Текст книги "Человек среди песков"

Автор книги: Жан Жубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Прежде всего соберем старших мастеров.

– Отлично.

– А третий экскаватор прибыл?

– Да.

– А машины с цементом?

– Пришли сегодня утром.

– Прекрасно! А хорошие ли работники эти горцы, Гуру?

– Они неотесанны, диковаты, но парни крепкие и, говорят, работают здорово. Правда, чувствуют себя скованно в новой одежде, но попривыкнут!

– Надеюсь.

Совещание проходило весьма оживленно. Один за другим сыпались вопросы и ответы, всех охватило необычайное возбуждение, какое-то опьянение, это заметно было по жестам, по взглядам, и я тоже постепенно поддался общему настроению. Я подумал: дохнул свежий ветер. После долгих недель подготовки, топтания на месте, порой горьких разочарований мы почувствовали себя наконец на пороге больших свершений. Дюрбен и сам был взволнован: я угадывал это по его голосу, по его улыбке.

– Значит, все подготовлено. Завтра собираемся здесь. Послезавтра приступаем. На рассвете!

Его слова покрыли восторженные крики «ур-ра». Да, в самом деле, кажется, ветер переменился.

Что касается ветра, то на следующее утро нас ожидал сюрприз. Поднялся ураган. Море вспенилось, над дюнами поползли свинцовые облака. С юга дул сильный ветер, вздымавший тучи песка. Проснувшись, я услышал, как песчинки барабанят по стеклу. Террасу уже покрывала тонкая серая пленка, а в палисаднике намело песчаную гряду. Я высунулся из дома и сразу задохнулся, песок забился мне в нос, пришлось прикрыть лицо воротником куртки, как это делают жители пустыни.

Дюрбен был уже в конторе и, стоя у окна, смотрел, как неистовствует ураган. Услышав мои шаги, он обернулся.

– А, это вы! Видели, что делается? Не везет нам.

– Ну, это не так уж страшно.

– Конечно, но и работу не облегчает. Кстати, когда выравнивали грунт, вырвали траву, и теперь, вполне естественно, ветер разносит песок. Придется укреплять грунт в ходе строительных работ.

– Что ж, посадим для укрепления почвы песчаный колосняк и тамариск.

– Хорошо.

Вошли старшие мастера и, сняв каскетки, стали трясти головой, хлопать себя по плечам, словно вырвались из снежной бури.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал Дюрбен. – Так вот, сегодня нам нужно создать бригады строительных рабочих…

Из-за воя ветра ему приходилось почти кричать.

После обеда ураган утих, и нам надо было только расчистить песок у своих порогов. А потом мы об этом и думать позабыли.

По правде говоря, мысли наши были заняты другим. Бригады были созданы и укомплектованы, людей в общих чертах ознакомили со стоявшими перед ними задачами, и строительные работы, дотоле сводившиеся к выравниванию почвы и прокладке дорог, внезапно оживились. Равнина, выутюженная гусеничными тракторами, заполнилась людьми и машинами. Особенно красочное зрелище являли собой огромные экскаваторы, и когда я, оторвавшись от своих бумаг и книг, приходил на строительную площадку проверить на месте, как выполняются поставки, то на мгновение останавливался, чтобы полюбоваться ими. Высоко в кабине крошечный рабочий с лицом, скрытым стеклами очков, в кожаных перчатках, виртуозно манипулировал рычагами: повинуясь ему, машина разверзала огромную железную пасть, которая, сверкнув на мгновенье на фоне неба, с глухим стуком вонзала свои зубы в землю. Она представлялась мне каким-то хищным зверем, готовящимся схватить свою жертву. Фыркая, изгибаясь, вздымаясь на дыбы на своих гусеницах, она вгрызалась в землю, но вот ее пасть взлетала вверх, захлебываясь песком, и высыпала его в гигантские грузовики с колесами выше человеческого роста. Два таких чудовища рыли котлован под фундамент первой пирамиды, а третье, стоявшее на берегу, вычерпывало бухту, где предполагалось создать порт. Тяжелая морская землечерпалка, прибытие которой задержалось на два дня из-за урагана, наконец встала на якорь в фарватере бухты и изрыгала потоки грязи на мол. Повсюду хлопотали оранжевые карлики в касках, с тачками, лопатами, с досками от опалубки. Приступили к работе и мерно вращавшиеся бетономешалки.

