Текст книги "Клуб неисправимых оптимистов"

Автор книги: Жан-Мишель Генассия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Если хочешь попытать удачу, езжай. Но без меня. Я не говорю по-английски. Во Франции у меня есть шанс, там его не будет.

6

Тот воскресный день был унылым и хмурым. Дождь лил как из ведра. Все были заняты своими мыслями. Имре читал Яну и Грегориосу статью Морвана Лебеска из «Канар аншене» – они не пропускали ни одной его колонки. Игорь и Леонид считали Лебеска излишне моралистичным и предпочитали карикатуры из «Эриссона». Тибор смотрел в окно. Томаш грезил наяву. Павел переводил и редактировал свою книгу о Брестском мире. Кессель свел его с издателем, и тот попросил сократить текст. Вернер и Петр что-то тихо обсуждали, как два заговорщика. Леонид и Виржил играли в шахматы. Мы с Игорем сидели рядом и молча наблюдали. Мсье Лоньон, как обычно, стоял чуть в стороне и время от времени восхищенно кивал. Самым сильным игроком клуба был Леонид. Выиграть у него не мог никто, добиться ничьей считалось подвигом, совершить который удалось лишь Игорю и Вернеру. В недавние времена Леонид входил в число сорока лучших шахматистов СССР – он был тридцать третьим в официальной мировой классификации, что ставило его выше чемпиона Франции по шахматам. Четыре года подряд Леонид выигрывал турнир среди пилотов «Аэрофлота» и удостоился чести дважды играть со Сталиным. Ему заранее объяснили, как следует себя вести, и он поддался, предварительно поставив вождя в трудное положение. Сталин дружески похлопал Леонида по плечу, а начальство сделало его первым пилотом Туполева. Я всегда записывал ходы в блокнот. Виржил Канчиков играл хорошо, но до Леонида ему было далеко. Виржил атаковал очертя голову, Леонид оставался невозмутимым, Виржил не мог пробиться через его защиту и терял фигуры одну за другой. Леонид проявлял терпение, как кот, караулящий мышь, выбирая момент для решающего удара. Виржил, чувствуя неизбежность поражения, отступил и неожиданно пожертвовал слоном. Леонид нахмурил брови и задумался, потирая подбородок, потом сделал ход ладьей. Игорь улыбнулся. Я записал позицию. Мсье Лоньон сделал восхищенное лицо.

Уже несколько месяцев он приходил в клуб, хотя не был его членом. Никто не видел, как он появлялся, никто его не замечал. Он стоял, заложив руки за спину, посасывая незажженную трубку, и никому не мешал. У него было бесценное качество – он умел слушать и мог часами находиться в обществе Павла, Томаша, Имре, Владимира или любого другого члена клуба, храня на лице внимательное и приветливое выражение, ни во что не вмешивался и не задавал вопросов. Лоньон слушал с интересом, кивал и был похож на умудренного жизнью участливого пенсионера. Время от времени он набивал трубку и курил, произнося банальнейшие фразы: «Ну надо же, мой бедный друг» или «Невероятное происшествие!» Говоруном Лоньона никто бы не назвал… Известно о нем было немного, и все с его слов: работал в «Электрисите де Франс», вышел на пенсию, жена-консьержка, уйма свободного времени. Лоньон всегда заказывал кружку пива без пены, цедил ее весь вечер и как-то незаметно стал членом сообщества, хотя не сыграл ни одной партии. Этот идеальный кибиц [109]109
  Здесь: идеальный зритель.


[Закрыть]никому не доставлял неудобств. Когда ему предлагали поучаствовать, он отвечал, что слишком плохо играет и вообще предпочитает белот, который в клубе не практиковали. На вопрос: «Как дела?» – он всегда отвечал: «Хорошо, а у вас?»

Неловкий момент возник всего один раз, когда Вернер поинтересовался, как его зовут. В клубе все называли друг друга по имени.

– Если вас это не затруднит, мсье Вернер, зовите меня Лоньоном, как мои коллеги из «Электрисите де Франс». Я не люблю свое имя. Моим друзьям оно тоже не нравится.

