Текст книги "Жюль Верн"

Автор книги: Жан Жюль-Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

21. «ДЕТИ КАПИТАНА ГРАНТА»

Путешествие вокруг света, красочное, полное увлекательных приключений, где наконец читатель находит «слово от сердца», о котором мечтал Этцель. Роман выходит в свет в 1867 и 1868 годах.

Мы знаем, что с 1865 года Жюль Верн писал «Детей капитана Гранта». По всей вероятности, в сентябре 1865 года он находился вместе со своими героями в пампах Аргентины и боролся с красными волками, ибо сообщал тогда же в одном из писем, что «Роберт Грант становится юношей весьма мужественным и даже героическим!»

Содержание романа общеизвестно. Речь идет о путешествии вокруг света, которое лорд Гленарван предпринимает с целью разыскать капитана Гранта, потерпевшего кораблекрушение где-то на 37-й параллели.

Легко заметить, что это путешествие вокруг света является длительным, трудным поиском отца, которого и находят после тяжких испытаний, превративших мальчика Роберта Гранта в энергичного взрослого человека. Не замечательно ли, что Роберт открывает местонахождение своего отца по его крику о помощи, который доносится из мрака, крик этот был услышан только детьми капитана, ибо сердце их, особенно чуткое из-за длительных страданий и долгого ожидания, способно было на него отозваться!

Эти розыски отца предпринимаются на основании очень неточных сведений благодаря настояниям леди Элен Гленарван, поддавшейся какому-то наитию свыше. Другие участники этой одиссеи придали ее интуитивному озарению некую основу, более реальную, но все же достаточно зыбкую. Что касается Роберта и Мэри Грант, то у них была только вера. Мучительная тревога Мэри должна была тронуть сердце капитана «Дункана», и его сочувствие к ней неизбежно перешло в любовь.

Истинный герой этого приключения – Роберт. Когда «Дункан» выходит из устья Клайда, он еще мальчик. По вот выясняется, что в документе, найденном в бутылке, не указана долгота, на которой произошло кораблекрушение, и Роберт проявляет характер, восклицая: «Обойдемся без нее!» В действие он по-настоящему вступает лишь тогда, когда вместе с Гленарваном, Паганелем и майором совершает переход через Южноамериканский материк. Его поведение заслуживает похвалы, и лорд говорит ему, что он станет взрослым мужчиной в возрасте, когда другие еще дети. Отвагой своей мальчик вызывает в нем восхищение, привязывает его к себе, тем более что Гленарван чувствует личную ответственность, согласившись, правда по настояниям оптимиста Паганеля, на участие Роберта в восхождении на Анды, что ему было не но силам. Поэтому, когда во время ужасающего землетрясения Роберт исчезает, Гленарван впадает в полное отчаяние, не отказывается прекращать поиски, несмотря на их очевидную бесплодность. Когда же он находит его, чудом спасенною из когтей кондора, «никогда из уст человеческих не вырывалось еще такого радостного возгласа…». И первые слова Роберта дают ясное представление о природе взаимного чувства, выявившегося благодаря этому происшествию. Едва открыв глаза, мальчик произносит: «А, это вы, сэр… отец мой!»

Роберт в том возрасте, когда ему нужен отец, защитник в еще неведомом ему мире, который может отвечать на вопросы обо всем, что мальчику непонятно. Случилось так, что Роберт оказался в очень юном возрасте разлученным с отцом, на розыски которого теперь отправился. Чувствуя себя в этом смысле обделенным, Роберт как бы проецирует образ отца на того, кто дает ему ощущение безопасности, которого он был лишен, точно так же, как проецировал на сестру образ матери, которой ему не довелось знать. Поскольку цель его совпадает с намерением Гленарвана, между ними никакой конфликт невозможен. Разумеется, проблемы могли бы возникнуть после того, как Грант был найден, если бы два отца конкурировали между собой, чего, по счастью, не случится. Так что образы двух отцов смогут совмещаться без помех и трений. Гленарван, духовный отец Роберта, поможет мальчику обрести родного отца, даже не задумываясь над тем, что рискует потерять сына, отдав его Гранту.