Иногда я встречал Дюрбена, разъезжавшего по стройке в своем джипе. Он останавливался, отбрасывал каску на затылок.

– Ну как дела?

Лицо его покраснело от солнца, взгляд светился радостью.

– Все идет хорошо. Поступили металлические балки.

– Отлично. А запасные части для экскаваторов?

– Их отправят самолетом.

– Хорошо!

И он мчался дальше в облаке пыли.

Да, все начиналось хорошо. В течение первых недель работы шли по плану, и мы испытывали лишь незначительные трудности: то ветер наполовину занесет песком котлованы, то увязнет грузовик в сыпучем грунте, а порой случались происшествия, могущие повлечь более серьезные последствия, – драка между горцами и жителями болотного края. Они испокон веков враждовали между собой из-за спорных пастбищ, лежавших на границе двух районов, поэтому терпеть не могли друг друга и обменивались на своих диалектах весьма крепкими выражениями. А так как у тех и у других в жилах текла горячая кровь, особенно у людей с побережья, то иногда в ход пускались ножи, а ножи в этих краях острые, из синеватой стали с черными костяными ручками. И однажды вечером дело дошло до поножовщины. Мы услышали крики, увидели, как упал человек. Гуру бросился туда, размахивая руками, обрушил на них целый поток слов, вызвав этим немалое удивление у противников. Несколько нанесенных ран и разъяренных взглядов – и все успокоилось.

Но явление это довольно обычное на всех крупных стройках, и нам нечего было жаловаться. Деньги и материалы прибывали в указанные сроки, горцы работали на совесть, среди инженерно-технического персонала царило согласие, и при телефонных разговорах по интонациям голосов я чувствовал, что в министерствах к нам прислушиваются. К тому же год выдался вроде бы сухой, и мы могли закончить дорогу, прежде чем начнутся осенние дожди.

К концу третьей недели произошло одно событие, которое поразило меня как гром среди ясного неба. Все остальные, впрочем, увидели в этом лишь некую экзотику, нечто необычное, даже повод для шуток, об этом болтали несколько дней в столовой, но вскоре перешли к другим, более свежим темам. Но я не мог так легко отделаться от представшей предо мной картины, которая, ошеломив и взволновав меня в одно и то же время, явилась мне вдруг неким знамением.

В одно прекрасное утро я нахожусь в кабинете Дюрбена. Разложив на столе папки с отчетами, с карандашом в руках, докладываю о положении дел. Стучат, входит Вире, руководивший работой одной из бригад, – человек надежный, цельный и крайне щепетильный. Он извиняется, но ему нужно поговорить с Дюрбеном. Дело неотложное.

– Что там такое?

Да вот этим утром его бригада должна была сровнять небольшой бугор между строительными площадками двух пирамид. Бульдозер стал вгрызаться в землю, поначалу все шло хорошо, но потом сталь наткнулась на каменную породу. Каменный грунт в этом краю почти не встречается, и здесь на него попали впервые, говорит он. Огромная глыба. Машина начала дробить ее, извлекать по частям из земли, и работа замедлилась. Внезапно открылся какой-то ход. По нему можно было пробраться, слегка пригнувшись. Направились в глубь туннеля с фонарем и обнаружили там нечто странное: вроде бы какое-то захоронение. Довольно большое. Он не знает, как поступить. Ждет указаний.

Он стоит перед нами с удрученным видом, держит в руке каску.

– Правильно сделали, что пришли, – говорит Дюрбен.