В отсутствие Лоньона мы часто развлекались, перебирая смешные имена, которыми могли наградить его родители. Томаш даже заглянул в календарь французского государственного управления «Почта, телеграф, телефон» и нашел несколько совершенно неимоверных имен, о которых никто никогда не слышал: Паттерн, Геноле, Фюльбер и Фиакр. Для Павла, Томаша и Тибора это стало игрой. Они называли наугад какое-нибудь имя и ждали, обернется Лоньон или нет. «Леоне… Игнаций… Ландри», «Энгерран… Парфэ… Эймар», «Ромарик, нет – Барнабе». Они так ничего и не добились. Лоньон оставался невозмутимым. Они попытали счастья с Адольфом, Бенито и Родригом. Леонид, рассуждавший как инженер, высказал предположение, что Лоньон может носить имя Анисэ или Казимир, но не отзываться на него или же его имя отсутствует в календаре. В конце концов загадка имени Лоньона была забыта, к его присутствию привыкли. Он по-прежнему приходил незамеченным, садился в сторонке, наблюдал, как играют другие, а потом исчезал, словно испарялся.

– Мы знаем по именам множество зануд, – говорил Вернер, оценивший скромность Лоньона. – У каждого из нас есть свои маленькие секреты. Лоньон хотя бы не злюка.

* * *

Инспектор Даниэль Маго появлялся в клубе редко – у него был ненормированный рабочий день, жил он в пригороде и использовал любую возможность, чтобы побыть с семьей. По воскресеньям инспектор приглашал Игоря и Вернера в павильон «Корбей». Маго ждал перевода в родную Гваделупу, хотя его дочери не хотели покидать Францию. Время от времени инспектор заходил в «Бальто» пропустить стаканчик. В клубе всегда находился человек, у которого была проблема с властями или неоплаченный штраф, и Даниэль помогал – если мог, а уж если он качал головой, все понимали и не обижались. Появление инспектора в бистро в это дождливое воскресенье вызвало всеобщее удивление. Игорь спросил, что он будет пить, и тут Маго заметил сидевшего к нему спиной Лоньона, тот наблюдал за игрой Павла и Виржила.

– Привет, Дезире!

Лоньон поднял голову и обернулся, изумленный тем, что кто-то назвал его по имени.

– Маго!

– Что ты здесь делаешь?

– А ты?

– Увлекся шахматами?

– Вы знакомы? – удивился Игорь.

Даниэль не ответил. Наступила долгая пауза. Он смотрел на Лоньона, прикидывая, что тот мог сказать и как здесь оказался.

– Так вы знакомы? – повторил вопрос Игоря Вернер.

Лоньон подошел к Маго и что-то прошептал ему на ухо.

– Не может быть! – воскликнул инспектор. – Я брежу! Вы с ума сошли!

– Ты его знаешь? – не успокаивался Игорь.

– Господа… представляю вам инспектора Дезире Лоньона из Управления общего осведомления префектуры.

– Не дури! – рявкнул Лоньон.

– Ему поручено следить за вами. Оказывается, вы – банда террористов и угрожаете безопасности стран Восточной Европы и будущему франко-советских отношений.

Членов клуба охватили противоречивые чувства, мало кто поверил Маго, и только Леонид захотел немедленно набить Лоньону морду – конечно, не в зале, а на улице. По общему мнению, подобное решение сулило больше неприятностей, чем удовольствия. Драка с представителем власти, да еще находящимся при исполнении, могла обойтись очень дорого. Большинство присутствующих не могли себе позволить такого удовольствия. Нужно было решить, что делать с Лоньоном. Изгнать мерзавца из клуба? Это слово, «изгнать», оскорбляло слух и навевало неприятные воспоминания. Никто не хотел уподобляться своим мучителям. Да и вообще, можно ли выгнать инспектора полиции? Там, где они родились, служители закона повсюду чувствовали себя как дома. Никто не знал, как обстоит дело во Франции, но лучше было не испытывать судьбу.

– У кого тут есть судимость? – злобно закричал Томаш.

– Возможно, у Павла, – предположил Владимир с едва заметной улыбкой. – Госдепартамент США отказывает ему в визе. Что, если он рецидивист?

– Это наглая ложь, я – жертва охоты на ведьм! – прорычал Павел, не сразу поняв, что его разыгрывают.