Критики наслаждались возможностью обнаружить здесь внутренние треволнения автора, якобы терзаемого «проблемой отца». При этом они забывали, что у Роберта не было никакой неразрешимой проблемы и что образ отца по духу может легко слиться с образом отсутствующего отца по крови[58]  [58] Снова намек на несостоятельную фрейдистскую концепцию М. Море.


[Закрыть].

Итак, именно Роберт является героем этого романа, который можно было бы озаглавить «Приключения Роберта Гранта». Справедливо и его название «Дети капитана Гранта», не исключающее участие Мэри и подчеркивающее основную тему – поиски исчезнувшего отца.

Что же касается внутреннего замысла, то он имеет явно символический характер. Речь идет здесь о цели всей жизни, о смысле, который надо придать земному существованию, и о выполнении этой цели, являющейся для человека самоутверждением, о необходимости иметь достаточно душевных сил, чтобы осуществить эту цель, подсказанную человеку внутренним чутьем, опираясь на мысль и действуя разумом. Разумеется, бывают обстоятельства, ниспосланные провидением, но орудие его – сам человек.

Так исполнилось обещание, данное Паганелем леди Элен. Она сказала ему: «Да поможет нам бог!» Географ ответил: «Поможет, поможет, сударыня, ибо, можете не сомневаться, мы сами себе поможем!»

Паганель – тип рассеянного ученого. Он занимается точной наукой, его разносторонний ум поглощен реальностью. Но, увлекшись данным опытом, он совершенно не принимает во внимание всевозможные сопутствующие обстоятельства, почему и впадает в невероятную рассеянность. Ему кажется, что он на борту «Шотландии», а на самом деле он на «Дункане»; он стремится в Индию, а направляется в Америку; он принимает свою подзорную трубу за трость, изучает испанский язык по книге португальца, пишет «Зеландия» вместо «Австралия» и забывает о хорошо известном ему обстоятельстве, что остров Марии-Терезы то же, что остров Табор!

Он отправляется на розыски Гранта, по его увлекает не столько сама эта цель, сколько проблема интерпретации документа, благодаря которому его можно будет найти. Проницательность его направлена на один предмет, который должен дать ключ к разгадке тайны. Для него важнее всего решение поставленной задачи.

Равнодушный к внешним событиям, он благодаря этому отважен. Неизменно пребывая в отличном расположении духа, он усматривает в самых ужасных катастрофах лишь то, что в них любопытно с научной точки зрения. Склонный к философствованию, он полагает, что, чем меньше удобств, тем меньше потребностей, а чем меньше потребностей, тем человек счастливее, и это вполне соответствует воззрениям самого автора. Персонаж так удался ему, что более полувека он воспринимался читающей публикой как тип рассеянного ученого.

Разумеется, на протяжении этого длинного повествования Жюль Верн всячески выражает свою симпатию к шотландцам и антипатию не столько даже к англичанам, сколько к Англии, особенно к ее колониальной гегемонии, которая зиждется на истреблении покоренных народов. К сожалению, в подобных вещах трудно проводить особенно тонкое различие: за поведение, которое большинство той или иной нации навязывает меньшинству, способному лишь протестовать, отвечает вся нация в целом.

Жюль Верн устами Паганеля осуждает «золотую лихорадку», к этой теме он вернется в дальнейшем своем творчестве. Книга не лишена весьма удачных описаний, оправдывающих похвалы стиля Мишелем Бютором[59]  [59] Бютор, Мишель (р. 1926) – французский писатель модернистского направления, автор статей о Жюле Верне, опубликованных в периодических изданиях и в сборнике «Эссе о писателях нового времени» («Essais sur les modernes», P., 1971).


[Закрыть] и Ж.-Ж. Бриденном[60]  [60] Бриденн, Жан-Жак – современный исследователь Жюля Верна, публикует свои изыскания в «Бюллетене Жюль-верновского общества».


[Закрыть]. Таковы описания грозы, воспламенившей дерево; бури, выбросившей «Дункан» на побережье Австралии; эвкалиптового леса; отдыха путешественников в имении Готтем, где они неожиданно слышат ночью арию из оперы Моцарта; вида, открывающегося с Австралийских Альп; плавания вверх по реке Уанкато; озера Таупо; погребения маорийского вождя и т. д.