Строители, как известно, не очень-то рады таким находкам, на которые, словно мухи на мед, слетаются толпы археологов, любопытных, болтунов с крупными связями, обычно располагающие свободным временем. А у строителей времени в обрез. И среди них ходит немало мрачных рассказов о том, как откладывали, а то и вовсе прекращали работы из-за нескольких обнаруженных камней. Поэтому порой в этих случаях бульдозеристы прикидываются слепыми. Другой на месте Вире так бы и поступил – мол, ничего не видел, ничего не знаю! – но он не из таких: его одолевают опасения, щепетильность, к тому же, надо прямо признать, он наткнулся на огромную глыбу.

– Да, вы очень правильно сделали, – повторяет Дюрбен. – Пойдемте посмотрим!

И обернувшись ко мне, предлагает:

– Пойдемте и вы с нами! Хотите?

Я сгорал от желания увидеть находку. Мы вскочили в джип и на полной скорости рванули вперед в облаке пыли.

Бульдозер неподвижно стоит около развороченного холма, мотор выключен. Бульдозерист с непроницаемым, равнодушным лицом курит, прислонясь к гусеницам машины. Рабочие, присев на корточки в тени грузовика тихо переговариваются между собой и замолкают при нашем приближении. В нескольких метрах от бульдозера между вывороченными камнями видна темная расщелина, в которую мы и проникаем все трое с фонарями в руках.

Вначале узкий коридор между высокими и серыми камнями. Мы идем не сгибаясь, но по мере того как мы продвигаемся все дальше, приходится наклонять голову, а когда приближаемся к тому месту, которое действительно в свете фонарей напоминает склеп, даже слегка сгибаем колени. Я подозреваю, что те, кто строил этот склеп, возможно, хотели, чтобы люди входили сюда не с высоко поднятой головой, а в смиренной позе, согнувшись чуть не в три погибели. Идущий впереди меня Дюрбен двигается, словно большая обезьяна. По временам его каска с глухим стуком ударяется о камень. Позади меня пыхтит Вире. Меня удивляет, что здесь совсем не пахнет ни плесенью, ни сыростью, как это обычно бывает в подземельях. Дотронувшись до стены, я убеждаюсь, что она совершенно сухая.

Помещение оказывается небольшим, с круглыми сводами – настоящий улей; и я сразу подумал, что это в миниатюре напоминает захоронения в Микенах. Вдоль стен расставлены небольшие кувшины, плоские камни, бычьи рога и куски почерневшего, словно от огня, дерева. И нигде никаких надписей. Варварство, до возникновения письменности. В центре высится саркофаг из черного массивного камня, тоже без малейшего орнамента, тот самый, о котором рассказывал нам Вире, он водит теперь по нему лучом своего фонарика и твердит: «Вот, это здесь!» – как будто нам и без того не ясно.

Дюрбен проводит рукой по могильной плите, и, когда наши взгляды встречаются, я читаю в его глазах то же смятение, что охватило и меня, когда мы вошли в этот сводчатый склеп, смятение, которого, очевидно, не испытывает Вире, спокойно предлагающий:

– Ну что, откроем? – словно речь идет о консервной банке. Он добавляет: – У меня тут все необходимое! – и достает из темноты лом.

Дюрбен немного колеблется, затем произносит:

– Что ж, давайте, – и тут же отдергивает от плиты руку, словно не желает принимать в этом участия, и взгляд его становится напряженным.

Вначале лом только скользит по камню, напоминающему базальт, но вот Вире находит щель, плита дрогнула, и я медленно сдвигаю ее, а в голове моей при этом возникают слова: «наложение щипцов», «роды» и затем, что еще более странно, – «девственность». Наконец, когда отверстие оказывается достаточно большим, Дюрбен, руки которого свободны, направляет внутрь саркофага луч своего фонарика.

В саркофаге лежит на боку маленький скелет с поджатыми коленями, точно плод в чреве матери. По тонким костям можно догадаться что это женщина, скорее всего, девушка, а зеленые камешки, рассыпавшиеся вокруг ее шеи, вероятно остатки ожерелья, нитка которого истлела. На лице еще сохраняются остатки кожи, задубевшей и темной, как у мумии. Вместо глаз в орбиты вставлены два камня такого же цвета, что и ожерелье, и от этого кажется, что мертвая смотрит на нас зеленым взглядом. На лице, на костях и по краям саркофага поблескивают мелкие белые кристаллики, отчего мне вдруг приходит в голову нелепая мысль: может, в те времена было принято бальзамировать трупы в соляном растворе.