Члены клуба, привыкшие к публичным покаяниям, потребовали, чтобы Лоньон объяснился. Нет, он не услышал и не увидел ничего важного, разве что открыл для себя искусство рокировки и лучший способ создать патовую ситуацию. Нет, он ничего не докладывал о разыгрываемых партиях – наверху это никого не интересовало. Да, он каждые два месяца отчитывался перед начальством, и ему ставили на вид отсутствие полезной информации, но он не мог выдумывать и врать. Да, во Франции следят за иностранцами, коммунистами и политэмигрантами. Нет, они не опасны. Нет, он не написал в отчете, что не видит в слежке никакого смысла, потому что не хотел, чтобы его послали на «внедрение» к рабочим, студентам или террористам. А здесь у него работенка непыльная. Лоньона спросили, не стыдится ли он того, что делает. Он задумался, потом покачал головой. Нет, он исполняет законный приказ, отданный законной властью. Он никем не манипулировал, никого не обманывал и ни разу не поднял руку на человека. Он просто приходил, сидел и слушал. Лоньон сказал, что получил задание благодаря своей заурядной внешности и способности незаметно внедряться в любую среду. Если людям не задают вопросов, они теряют бдительность. Задавать вопросы – прерогатива сыщика. Он, Лоньон, никого ни о чем не спрашивал, такой у него метод. Завоевать доверие и помалкивать. Времени требуется больше, но результат гарантирован. Почти все люди испытывают потребность в разговоре. Внимательному слушателю нет нужды задавать вопросы. Ему необходимо терпение и умение ждать. Направлять собеседника можно незаметно, просто меняя выражение лица. Удивление, изумление, растерянность, интерес, сочувствие. Сочувствие играет первостепенную роль. Да, он продолжит делать свое дело, пока его не отзовут. Лучше он, чем кто-то другой. Если станет известно, что его раскрыли, могут последовать санкции, но подставить коллегу он не хочет. Лоньона попросили выйти, чтобы обсудить проблему с Даниэлем Маго.

– Можно ли запретить ему приходить в «Бальто»? – спросил Вернер.

– Невероятно, что мы ничего не замечали, – сказал Владимир, – не поняли, что среди нас чужак. Размякли. Расслабились. Такова цена жизни во Франции. Дома мы подозревали всех, не доверяли никому, а здесь никого не опасаемся. Вот нас и поимели.

– Полагаешь, будь ты настороже, это могло бы что-то изменить? – поинтересовался Павел.

– Раз мы под наблюдением, значит нас боятся, – констатировал Леонид. – Мы представляем собой угрозу, иначе зачем устанавливать слежку?

– Вспомни, что я тебе говорил! – торжествующим тоном воскликнул Имре, взглянув на Тибора.

– Только не говори, что вычислил его! – вознегодовал Павел.

– Имре и правда сказал как-то раз: «Странный тип, уши у него безразмерные», – подтвердил Тибор.

Началось обсуждение ушей Лоньона. Они вдруг показались нам слишком сильно оттопыренными, а широкие мочки вообще производили угрожающее впечатление. Мы переглядывались, каждый упрекал себя за то, что ничего не заметил и не заподозрил.

– Ногè` этого легавого больше не должно быть в клубе! – рявкнул Грегориос.

Даниэль Маго не дал разгореться дискуссии:

– Это будет худшей из ошибок!

– Но он за нами шпионит! – возмутился Имре.

– Главное, что все открылось. Если вам заранее известна тактика противника, вы уверены, что сможете его победить, разве нет?

Вопрос, адресованный опытным шахматистам, остался без ответа.

– Что ты предлагаешь? – спросил Игорь.

– Я знаю Лоньона, он хитер, как обезьяна. С ним можно договориться. Пусть показывает свои отчеты Игорю или Вернеру.

Лоньон задумался – и не согласился:

– Об этом не может быть и речи. Я ведь могу показать вам отчет, а потом написать другой. Обещаю, если возникнет проблема, я заранее предупрежу вас. Иного решения нет.

Они согласились.

Лоньон подошел к Даниэлю:

– Ты подал эту идиотскую идею?

– Я посоветовал им быть благоразумными. Тебе бы следовало сказать мне спасибо.

– Я внедрялся в разные группы и сети, а раскрыли меня впервые. По твоей вине.

– Стареешь, Дезире, пора подумать об отставке.

– Может, закончите партию? – спросил Лоньон у Леонида и Виржила. – Давайте, я вам не помешаю. Не обращайте на меня внимания.

– Берегись, Братец Большие Уши, – сквозь зубы процедил Грегориос. – Если хоть один из нас вляпается по твоей наводке, я тебя найду. Где бы ты ни находился. Сначала ты лишишься ушей, а уж что будет потом, тебе лучше не знать.

– Вы не имеете права, я на государственной службе.