Как бы там ни было, но на этот раз в повествовании имеется и «слово от сердца», которого требовал Этцель.

Добавим, что с помощью Деннери[61]  [61] Деннери, или д'Эннери, Адольф Филипп (1811-1899) – французский драматург, автор бесчисленных мелодрам; в сотрудничестве с Жюлем Верном инсценировал, кроме «Детей капитана Гранта», еще два романа – «Вокруг света в восемьдесят дней» и «Михаил Строгов». Постановки этих двух приключенческих «феерий» имели колоссальный успех не только во Франции, но и в других странах, в том числе и в России.


[Закрыть] «Дети капитана Гранта» появились на театральной сцене. Пьеса была поставлена 26 декабря 1878 года» в театре Порт-Сен-Мартен. Несмотря на обычную ловкость Деннери, старого знатока сцены, она получилась весьма неудачной. Зачем оба приятеля решили отступить от сценария, который давала книга? Трудности сценического воплощения далеко не все объясняют, ибо сами они усложнили сценарий, включив в него… охоту на кита! У Гранта не двое, а трое детей, еще один сын, разделяющий его одиночество на острове Балкер, а не на Таборе. Паганель убивает кита, в котором уже торчит гарпун, к счастью, с надписью «Капитан Грант, 1877, островок Балкер». Нити, которые управляют марионетками, здесь такие же толстые, как веревка гарпуна.

А где же находится этот островок? В Антарктике! Ибо Грант намеревался не основывать Новую Шотландию, а открывать… Южный полюс!

До сих пор не могу понять, как автор романа мог согласиться, чтобы его произведение было до такой степени искажено.

22. «ДВАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ЛЬЕ ПОД ВОДОЙ»

Где появляется величественный образ капитана Немо, анархиста, мятежника, который, однако, признается: «Я умираю оттого, что думал, что можно жить одному!…»

В 1867 году Жюль Верн был занят не только тяжелым трудом по составлению «Географии Франции» и завершением романа «Дети капитана Гранта», но и начал работу над повой книгой – «Двадцать тысяч лье под водой».

Еще с 1866 года, оснащая «Сен-Мишель I», он обстоятельно обсуждает эту последнюю книгу с Этцелем, которому пишет из Кротуа:

«Работаю с яростным пылом, мне пришла в голову прекрасная мысль, очень благодарная для сюжета. Надо, чтобы мой неизвестный не имел ни малейшего соприкосновения с остальным человечеством, от которого он полностью отделен. Он и не живет на земле, он обходится без земли. Моря ему достаточно, но надо, чтобы море давало ему все, вплоть до одежды и пищи. Никогда он не ступает ногой на какой-либо из материков. Даже если бы материки и близлежащие острова исчезли из-за нового всемирного потопа, он продолжал бы существовать как ни в чем не бывало, и – можете мне поверить – его ковчег будет построен лучше чем Ноев.

Я полагаю, что от такой «абсолютной» ситуации произведение очень выиграет. Ах, дорогой мой Этцель, если с этой вещью у меня получится неудача, я никогда не утешусь. Ни разу у меня еще не было в руках такого замечательного сюжета».

Так из родившегося в 1865 году первого замысла «Путешествия под водой», ставшего сперва «Путешествием под волнами океана», затем «Двадцатью пятью тысячами лье под морями» и, наконец, «Двадцатью тысячами лье под водой», в сознании писателя возник образ Немо.

Сперва он намеревался написать поэму во славу моря. Первоначальным сюжетом ее было море и любовь к нему, он вынужден был признать, что волны моря, гнев бури – только являемый нам внешний облик его. Чтобы овладеть сердцем Амфитриты[62]  [62] Амфитрита – в греческой мифологии – владычица морей, супруга Посейдона.


[Закрыть], чтобы познать все ее сокровенные богатства, надо проникнуть в глубины морского покрова, скрывающего все внутреннее великолепие, и исследовать бездны, таящиеся под волнами.

«Путешествие под водой» – таков был замысел. Но как сделать эту мечту реальностью? В то время были уже придуманы аппараты для погружения человека под воду и, как это отмечает господин Дольфус[63]  [63] «Бюллетень Жюль-верновского общества», 1937, № 7.