У правого плеча лежит статуэтка птицы со сложенными крыльями, длинным клювом и крючковатыми лапами. Под ногами покоится другое животное, полужаба-полудракон, нечто напоминающее подставку для поленьев в камине.

Мы стоим молча. Я слышу учащенное дыхание Дюрбена и его покашливание, затем рука его скользит в гробницу, и он осторожно берет один из камней ожерелья. На его ладони лежит неизвестный мне камень цвета глубинных вод с мелкими круглыми пятнышками, запоминающими зрачок. Возможно, ритуал удаления глаз и замены их камнями объяснялся именно этим: умершую как бы наделяли десятками глаз.

Дюрбен, который до сих пор не произнес ни слова, говорит тихим голосом, будто он находится в церкви:

– Что ж, идемте.

Но прежде он просит, чтобы мы закрыли саркофаг. Согнувшись, мы идем по узкому коридору между каменными стенами навстречу ослепляющему нас солнечному свету.

Бульдозерист по-прежнему стоял, прислонившись к гусеницам своей машины, но уже не курил. Остальные, сидевшие в тени грузовика, кажется, достали игральные кости или бабки, которые тут же спрятали, едва завидели нас. Вдали слышится шум моторов землеройных машин, а у входа в бухту продолжает изрыгать грязь сверкающая на солнце землечерпалка.

Вире снова надел каску. Держа руки по швам, словно по стойке «смирно», он ожидает распоряжений.

– Переходите к следующему этапу работ, – говорит Дюрбен. – Переведите бригаду в дюны, ближе к порту. Оставайтесь здесь с несколькими рабочими и прикажите закрыть вход в пещеру. Чтобы никто туда не входил. Проследите за этим!

Вире выкрикивает приказ, повернувшись к рабочим, которые шагают в сторону дюн. Бульдозерист залезает в машину и со скрежетом включает сцепление.

– Что вы обо всем этом думаете? – спрашивает меня Дюрбен.

– Доисторическое захоронение. Если судить по сохранившимся предметам – конец бронзового века. Вероятно, жена или дочь вождя. Историки сообщают о наличии весьма древних поселений на сваях или на островках…

– Да, я знаю, – отвечает он. И внезапно спрашивает: – Вы верите в предзнаменования?

– В предзнаменования? Да, большей частью.

– В моей жизни предзнаменования встречаются на каждом шагу. Но ведь главное – уметь истолковать их. Они почти всегда имеют двойной смысл. Могут быть благоприятными или наоборот, в зависимости от того, как вы их воспримете. Вы сочтете меня весьма сентиментальным, но я доволен, что там похоронена именно женщина. Да, меня радует, что в самом сердце вашего города будет женщина. Но опять же неясно, к лучшему это или к худшему. Я несколько изменю план застройки. Надо сохранить этот холм между двумя пирамидами. Бульвар, идущий к порту, будет огибать его. Все не так уж сложно. Вы свободны сегодня вечером? Да? Ну, так заходите ко мне, выпьем по рюмочке, потолкуем обо всем этом.

И он уже снова в джипе и мчится куда-то в солнечных лучах.

И тут я подумал о том, что со времени прибытия в Калляж я вроде бы еще ни разу не встречался с Дюрбеном вне работы. Какой-то рок вмешивается порой в отношения двух людей, хотя, казалось бы, все должно было складываться иначе. Или скорее какая-то натянутость, которую не так-то легко сгладить. Но событие, происшедшее этим утром, некоторым образом сблизило нас.

Окно выходит на террасу. Между двумя дюнами волнуется черно-лиловое море, над которым встает полная луна. Дюрбен нервно меряет шагами комнату, но лицо его спокойно.

– Я просмотрел план застройки, – говорит он, – внести изменения сравнительно легко. Я говорил об этом с Гуру, но он склонен не останавливать работ. Он не из тех, кто станет менять планы из-за такой мелочи. Дай ему власть, он сровнял бы это захоронение с землей. Он говорит, что живые, чтобы жить, должны предать мертвых забвению. Что, кстати, довольно верно. Но это не так-то просто.