– Увы, мой бедный друг, знай вы, что я делал с чиновниками во время гражданской войны, бежали бы отсюда, сверкая пятками. Хочу напомнить – греки выкалывают предателям глаза.

– Обещаю, что не причиню вам ни малейшего вреда.

С того дня стоило Лоньону появиться, все разговоры стихали. Атмосфера напоминала членам клуба былые – невеселые – времена на родине, разве что была не такой гнетущей. Лоньон не пожелал, чтобы к нему обращались по имени, что было вполне объяснимо, [110]110
  Причина, видимо, в том, что его имя, Дезире, с французского языка переводится как «желанный». – Прим. ред.


[Закрыть]и ему дали прозвище Братец Большие Уши. Все, за исключением мелких деталей, осталось по-прежнему. Через несколько месяцев Лоньон стал приходить реже, как правило – в конце недели, унылым тоном спрашивал «Как дела?», но никто ему не отвечал. «Но что же я включу в отчет?!» – в отчаянии вопрошал он.

– Напиши, что мы смирные, законопослушные граждане и не занимаемся политикой, – отвечал Грегориос. – И помни: месть придумали греки!

Лоньон появлялся в клубе четыре-пять раз в год. Инспектор был непредсказуем, никто не замечал, как этот человек входит и выходит, он просто был – сидел и смотрел, как другие играют. Одному Богу было известно, приходит он по долгу службы или ради удовольствия. Если кто-нибудь вдруг терял самообладание, произносил глупость или начинал ругать власти, остальные инстинктивно оглядывались и вздыхали с облегчением, поняв, что Лоньона рядом нет, а Леонид или Павел грозил брюзге:

– Попридержи свой длинный язык, не то сдам тебя Братцу Большие Уши!

7

Я открыл дверь своими ключами и прошел в кухню. Из глубины квартиры донесся голос Сесиль:

– Это ты, Мишель?

– Кто же еще?

Сесиль принимала ванну, так что разговаривали мы через дверь.

– Можешь уйти, если хочешь.

– Подожду тебя в гостиной.

После долгих раздумий и колебаний Сесиль решила закончить работу об Арагоне, отложив на время идею о психфаке. Она не забыла просьбу Пьера, это ее бесило, но заставляло возвращаться за письменный стол.

Уборка квартиры продвигалась медленно, мы столкнулись с массой технических сложностей: то, что казалось простым, на поверку оказывалось почти непреодолимым. В каждой комнате была своя проблема. Можно ли заменить трухлявые деревянные ставни? Как отчистить вековую грязь с ковров или устранить протечку в стене? Почему не работает газовая колонка? Мы почувствуем запах газа или задохнемся сразу? Как счистить обои ножом, не повредив обрешетку? С чего вдруг пылесос перестал засасывать пыль? Сесиль из принципа не желала звать мастеров по ремонту.

– Эти пужадисты ни гроша от меня не получат!

Мы решили посоветоваться с мсье Биссоном, владельцем москательной лавки с улицы Бюси, он продал нам кучу средств, но все они оказались неэффективными, а может, мы просто не умели правильно их использовать. Сесиль была близка к отчаянию:

– Заканчивай сам, Мишель, мне нужно работать.

Да, Арагон ждать не мог… Сесиль вчитывалась в текст его романов, статей и выступлений, делала заметки, классифицировала, заполняла карточки, расставляла их в деревянные каталожные ящики между цветными вкладышами или звонила своей подружке Софи и часами, лежа на диване, обсуждала с ней университетские сплетни. Когда я спросил, можно ли мне прочесть ее работу, Сесиль разозлилась и послала меня.

– Да что вам всем далась эта работа? Прочтешь, когда будет готово.

– Иди сюда, ты должна на это взглянуть.

– Ну что еще случилось?

– Под раковиной мыши.

Маленькие черные катышки, по мнению мсье Биссона, безусловно являлись мышиным пометом. Он предложил альтернативу: крысиный яд (килограмм в упаковке, очень действенный, но, как только проходит эффект неожиданности, грызуны и близко к нему не подходят) или традиционная пружинная мышеловка-гильотина (продается без приманки). Лучше взять и то и другое.

Сесиль отказалась.

– Выбрасывать безголовых мышей будешь ты.

– Если хочешь, я одолжу тебе Нерона. У нас не осталось ни одной мышки, так что ему очень скучно.

– Не люблю кошек.