[Закрыть], с мыслью о подводном судне уже свыклись и моряки, и ученые. Жюль Верн не мог не знать о Фултоне и его «Наутилусе» 1797 года. Изучая перипетии Гражданской войны в Соединенных Штатах, он знал, что американцы использовали подводные лодки, в частности судно Вильруа, о котором уроженец Нанта не мог забыть. Поэтому, чтобы додуматься до подводной лодки, ему и не нужен был Фигье, как это предполагает господин Дольфус. Он имел у себя тома «Чудес науки» Фигье, вышедшие в 1867-1869 годах, но в 1865 и 1866 годах они этих мыслей ему подсказать не могли, хотя в дальнейшем он охотно черпал оттуда информацию. Немыслимо представить себе, что он не ознакомился с литературой о подводном плаванье. И мы знаем, что он длительно обсуждал со своим братом Полем, моряком, детали и свойства этого фантастическою корабля. Однако сюжет романа отнюдь не сам «Наутилус», судно гораздо более усовершенствованное, чем те, которые изобретались в то время; оно лишь способ осуществлять подводные исследования, а для героя книги Немо – возможность стать гением морей. Однако он сделал «Наутилус» таким привлекательным, что это стальное веретено поглотило все внимание читателей, и они полюбили его больше, чем путешествие и даже чем самого Немо. Может быть, так получилось потому, что идеальный подводный корабль еще доныне не создан, хотя атомная подводная лодка, обладающая более существенной полезной площадью, дает основание думать, что вскоре это будет достигнуто.

Правда, мы до сих пор рассматриваем подводную лодку лишь как военное судно. Между тем Саймон Лэйк[64]  [64] Лэйк, Саймон – американский конструктор подводных лодок. Когда в 1903 г. его подводная лодка «Протектор» совершила переход из Бриджпорта в Нью-Йорк, С. Лейк послал Жюлю Верну приветственную телеграмму как своему вдохновителю.


[Закрыть] приветствовал «Наутилус» Немо как первую «гражданскую подводную лодку». Находясь под впечатлением этой идеи Жюля Верна, он всю свою жизнь посвятил изысканиям в этой области. Сейчас широко известно, что изобретено уже немало аппаратов для исследования морских глубин, а ведь это одна из идей, которые осуществлял Немо, ибо для него океанические глубины были гигантским резервуаром богатств и неисчерпаемым источником энергии, каким может явиться хотя бы использование температурной разницы различных слоев морской воды.

Хотя Жюль Верн и работал «как каторжный», по рукопись «Двадцати тысяч лье под водой» он не смог представить Этцелю ранее конца августа. Он закончил ее вчерне в конце июля, но все надо было переписывать, трудность состояла в том, чтобы сделать абсолютно правдоподобными вещи совершенно невероятные. Он надеется, что достиг этого, но есть у него и сомнение. Надо тщательно отработать стиль. Имеются отрывки, которые требуют «изящества г-жи Санд или одного славного господина, который вам известен[65]  [65] Подразумевается сам Этцель.


[Закрыть]».

Наконец, надо было, чтобы «после пятнадцати месяцев воздержания в мозгу его произошел взрыв». Для подводного путешествия это просто необходимо. «Всего там будет в избытке, и я уж порезвлюсь вволю. Но откровенно говоря, жалко мне моего поляка. Мы были добрыми друзьями, да и с ним все было яснее и честнее». Поляк? Почему – увидим.

Таким образом, несмотря на головные боли и головокружения, ему удалось в этот короткий промежуток времени окончить географический словарь, третий том «Капитана Гранта» и «Двадцать тысяч лье под водой», а также «Вокруг Луны». Писатель быстро двигался вперед, ибо «Дети капитана Гранта» вышли в 1867 и 1868 годах, «Двадцать тысяч лье под водой» и «Вокруг Луны» – в 1870, а «Плавающий город» – в 1871.