– Да, это модная теория: культ настоящего, культ прогресса. Именно она лежала в основе того, чему нас учили в институте.

– Послушайте, Марк, – вы мне позволите называть вас просто по имени? – главное для меня и для всех нас – построить этот город. Мне слишком все это дорого, – и он рукой указал на ту часть стройки, которая виднелась между деревьями, – чтобы увязать во всяких абстрактных проблемах. Но на этот раз речь идет о проблеме конкретной. И тут я не поступлю, как Гуру. Я изменю свои планы – я уважаю мертвых и не хочу нарушать их покоя. Я считаю, что не может быть цемента крепче того, что спаивает живых и мертвых.

– Конечно, это большая сила.

– Гуру, однако, располагает другой, более эффектной силой, поскольку она на поверхности и, следовательно, действие ее распространяется быстрее и шире.

– А как насчет глубины?

– Ну кто в наши дни думает о глубине? – И он устало махнул рукой. – Вот мы и ввязались в эти абстрактные рассуждения, которые я не слишком-то люблю! Впрочем, по моей вине. Главное, повторяю, – построить город, и хорошо построить. Итак, мы сохраним эту могилу. Мы воздвигнем над ней церковь, фасадом обращенную к морю. Мне так хочется.

До сих пор о церкви, как мне кажется, не было и речи, но я не стал говорить об этом.

– Желаете ли вы, чтобы я завтра направил в министерство сообщение о нашем открытии?

– Сообщение? Никакого сообщения мы делать не будем!

Я удивленно посмотрел на него.

– Я велю положить камни на прежнее место и снова замуровать вход. И останется только вот это. – Он вынул из кармана зеленый камешек и покатал его на ладони. – Да, я действительно рад, что это женщина. Мы будем единственные, кто ее видел.

Я почувствовал по его дрогнувшему голосу, что он, вероятно, жалеет, что он не единственный, кто побывал в склепе.

– Вы не боитесь, что кто-нибудь разболтает об этом? – спросил я.

– Будь что будет! Рискнем.

В рассуждениях Дюрбена была какая-то непоследовательность, я не мог понять, почему он отказывается сообщить о находке, которую явно не собирался уничтожать. Не было ли это проявлением как раз тех странностей, даже некоторого безумия, которое ему нередко приписывали? Я с возродившимся интересом взглянул на этого человека, так трезво решавшего многие вопросы, но внезапно по какой-то таинственной причине отступившего, как мне казалось, от своих правил.

Но он уже переменил тему разговора.

– Вам здесь нравится? А работа? Квартира? Все идет хорошо, не так ли?

Мы стали беседовать о финансовой стороне дел, о поддержке, которую оказывали нам в министерствах, он говорил, что некоторые связи по-настоящему прочны, иные же – словно сухие ветки: отпадут при первом же ударе. Он назвал мне имена, вызвавшие у меня удивление, и рассеял кое-какие мои иллюзии. У него было столько же врагов, сколько и друзей, но в настоящее время весы склонялись в его пользу, и он явно намеревался удержать их в таком положении.

– Я знаю, чего хочу, – говорил он.

Когда около полуночи я выходил от него, в сосновой роще кричала сова, а вдали на болотах мне послышался какой-то вой.

– Спасибо, что зашли, – сказал он на прощание. – Спокойной ночи. Как-нибудь потом я расскажу вам, что значит для меня Калляж…

А когда я пожимал ему руку, он добавил:

– Скоро сюда приедут мои жена и дочь. Я получил утром письмо. Какое впечатление произведет на них Калляж? Как бы мне хотелось, чтобы им здесь понравилось, чтоб они поняли…

Прежде чем войти в свой коттедж, я обернулся и увидел, что он стоит один на террасе, облитый лунным светом, и смотрит на море.