Мы переставили все продукты на верхние полки запирающихся на ключ шкафов. Я никогда не увлекался работой по дому и все время отвиливал – читал, устроившись в кресле рядом с Сесиль, и исподтишка наблюдал за ней. Она часто отвлекалась от работы, сидела, уставясь в пустоту, и о чем-то думала.

Однажды – я как раз скоблил паркет губками из витой металлической стружки – она вдруг ни с того ни с сего спросила:

– Ты ничего не сказал Франку?

– Я ни разу ему не написал. Он тоже.

– Франк вам не звонил? Не прислал ни одного письма?

– Нет. Но тебе он напишет, не сомневайся.

Сесиль уткнулась в книгу, но я видел, что она не читает.

– Тебе не надоело работать? Может, пробежимся? – предложил я.

– Не хочу.

– А как насчет партии в шахматы?

– Что за удовольствие – сидеть часами на стуле, двигать фигуры и ждать ответного хода? По-моему, все настольные игры просто нелепы.

– Я познакомлю тебя с друзьями. Вы найдете общий язык. Они бывшие коммунисты. Ну, не все. Ты поймешь. Среди них есть тонкие знатоки и ценители литературы. Может, увидишь Кесселя или Сартра.

– Они часто там бывают?

– Приходят по вечерам. Но иногда и днем.

– Вперед!

Мы за десять минут доехали на двадцать первом до улицы Данфер, но день для первого визита Сесиль я выбрал неудачный. В «Бальто» было непривычно шумно, атмосфера накалилась до предела.

– Это, что ли, твой шахматный клуб? – тихо поинтересовалась Сесиль.

– Обычно здесь тихо и спокойно.

Мы появились, когда скандал был в самом разгаре. В таких случаях невозможно оставаться сторонним наблюдателем, поэтому те, кто хотел посидеть в тишине, перешли в бистро на другой стороне площади. Вообще-то, ничего из ряда вон выходящего не случилось: в любом сообществе привычная мирная обстановка может в мгновение ока смениться противостоянием всех со всеми. 12 апреля 1961 года Юрий Гагарин впервые в мире облетел вокруг Земли на ракете «Восток», и все поняли: произошло одно из тех фундаментальных событий, которые меняют ход истории человечества. Событие, вызвавшее всеобщий единодушный восторг, раскололо клуб: «живые» и «выжившие», как их называл Игорь, скрежетали зубами и орали друг на друга, забыв о приличиях. Схлестнулись те, кто ненавидел тяготеющую к социализму идеологию и смотрел в сторону Америки, и те, кто бежал из Восточной Европы, но остался убежденным социалистом. Последние считали, что сбой дала система, но не идеология. Ее основы остались незыблемыми, а идеалы были близки сердцам миллионов. Их раздирали внутренние противоречия: они восхищались успехами и победами страны, где были изгоями и где их ждала верная смерть. Планетарное противостояние США и СССР отвлекало членов клуба от шахмат и чтения, близкие друзья обвиняли друг друга во всех смертных грехах, не стесняясь в выражениях. Поводов для ссор было не счесть, начиная с Гагарина, обставившего америкашек, Ботвинника, который в энный раз легко обыграл всех своих соперников, стал чемпионом мира и явно не собирался сдавать позиции, и кончая ролью ленинской доктрины в неуязвимости русской хоккейной дружины и успехах советских метателей молота (они метали свой снаряд выше и дальше всех в мире благодаря качеству русской стали и массовости спорта!).

– Разве это не безоговорочное доказательство?

– Я полагал, ты ненавидишь систему?

– Я стараюсь быть беспристрастным и оценивать результаты по их истинному достоинству.

– Они – порождение системы.

– Я уважаю народ, которым восхищаются все честные люди.

– Ты только что признал, что соглашаешься с системой.

– Ничего подобного я не говорил.

– Нет, сказал!

– Не передергивай! Эта система – чистое извращение. Она не уважает человека, давит на него, уничтожает. Я марксист, а не коммунист.

– Все коммунисты и марксисты – тупые мерзавцы!

– А ты – грязный фашист.

Мир взорвался и разделился на два лагеря, умеренных не осталось. Каждый жаждал высказаться, привести довод в пользу собственной правоты, поделиться опытом. Никто никого не слушал и не слышал, страсти накалялись, спорщики переходили на русский, немецкий, венгерский и польский.

Сесиль совершила грубую ошибку, вмешавшись в чужой спор, а я не сумел этому помешать, потому что не был готов к такому повороту событий.