Интересно, что знаменитая трилогия – «Грант», «Двадцать тысяч лье под водой» и «Таинственный остров» – возникла в сознании автора в одно время и постепенно вызревала. Разумеется, отдельные элементы ее еще не были объединены. Когда Айртон был оставлен на своем островке, автор еще не предвидел, что ему окажут помощь потерпевшие кораблекрушение из «Таинственного острова», и лорд Гленарван не думал, что ему придется возвращать на родину одновременно и их и Айртона. Однако, так как все три романа задуманы были почти одновременно, представляется вероятным, что развитие авторской мысли должно было почти неизбежно объединить их друг с другом: во всех трех героями являются настоящие Робинзоны – либо добровольно порвавшие со всем прочим обществом, либо ставшие жертвами злосчастных обстоятельств. Впрочем, желание написать своего Робинзона владело воображением писателя, который несколько раз обращался к этой теме, хотя и с меньшей удачей. Любопытно то, что образец он искал не столько в «Робинзоне Крузо», сколько в посредственном «Швейцарском Робинзоне».

К счастью, возможно под влиянием сильного характера, который был создан им в «Двадцати тысячах лье под водой», он сумел вырваться из слишком узких рамок, в которые сперва сам пытался втиснуть свое воображение. Да и как мог бы он удовлетвориться еще одной робинзонадой, когда сознанием его владел благородный образ Немо, предстающий у него гением моря. Немо страстно любит море. «Море – это все! Дыхание его чисто, животворно… В лоне морей обитают невиданные, диковинные существа. Море – это вечное движение и любовь…» Но тут же он добавляет: «Море не подвластно деспотам. На поверхности морей они могут еще чинить беззаконие, вести войны, убивать себе подобных. Но на глубине тридцати футов под водой они бессильны, тут их могущество кончается!… Тут, единственно тут, настоящая независимость! Тут нет тиранов! Тут я свободен!»

Это кредо поэта и философа. Неполное кредо, ибо сам Немо действует против деспотов, выступая «страшным судией, настоящим архангелом мести», когда наблюдает за погружением на дно раненного им военного корабля. Корабль этот не выкинул флага, и национальность его остается неизвестной. В чем тут дело? Сознательная осторожность издателя или, вернее, символический характер сражения, ибо на бизань-мачте военного корабля мог ведь развеваться флаг любой великой державы?

Переписка с Этцелем показывает, что он был поражен образом Немо и его беспощадной ненавистью. Жюль Верн попытался успокоить своего чувствительного друга, несколько смягчив жестокость героя книги. В одном письме из Кротуа он обещает ему убрать «отвращение, которое в самом конце Немо внушает Аронаксу, выражение ненависти, появляющееся на лице и в позе Немо, когда он видит, как тонет корабль, и даже совсем не выводить его в сцене, когда корабль идет на дно».

Однако он заявляет, что не может согласиться с финалом, который предлагает ему издатель. «Ваше предложение сделать так, чтобы «Наутилус» оказался в замкнутом пространстве, из которого ему можно выбраться, только потопив корабль, не дающий ему выхода, само по себе хорошо. Однако тут возникают две трудности: во-первых, если «Наутилус» оказался в безысходном положении, значит, это уже не судно, ни с чем не сравнимое, превосходящее все другие мощностью и скоростью хода. Во-вторых, если он в западне и может выбраться из нее, только пройдя над потопленным препятствием, значит, глубина здесь недостаточна. А при отсутствии глубины во что превращается сцена потопления? Она просто невозможна».

Продолжение этого письма разъясняет нам, какой флаг мог быть поднят на военном корабле:

«Теперь, дорогой мой Этцель, продолжая чтение, не теряйте из вида, что вызов брошен иностранным кораблем, который пытался уничтожить «Наутилус», что принадлежит он нации, которую ненавидит Немо, мстящий за смерть своих близких и друзей! Предположите то, что и должно было быть по первоначальному замыслу и что читатели могли предчувствовать… предположите, что Немо – поляк, а потопленный корабль – судно русское, была бы тут возможна хоть тень возражения? Нет, тысячу раз нет! Терпеливо перечитайте рукопись, дорогой Этцель, а затем перешлите ее мне, и я сделаю все, что нужно будет сделать, но не забывайте того, что я только что сказал и что было в первоначальном замысле – правдивом, логичном, законченном: поляк и Россия. Раз этого мы сказать не можем – что весьма досадно в некоторых отношениях, – предоставим читателю возможность предполагать: возможно, так оно и есть!»