Дюрбен говорил мне:

– Прежде всего, церковь. Надо построить церковь. Мне хочется, чтобы она стала центром – открытая со всех сторон – и чтобы город складывался вокруг нее… Я работал над этим добрую часть ночи. Какая тишина! Как чудесно работать ночью в комнате одному – только кофе и сигареты, и ты ищешь решение. Теперь я все представляю ясно. У меня есть чертежи. Через несколько дней можно будет начинать. Понадобится всего одна бригада, человек пятнадцать. Это, конечно, очень важно, но церковь не должна отвлекать нас…

Или объяснял:

– …длинный треугольник света, вот тут, видите, очень острый, уходящий в глубину поперечного нефа, поворачивающийся в зависимости от часа дня. Пространство, тень, солнце…

Или еще:

– Надо замуровать гробницу. Никакой двери, только камень и песок. Не оставлять следов. Чтобы не было разговоров. Кто об этом узнает? Люди забудут. И в основании нашего города будет скрыта эта тайна. Принесет ли она нам удачу? Или неудачу? Не знаю, Марк, но мы рискнем. От этих вещей так просто не отмахнешься. Они существуют – и все тут. Надеюсь, это принесет удачу, я чувствую это…

Я ловлю обрывки этих фраз, когда мы сталкиваемся с ним в дверях, среди грохота стройки или на дороге, когда наши машины несутся навстречу друг другу. И порой Дюрбен, махнув мне рукой, останавливается, отирает пот со лба и говорит:

– Все в порядке, Марк? Да? Ну вот и прекрасно. Вы знаете, я подумал, что…

У Гуру звучат совсем иные нотки:

– Надо вдвое увеличить бригады! Работать ночами. Да, с прожекторами, и никаких проблем. Машины будут работать на полную мощность. Я подсчитал: мы выиграем целый месяц! Вы видели Дюрбена? Я восхищаюсь им, сами понимаете. Но все-таки мне кажется, эта «принцесса» вскружила ему голову. Я против церквей ничего не имею, но…

А Вире говорит:

– Дело движется, движется! Великолепная стройка! Рабочие вкалывают вовсю, особенно горцы. Остальные так себе. За ними нужен глаз да глаз!

А вокруг грохочут землеройные машины, скрежещут шины грузовиков по песку, бесшумно разворачиваются в солнечных лучах подъемные краны и, изящно изгибаясь, словно юные девушки, поднимают на своих платформах цемент и балки.

Нас втянул, я ощущал это, отлично налаженный механизм стройки, и на праздные размышления почти совсем не оставалось времени. Дни без остатка заполнены лихорадочной деятельностью, расчетами, бумагами, обрывками разговоров, телефонными звонками. Ни покоя, ни отдыха, разве что короткими ночами, но Гуру уже и ночи собирался заполнить работой, словно опасные бреши в великолепной каменной кладке. Вот так и живут сейчас люди: громко провозглашают, что им необходим досуг, а на самом деле не знают, что с собой делать в свободное время. Я лишний раз убеждался, что подобная кабала, которая действует почти как наркотик, мешала мне быть самим собою, переплавляла в общем горниле, и меня не удивляло, что я почти испытывал от этого какую-то радость, в которой, правда, содержалась известная доля наркоза. А край, что так внезапно покорил меня в день нашего прибытия, который я поклялся себе получше узнать при первой же возможности, теперь стал казаться мне таким далеким от Калляжа, превратился даже в нечто нереальное. Картины, еще совсем недавно преследовавшие меня, странным образом отдалились и словно бы подернулись дымкой. И когда порой в минуты затишья мне случалось глядеть с высоты строительных лесов на глухой болотный край, в мозгу моем шевелилась смутная мысль, что надо бы побывать там; вот так же строишь планы побывать в городах, чьи названия неотступно преследуют тебя, но которых ты, возможно, так никогда и не увидишь.

По воскресеньям мне приходилось приводить в порядок финансовую отчетность, и порой я так уставал, что внезапно засыпал. А когда просыпался, были уже сумерки.

Так прошли первые недели на стройке. Я сохранил о них довольно четкие, хотя и несколько абстрактные воспоминания, наподобие тех геометрических конструкций, которые создавали в ту пору модные художники. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что, несмотря на некоторые внешние приметы, стройка не захватила меня целиком.