– Простите, – сказала она, перебив Томаша, – но мне кажется, что происходящее следует рассматривать в исторической перспективе. Учитывая, как и с чего все начиналось, СССР совершил великий технологический прорыв. Страна создала космическую отрасль промышленности всего за пятнадцать лет благодаря четкому планированию и исследованиям в…

Закончить Сесиль не удалось.

– Кто это такая? – закричал Томаш.

– Я с вами согласен, мадемуазель, – произнес Павел. – Однако следует уточнить, что главный вклад в это исследование внесли братские социалистические страны, в том числе…

– Кто вы? – не успокаивался разъяренный Томаш.

– Она мой друг, это я ее привел.

– Женщины в клуб не допускаются! Мало того что приходится терпеть престарелых коммуняк, так теперь еще и баба затесалась!

– Баба в гробу тебя видала! Паршивый трухлявый реакционер! – Сесиль дала Томашу пощечину, чего делать, безусловно, не стоило. Удар прозвучал, как звук кимвала.

Несколько секунд стояла гробовая тишина, все остолбенели от изумления и пытались осознать случившееся, глядя на побагровевшее лицо со следами пальцев на коже. Позже Леонид объяснил мне, что за этот короткий отрезок времени болевой сигнал поступил в мозг Томаша. Леонид не любил поляков. Томаш кинулся на Сесиль, собираясь ее задушить, но она оказалась шустрее и увернулась. Поднялся невообразимый шум. Перевернутые столы с грохотом падали на пол, разлетались в стороны шахматные фигуры и доски, звенело разбитое стекло. Павел и Леонид удерживали Томаша, жаждавшего растерзать Сесиль, а я тащил ее за руку на улицу.

– Что на тебя нашло? Ты рехнулась?

– Ну, ничего себе! Ты защищаешь этого придурка? Хорош друг!

Не дав мне сказать ни слова в свое оправдание, она перебежала на другую сторону бульвара Распай, не обращая внимания на возмущенное гудение машин, и нырнула в метро. Я вернулся в «Бальто», где успел разгореться жаркий спор о том, имеют ли женщины право посещать клуб. Политические взгляды не имели значения, единомышленники яростно наскакивали друг на друга и солидаризировались с недавними противниками.

– Ни одно правило нашего клуба не запрещает женщинам приходить сюда, – возвестил Игорь веским тоном отца-основателя.

– Правила – составная часть демократии и устанавливаются большинством, – вмешался Грегориос. – Хочу напомнить – демократию придумали греки. Давайте проголосуем! Я голосую против. Предпочитаю чисто мужское общество.

Имре и Тибор впервые не согласились друг с другом на публике.

– Мы не в английском клубе, – сказал Имре. – Здесь действует единственное правило – свобода.

– Нельзя позволить коммунистам все захватить и испортить.

– Ты несешь чушь, Тибор.

– Настоящая проблема – женщины и Гагарин!

Все почувствовали, насколько опасна возникшая тема, так же опасна, как неизвестный вирус, подтачивающий вас изнутри. Примирительную позицию заняли немногие. Они хотели избежать непоправимого, но на них ополчились оба лагеря. Неужели дело дойдет до драки? Мы позволим идеям управлять нашими желаниями? Забудем, кто нам друг, а кто враг? Дадим политике и женщинам в очередной раз стать причиной наших несчастий? Всегда ли в таком принципиальном споре должен быть победитель?

– Не стоит так горячиться. Наши женщины нас забыли, мы никому не нужны.

– Будешь играть или продолжишь делать революцию?

Все улеглось. До очередной победы или следующего поражения. Я запустил волка в овчарню и, опасаясь последствий, решил незаметно смыться, но, как это ни странно, никто ни в чем меня не упрекнул.

На следующий день я отправился к Сесиль. Она открыла мне дверь и лучезарно улыбнулась, как будто накануне ничего не случилось. Когда я снова пришел в клуб, никто меня не попрекнул – если не считать привычных насмешливых реплик насчет моей игры. Такие понятия, как ошибка и вина, более чем относительны. Дедушка Делоне не устает повторять: «Нет ничего хуже желания осчастливить человека помимо его воли». А я считаю самым большим грехом не желать счастья другим или отступиться от них. Видит бог, я пытался. Возможно, если бы Гагарин облетел земной шар на день или два позже, Сесиль приняли бы в клубе с распростертыми объятиями.