, а все остальное врозь. Лишних денег я с тебя не возьму.
— Когда приступаешь?
— В понедельник. Опять на стройку, что у моста, знаешь?
— На Северной?
— На Северной.
— Знаю. Рассказывать будешь, что там и как. Сигареты принес?
— Чуть не забыл.
Семен достал пачку и дал Володе закурить. Взгляд остановился на карандашном наброске женского лица.
— Ты?
— Я. Не получается, вижу я ее по-другому.
— Это Надежда?
— Она. Только в жизни она другая, в жизни от нее тепло, а рисунок холодный.
— Хороший рисунок, уже получается. Позвони ей.
— Зачем?
— Потому что хочешь, потому что мечтаешь, потому что ее тепло необходимо тебе. Мало я сказал почему?
— Нет, Семен, сказал ты не мало. Только я инвалид безрукий, обуза. Что я могу ей дать? Ей опора в жизни нужна, а не я.
— Дурак ты, Вова.
Они еще долго говорили, и Наташу из школы дождались, и поели втроем.