Весной на дюнах зацвели ромашки и бессмертник. Из песка вылезли огромные синеголовые чертополохи, похожие на искусно вырезанные стальные звезды. Колеса грузовиков давили их, а морской ветер разносил быстро засыхавшие лепестки. Несколько дней над болотом тянулись стаи перелетных птиц, но, видимо, напуганные гулом моторов, они отступили дальше на север.

Первая пирамида все росла и росла, постепенно выступая из лесов. Кстати, после неустойчивости первых недель темп работы заметно убыстрился. Уже был заложен фундамент второй пирамиды, и землеройные машины рыли котлован для третьей.

Землечерпалка продолжала прокладывать фарватер между двумя валами высохшей грязи. Ее экипаж, поначалу державшийся настороженно, теперь гораздо охотнее сходил на берег; они играли в карты или кости с горцами, а по субботним вечерам принимали участие в попойках, нередко кончавшихся потасовками. Гуру спешил на место происшествия, размахивал руками, снова и снова увещевал, усмирял поднявшуюся бучу. Это превратилось теперь в одну из его обязанностей.

По непонятной причине и без того довольно незначительное число рабочих – местных уроженцев – стало уменьшаться. Получив деньги за неделю, они уходили в субботу вроде бы навестить свою семью и уже не возвращались. А попробуй-ка разыщи их в этом лабиринте болот и топей.

– Честное слово, у нас их крадут, – утверждал Гуру.

К счастью, горцы пока что держались стойко.

День весеннего равноденствия принес неожиданности. По небу плыли пепельные облака. Бешеные порывы ветра, словно кулачные удары, обрушились на прибрежную полосу, вздымая тучи песка, от которого перехватывало дыхание. Замотав платком лицо, люди продолжали работать, борясь со шквалом. Завывания ветра в сваях и хлопанье сорвавшихся брезентовых навесов заглушали голоса мастеров. Наконец хлынул дождь сплошным потоком, и в несколько минут все изменилось до неузнаваемости. Пришлось прервать работы и вступить в борьбу со стихией: котлованы для фундамента превратились в трясину, а ручеек за несколько часов поднялся на три метра и угрожал снести мост. Землечерпалку сорвало с якоря, ее бросало из стороны в сторону, пока наконец она не уткнулась мордой в песчаную отмель. Дюрбен в непромокаемом плаще, с блестевшим от дождя лицом поспевал всюду. Его самоотверженность совершала чудеса и удесятеряла наши усилия. Буря продолжалась три дня. Ночью она внезапно стихла. Наступила тишина, высыпали звезды, а на рассвете на промытом небе взошло солнце. Однако нам потребовалось еще три дня, чтобы залечить полученные раны.

Примерно в это же самое время на территорию, закрепленную за государством, стали вторгаться, переходя запретные рубежи, огромные гурты черных быков, которые паслись на более сочных травах вблизи лагуны. Их было хорошо видно в бинокль с вершины пирамиды, так же как и пастухов, разъезжавших верхом на маленьких белых лошадках. На совещании администрации был поставлен вопрос: не своевременно ли сделать соответствующее внушение, но решили пока что закрыть на все глаза, чтобы избежать столкновений. К тому же эти стада не причиняли никакого ущерба – они паслись на приличном расстоянии от молодых посадок тополей. В конце концов, стада быков и сами уйдут, и не о чем будет беспокоиться.

Однако шли дни, а они все не уходили, и даже понемногу продвигались в глубь нашей территории, хотя и окольным, но неотвратимым путем, следуя которому без отклонений они должны были оказаться в опасной близости к молодым посадкам на севере.