После неудавшегося восстания Польши против царя Николая I в 1831 году во Францию эмигрировало немало поляков. Новый польский мятеж против русского господства в 1863 году был подавлен с жестокостью, взволновавшей великие державы. Франция при поддержке Англии и Австрии пыталась оказать давление на Александра II, который отомстил, сохраняя нейтралитет во время войны Пруссии с Данией (1864), с Австрией (1866) и с Францией (1870).

Словом, в 1866 году французы были возмущены поведением русских в отношении поляков, которым они всегда сочувствовали. Республиканцы же, которым невыносима была власть Наполеона III, кипели яростным гневом против самодержца, чьи войска так жестоко обошлись с повстанцами.

Этцель, разумеется, разделял взгляды своего автора и, подобно ему, считал царские репрессии в Польше бесчеловечными. Но, имея опыт государственной деятельности, он понимал трудности, испытываемые французским правительством, которому нельзя было портить отношений с Россией. Нельзя было усложнять и без того трудную работу французской дипломатии. Если бы Немо был по национальности поляком, книга приобретала бы характер провокации, и правительство воспротивилось бы ее выходу в свет. Поэтому Этцель хотел, чтобы автор согласился сделать из Немо врага торговли неграми и охотника за судами работорговцев. Жюль Верн решительно возражал: «Раз я не могу объяснить его (Немо) ненависть, я умолчу о причинах ее, как и о прошлом моего героя, о его национальности и, если понадобится, изменю развязку романа. Я не желаю придавать этой книге никакой политической окраски. Но допустить хоть на миг, что Немо ведет такое существование из ненависти к рабовладению и очищает моря от работорговых судов, которых сейчас уже нет нигде, – значит, по-моему, идти неправильным путем. Вы говорите: но ведь он совершает гнусность! Я же отвечаю: нет! Не забывайте, чем был первоначальный замысел книги: польский аристократ, чьи дочери были изнасилованы, жена зарублена топором, отец умер под кнутом, поляк, чьи друзья гибнут в Сибири, видит, что существование польской нации под угрозой русской тирании! Если такой человек не имеет права топить русские фрегаты всюду, где они ему встретятся, значит, возмездие – только пустое слово. Я бы в таком положении топил безо всяких угрызений совести. Пусть читатель предполагает то, что пожелает, в зависимости от своего умонастроения. Я не упомяну ни кнута, ни Сибири – это было бы слишком прямым намеком. Я не намерен заниматься политикой – для этого я не гожусь, да и политика здесь вообще ни при чем. Что касается развязки – устремление в неведомые моря, захват Мальстремом, так что Аронакс и его спутники даже не подозревают об этом, их мысль остаться на «Наутилусе», едва они услышали зловещее слово «Мальстрем», шлюпка, унесенная водоворотом, вопреки им и вместе с ними, – это же будет великолепно! Да! Великолепно! А затем – вечная тайна – «Наутилус» и его командир! Но я горячусь, пока пишу Вам…»

Горячность этого письма несколько озадачивает. Восторженность автора – впрочем, залог его искренности – дает понять, почему в этой книге, несмотря на обилие чисто научных сведений (на что жаловался Этцель и что, с его точки зрения, замедляло развитие сюжета), чувствуется столь страстное биение жизни. Научные сведения в книге представляли дополнительные трудности, которые писателю приходилось преодолевать; но было ли это ловким ходом, рассчитанным на то, чтобы безболезненно было воспринято критическое содержание романа?

Удивительно, что книга эта вышла в серии книг для юношества и читалась подростками с полного согласия их родителей. Немо ведет речи, которые могли правиться благородным сердцам, защитникам угнетенных народов, но кое-что из того, что он говорил, могло встревожить мирных буржуа, преданных установленному порядку.

Этцеля все же пугает кораблекрушение, устроенное капитаном Немо; писателю приходится настаивать, чтобы он принял этот эпизод романа. В письме из Кротуа он явно намекает на это. Хотя Жюль Верн «всем своим существом устремился на Луну» и «предпочел бы оттуда не возвращаться», он возвращается к своей аргументации:

«Не забывайте о том, что я говорил Вам в последнем письме. Если бы Немо был поляком… и этот поляк увидел перед собой русское военное судно, имея возможность его уничтожить, весь мир оправдал бы его мщение. И если бы Вы сами были этим поляком, Вы поступили бы точно так же, и я поступил бы, как Вы.

Признайтесь, что это единственное честное решение вопроса, не требующее никаких объяснений, и мы, несомненно, пришли бы к нему, если бы не особые цели ”Журнала воспитания"». И действительно, Этцелю приходится считаться со своими читателями. В польском вопросе общественное мнение не было единодушным, и он, обеспокоенный горячностью Жюля Верна, старался успокоить его. В письме, по-видимому 1868 года, писатель высказывается о своих сокровенных чувствах:

«Самое лучшее – это Немо, восставший против всего общества в целом. Ситуация прекрасная, но в ней трудно убедить, так как основание для такого рода борьбы отсутствует. На втором месте борьба угнетенного с угнетателями, поляка с Россией. Здесь была бы ясность. Мы отказались от этого по причинам чисто коммерческого характера. Теперь, поскольку остается только борьба Немо с фантастическим противником, столь же таинственным, как и он сам, это всего лишь поединок между двумя личностями. И конфликт оказывается странным образом измельченным.

Нет, все же, как Вы советуете, придется держаться неопределенности».

Жюль Верн сделал из Немо фигуру значительную, символ восстания против любой тирании, откуда бы она ни исходила. Несмотря на весь пыл своего гнева, доводящий его порой до жестокости, загадочный капитан полон бесконечной любви, его ненависть против угнетателей лишь следствие беспредельного сочувствия угнетенным.

На мгновение возникает некий женский облик; Аронакс застает Немо за созерцанием портрета своей жены, загубленной угнетателями, но кто именно она – не уточняется.

Такое понимание Немо вполне обоснованно, и, по-видимому, так думал о нем его создатель, который и объясняется по этому поводу в одном письме из Кротуа к еще имеющему возражения издателю:

«Я хорошо понимаю, что Вам видится человек, весьма отличающийся от моего. Это дело серьезное, ибо я совершенно неспособен создать то, чего не чувствую. Я со всей решительностью заявляю, что вижу совсем другого Немо. В двух пунктах мы с Вамп вполне согласны:

1. Убрать чувство отвращения, которое вызывает капитан после учиненной им расправы. Это необходимо в интересах действующих лиц.

2. Ускорить действие после потопления двухпалубника. Это я сделаю, но что до остального, то достаточно будет ужасный поступок капитана оправдать тем, что он оказался жертвой провокации. Немо топит корабль не просто так. Он не нападает. Он отвечает на нападение. Никогда, что бы ни говорилось в Вашем письме, я не допустил бы, чтобы мой герой убивал ради убийства. Это благородная натура, но чувства его проявляются так или иначе в зависимости от обстоятельств, порождаемых средой. Его ненависть к человечеству достаточно объяснена тем, что он выстрадал сам и что перенесли его близкие. Читателю не приходится требовать ничего другого, тем более что основной интерес произведения не в этом.

Вы пишете: «Отмена рабства – величайший экономический факт нашего времени». Я с этим согласен, но полагаю, что к данному делу она никакого отношения не имеет. История Джона Брауна[66]  [66] Браун, Джон (1800-1859) – американский фермер, поднявший в 1859 г. восстание в Виргинии с целью уничтожения рабства негров. Был предан суду рабовладельцами и повешен.


[Закрыть] понравилась мне своей четкостью и сжатостью, но, если бы ее применить к капитану Немо, она снизила бы значительность его образа. Надо сохранить некоторую неясность и насчет его национальной принадлежности, и насчет его личности вообще, и насчет причин, заставивших его вести столь странное существование. К тому же случай, подобный случаю с Алабамой или псевдо-Алабамой, совершенно неприемлем и необъясним[67]  [67] Алабама – крейсер конфедератов (южан), беспрепятственно укрывавшийся во время Гражданской войны (США) в английских портах, нанес огромный ущерб торговому флоту Северных штатов. Был потоплен в 1864 г. Позднее американское правительство предъявило иск Великобритании, которая по решению третейского суда должна была выплатить США 15,5 миллиона долларов компенсации.