Когда ветер дул в нашу сторону, до нас доносилось мычанье быков, иногда нежное, меланхоличное, иногда грозное, как пароходные сирены в тумане. Теперь уже невооруженным глазом можно было видеть костры, разжигаемые с наступлением темноты пастухами, о которых рассказывали, что одежда у них из кожи, спят они прямо на земле, завернувшись в шкуры. Поговаривали также о возможности нападения с их стороны, так как, по слухам, пастухи эти принадлежали к какой-то секте мстителей, с которой их земляки предпочитали не связываться. Эти слухи принес нам Гуру, который, кажется, создал у себя нечто вроде разведывательной службы. Он явно считал себя министром внутренних дел Дюрбена и соответственно действовал, напуская на себя таинственный вид. Дюрбен только улыбался и не мешал ему.

Поскольку мне уже начала приедаться монотонность нашей жизни, от этих рассказов о пастухах на меня словно бы дохнуло приключениями. Я глядел по вечерам со своей террасы на их костры, и, помню, меня порой охватывало желание вскочить в машину и помчаться к ним болотными тропами, чтобы увидеть вблизи их лица, послушать их разговоры, хотя я, конечно, не понял бы их смысла. Я представлял себе, как они сидят на корточках перед горящими кострами, словно монгольские воины, и пьют виноградную водку и едят огромные куски мяса. А вокруг них – темная плотная стена мычащих быков, выставивших свои острые рога.

Потом, внезапно пробудившись от этих видений, бросал на песок сигарету, которая жгла мне пальцы, и, вдохнув последний раз морской воздух, возвращался к себе в кабинет. Там меня ждали тяжелые черные конторские книги, и я просиживал над ними до поздней ночи, погрузившись в финансовые расчеты.

Случалось, я вставал на заре, пробужденный ярким солнечным светом или пением птиц. Перекинув через плечо полотенце, я выходил из дома. Воздух был тих и прохладен, ветер никогда не поднимался раньше полудня. Над пустынной еще стройкой парили чайки, и слабый дымок вился в стороне бараков, где горцы, которые, как я знал, встают рано, видно, варили себе кофе. Я пробирался между дюнами по одному и тому же песчаному проходу, шел среди бессмертников и синего чертополоха, который с каждым днем все больше иссушало солнце, и доходил до песчаного берега, безлюдного до самого горизонта.

Тогда я оборачивался – это уже вошло у меня в привычку – и убеждался, что стройка отсюда совсем не видна, точно ее внезапно поглотили пески. Не было ничего вокруг, кроме песка и моря, серо-голубого, безмятежного, настолько слившегося с небом, что две-три рыбачьи лодки со спущенными парусами, вышедшие в открытое море для ловли мидий, казалось, повисли в воздухе.

Я шел по песку у самой кромки воды, поглощенный созерцанием того, что выбросило на берег море: ракушки, водоросли, перышки чаек, а иногда и мертвую птицу, на которой уже кишели насекомые. А однажды утром я обнаружил кусок носовой части лодки с выжженным названием «ЛУНА».

Я бросал на песок полотенце и по пологому дну входил в море, постепенно и плавно погружаясь в прозрачную воду, ласково обнимавшую меня. Когда вода доходила уже до плеч, я отплывал немного, а затем, обернувшись назад, смотрел, как за дюнами сверкают верхушки подъемных кранов в Калляже. И каждый раз я разыгрывал удивление, увидев их в этой пустынной местности; но в то же время само их присутствие, которое минуту назад я подвергал сомнению, отчего-то действовало на меня успокаивающе. И я продолжал плавать в полной тишине, убаюкиваемый легкой зыбью. Затем, закрыв глаза, ложился на песок, подставив лицо солнцу, стараясь ни о чем не думать, но это было нелегко, потому что предстоящие дела и вереница папок и цифр вскоре начинали преследовать меня. А порой я предавался праздным мечтам об островах, о лицах и фигурах тех женщин, которых знал когда-то, но все чаще и чаще вместо них в воображении моем стал возникать образ некоего существа с черными волосами, со смуглой кожей, как у тех крестьянок, что встречались мне на болотах и проходили мимо, не опуская глаз. Мне казалось, я вдыхаю острый запах, исходивший от тела незнакомки. Быстрым движением она приподнимала свою тяжелую юбку и, сверкая голыми икрами, увлекала меня в тростники. А потом снова все оттесняли цифры. Я вставал и возвращался в Калляж тем же путем, что пришел.