[Закрыть] – если бы Немо хотел мстить работорговцам, ему было бы достаточно пойти добровольцем в армию Гранта[68]  [68] Грант, Улисс Симпсон (1822-1885) – президент США (1869-1877). Во время Гражданской войны (1861-1865) – генерал, затем главнокомандующий армией Северных штатов.


[Закрыть], и все было бы сказано.

Перехожу теперь к той части Вашего письма, где Вы говорите, что второй том резко отличается от первого в том смысле, что герой в нем оказывается гораздо более агрессивным. Из этого я заключаю, что Вы недостаточно хорошо помните первый, ибо я убежден, что характер героя развивается у меня в определенном направлении вполне естественным образом. Он все время проявляет великодушные чувства, особенно во второй части, и лишь силою обстоятельств превращается в грозного судию.

…Неприемлемыми показались Вам последние страницы. Вы правы насчет впечатления, которое все это произвело на Аронакса, и тут я внесу изменения. Но в отношении капитана Немо – дело совсем иное: истолковывая его по-другому, Вы его совершенно меняете, до неузнаваемости. Вы должны понять, что, если бы образ пришлось переделывать заново – а на это я не способен, так за два года сжился с ним и не могу видеть его иначе, – мне пришлось бы задержаться в Париже не на день, а на месяц».

Трудности, вызываемые дипломатическими соображениями, иногда идут на пользу делу: без них фигура Немо не имела бы своего величия. Капитан «Наутилуса» не просто патриот, преследуемый властями своей страны, но обобщенный образ человека, восставшего против несправедливости и тирании в обществе, где всем заправляют нации завоевателей.

Он, конечно, анархист, но лишь в том смысле, что требует независимости, признающей лишь один предел – высокое моральное сознание. Личность, в общем, вызывающая тревогу, ибо сам он тоже применяет насилие, что и свойственно мятежникам, колеблющимся между любовью и ненавистью, жалостью и жаждой мщения. Он не принял формулу Бланки – «ни бога, ни господина», ибо им владеет чувство, что он выполняет некую важную задачу, дело, порученное ему самим богом: он орудие в его руках, и дело, возложенное на него, наполняет его ужасом; «Боже мой! Довольно! Довольно!» – восклицает он. Таков мир, человек бьется, разрешая проблемы, которые свыше его сил и которые его сокрушают. Что же до господина, то и его он обрел, считая, что повинуется только самому себе, то есть всей совокупности своих моральных принципов и даже своих предрассудков. И не является ли он силою обстоятельств господином для своей команды, которая слепо, хотя и по доброй воле, повинуется ему?

Как все капитаны, Немо на своем судне полновластный хозяин, его авторитет признается всеми и не вызывает сомнений.

Такова, впрочем, оборотная сторона анархизма, который, с самыми лучшими намерениями, приводит лишь к тому, что заменяет одного повелителя другим и стремится создать новый порядок, более или менее определенный, но в конечном счете навязываемый обществу силой, если это оказывается необходимо.

Немо – персонаж любой эпохи, ибо он не столько реальный человек, сколько обобщенный образ человека: его странствование – это одиссея всего человечества, ищущего разрешения некоей важной проблемы большого масштаба, а не одного конкретного человека, пытающегося решить своп личные трудности более узкого характера.

Он, как ни странно, является и прообразом человека наших дней – целиком предавшегося мятежу против всевозможных общественных ограничений.

Бессильный этот мятеж приводит к пренебрежению общечеловеческими установлениями и самими людьми. Тому, у кого еще сохраняются гуманные чувства, остается лишь уход в одиночество. Найдет ли он успокоение в нем? Непохоже, чтобы Немо, создавший себе эту «абсолютную ситуацию», достиг покоя, – ведь в «Таинственном острове» он признается: «Одиночество, оторванность от людей – участь печальная, непосильная…» «Я умираю оттого, что думал, что можно жить одному».